Михаил Сверлов
Прощальный поцелуй Чукотки. Записки северянина
Глава IV
В декабре отец выезжал в тундру на просчёт оленей. На этот раз командировка была непродолжительная, так как выезжал он недалеко, в посёлок Алькатваам. На этот раз каюром у него был Пананто и они, по согласованию с Минькой, поставили в нарту Мишку.
Вернувшийся из тундры пёс выглядел совсем по-другому. Он стал более сдержан, его мышцы затвердели, он похудел, хотя из-за длинной шерсти этого не было видно. Минька крутился вокруг него, подсовывал ему сохранённые кости и всё время старался погладить. В ответ Мишка лизнул его в нос, как бы говоря, что не забыл своего друга.
Отец рассказывал, что Мишка работал хорошо. Дважды ставился на место вожака и обратил на себя внимание оленеводов. Уже потом, позже и совершенно случайно, Минька услышал, как отец рассказывал друзьям, что Мишка дрался с пойманным оленеводами волком и с трудом, но задавил его.
Утром Минька ощупал всего Мишку и с горечью обнаружил несколько свежих шрамов на шее и животе собаки. Он посмотрел в его глаза и вдруг чмокнул в нос. В ответ Мишка лизнул его и положил голову на колени мальчишки.
Наступил апрель, Мишке исполнился год. Он стал огромным псом, знавшим себе цену. Подчинялся он только Миньке и, когда его брали в упряжку, Пананто. Всех же остальных людей он просто не замечал. Считался он с Минькиной матерью, но лишь потому, что она его кормила. Отца и брата, как и ватагу Минькиных друзей, он терпел только потому, что они хорошо относились к его другу. Все же остальные были потенциальными врагами, и с ними надо было держать ухо востро.
Минька практически не расставался с собакой. Она провожала его в школу и ждала окончания занятий. Она ходила с ним в магазин и присутствовала при ребячьих играх. Часто, запряженный в корыто, он катал пацанов по посёлку, распугивая прохожих. Вот чего пёс не любил, так это ходить с Минькой на берег бухты, где появились отколотые от ледовых полей льдины, по которым любили бегать пацаны. Льдины под воздействием воды расходились, а затем со страшным грохотом сталкивались, крошились, трескались и опять расходились. Это-то и нравилось мальчишкам, которые, несмотря на запреты родителей, ежедневно околачивались на бухте, геройствуя друг перед другом.
Воскресным утром Минька с братом пошли в кино, в клуб, стоящий на откосе у бухты. Как всегда, киномеханик задерживался, и Минька с друзьями спустились к воде со льдом, а старшие ребята стали играть в зоску. Зоска – это такой кусочек меха, к которому прикреплена свинцовая пластинка. Её нужно было подбрасывать ногой и она, кувыркнувшись в воздухе, падала вниз обязательно тяжёлой, а не волосяной стороной. Тут её снова нужно было подбивать ногой. И кто больше раз её подбрасывал, тот и становился победителем. Причём оценивалось и то, какой стороной стопы ты её подбрасывал: носком, щёчкой или внешней частью стопы. В общем, увлекательное было занятие.
А между тем младшая часть детворы «дорвалась» до льдин и, пользуясь тем, что их старшие братья перестали следить за ними, устроила гонки с препятствиями по льдинам.
У Миньки в этот день получалось всё. Он первым выскакивал на льдины, преодолевал трещины и торосы, умудряясь при этом строить рожи стоящим на берегу девчонкам и сидящему на поломанной лодке Мишке. В общем, настроение было прекрасное! Проносясь вдоль берега в очередной раз, Минька не рассчитал и, прыгнув через расходящиеся льдины, оказался в воде. Он сумел зацепиться за край противоположной льдины, но вылезти на неё ему не давала сразу же намокшая и потяжелевшая одежда.
На берегу истошно закричали девчонки, Мишка одним прыжком оказался на льдине, перепрыгнул через всё ещё расходящуюся трещину и, вцепившись в рукав Минькиного ватника, стал тащить друга на лёд. Лапы его скользили. Он пытался пятиться назад, но это ему не удавалось. Всё, что он мог, это держать Миньку, не давая ему сорваться с края льдины. Но после расхождения льдины должны были сойтись…
Верка Малкина, Минькина одноклассница и участница всех пацаньих боёв, бросилась по откосу к клубу, где играли старшие ребята, и во весь голос завопила:
– Мишка тонет!!!
