Михаил Широкий
Куколка
– Вла-ад! Ты слышишь меня? Скажи хоть слово.
Но Влад, очевидно, не был способен произнести ни слова. Он лишь промычал что-то невразумительное. Едва ли он услышал Дениса. Вряд ли он вообще что-то слышал и понимал.
Тем не менее Денис ещё некоторое время тормошил его и взывал к нему. Но с тем же результатом. Влад либо совсем не реагировал, либо чуть слышно стонал или что-то невнятно лепетал.
Уяснив тщетность своих попыток привести товарища в чувство, Денис понимающе кивнул и отодвинулся от него. Не зная уже, что ему делать, о чём думать, на что надеяться, пустым, отчуждённым взором огляделся кругом. Освоившиеся с темнотой глаза различили смутные очертания громоздких бесформенных предметов – то ли ящиков, то ли сундуков, то ли каких-то деревянных чурбаков – в беспорядке сваленных вдоль стен и по углам. Пространство под крышей прорезали тонкие прямые полосы рассеянного бледноватого света, пробивавшегося в отверстия между кровлей и стенами и понемногу растворявшегося в плотневшем сумраке. Где-то в соломе, густо устилавшей трухлявый дощатый пол, раздавалось шуршание и писк. Воздух в помещении был спёртый, застоявшийся, пропитанный гнилью и ещё какими-то не совсем понятными и не слишком приятными запахами, уловив которые, Денис при других обстоятельствах не преминул бы брезгливо скривиться.
Но сейчас он не обратил на них ни малейшего внимания. Внешние неудобства и раздражители не играли теперь для него никакой роли, он попросту не замечал их. В сравнении с той угрозой, что нависла над ним, всё остальное было так мелко, незначительно, несущественно, что даже как-то смешно было думать об этом. Он и не думал. Впрочем, как и обо всём другом. С определённого момента он уже, как ему казалось, вообще ни о чём не думал. Как будто утратил вдруг эту способность. На смену целому вороху мыслей, соображений, предположений, догадок и версий, переполнявших его мозг ещё совсем недавно, пришла совершенная, абсолютная, звенящая пустота. И как её неизбежное сопровождение – бессилие, вялость, изнеможение, неспособность не то что действовать, а просто двигаться, шевельнуть рукой или ногой. Его понемногу охватывала своего рода летаргия, полнейшее безразличие к окружающему и отрыв от него, неодолимое желание растянуться на земле, закрыть глаза, замереть и погрузиться в глубокий беспробудный сон, несущий с собой тишину, покой, избавление от суеты и забот, от страдания и страха. И не беда, если у этого сна не будет пробуждения, если он окажется вечным. Может быть, это даже хорошо. В конце концов, не была ли вся его жизнь сном. Только не светлым, покойным и умиротворяющим, а буйным, неистовым, будоражащим, сбивающим с толку и оставляющим в итоге мутный, горький осадок, точно память о недостойном поступке, совершённом ненароком, по недомыслию, но оставившем на совести безобразное тёмное пятно, которое не смыть никакими силами…
VII
Громкие, оживлённые голоса и яркое, слепящее сияние внезапно ворвались в окутавшую его плотную пелену, вмиг разорвав её в клочья. Он не без усилия поднял веки и, щурясь от резкого красноватого света, ударившего ему в глаза, растерянно уставился на представшие перед ним, словно вынырнувшие из-под земли расплывчатые человеческие силуэты.
– Нет, братан, ты глянь только: он, походу, спал! – послышался вздрагивавший от смеха женский голос. – Это ж какие дубовые нервы надо иметь, чтоб умудриться заснуть в его положении. Даже Валерка, наверно, не был бы способен на такое. Да, Валер?
– Ага, не был бы, – отозвался сиплый, тоже смеющийся мужской голос. – Я б ни за что не закимарил, коли б знал, что из меня щас жилы тянуть будут. Какой уж тут сон! – И Валера разразился отрывистым грохочущим хохотом.
