Михаил Салтыков-Щедрин
Невинные рассказы

IV

Между тем статский советник Голынцев уже приближался к Крутогорску. Ехал он довольно медленно, потому что на всякой станции собирал под рукоюот станционных писарей и ямщиков сведения о генерале Голубовицком. Сведенияоказывались, впрочем, весьма удовлетворительные.

– Известно, генерал-с! – отвечали писаря в одно слово, будтосговорившись. – На то они и начальники, чтоб взыскивать!

"Гм… стало быть, строг и распорядителен – это хорошо!" – подумалГолынцев.

– Шибко уж оченно ездят! – отвечали, в свою очередь, ямщики.

"Гм… стало быть, деятелен – это похвально!" – зарубил себе на носГолынцев.

Наконец, декабря 20 числа 18** года в восемь часов пополудни возокМаксима Федорыча въехал в Крутогорск. На заставе встретил егополицеймейстер.

– Ва… вашему пре-е-восходительству…

– Вы, должно быть, озябли? – прервал Максим Федорыч, видя, чтополицеймейстер, вместо того чтоб рапортовать, только щелкает зубами, – выможете простудиться, мой любезный!

Возок помчался на отводную квартиру, а полицеймейстер с своей стороныпоспешил доложить генералу, что Максим Федорыч не человек, а ангел.

Максим Федорыч, приехав в квартиру, спросил самовар и позвал к себехозяина, потому что и тут, несмотря на утомление, первою его мыслию было неспать лечь, а, напротив того, узнать что-нибудь под рукою. Вообще, онпонимал свою обязанность весьма серьезно и знал, что осторожность вполицейском чиновнике есть мать всех добродетелей. Хозяин явился в кругломфраке и оказался весьма милым негоциантом, чему Голынцев очень приятноизумился и выразил при этом надежду, что и в прочих городах России современем купцы последуют примеру этих aimables Kroutogoriens.

– Ну, скажите, что ваш добрый генерал? – начал испытывать МаксимФедорыч стороною.

– Слава богу-с, ваше превосходительство!

"Ваше превосходительство" подействовало на Максима Федорычауспокоительно.

"Vfis ils sont tres bien eleves ici!" – подумал он и вслух прибавил:

– Да, да! он у вас такой деятельный!

– Попечение большое имеют, ваше превосходительство!

– Ну, и генеральша тоже, она ведь милая?

– Дарья Михайловна-с?.. смею доложить вашему превосходительству, чтотаких дам по нашему месту-с… наше место сами изволите знать какое, вашепревосходительство!

– Гм… это хорошо! Ну, и веселятся у вас, бывают собрания, театры, балы?

– Как же-с, ваше превосходительство! благородным манером тожесобираются-с… в карты поиграть-с, или в клубе-с… все больше ДарьяМихайловна попечение имеют…

– Это хорошо! я так скажу, что это один из главных рычаговадминистрации, чтоб всем было весело! Если всем весело, значит, вседовольны – это ясно, как дважды два! К сожалению, не все администраторыобращают на этот предмет должное внимание!

– Уж что же хорошего будет, ваше превосходительство, как все, насупившись, по углам сидеть будут.

– Ну да, ну да! очень рад! очень рад познакомиться с таким милым иобразованным негоциантом.

Максим Федорыч заметил, однако, что уж довольно поздно, и потомурешился отдохнуть. Но прежде чем отойти ко сну, – до такой степени серьезенбыл его взгляд на служебные обязанности, – он вынул свою записную книжку, вкоторой уже были начертаны слова: "строг, но справедлив", "деятелен, распорядителен", и собственноручно сделал в ней следующую отметку: "общежителен и заботится о соединении общества, в чем немало ему помогаетлюбезная его супруга, о которой существуют в губернии самые лестныеотзывы".