Первым моментально среагировал Валька, хотя Мишек в посёлке было полным-полно. Он, сорвавшись с места, кубарем скатился с откоса и помчался к сходившимся уже льдинам.
Как этому одиннадцатилетнему пацану удалось одним движением за шиворот выхватить Миньку из полыньи – не знает никто. Но то, что он успел это сделать, спасло брату жизнь. Перепуганный Минька лежал на льду, а весь трясущийся от волнения старший брат стоял над ним и что-то жутко кричал. Мишка, отпустив Минькин рукав, подошёл к Вальке, встал на задние лапы и, положив передние ему на плечи, стал лизать его в нос, щёки, глаза. От таких «телячьих нежностей» брат оторопел и пришёл в себя. Он поставил Миньку на ноги, и они на пару помчались домой, по пути договариваясь, как будут врать родителям, что Минька упал в лужу. Они прекрасно понимали, что родители узнают правду. Но это будет попозже, и тогда, может быть, им не попадёт. Так оно и случилось. Правда, только по отношению к Миньке.
Старший же брат получил ремня за то, что плохо смотрел за младшим. Подзатыльник, который дал младшенькому отец, был не в счёт. Зато Мишка получил от матери большую сахарную кость, на которой хоть и было не так уж и много мяса, зато её можно было долго, долго грызть.
Глава V
В конце лета Мишки вновь отличились, на этот раз сумев помочь спасти человека на рыбалке.
На Лагуне (это такая речка, которая текла километрах в шести – семи от посёлка) любители рыбной ловли ловили красную рыбу. В основном это была горбуша. Мужчины с вечера в субботу выезжали туда компаниями, ставили сети, ночевали в отрытых землянках, солили в бочках рыбу и в специальных судках икру. Вечером в воскресенье приходила машина и забирала рыбаков вместе с предыдущим уловом. Она останавливалась около магазина, и народ мог набирать солёной рыбы, кто сколько хочет. Свежей рыбы тоже было полным-полно.
Однажды, когда все уже завалились спать, Мишка пролез в землянку и стал за штанину вытаскивать Миньку на свежий воздух. Хоть и не хотелось, но Минька выполз из землянки. Вместо того чтобы ругать Мишку за то, что тот не даёт ему спать, он смотрел с удивлением на собаку, которая подошла к самому краю воды и уставилась на тёмную реку.
Вдруг в ночной тишине со стороны реки донеслось далёкое: «Помогите!»
Мишка заскулил и посмотрел на Миньку. Тот оторопело пялился на речку, ничего не соображая. Тогда Мишка поднял голову вверх и завыл. В ответ с реки вновь, но уже ближе донеслось: «Помогите!»
Минька бросился в землянку и стал теребить отца: «Папа, папа! Там на речке кто-то тонет!»
Отец после активно проведённого с друзьями вечера не сразу пришёл в себя. Но когда смысл Минькиного бормотания до него дошёл, он быстро надел сапоги и выскочил на улицу. Перед ним текла река, разделённая надвое лунной дорожкой. Небольшой ветерок рябил воду. Так они стояли в тишине минут пять.
«Тьфу, – ругнулся отец, – ну чего тебя по ночам носит? Иди, спи!» И повернулся, чтобы идти в землянку. И в это время с реки в третий раз донеслось: «Помогите!»
Отец вздрогнул, затем, быстро присев, стал внимательно просматривать лунную дорожку. Увидев там какой-то странный, на Минькин взгляд, предмет, он бросился к вытащенной на берег лодке-плоскодонке и, быстро столкнув её в воду, крикнул Миньке: «Буди мужиков!»
Минька, заорав как на погранзаставе, «Подъём!», ввалился в землянку и стал тормошить спящих людей. Первым выскочил на берег папкин друг, дядя Миша Алоничев. За ним высыпали другие. Объяснения Миньки были кратки: «Папка кого-то спасает».