От этих слов и смеха болезненная дремота Дениса рассеялась окончательно, и его прояснившемуся взору со всей чёткостью явились уже известные ему фигуры. Огромные, под два метра ростом, крепко сколоченные, плечистые – мужские и тонкая, миниатюрная, грациозная – женская. Все трое стояли у раскрытой двери, за которой угадывались сгущавшиеся вечерние тени, и с различным выражением на лицах взирали на валявшихся у их ног пленников. Лиза – с мягкой, приветливой, едва ли не ласковой улыбкой, как если бы перед ней были дорогие, долго ожидавшиеся ею гости, наконец-то почтившие её дом своим визитом. Валера – с широкой безалаберной усмешкой, обнажавшей крепкие, не очень ровные желтоватые зубы и сообщавшей его крупному, почти круглому полнокровному лицу медного цвета простодушно- туповатое выражение, видимо вполне соответствовавшее его характеру и уровню интеллектуального развития. И лишь Толян отчего-то не поддался владевшему его родичами благодушному настроению: он был хмур, сосредоточен, немного напряжён, словно ему предстояло важное, ответственное дело, не терпящее легкомысленного к себе отношения.
Денис сразу же отметил, что братья очень похожи и телосложением, и обличьем. Возможно даже, они были близнецами. Единственное, что их отличало и мешало спутать, это выражение лиц. У Валеры – беззаботное, открытое, глуповато-наивное, почти детское, как будто, в полной мере развившись физически, он остался ребёнком в умственном отношении. У Толяна же – твёрдое, чёрствое, замкнутое, обличавшее сильный, упрямый характер и хотя, может быть, и ограниченный, но по-своему цельный и здравый ум.
Сохраняя на лице добродушную, снисходительную улыбку, как могло показаться, вполне искреннюю, непритворную, Лиза приблизилась к Владу и, чуть склонившись к нему, внимательно всмотрелась в его уткнувшееся в солому поблёкшее, синеватое, без единой кровинки лицо.
– Эй, алё! – позвала она, касаясь его запавшей щеки кончиком ноги, обутой в немного поношенный полосатый кроссовок. – Владик… или как там тебя? Ты живой ещё, или окочурился уже?
Влад, то ли по-прежнему бесчувственный, то ли в самом деле уже испустивший дух, никак не откликнулся ни на её слова, ни на прикосновение.
– Ну, ну, не притворяйся, – ещё не желая верить, что перед ней мертвец, продолжила Лиза свои призывы. – Тоже мне, симулянт выискался. Вздумал тут покойника разыгрывать. Меня не надуешь такими дешёвыми номерами. Не на ту напал. Давай, не упрямься. Поверни ко мне свою рожу и посмотри на меня, живо! Я ведь, если не ошибаюсь, так нравилась тебе. Ты глаз от меня оторвать не мог. На край света готов был идти за мной… Ну вот и пришёл!
И, не выдержав, она залилась звонким мелодичным смехом, как-то странно и дико прозвучавшим в этом мрачном сарае, озарённом слабым дрожащим светом запылённой рыжеватой лампочки, висевшей под потолком на тонком кривом проводке.
Но, видя, что Влад не отзывается и, как и прежде, лежит без движения, она резко оборвала смех и, насупившись, процедила сквозь зубы:
– Слушай, не зли меня, чувачок. Не надо испытывать моё терпение на прочность. Повернись ко мне – или горько пожалеешь!
И вновь никакой реакции со стороны Влада. Что заставило девушку подумать, что он действительно мёртв. Она надула губы и, сердито пнув неподвижное тело, разочарованно протянула:
– Вот те на-а… От незадача-то. Сдох! Так быстро. Не ожидала я от него такой прыти. Думала, протянет ещё немножко… Ну хотя бы эту ночь.
Видя, что она немного расстроена, Валера попытался, как умел, утешить её:
– Да он в любом случае не жилец был. Слишком много кровищи из него вытекло. Ведро, наверно, целое.
