Михаил Широкий
Затемнение
«Да уж, любит! Пропади она пропадом, такая любовь», – подумал Сергей, отведя взгляд от страшного, действительно как у покойника, лица Олега и приоткрыв калитку. Но опять задержался и задал ещё один вопрос:
– А меня ты зачем вызвал? Я-то чем могу тебе помочь?
Олег пожал плечами и грустно улыбнулся, словно каким-то далёким, светлым, гревшим душу воспоминаниям, чудом прорвавшимся сквозь плотную завесу позднейших жутких впечатлений.
– Ты знаешь, в детстве я часто видел падающие звёзды. И загадывал желания… А когда вырос, перестал видеть. Наверное, потому, что гораздо реже стал смотреть на небо.
Сергей уставился на него как на помешанного.
– Какие ещё звёзды? Что ты несёшь?
Олег махнул рукой и вернулся к предыдущему вопросу приятеля:
– Ну, всё-таки мы друзья как-никак. Ещё пацанами корешили… Захотелось рассказать кому-нибудь всё… напоследок…
– Что значит напоследок? Ты что, помирать собрался? – насторожился Сергей, косо поглядев на товарища и невольно отметив, что тот и вправду уже мало похож на живого. – Пример сумасшедшей подружки оказался заразителен?
– Для меня сейчас смерть – избавление! – проговорил Олег, чуть повернув голову и пристально вглядываясь в глубь кладбища, как раз туда, куда уже не раз сегодня не менее пристально всматривался Сергей. – И я приму её с радостью, как щедрый подарок.
– Ну и на здоровье, – тихо проворчал Сергей, с растущим беспокойством наблюдая за обращённым в темноту взором приятеля, делавшимся всё более сосредоточенным и напряжённым. – Что же, ты покончить с собой сюда пришёл? Удавишься или вены себе вскроешь?
Лицо Олега, по-прежнему неотрывно смотревшего вдаль, болезненно исказилось и дёрнулось, как от тика.
– Нет, зачем же? – с трудом выдавил он из себя совершенно изменившимся, чужим голосом, подняв дрожащую руку и указывая ею вперёд. – Обо мне сейчас позаботятся!
Сергей резко обернулся и метнул взгляд в отлично известном ему направлении. И увидел то, что и ожидал увидеть. Красные мерцающие глаза, горевшие на этот раз ещё ярче и яростнее, точно налившись кровью, как если бы они узрели наконец то, чего так долго ждали.
Однако это было не всё, что пришлось ему увидеть. В блеске вспыхнувшей молнии он на один краткий миг, но зато достаточно явственно различил то, что прилагалось к этим глазам. И это была даже не человеческая фигура, что естественно было бы ожидать, а нечто совершенно невообразимое, невероятное, чудовищное. Будто порождение больной, распалённой, свихнувшейся фантазии. Что-то гигантское, бесформенное, глыбоподобное, напоминавшее огромный зазубренный обломок скалы, грузно привалившееся к толстому стволу рослой сосны и обхватившее её длинными мохнатыми лапами, точно собираясь вырвать её из земли, на что у него, вполне возможно, хватило бы сил. Но было очевидно, что не сосна интересовала неведомое чудище, словно вынырнувшее из самой преисподней к ужасу всего живого. Глаза, мрачно и зловеще сверкавшие на его непропорционально маленькой, сравнительно с громадным туловищем, угловатой шишкообразной голове, будто наспех привинченной к могучему торсу и, казалось, сидевшей на нём не очень крепко, были совершенно определённо устремлены на находившихся в ограде приятелей и теперь уже не исчезали, как прежде, уловив встречный взгляд, а сияли неугасимо и разгорались всё сильнее, кровавее и плотояднее.
– От же ж мать твою… – только и смог пролепетать Сергей, чувствуя, как волосы у него на голове встали дыбом, а сердце зашлось от ледяного, пронизывающего холода, залившего ему грудь.
И в тот же миг прогремел такой мощный трескучий раскат, словно там, в вышине, разом ударили в тысячи барабанов. Небеса разверзлись, и так долго собиравшийся, будто копивший силы ливень обрушился на землю сплошной серой массой, в одно мгновение покрыв всё вокруг движущейся шумящей пеленой.