Минут через десять в отблесках разведённого костра появилась лодка, в ней сидел только отец. Ткнув её в берег, он наклонился над кормой и помог встать на ноги державшемуся за лодку человеку. Это был военный. Их сети стояли километрах в полутора выше нашей землянки.
С трудом выйдя на берег, человек упал на землю, и его заколотило. Дядя Миша быстренько достал алюминиевую кружку, плеснул туда спирта, и они с отцом силком влили его в рот спасённому. Через пару минут тот пришёл в себя и сел.
«Вот этим двум Мишкам скажи спасибо, – сказал ему отец, – Это они услышали тебя». Военный закивал головой, но говорить не мог. Тогда его подняли и отвели в землянку, где переодели в сухое бельё, дали ещё выпить и положили спать, укрыв толстым одеялом.
Пока отец и дядя Миша возились со спасённым, другие рыбаки догнали его перевернувшуюся лодку и зацепившуюся за неё сеть и притащили их к берегу. Отметив удачно завершившуюся операцию, все завалились спать, наградив Мишку банкой тушёнки.
Утром неудачливый рыбак рассказал, что поехал проверять сеть и перевернул лодку, встав на край плоскодонки. Это случалось часто с такой неустойчивой посудиной, особенно когда не было достаточно навыков плавания на ней.
Позавтракав с рыбаками, он побрёл к своей землянке, волоча лодку по реке на верёвке. Этакий бурлак на Лагуне. Правда, к обеду он вернулся и принёс своим спасителям две фляжки спирта, Миньке настоящий офицерский ремень, а Мишке большую кость с огромным куском уже начавшего вонять мяса. Однако это Мишку не смутило, и он с удовольствием, удалясь от людей на определённое расстояние, чтобы у него ничего не забрали, стал уничтожать так неожиданно свалившееся угощение.
Глава VI
Ближе к осени, когда была завершена навигация, в поселковом клубе возобновились репетиции художественной самодеятельности, в которых самое активное участие принимали Минькины родители. Мама прекрасно пела, у неё было меццо-сопрано, а отец аккомпанировал ей на трофейном, привезённом из Кенигсберга, аккордеоне. Мама пела вместе с тётей Катей Варламовой арии из «Пиковой дамы», песни Дунаевского, популярные песни из кинофильмов. Не оставался в стороне и Минька, который с удовольствием пел как с мамой, так и один. Все зрители находили, что у него это получалось прилично. Но почти всегда, когда Минька начинал какую-нибудь взрослую песню, например:
«Когда весна придёт, не знаю,
Пройдут дожди, сойдут снега
Но ты мне улица родная,
И в непогоду дорога!»
– зал хихикал, но всегда заканчивал песню вместе с юным певцом.
На репетиции с определённого времени никогда не брали Мишку. Он спокойно лежал в зале, когда кто-то пел, танцевал, или просто звучала музыка. Но стоило только Миньке запеть, как пёс сначала тихонько, затем всё сильнее и сильнее начинал подвывать. Да ещё с таким выражением, что люди покатывались со смеху.
Конечно, незваного артиста выгоняли, но как только Минька вновь начинал петь, пёс выл и на улице. Поэтому, когда семья шла на репетицию или концерт, Мишку оставляли дома. Время было горячее. Приближались ноябрьские праздники, и самодеятельные артисты готовились удивить жителей посёлка новым концертом.
В конце октября, когда выпал снег, Мишка пропал. Минька носился по всему посёлку и расспрашивал всех о нём. Может быть, кто-то чего-то видел или знает про собаку. Однако никто ничем не мог помочь.
Только на третий день Минькин дружок, Вовка Кагукин, у которого мать работала в поселковой столовой, рассказал, что в столовке обедали чукчи-оленеводы. У них была упряжка и течная сука – собака готовая к вязке. От такой приманки ни один нормальный пёс отказаться не мог. Вероятнее всего, что Мишка попался на эту удочку, и его отловили для чукотской упряжки. Но откуда они?
К решению этой задачи подключился и отец, и Пананто. Он даже съездил на своей нарте за тридцать километров в посёлок Алькатваам, но местные чукчи заверили его, что у них Мишки нет.