– Н-да, жаль… Очень жаль, – не слушая его, промолвила Лиза, вновь, на этот раз с некоторым ожесточением пихнув ногой безжизненное тело Влада. – А я специально ради него прихватила с собой его член. В пакетик его упаковала. Хотела, чтобы, перед тем как дать дуба, он посмотрел, как я скормила бы его дохлый хер Вольфу… А он, стервец, взял и загнулся! Лишил меня забавы. Э-эх, поспешил, поспешил…
– Поспешишь – людей насмешишь, – ввернул острое, как ему показалось, словцо Валера и громко расхохотался, трясясь всем своим объёмистым туловищем и взмахивая руками.
Однако его веселья никто не разделил. Лиза, похоже, действительно была раздосадована тем, что запланированная ею потеха неожиданно сорвалась. Толян, как и прежде, был непроницаем и угрюм и, вероятно, менее всего склонен к развлечениям. А уж про Дениса и говорить нечего: состояние, в котором он находился в этот момент, вообще трудно было передать словами. Он водил кругом одичалым, затравленным взглядом, как зверь, загнанный в расставленную ему ловушку, окружённый со всех сторон охотниками и приготовившийся к неотвратимой и скорой гибели, подступившей к нему вплотную. Он понимал – и на основе услышанного и узнанного до сих пор, и, в не меньшей степени, на основе внутреннего чувства, которое явно не обманывало его, – что рассчитывать ему не на что и не на кого, что пощады ему не будет, что нужно быть готовым к самому жестокому и страшному финалу.
Да он, собственно, уже и был готов. Он примирился со своей участью. Он не верил в спасение – ему неоткуда и не от кого было прийти. Пока был жив Влад, он, несмотря на всю отчаянность их положения, как ни странно, ещё на что-то надеялся. Не мог в полной мере осознать весь ужас происходящего. Не в силах был до конца поверить, что всё случившееся с ними – не дурной сон, не бред, а правда, явь. Что всё происходит на самом деле.
Смерть друга окончательно убедила его в этом. В том, что для него всё кончено. Что жизнь его вот-вот оборвётся. Вопрос был только в том, как суждено ему погибнуть. Мгновенно, безболезненно, легко? Или же он обречён умереть в муках, под пыткой, корчась от нечеловеческой, затмевающей разум боли и моля своих мучителей о смерти как об избавлении? Именно это посулила ему Лиза. И всё сказанное и сделанное ею до этого убедительно свидетельствовало, что ей можно верить. Что она не шутит, не бросает слов на ветер. Что она приведёт свои угрозы в исполнение и сделает с ним всё, что посчитает нужным. Ведь никаких препятствий для этого нет. Он в полной, абсолютной её власти. Слабый, беззащитный, беспомощный, жалкий… Только на её жалость ему рассчитывать не приходится. Она не пожалеет, не пощадит. Он ясно прочитал свой приговор в её ледяном, мрачно посверкивавшем взоре, который она устремила на него после того, как уверилась в смерти Влада.
– Ну что ж, чувачок, – вымолвила она, присаживаясь рядом с ним на корточки и заглядывая ему в глаза, – раз твой приятель откинул копыта (рано, надо сказать, слишком рано) и с ним мы уже не позабавимся – какой прок от трупа, – займёмся тогда тобой. Ты, надеюсь, не против?
Денис не ответил на этот издевательский вопрос. Он не желал подыгрывать ей и участвовать в её гнусном спектакле. Она не просто внушала ему ужас, она была омерзительна ему. Эта милая девушка с утончённой фигуркой и очаровательным кукольным личиком отчего-то не понравилась ему ещё там, на дороге, когда он – как выяснилось, на свою беду – увидел её впервые и ещё ничего не знал о ней, кроме разве того, что она не прочь покататься на машине с незнакомыми парнями, поболтать о своих пристрастиях в интимной сфере и по-быстрому перепихнуться на лесной полянке. И он не ошибся. Предчувствие не обмануло его. Он оказался прозорливее своего несчастного любвеобильного друга, в безумной, слишком далеко заведшей его погоне за наслаждениями погубившего и себя, и своего напарника. За обольстительной, трогательной внешностью скрывалось чудовище. Такое, какого он не встречал в своей жизни и даже не предполагал, что подобное вообще возможно.
– Ну, что молчишь-то? – окликнула его Лиза, видимо заметив, что в мыслях своих он витает где-то далеко. – Язык отнялся от страха? Или не хочешь разговаривать со мной?