Но Сергей ничего этого не видел и не слышал. Вернее, не обратил на это ни малейшего внимания, так как бежал без оглядки – или, точнее, летел, почти не чуя под собой земли, – прочь из этого проклятого места. Деревья, кусты, памятники, ограды, струи дождя, заливавшие ему лицо, – всё стремительно мелькало и мешалось у него перед глазами, перед которыми продолжало стоять жуткое порождение мрака, на миг увиденное им при вспышке молнии. И он готов был бежать бесконечно, куда глаза глядят, хоть на край земли, лишь бы оказаться как можно дальше от этого кладбища и никогда больше не увидеть эту неслыханную адскую тварь, непостижимым образом выползшую на поверхность земли для какой-то определённой цели. И Олег совершенно чётко указал, для какой именно…
От этих мыслей липкий, животный ужас охватывал Сергея с новой силой и ускорял его бег по предела физических возможностей. Правда, этот же неимоверный, умопомрачительный страх помешал ему правильно сориентироваться и выбрать кратчайший путь, ведший к выходу. Вместо этого, миновав боковую дорожку и достигнув центральной аллеи, он повернул в другую сторону и, очертя голову, вне себя, устремился в глубь кладбища, в самую гущу могил и надгробий. И в результате вскоре, когда аллея заметно сузилась и превратилась в конце концов в едва различимую извилистую тропинку, петлявшую среди бесчисленных оград, он вынужден был, запутавшись и сбившись с дороги, резко сбавить скорость и перейти почти на шаг. Но, невзирая на это, он, поворачивая то туда, то сюда, задевая углы оград, больно ударяясь об их острые выступы, поскальзываясь на размокшей, превратившейся в грязь земле, спотыкаясь и порой чуть не падая, упрямо двигался вперёд, не совсем представляя себе, куда он идёт и как выберется отсюда. Его уже начинало одолевать сомнение, выберется ли вообще? Чем дольше он плутал в этом бесконечном лабиринте, тем сильнее росло в нём абсурдное вроде бы убеждение, что с этого кладбища нет и не может быть выхода, что оно охотно и гостеприимно принимает всех без исключения, но никого не выпускает, и кто в недобрую минуту забрёл сюда, тот обречён остаться тут навеки, обрести здесь свой дом – мягкую, тёплую, уютную могилу. Однако и на этом его взбудораженная, горячечная фантазия не останавливалась, и вскоре ему стало казаться, что кладбище беспредельно, не имеет ни начала, ни конца, что весь город, а может быть, и весь мир – это одно сплошное кладбище, усеянное бессчётными захоронениями и заваленное неизмеримым множеством истлевших трупов. И у него есть все шансы пополнить своим бренным телом это множество, приклонив тут голову и обретя вечный покой.
Но такая перспектива совершенно не устраивала Сергея. Его жажда жизни была безгранична и всепоглощающа, и он не собирался сдаваться так легко. А потому, отбросив все сомнения и упорно лезшие в голову вздорные мысли, встряхнувшись и собрав волю в кулак, он настойчиво пробирался всё дальше сквозь густые, перепутанные заросли и беспорядочное и бескрайнее скопище надгробий, выраставших перед ним одно за другим и казавшихся неисчислимыми.
И тут вдруг прямо перед ним возникла, будто выросла из-под земли, плотная, коренастая человеческая фигура. Едва не налетев на неё в своём неудержимом движении, Сергей, и без того возбуждённый и наэлектризованный, в ужасе шарахнулся в сторону и, упёршись в какую-то решётку, расширившимися, выпученными глазами уставился на этот новый отделившийся от кладбищенской тьмы призрак. А тот стремительно метнулся к нему, вцепился в его плечи толстыми заскорузлыми пальцами и, приблизив свою сморщенную обрюзгшую физиономию к его лицу, быстро, скороговоркой захрипел, обдавая его вонючим кисловатым перегаром:
– Ну шо, паря, видал красу мою ненаглядную? Мою заступу, мою единую радость и надёжу… Которая одна меня понимает, жалеет, боронит от всех врагов… И карает, коли надо, всяких супостатов! Таких вот примерно, как ты. Безжалостных, бессердечных, бесстыжих. Которым всё мало, которые ненасытны, которые бога забыли…
Сергей, оправившись от неожиданности и узнав в призраке деда Ерёму, который, узрев недавнего знакомого, видимо, решил продолжить общение, недолго думая, отпихнул от себя сумасбродного бродягу, не перестававшего лепетать свою ахинею, и устремился было дальше. Но почти сразу же остановился, услыхав донёсшийся из глубины кладбища страшный душераздирающий крик, прорвавшийся сквозь шум дождя и глухими, замиравшими отзвуками разлетевшийся по округе.
Сергей, будто оглушённый этим диким, леденящим кровь предсмертным воплем, замер и, медленно обернувшись, взглянул в ту сторону, откуда тот принёсся. Откуда сам он только что едва унёс ноги. И смотрел – испытующе, хмуро, неподвижными, потемневшими глазами – несколько мгновений, словно мог различить что-то сквозь черноту ночи и пелену дождя. Точно ожидая, не раздадутся ли в беспросветной угрюмой дали ещё какие-нибудь звуки.