Минька не находил покоя. Он плакал, и его никто, даже мама не могла успокоить. Отец дал Миньке слово, что как только он поедет в очередной раз на просчёт оленей, то через знакомых оленеводов постарается найти собаку.
Подключился и командир пограничной заставы, товарищ родителей, связавшийся со своими сослуживцами в посёлках Мейныпильгино и Хатырка.
В декабре пограничники из Мейныпильгино сообщили, что у одного из оленеводов появился отличный вожак и волкодав, но тот его держит в бригаде и в посёлок не приезжает. Забрезжила надежда, что это был Мишка. Отец пошёл в райисполком (тогда уже появились райисполкомы, а вместо политотделов – райкомы партии) и попросился на весенний просчёт оленей в Мейныпильгинскую тундру.
А Минька ожил. Он везде и всем говорил, что Мишку нашли, и что скоро он будет дома. Но, как гласит русская пословица: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Прошли и декабрь, и январь. В феврале артистов посёлка пригласили выступить с концертом в честь Дня Советской Армии в войсковой части. Часть была расположена в сорока километрах от посёлка и туда можно было добраться только на тракторе.
В очередную субботу самодеятельные артисты залезли в тракторные сани, где было навалено сено, накрылись солдатскими тулупами и матрасами и поехали в войсковую часть. Ехать надо было более пяти часов, и к месту назначения они приехали во втором часу ночи.
Однако их ждали. Быстренько переодевшись, артисты начали концерт. Первым для разогрева зрителей выпустили Миньку с отцом. Для того чтоб певца было лучше видно, ему поставили армейский табурет. Начинал Минька со своей коронной песни «Мы шли под грохот канонады».
Зал был полон. Впереди сидели офицеры в парадной форме вместе со своими наряженными жёнами. Дальше расположились сверхсрочники и солдаты срочной службы. Сбоку на полу сидело человек шесть чукчей-оленеводов. Как потом выяснилось, они привезли военным подарок к празднику – полтора десятка оленьих туш.
Вышедший на сцену командир части сказал приветственное слово артистам, поблагодарив их за столь мужественный поступок – приезд в отдалённую часть, и пожелал всем хорошего вечера.
Минька был на подъёме. Он с удовольствием запел песню, а зал стал в такт хлопать ему в ладоши. Такого приёма артист никогда не получал! Но когда он проникновенно запел:
«Однажды, ночью на привале
Он песню весёлую пел,
Но, пулей вражеской сражённый,
Допеть до конца не сумел»
– услыхал вой. Так мог выть только Мишка!
Не закончив песню, в своей концертной матроске Минька вихрем пронёсся сквозь ничего не понимающий зрительный зал и выскочил на улицу. Холодный ветер рвал с него курточку, но он бежал на знакомый вой.
Выскочив за угол казармы, Минька увидел четыре собачьих упряжки. В одной из них стоял огромный пёс и выл. Когда появился Минька, он прекратил выть и махнул хвостом. Сомнений не могло быть. Это был Мишка! Его любименький пёс, нет – ДРУГ Мишка!
Минька, не раздумывая, бросился к упряжке, несмотря на то, что выскочивший вслед за ним отец и офицеры кричали, чтобы он оставался на месте. Никто и ничто не могло остановить мальчишку, идущему на выручку своему другу.
Собаки всех упряжек, до того мирно лежащие в снегу, вскочили на ноги и стали бешено лаять. Собаки Мишкиной упряжки готовы были броситься на незнакомца, но рык вожака перекрыл все звуки, и собаки замолчали с удивлением, как и выскочившие на улицу люди, глядя на Миньку, который целовал морду огромного пса, а тот старался облизать ему лицо.
Минька лихорадочно пытался развязать заледенелую упряжь. Но даже его быстрые зубы не могли расслабить затянувшийся сыромятный узел.
Кто-то из офицеров, окликнув его, бросил перочинный нож. Рраз! И постромка была разрезана. Минька весь в снегу и собачьей шерсти выскочил из упряжки вместе с Мишкой. Но куда идти? Тем более что к нартам, что-то крича, бежали оленеводы.