V

На другой день у генерала Голубовицкого был обед. За обедомприсутствовали: Змеищев, Фурначев, Порфирьев, Крестовоздвиженский и прочиесильные мира; кушали также и некоторые молодые люди, но исключительно изчисла тех, от которых ничем не пахнет, а именно: Разбитной, Семионович иЗагржембович. Из дам присутствовала одна хозяйка дома.

Еще накануне Степан Степаныч призвал к себе повара и имел с нимсерьезное объяснение.

– Завтра у меня гость обедать будет, ты пойми это! – сказал он повару.

– Это понять можно, ваше превосходительство, не в первый раз столыготовим!

– Ну, что же ты сделаешь?

– Горячее суп с кнелью изготовить можно.

– Господи! просто, братец, воображения у тебя никакого нет!..

– А то можно и уху сварить.

– Суп с кнелью да уха, только и слов! ну, черт с тобой, делай чтохочешь!

Тем и кончилось совещание, но обед все-таки вышел хороший. Подавалисуп с кнелью (повар поставил-таки на своем), на холодное котлеты и ветчинус горошком, на соус фрикасе из мозгов и мелкой дичи, в которую воткнутыбыли оловянные стрелы, потом пунш глясе, на жаркое индейку и в заключениемалиновое желе в виде развалин Колизея, внутри которых горела стеариноваясвечка, производя весьма приятный эффект для глаз.

Максим Федорыч, как дамский поклонник, садится поближе к ДарьеМихайловне, и между ними завязывается очень живой разговор.

– И вы не скучаете? – спрашивает Максим Федорыч.

– Иногда… а впрочем, нет! я так всегда занята, что некогда иподумать о скуке!

– Ах да, я и забыл, что у вас есть дети… chers petits anges! ilssont bien heureux d'avour une mere comme vous, madame!

– Mais… oui! je les aime…

Дарья Михайловна треплет старшего сына по щечке.

– Ей, Максим Федорыч, скучать некогда: она даже и теперь устраиваетблагородный спектакль, – отзывается с другого конца генерал, внимательноследящий за всеми движениями Голынцева.

– Vraiment? mais savez-vous, мне ужасно покровительствует счастие… ябез ума от спектаклей, особенно от благородных… и я вас заранеепредупреждаю, что вы найдете во мне самого строгого критика.

– Мы таки частенько здесь веселимся, – снова вступается генерал.

– Это хорошо! удовольствия, а особливо невинные… это, я вам скажу, даже полезно: это нравы очищает, не дает, знаете, им зачерстветь…

– Это несомненно!

– А позволено ли будет узнать, si ce n'est pas une indiscretiontoutefois, какие пиесы будут играть?

– "Чиновника", – отвечает Дарья Михайловна.

– Ah! c'est serieux! c'est tres serieux! только я вам скажу, тут надоактеру… par ce que c'est tres serieux!

Дарья Михайловна рекомендует Семионовича.

– Вы, конечно, поняли эту роль? – спрашивает его Максим Федорыч, – выизвините меня, что я делаю такой вопрос: дело в том, что это ведь оченьсерьезно!

Семионович вертит головою в знак согласия.

– Я видел в этой роли первоклассных наших актеров и, признаюсь, несовсем удовлетворен ими. Нет, знаете, этого жару, этого негодования… ну, и манеры не те… Вы ведь вообразите, что Надимов старинный дворянин, quec'est un homme de bonne famille, и вдруг человек решился не только принестисебя в жертву отечеству, но и разорвать всякую связь с "старинным русскимразвратом"… Mais il est presque revolutionnaire, cet homme!

– Я именно так и понял это, ваше превосходительство! – отвечаетСемионович.

– Да, тут надо много, очень много жару, чтоб передать эту роль… Окнягине я не спрашиваю: эта роль по всем правам должна принадлежать вам, – обращается Голынцев к Дарье Михайловне.

– А еще будут играть комедию, где Аглинька звонки рвет! – перебиваетстарший сын Голубовицких.

– А я буду сакаляд подавать, – продолжает младший сын.