Он опять проигнорировал её вопросы. И даже, чтобы не смотреть в её впившиеся в него мерцающие глаза, отвёл взгляд и попытался отвернуться.
Но она не дала ему сделать это. Вцепившись в его лицо своими маленькими тонкими пальцами с длинными, заострёнными на концах ногтями и приблизив к нему свои губы так, что он ощущал её горячее дыхание, она прошипела:
– Э-э нет, не смей отворачиваться! Смотри мне в глаза. Я хочу, чтобы, подыхая, ты видел свою смерть воочию. А твоя смерть – это я!
Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор. Она – с яростным, немного сумасшедшим блеском в глазах, со злобной радостью, торжеством, упоением и ещё чем-то таким, чему, наверное, и названия не было. Он – хмуро, безучастно, казалось, без всякого страха, с какой-то даже усталостью и обречённостью, словно он был безмерно утомлён происходящим и ждал только того, когда всё это закончится.
Но у Лизы, очевидно, были другие планы. Она, в отличие от него, по-видимому, никуда не спешила и, напротив, стремилась растянуть затеянное ею представление подольше. Отпустив его лицо, на котором остались отпечатки её ногтей, она поднялась и, мотнув на него головой, коротко распорядилась:
– На столб его.
Её указание было выполнено незамедлительно и чётко. Толян и Валера подхватили Дениса под руки, подтащили к стоявшему поблизости толстому гладкому бревну, крепко врытому в землю, и, вскинув его руки кверху, привязали их запястья к металлическому кольцу, закреплённому у вершины столба. После чего, проверив, хорошо ли они всё сделали, удовлетворённо кивнули и снова заняли свои места за спиной Лизы.
Та тоже с довольным видом качнула головой и подмигнула Денису.
– Ну вот и отлично! Ты на своём месте. Можно приступать к делу. Предупреждаю сразу, чтоб не было потом нареканий в мою сторону, что, мол, не сказала заранее. Будет больно! Очень больно. Так, что ты даже вообразить себе не можешь. Свой ад ты проживёшь здесь, в этом сарае, возле этого столба. Который, уж поверь мне, повидал за последние пару лет много мук, много крови. Слышал вопли, хрипы, мольбы о пощаде… Хотя нет, – перебила она себя, презрительно скривив губы. – Какая там пощада! В это они сами не верили. Понимали ведь, с кем имеют дело… Они молили о смерти, о прекращении мучений, о смертельном ударе, который покончил бы со всем разом. И с болью, и с жизнью… Хотя, – снова оговорилась она, увлечённая неожиданно посетившей её мыслью, – разве это практически не одно и то же? Вся наша жизнь – это, в сущности, сплошная боль. В боли мы рождаемся, в боли умираем. Жизнь невозможна без боли… Так же, как, впрочем, и без коротких мгновений наслаждения. За которые, однако, часто приходится расплачиваться. И порой очень высокой ценой… Яркий пример тому – твой дружок, – Лиза мотнула головой в сторону распростёртого на полу Влада. – Он испытал самое большое для мужика удовольствие: ему отсосала такая потрясающая красотка, как я! Он мнил себя на вершине блаженства, полагал, что достиг предела своих желаний, и, вероятно, рассчитывал вслед за ротиком оприходовать и мою киску… Ха-ха-ха! – несколько театрально рассмеялась она, взглядывая по очереди на обоих своих приспешников, точно призывая их разделить её веселье. – Какая наивность! Какая слепота. И какая глупость. Тем большая, что за неё пришлось заплатить сначала членом, а потом и жизнью. Твой недалёкий похотливый дружбан не учёл, что в ротике у красотки есть не только нежный, умелый, способный творить чудеса язычок, но и острые, как у кошки, зубки. – Она самодовольно усмехнулась, обнажив два ряда прекрасных, сверкавших безупречной белизной зубов. – И одним лишь их нажатием я не только сделала его кастратом, но и лишила в конце концов жизни… Впрочем, не счастье ли это своего рода – расстаться с жизнью таким образом. Принять смерть от рук… хотя нет, не от рук – от зубов сногсшибательной красавицы, о которой можно только мечтать!