Минька с освобождённой собакой бросился бежать вокруг казармы, влетел с другой стороны в клуб, заскочил на сцену за кулисы и спрятался в маленькой комнатке, где разделись артисты. Послышались шаги, и чей-то голос сказал: «Да здесь он. Куда ему деваться?»
Шаги приблизились к двери, и тут Мишка зарычал: «Он никому не даст в обиду своего друга». За дверью затихли. Прибежала мама и открыла дверь. Мишка напрягся и снова зарычал. Но Минька стал гладить его и шептать: «Это свои. Свои, успокойся!»
С каждым поглаживанием Мишкин рык звучал всё глуше и глуше. Наконец он замолчал. Мать стояла оторопело пораженная таким поведением собаки. Но тут раздался голос командира части: «Концерт-то продолжать будем?» А мама добавила: «Ну, всё, Мишки, успокойтесь. Никто вас не обидит и не забёрёт. Минька, оставь Мишку здесь и пойдём со мной. Люди ждут».
За кулисами все тискали Миньку, каждый хотел подбодрить мальчонку, но он никак не мог успокоиться. Наконец появился отец. «Всё, – сказал он Миньке, – Успокойся. Все вопросы решены и мы доказали оленеводам, что собака наша. Я предложил им пройти и забрать её, но они попросили вывести собаку на поводке с палкой, чтобы Мишка не мог броситься на них. Что же это за хозяева, если боятся собаки?»
Потом он рассказал, что ему предлагали за Мишку трёх оленей, и оленеводы очень расстроились, когда поняли, что собаки им не видать. «Всё, – повторил отец. – Пойдём допевать твою песню». Он взял на руки свой аккордеон, осмотрел Миньку, которого женщины уже успели отчистить от собачьей шерсти и, вдруг наклонился к нему и быстро поцеловал в макушку. «Молодец! Только так сын!»
Выход отца с сыном публика встретила бешеными аплодисментами. Солдаты, расположившиеся в дальнем конце клуба, встали с лавок и начали скандировать: «Молодец! Молодец!» Все уже знали, что это Минькин пёс, которого он искал так долго.
Когда аплодисменты закончились, отец сказал: «Дубль два. Поёт Михаил Серов, аккомпанирует Николай Серов!»
И Минька запел о смелом и весёлом мальчишке Гавроше, который погиб за дело революции с улыбкой на лице. Потом «на бис», он спел ещё две песни и, провожаемый оглушительными аплодисментами, помчался к Мишке.
Как закончился концерт и праздничный ужин, маленький артист не знал. Обняв своего друга, он заснул на куче одежды. Проснулся уже в санях, на обратном пути. Вместе с людьми, рядом с ним, спал его пёс, положив на Миньку большую, тяжёлую лапу. Минька погладил её и пёс лизнул его в ухо. Так хорошо Миньке ещё никогда не было.
Глава VII
В марте отец вместе с Пананто уехали на подсчёт оленей. Надо ли говорить, что вожаком в упряжке был Мишка. Однако через неделю упряжка вернулась, но без Пананто. Отец отвёз его в больницу, где ему сделали срочную операцию аппендицита. Врач сказал, что прошло бы ещё несколько часов и Пананто погиб. У него был гнойный аппендицит, который к тому же и лопнул.
Минька был рад столь быстрому возвращению собаки. Вечером, когда он вернулся из школы и бросился её обнимать, Мишка вдруг заскулил, как от боли. Внимательно осмотрев собаку, Минька увидел несколько свежих рваных ран. Он с негодованием бросился в комнату, где за столом собрались друзья родителей. Но сказать он ничего не успел, потому что отец, подняв стакан, сказал: «Давайте выпьем за Мишку! Он, наверно, спас нам с Пананто жизнь!»
Все недоумённо посмотрели на пьющего за собаку отца, но поддержали его. А отец, закусив, рассказал, что произошло.
«До первой бригады они добрались нормально. Пересчитали оленей и очень удивились, что их стало гораздо меньше по сравнению с осенним просчётом. Так же в бригаде было только три оленевода. Оказывается, в тундре появилась стая волков, штук десять-двенадцать, и они откололи часть стада. Вот большинство оленеводов и пошли искать «откол». Появление стаи волков было неожиданным, так как в предыдущем году по всей тундре была устроена настоящая охота на этих хищников и, как доложили в райисполкоме директора совхозов, все они были уничтожены. Прийти волки могли только из Анадырской тундры.
