Мила Сович
Три поворота коридора
Качается над быстрой речкой акация, сыплет в воду облетающий цвет. Как наяву, звучит за спиной низкий голос, с волнением и трудом подбирающий кумыкские слова: «Если ты согласна, Тотай, я буду завтра просить тебя у отца твоего». Не сдержавшись от счастливого смеха, вскочила она тогда с камня над речкой и бросилась убегать, лишь украдкой обернувшись из-под платка – еще раз поглядеть на страшного русского. Отвечать ей тогда было нечего, да и нельзя. И потом нельзя – когда отец отдавал ее Искандеру.
Утянулся в скальные тропы русский отряд – горсть солдат при нескольких старых пушках. Отец сказал: «Не бойся, Ермул-паша не вернется». И ласково погладил Тотай по щеке. В разговорах с мужчинами он сочувствовал русским – слишком малым отрядом на сильное княжество. Подавая ужин и разливая бузу, Тотай слышала все. В прошлый раз покорилась русским Акуша только после большого сражения – говорили уздени. Ермул-паша отчаянно храбр, раз решился на этот поход, жаль такого джигита, теперь живым ему не бывать.
Акация доцветала. Тотай выскакивала ночью на берег, падала на речной плоский камень, перебирала руками прозрачные струи. Молилась. Просила Мать Воды о помощи и защите. Полоснула как-то по запястью узким лезвием поясного кинжала, стиснув зубы, сбросила в молочно-лунную воду темные капли, на крови клялась исполнить все, что угодно.
На другой день отец отдал Тотай Искандеру. «Аллах велик!» – говорили на помолвке уздени. Сильная Акуша сдалась Ермул-паше безо всякого боя. Не прячась больше по селениям мирных князей, маленький русский отряд прошел обратно в сторону Тифлиса мимо затерянной в горах Кака-Шуры…
Облетела над речкой акация, уронила в воду длинные свистульки-стручки. Последний раз выходила Тотай посмотреть на бегущие струи, в которых дробилась, тонула луна. А потом выпекали хинкал, резали скот и пили бузу, плясали и палили в воздух, и Тотай танцевала снова – по обычаю, не поднимая глаз. Мать Воды она больше ни о чем не просила, не могла просить и Аллаха, которого, говорят, почитают и русские, но только после пророка Исы.
Стиснув зубы, она стерпела всю свадьбу. И после терпела и только старалась пореже спускаться к воде и не выходить на речной плоский камень, чтобы не ждать за спиной страшный, низкий и очень красивый голос. Побурела, распухла предзимним ненастьем торопливая горная речка. Тотай старалась не выходить и не слушать ее гневливую перебранку, но из самого дома украли ее уздени чужого шамхала, и не спасли ни крики, ни слуги, ни чудом ухваченное незаряженное ружье…
Мечется свечной огонек, трещит и медленно гаснет. Всхрапнув и пробормотав, утихает вновь старая Маржанат – она крепко спит и ничего не заметит.
Осторожно и чутко Тотай поднимается с пола, снимает деревянные башмаки, оставаясь в легких кожаных чувяках – в них она ступает бесшумно. Шуба обвивает колени— и остается лежать на полу грудой вывернутого меха, покрытого дорогой тканью. Сверху падают серьги, с рук соскальзывают все украшения – позолоченное серебро звенит, в спящем доме будет далеко слышно.
Поправив платок на чутху, отбросив за спину длинные рукава верхнего платья, Тотай крадется к дверям и выскальзывает в коридор. Она помнит дорогу. За первым поворотом – второй, мимо выхода на галерею-пурха. По полу знобко тянет ветер – должно быть, эта дверь приоткрыта. Ей дальше – за второй поворот. Не запутаться – два крыла с переходом, у князя Кака-Шуры дом был тоже богатый…
Далеко над горами висит, растекшись в тумане, луна, точно свежая кислая лепешка. Квадрат света ее лежит на полу у двери – как бы так перепрыгнуть, чтобы быть незаметной?
На галерее чернеет высокая тень. Покосившись, Тотай замирает. На Ермул-паше бурка без башлыка, и луна блестит в поседевшей гриве волос. Он стоит спиной, он не видит ее – но ей незачем теперь идти дальше, достаточно повернуться и выйти на галерею…
Ноги мерзнут на сырцовом кирпиче через тонкую кожу чувяков, и без шубы прохватывает озноб.
– Для чего ты украл меня, Ермул-паша?
Он отвечает, не оборачиваясь, с таким тяжким вздохом, будто ждал здесь ее и вопроса.
– Сам не знаю, Тотай. Не стерпелось. А зачем ты вышла за этого Искандера?
– Я… Ермул-паша, я не могла иначе.
– А я разве мог?
Унимая противную дрожь в спине, она тихо и сдержанно уточняет:
– Ты украл меня, чтобы наказать моего отца и нашего князя?
В ответ – тихий, невеселый смешок.
– Разумеется, нет! Хотел бы их наказать – наказал бы как-нибудь по-иному! И уж точно не позоря тебя… Что с тобой могут сделать?
У Тотай кривятся губы улыбкой, она прячет лицо рукавом, чтобы он не заметил.
– Отец должен провозгласить мой развод и вернуть все подарки…
– Натворил же я дел, – он скорбно качает тяжелой, серебряной от седины головой. – А с тобой-то что будет?
– Со мной? – она смеется, она больше не может сдержаться. – Разведенная женщина может сама решать, за кого пойти замуж.
– Тотай!.. – обернувшись резко, он шагает к ней, протягивает руки. – Скажи, ты согласна?..
И даже ответа не ждет – хватает, подняв над собой, кружит по галерее в пятнах лунного света. Тотай, закинувшись, фыркает, упирается ладонями в эполеты, золотые и мохнатые от шнуров. По-медвежьи могучая, незлая и осторожная сила баюкает ее в объятиях и опускает обратно на камень, но Тотай больше не холодно. Блаженствуя под теплой буркой, она трется о сукно мундира, едва не царапая щеку крестами. Шепчет тихо:
– Как могу я быть не согласна, Ермул-паша, когда ты меня украл?