Денис промолчал. По-видимому, он не разделял её мнения. А ещё вернее – он попросту плохо понимал, что она хочет сказать и что имеет в виду, для чего она всё это говорит, какую цель преследует, чего добивается. Он просто бездумным, отупелым взглядом смотрел на неё и её помощников, чувствуя, как холодеет и тоскливо ноет его сердце, стынет кровь в жилах, а в голове творится такая вакханалия, какая бывает лишь при сильном опьянении или на грани безумия. Но ведь то, что происходило с ним сейчас, по сути и было самым настоящим безумием. Разве это возможно в действительности? Как такое может быть на самом деле? Если бы кто-то сказал ему сегодня утром, когда он выходил на улицу, что вечер он встретит не у себя дома, и не в компании друзей, и не в каком-нибудь весёлом заведении, где он имел обыкновение не без удовольствия, расслабляясь и развлекаясь, проводить вечера, а где-то далеко за городом, в лесу, в грязном, тускло озарённом пыльной лампочкой сарае, привязанным к пыточному столбу, рядом с мёртвым, истёкшим кровью другом и лицом к лицу с тройкой маньяков, готовых приступить к своему кровавому делу, – он, скорее всего, просто пожал бы плечами или покрутил пальцем у виска, а ещё вероятнее – от души посмеялся бы такой странной и мрачной фантазии, сильно смахивавшей на фильм ужасов. Однако каким-то диким, невероятным образом всё случилось именно так. Нечаянная встреча и болтовня с приятелем, затеянная последним чехарда с прохожими девушками, поездка на дорогом новеньком авто в неизвестном направлении, соблазнительная остроглазая девица, любительница ароматных сигарет и пикантных разговоров, плавно перетекающих в спонтанный секс на лоне природы, – поэтапно, шаг за шагом злая, за что-то ополчившаяся на него судьба, будто задавшись целью погубить его, вела его к этой внезапной и катастрофической развязке. Если бы он когда-нибудь задумался о своей смерти, он мог бы, наверное, представить всё, что способно породить самое буйное воображение, предположить какой угодно вариант, сделать самое причудливое и необычное допущение. Но только не такое! То, что в итоге действительно случилось с ним, выходило за рамки возможного, превышало всякое вероятие, превосходило любую, самую изощрённую и ненормальную фантазию. Этого не может быть! – чуть ли не кричало что-то внутри него, заходясь от ужаса. Этого просто не может быть!
И снова, как уже не раз до этого, он, цепляясь за эту мысль как утопающий за соломинку, попытался уверить себя, что всё это не на самом деле, а лишь мерещится ему. Что это бред, иллюзия, игра воспалённого воображения, завлёкшая его в тёмные, непроходимые дебри сознания, где, по-видимому, были заключены самые потаённые, сокровенные его страхи, о которых, возможно, не догадывался он сам. И вот они внезапно всплыли на поверхность, вырвались на свободу, овладели им и помутили его разум настолько, что он утратил всякое представление о реальном и мнимом, перепутал сон и явь и свои жуткие, химерические фантасмагории стал принимать за чистую монету. Он настолько распалил и взвинтил себя, что всерьёз уверовал, что он не в городе, не дома, не со своими друзьями, а в какой-то далёкой глуши, в руках садистов и убийц, на волосок от страшной, мучительной гибели…
– Эй, чувачок, ты о чём так задумался? – пробился к нему, как сквозь плотную завесу, резкий насмешливый голос. – Жизнь свою небось вспоминаешь? Маму с папой, родных и близких, девочек, которых успел потрахать. Много их было, а? Ну скажи, не стесняйся. В твоём положении уже ничего стесняться не нужно. Ты ж не девственник, я думаю? Парнишка вроде видный из себя. Должен пользоваться успехом. Хотя и не такой бойкий, как твой ныне покойный дружок. Тот, видать, просто бешеный был по этой части. На чём, собственно, и погорел… Ну так скольким девчонкам сунуть удалось? Двум, трём, пятерым? Говори, говори, нам всем очень интересно. Правда ведь, братцы, интересно?