Но больше никаких звуков не было. Только немолчный шум ливня и периодически сотрясавшие землю удары грома. И ехидный надтреснутый смешок невменяемого бомжа, тыкавшего пальцем в темноту и с выразительной ухмылкой на счастливом, блаженно сиявшем лице бормотавшего:
– Ну во-о, ещё один грешник наказан! Вот она, божья кара! Всех рано или поздно настигает… все-е-эх! Это уж как пить дать…
Сергей мрачно посмотрел на него, качнул головой и, не говоря ни слова, повернулся и с бледным, окаменевшим лицом поплёлся вперёд, с трудом переставляя вдруг онемевшие, будто ватные ноги.
Вскоре в отдалении мелькнули огни уличных фонарей. Сергей, завидев их, почувствовал примерно то же, что ощущает моряк, возвращающийся после длительного плавания в родную гавань. Его сердце, оледенелое после всего увиденного и пережитого этой ночью, встрепенулось и радостно забилось, а негнущиеся ноги сами понесли его к долгожданному выходу, который он уже не чаял отыскать.
Через пару минут он стоял на тротуаре, возле уходившей вдаль ажурной металлической ограды – тонкой грани, отделявшей залитую ровным белесым светом улицу от объятого непроглядным мраком кладбища. Некоторое время он стоял как очумелый, бессмысленно отирая с мокрого лица бежавшие по нему струи, на смену которым немедленно приходили новые, и, жмурясь от яркого света, немного недоумённо глядел по сторонам, будто не узнавая раскинувшуюся перед ним округу. Но вот его неуправляемый, блуждающий взор опять окунулся в кладбищенскую глубь, перед ним вновь, как в сонном мареве, поплыли могильные холмики, кресты, обелиски с застывшими на них холодными, бескровными, мёртвыми лицами. И вот ему уже кажется, что среди этих лиц он угадывает знакомые ему прекрасные и одновременно пугающие его черты и устремлённые на него огромные сверкающие глаза, в которых читаются и желание, и томление, и призыв, и глухая угроза. А затем к этому прибавляется и голос – мягкий, ласковый, проникновенный, очаровывающий и завлекающий, как пение сирены. Она как будто приглашает его побыть с ней ещё немного, послушать её, поговорить с ней. А может быть, и остаться тут навсегда. Ведь здесь так хорошо, тихо, покойно…
И тогда, поняв, что, пока он находится тут, вблизи кладбища, это безумие не закончится, что таинственные роковые силы по-прежнему довлеют над ним и их разрушительное действие продолжается, он, сделав над собой ещё одно, последнее усилие, метнулся к проезжей части, пересёк широкую пустынную мостовую и быстро зашагал по противоположному тротуару. Не оборачиваясь, не глядя назад и по сторонам, уткнув пустой, бездумный взгляд себе под ноги и не обращая никакого внимания на извергавшиеся на него потоки воды, от чего на нём давно уже не было ни одной сухой нитки. И чем дальше он отходил, тем тише и глуше делался звучавший в его голове нежный, вкрадчивый, зовущий голос, тем бледнее становились носившиеся перед его мысленным взором обольстительные, неотразимые – и оттого ещё более жуткие и опасные – черты, врезавшиеся в его память, очевидно, на всю жизнь, отпечатавшиеся в ней, как след молнии на дереве.
И только когда голос окончательно стих и истаяли последние тусклые чёрточки безжизненного призрачного лица, он отважился чуть приостановиться и бросить вспять беглый опасливый взгляд. Кладбище, полускрытое густой сеткой проливного дождя, сливавшееся с ночным мраком и лишь слегка тронутое уличным освещением, было похоже на сплошную, монолитную чёрную громаду, как бы зримое, осязаемое воплощение ночи и тьмы, хранящее в своих бездонных глубинах страшные, несказанные тайны, которые не дано – да и не нужно – знать человеку. К одной из этих тайн совершенно случайно прикоснулся только что стоявший посреди улицы насквозь промокший, смертельно уставший, дрожавший человек, которому это едва не стоило рассудка, а возможно, и жизни.
И, кроме того, прикоснулся ещё к чему-то. С чем он никогда прежде не сталкивался. Чего он не знал и не понимал. Что было странно, чуждо, даже, пожалуй, враждебно ему. Чему он не мог дать названия, так как в его лексиконе не было подходящих для этого слов. Что удивляло, раздражало, чуть ли не пугало его. С чем он не хотел иметь ничего общего… И то, что случилось сегодня, чему он стал свидетелем, лишь утвердило его в этом убеждении, укрепило его уверенность в правильности и непогрешимости его позиции. Жить, чувствовать, мыслить можно и нужно только так, как это делает он. Потому что иначе нельзя, невозможно, бессмысленно и бесперспективно. Потому что правда, опыт, здравый смысл на его стороне. А всё остальное…
Мысли смешались в его отяжелевшей, отупевшей, гудевшей от утомления голове, и он, не додумав, лишь махнул рукой и, повернувшись, побрёл, едва волоча ноги, в мутную городскую даль.