Тем не менее они появились и стали разбойничать в оленеводческих хозяйствах. Это насторожило Пананто и отца, так как у них был всего один карабин с полутора десятками патронов. Встреча с волками ничего хорошего не предвещала.
Утром приехали остальные оленеводы с отколотым стадом. К счастью, они успели вовремя найти его и дали стае отпор, убив двоих хищников. Выйдя из яранги9, отец увидел на одной из нарт огромного убитого волка. Таких особей он ещё не видел. Но Пананто, взглянув на мёртвого хищника, с уверенностью сказал: «Это арктический волк. Там в этом году очень холодно и голодно, вот они к нам и подались».
Услышанное не очень обрадовало. К тому же начиналась пурга, и оленеводы заспорили о том, нужно ли отцу ехать дальше или лучше переждать пургу у них. Остановились на том, что денька два они поживут в этой бригаде, а там, глядишь, и погода наладится. Но на другой день Пананто свалился. Резкая боль внизу живота не давала ему не только подняться, но он с трудом и сидел. Его рвало. Отец сразу же понял, что это аппендицит и надо срочно возвращаться в посёлок.
Пурга между тем превратилась в лёгкую позёмку. Небо было чистое, вершины сопок проглядывались достаточно чётко, чтобы по ним определить обратный путь. Оленеводы хотели отправить с ними ещё одну упряжку, но Пананто возразил, сказав, что сами доберутся и завтра будут уже дома. Да и боль вроде поутихла. Он даже предложил ехать дальше подсчитывать оленей, но тут уж возразил отец. В общем, они поехали обратно.
Через несколько часов ветер вновь стал усиливаться. Запуржило. Пананто становилось всё хуже. Он уже не мог сидеть и лежал на нартах, тихонько охая при резких толчках. Отец, за несколько лет своих поездок в тундру научившийся управлять упряжкой, уверенно вёл её в сторону посёлка. Его, правда, удивляло несколько странное поведение Мишки. Он на ходу то вдруг высоко поднимал морду вверх, будто принюхиваясь, то шевелил ушами и вертел головой в разные стороны, словно к чему-то прислушиваясь. Столь же странно вели себя и другие собаки, почему-то ставшие прижимать к себе свои хвосты. Пананто, лежавший головой по ходу нарт, и не видевший такого поведения собак, неожиданно твёрдо сказал: «Волки». Отец обернулся и увидел, как метрах в пятидесяти от них по следу один за другим бегут волки.
Сколько их в стае, за снежными порывами было трудно разглядеть, но то, что это была стая, не было никаких сомнений. Волк – одиночка никогда не приблизился бы к собачьей упряжке так близко.
Отец остановил упряжку и достал карабин. Оставалась надежда только на него. Вероятно, когда оленеводы отбили у волков своих оленей, те не успели насытиться и теперь голод гнал их за пищей. Они готовы были напасть даже на людей.
Это только в рассказах Джека Лондона нужно только развести костёр и защищаться от серых хищников с его помощью. В Чукотской тундре деревьев нет, и костёр разводить в зимних условиях не из чего.
Начинало темнеть. Ветер стих, и сразу же прояснилось. Волки, а их было семь штук, отбежали от нарты метров на сто и легли на снег. Они прекрасно понимали, что деваться упряжке некуда и им осталось только ждать каких-то действий со стороны людей. Не будь их, они давно бы разорвали собак в клочья.
Но Мишка, Мишка не хотел ждать. Он дёргал упряжь и всем своим видом потребовал, чтобы отец освободил его. Посоветовавшись с Пананто, отец снял с него упряжь. Собака подскочила к нарте и уставилась прямо в глаза лежащему каюру, как будто что-то говоря ему. Пананто кивнул головой и тихо сказал вожаку: «Давай попробуем».
Мишка отскочил от нарты, посмотрел на отца, потом перевёл взгляд на карабин, а затем на лежащих волков, словно говоря отцу, чтобы тот не торопился стрелять. И, видимо почувствовав, что его поняли, он рванул в сторону стаи, которая тут же вскочила на ноги.