«Братцы» отреагировали неодинаково. Валера радостно заулыбался и усиленно закивал, точно ему и впрямь было очень любопытно узнать о мужских подвигах Дениса. Толян же ограничился чуть заметным кивком, явно занятый более серьёзными соображениями и не склонный отвлекаться на пустяки.
И только тот, от кого так упорно добивалась ответа Лиза, остался, как и прежде, безучастен и нем как могила. Он больше не витал в облаках, он вернулся к действительности, он, на этот раз уже бесповоротно, убедился в реальности происходящего. И это окончательное крушение хрупких и зыбких, как дымка, надежд подействовало на него убийственно, сломало его совершенно, придавило его своей неподъёмной тяжестью. В голове у него зашумело так, словно там поднялся ураган. Кровь застучала в висках, точно по ними били молотками. Перед глазами растеклась мутная кроваво-красная мгла, из которой то и дело выбивались искажённые почти до неузнаваемости обличья его похитителей, кривлявшиеся, гримасничавшие, скалившие зубы, ухмылявшиеся и хохотавшие. Это были даже не человеческие лица, а то ли звериные морды, то ли невообразимые, мерзкие образины каких-то адских тварей, вырвавшихся из преисподней специально для того, чтобы потерзать, поиздеваться, поглумиться над ним.
– Значит, не хочешь разговаривать, – проговорила девушка, отбросив шутливый тон и нахмурив брови. – Решил разозлить меня? Зря. Неправильную тактику выбрал. Ты, уж не знаю почему, косо смотрел на меня ещё там, в машине. А я очень не люблю, когда на меня так смотрят. Я привыкла к совсем другим взглядам и к другому отношению. Так что ты уже тогда сильно обидел меня. А обиженная женщина… сам, наверно, знаешь, если не дурак… А теперь ты ещё больше усугубляешь своё положение. И без того, прямо скажем, не блестящее. Упрямишься чего-то, бычишь, в молчанку играешь. Повторяю тебе: хреновая тактика. Ты ничего этим не добьёшься, ничего не выиграешь. Ты и так уже проиграл всё, что только можно. А так сделаешь только хуже… Хотя, по правде говоря, куда уж хуже! – злорадно осклабилась она, сверкнув глазами и вперив их в поникшего, мертвенно бледного Дениса, внешне уже не очень-то отличавшегося от своего отошедшего в лучший мир напарника.
Неизвестно, то ли её всё более угрожающие речи возымели наконец действие, то ли Денис решил сказать хоть что-то напоследок, но он вдруг вскинул глаза на Лизу и тихо, с запинкой произнёс:
– З-зачем вы это делаете?
Услыхав его слабый, надорванный голос, она всплеснула руками и с жаром воскликнула:
– Ну наконец-то! Дождались. Сподобился сказать хоть слово. А то я уж думала, клещами придётся вытягивать их из тебя… Хотя и это, возможно, будет, – примолвила она потише и с игривым видом подмигнула Валере. А затем продолжила, обращаясь к Денису: – Ты, однако, как я погляжу, не слишком-то общительный. Опять-таки в отличие от твоего приятеля, мир его праху. Вот уж балабол был, тарахтел без умолку, как трещотка. Как это, интересно, вы дружили, такие разные? Хотя противоположности, как известно, сближаются… Впрочем, ладно, я отвлеклась. Возвращаемся к твоему вопросу. Зачем мы это делаем?.. Хм, а в самом деле, зачем? Как-то никогда не задавалась этим простым вопросом. Ты вот заставил меня задуматься.
Она с потешно-серьёзной миной приставила палец ко лбу и закатила глаза кверху, будто и впрямь погрузилась в раздумье. Которое, однако, продолжалось совсем недолго, так как девушка, не выдержав, прыснула и залилась весёлым, искромётным смехом. Отсмеявшись, она повернулась попеременно к обоим своим братьям, стоявшим чуть позади, и с забавной ужимкой повторила им Денисов вопрос:
– Так зачем мы это делаем, братцы-кролики? Вот товарищ интересуется. Надо уважить его. Разъяснить ему всё это. А то он подумает ещё, что мы скрываем от него что-то, секретничаем, таимся. А ведь это не так. Нам нечего скрывать от общественности. Нет у нас никаких тайн. У нас вообще душа нараспашку. Мы открыты, доверчивы и наивны, как дети. От этого, собственно, и все наши проблемы. От этого иногда и страдаем… Ну да ладно, не будем о грустном, – оборвала она, по своему обыкновению, саму себя и вновь озвучила заданный Денисом вопрос: – Так зачем же, в самом деле, мы всё это делаем? Зачем нам это нужно? Чего мы добиваемся? Чего хотим?
Валера и Толян молчали. Один – дурашливо усмехаясь и корча рожи, другой – по-прежнему с замкнутым, чуть отрешённым видом.
Лиза, по-видимому и не ожидая отклика от своих подельников, ответила на свои вопросы сама:
– А просто так! По приколу. От нечего делать. Живём-то, сам видишь, на отшибе, в захолустье. Хуторяне типа, т-твою мать… В город выбираемся от случая к случаю. Короче, скукотища. Прям хоть волком вой. А скука – страшная вещь. Такие мысли порой начинают посещать. Аж жутко становится… Ну и вот, чтоб не перерезать друг дружку с тоски, мы подумали, подумали, да и порешили резать других. Так-то оно лучше будет, безопаснее. Ну а потом вошли во вкус и уже не смогли остановиться. Это, блин, реально затягивает. Это как наркота. Попробовал разок, так, ради интереса. И уже не можешь остановиться. Хочется снова и снова. Дурь покрепче, дозу побольше. Замкнутый круг. И выхода нет… Ну как, устраивает тебя такое объяснение?
Денис не ответил. Он будто и не слышал её. И даже взгляд его, рассеянный, блуждающий, чуть ошалелый, как у невменяемого, был устремлён не на говорившую, а куда-то мимо неё. И его бледные, бескровные губы чуть слышно, как в бреду, шептали:
– Но мы же ничего вам не сделали… ничего… Я ничего не сделал… За что же?..
Как ни тихо он бормотал, Лиза услышала его. И её – наигранная или нет – весёлость вдруг испарилась в мгновение ока. Лицо заволоклось тенью и чуть исказилось, в сузившихся глазах загорелись притушенные огоньки. Полоснув своего пленника сухим, острым, как лезвие, взглядом, она медленным, тягучим полушёпотом проговорила:
– За что, хочешь знать? Думаешь, не за что? Невинного ягнёнка из себя строишь… Ну да, ну да, как и вы все, когда оказываетесь здесь. Когда в последнем, отчаянном усилии пытаетесь спасти свои убогие, никчёмные, гроша ломаного не стоящие жизни… Ну оно понятно, другого-то ничего не остаётся. Когда стоишь у этого столба, на многое начинаешь смотреть по-иному. Так ведь, а? Как будто глаза открываются и ты видишь мир уже не таким светлым и радостным, созданным исключительно для тебя и твоего удовольствия, для удовлетворения твоих бесконечных, всё умножающихся желаний, каким он казался тебе всегда, а совсем другим. Гадким, пугающим, тёмным, как кромешная ночь. И полным дикой, мучительной, рвущей на куски боли, от которой разрывается сердце и лопается мозг. И ты один, совсем один в этом жутком, чужом и враждебном тебе мире. В полном одиночестве, забытый, потерянный, сломленный. И некого просить о помощи, о спасении. Не к кому взывать. Никто не услышит!.. Ну, разве что к боженьке взмолиться, – глумливо ухмыльнулась она. – Больше, похоже, не к кому. Так ведь и он не услышит и не спасёт. Этот старый лжец и пустозвон давно уже оглох и никому не помогает… А может, и нет его вовсе, – прибавила она глухо, наморщив лоб и уронив взгляд вниз. – Мы тут веруем в него, надеемся, молимся, просим о чём-то, боимся его… А его нет! Тупо нету, и всё тут. Пустота! Мы верим в пустоту. Молимся пустоте. Все наши надежды и стремления летят в никуда… в ни-ку-да…
Её голос, делавшийся всё глуше и глуше, наконец, совершенно смолк, а сама она понурила голову и замерла, казалось, погрузившись в глубокую задумчивость. Которую никто не смел нарушить. Братья с почтительным вниманием взирали на свою ушедшую в себя сестру, не издавая ни звука и не шевелясь, будто пригвождённые к месту. Причём Валера даже перестал ухмыляться и гримасничать и попытался придать своей физиономии сколько-нибудь серьёзное и важное выражение, что, правда, не совсем удалось ему.