«Он хочет подвести их поближе и сбить в кучу, – вдруг сказал приподнявшийся на руке Пананто. – Стрелять будешь по куче».
Мишка начал забирать влево, и волки сначала не спеша, затем всё быстрее и быстрее помчались по насту за ним. Волкодаву надо было сначала растянуть их в цепочку и разорвать её. Что он удачно и делал. Когда вереница волков распалась и вперёд вырвались два волка, находившиеся в пяти и десяти метрах от Мишки, тот вдруг резко повернул вправо. Передний волк, не ожидая такого манёвра и пытаясь повернуть за Мишкой, упал, поскользнувшись на насте. Секунда – и Мишкины зубы полосонули его за бок.
Следом он грудь в грудь столкнулся с летевшим на него вожаком волчьей стаи. Лязгнули зубы, и из разорванного горла волка хлынула кровь, а сам он замертво свалился на снег. Мишка же опять пустился по кругу вокруг нарт, держа оставшихся волков на небольшом расстоянии от себя.
Потеряв вожака и желая отомстить обидчику, они мчались за Мишкой, всё плотнее собираясь в кучу.
«Приготовься, – сказал Пананто отцу. – Сейчас будешь стрелять».
Мишка как будто услышал команду каюра. Он опять резко изменил направление бега и помчался прямо на нарту. Метрах в двадцати от неё он резко повернул в сторону преследующей его стаи и бросился в самую середину.
Волки вновь не ожидали такого манёвра. Кто-то из них упал, пытаясь быстро остановиться и оказавшись сбитым бегущими позади волками. Кто-то рванул к Мишке и помешал остановиться другим хищникам. В общем, образовалась большая куча-мала. Из этой кучи вылетел Мишка с висящим на нём волком.
«Стреляй!» – крикнул Пананто, и отец начал бегло стрелять из карабина по свалившимся в кучу волкам. Раздался визг. Волки заметались, сбивая друг друга, а отец стрелял и стрелял в кучу. Наконец, три волка вырвались из этого несчастного для них круга, помчались в тундру. На снегу лежало два тела хищников и ещё одного немного в стороне додавливал Мишка.
Отец присел на краешек нарты и посмотрел на Пананто. И у того и другого на лице выступили капли пота, будто это они, а не Мишка носились вокруг нарты по кругу.
«Вот это да! – протянул отец. – Про такое расскажут, не поверишь». Пананто улыбнулся и закрыл глаза. Ему было совсем плохо.
Подошёл Мишка и вновь посмотрел в глаза отцу. Тот опустился перед собакой на колени и поцеловал её в нос. Пёс как будто засмущался и боком отскочил от нарты. Затем он подошёл к месту вожака и опять взглянул на отца. «Привязывай, – говорил его взгляд. – Надо бежать в посёлок».
Ночь выдалась тихая, с лёгким морозцем. И уже утром отец увидел мыс Наварин, а через два часа он был у поселковой больницы, где тут же сдал потерявшего сознание Пананто в хирургическое отделение».
«За Мишку!» – второй раз сказал отец и, налив себе в стакан разведённого спирта, выпил стоя. Затем повернулся к Миньке.
«И тебе, сын, спасибо за собаку. С ней не пропадёшь!»
Минька, подойдя к отцу, уткнулся тому в колени и тихонько заплакал. Ему было жалко и отца, и Мишку, и бедного Пананто, и было хорошо, что так хорошо всё кончилось.
Нечего и говорить, что Мишку ублажали целую неделю. О нём в посёлке начали рассказывать легенды, что он чуть ли не один завалил дюжину волков. Он вроде бы притащил домой нарту с заболевшим Пананто и отцом. В общем, рассказов была масса, но все они были далеки от истины.
Из больницы Пананто вернулся через месяц. При встрече с Мишкой они долго смотрели в глаза друг другу и улыбались. Пананто так никому и не открыл тайну, как он понял там, в тундре, Мишку. И только Минька знал, что просто Мишка может говорить. Не как люди, а глазами. Только надо очень, очень хотеть его понять и хоть немножко любить.