Что же касается Дениса, то он был как будто уже вне всего этого. Он давно всё понял и мысленно вычеркнул себя из жизни. Он был ещё жив, но это была уже не более чем фикция. А по сути он был таким же мертвецом, как его лежавший поблизости товарищ, которому посчастливилось испустить дух раньше и избежать того, что ожидало его самого через считанные мгновения. После того как словоохотливая красотка выговорится, выложит всё, что было у неё на уме, и решит, что достаточно уже потерзала свою жертву выматывающим ожиданием предстоящих ей мук и пора бы засучить рукава и взяться за дело. При мысли об этом у него на лице выступал ледяной пот, всё тело до кончиков пальцев холодело и костенело, кровь приливала к замершему, едва трепетавшему сердцу. Ему казалось порой, что он умирает, что жизнь вот-вот покинет его оцепенелое, измождённое тело. И он радовался этому. Он призывал смерть как спасение. Единственное для него теперь спасение. Единственная возможность вырваться из этого ада…
Однако это только чудилось ему. Он принимал желаемое за действительность. Смерть не спешила ему на выручку. Похоже, даже она, милосердная и всепрощающая, отказала ему в помощи, позабыла о нём, бросила его на произвол судьбы. Которая явилась ему в образе обворожительной фигуристой красавицы с огромными агатовыми глазами и полными кораллово-красными губами, с которых после недолгого перерыва стали срываться холодные, веские слова:
– Но это ещё не всё… Я не всё сказала, н-нет… Ты хотел знать, почему мы это делаем… почему я это делаю… зачем мне это… Ну что ж, я расскажу тебе, так и быть…
Он вновь помолчала немного, будто собираясь с мыслями. После чего, сделав шаг вперёд и вонзившись в Дениса прямым, немигающим взглядом, заговорила приглушённым, чуть подрагивающим голосом:
– Это случилось два года назад… Да-а, два года уже прошло… А я помню всё так, будто это произошло вчера. И всегда буду помнить, до конца своей жизни. Весь тот день, буквально по минутам… Самый страшный день в моей жизни! День, когда закончилось моё детство. Когда я узнала, что такое страдание и боль. Когда потеряла самого дорогого, самого родного, самого любимого человека… Понимаешь ты это?! – внезапно сорвавшись на крик, воскликнула она и топнула ногой.
Денис ответил ей недоумённым и растерянным взглядом. И увидел впившиеся в него расширенные, метавшие молнии глаза, раздувавшиеся ноздри, дрожавшие губы, сквозь которые вырывалось жаркое прерывистое дыхание. Казалось, она готова была убить его прямо сейчас, не прибегая к тем казням египетским, которыми она грозила ему только что. Прошло около минуты, прежде чем она подавила свою мгновенно вспыхнувшую ярость, взяла себя в руки и более-менее спокойно смогла продолжить свой рассказ:
– Его принесли домой ещё живого… Вот, они принесли, – она мотнула головой на братьев, – сыновья… своего батьку… Которого так любили… который так их любил… Но больше всех на этом свете он любил меня! До безумия, до самозабвения. Боготворил меня! На руках носил, пылинки с меня сдувал. Мне ни в чём не было отказа. Любое моё желание, любой каприз исполнялись немедленно. Мне иногда и просить не нужно было – он угадывал мои желания… А попробовал бы только кто-нибудь обидеть меня, имел бы дело с ним. И я бы не позавидовала такому храбрецу. Мокрое место от него осталось бы! – неожиданно благостно и мечтательно улыбнулась она и обернулась к своим сообщникам, точно призывая их в свидетели. Те тут же с готовностью закивали.