– "Сакаляд", душечка? oh le charmant enfant. Я понимаю, что вы недолжны, не можете скучать, Дарья Михайловна!

Дарья Михайловна треплет по щечке и младшего сына.

– Мамаша, Сеничка хочет в Аглинькин шоколад песку насыпать, – докладывает старший сын.

– Фи, душечка!

– Oh, le charmant enfant… quel age a-t-il, madame?

– Sept ans.

– Mais savez-vous, madame, qu'il est tres developpe pour son age?Тебе, душечка, куда хочется, в военную или штатскую?

– Я хочу в кьясном мундийе ходить!

Все смеются и с нежностию смотрят на маленького пичугу, который ужежелает красного мундира.

– Нынешнее молодое поколение удивительно как быстро развивается! – замечает Голынцев, – я уверен, что Надимову всего каких-нибудь шестнадцатьлет в то время, когда он вступает на сцену… Notez bien cela – прибавляетГолынцев, обращаясь к Ceмионовичу.

– Извините меня, ваше превосходительство, – возражает Семионович, – ноНадимов перед этим путешествовал, был на Ниле…

– Это так, но разве он не мог путешествовать с своими родителями? илис гувернером?

– Путешествовать – так! но быть на Ниле – согласитесь сами, что этодовольно трудно!

– Может быть, может быть… Au fond, vous etes, peut-etre, danlevrai… но все-таки вопрос заключается в том, что молодые люди нынчечрезвычайно как быстро развиваются… qu'en pensez-vous, madame?

– Mais… je pense que oui…

– Я, впрочем, отнюдь не против этого… Конечно, опытность…l'experience n'est pas a dedaigner, et nous autres, vieux galopins, nous ensavons quelque chose…

– Опытность великая вещь, ваше превосходительство, – замечает генерал, который по временам тоже не прочь преждевременно произвести МаксимаФедорыча в следующий чин.

Порфирий Петрович покрякивает в знак сочувствия.

– Я против этого не спорю, ваше превосходительство; есть вещи, противкоторых нельзя спорить, потому что они освящены историей… Но все-такижар, энергия… все это такие вещи, которых нам с вами недостает… maisn'est-ce pas, madame?

Дарья Михайловна очень мило улыбается; присутствующие также смеются, идаже довольно шумно, но тем не менее благовоспитанно и добродушно, какбудто хотят сказать генералу: "А что, попались? ваше превосходительство!" Генерал сам признает себя побежденным и ставит себя в уровень с общимвеселым настроением общества.

– Зачем же вы, однако ж, себя включаете в число стариков? – оченьлюбезно замечает Дарья Михайловна Голынцеву.

– Vous etes bien aimable, madame, – отвечает Максим Федорыч, – но увы!я должен сознаться, что время мое прошло!

– Должно быть, тоже изволили развиваться быстро? – шутливо замечаетгенерал.

– А что вы думаете? ведь это правда! в бывалые годы я тоже недурнопроводил время… mais que voulez-vous! la jeunesse – c'est comme lesvagues de l'ocean: cela s'en va et ne se retrouve plus!

В это же время желе с стеариновою свечкой отвлекает общее внимание. Максим Федорыч с любопытством следит за блюдом, пока обносят им всехгостей, и в заключение находит, que c'est joli. Встают из-за стола иотправляются в гостиную, где опять возобновляется живой и интересныйразговор.

– Я никак не ожидал, чтоб в таком отдаленном городе можно было такприятно проводить время… Vraiment! – замечает Максим Федорыч.

– Если бы вашему превосходительству угодно было удостоить меняпосещением сегодня вечером на чашку чаю?.. – говорит Порфирий Петрович, подходя к Голынцеву и переминаясь с ноги на ногу.

– С величайшим удовольствием… вы меня извините, что я не был у вас свизитом…

– Помилуйте, ваше превосходительство!..

И Порфирий Петрович, сделав полуоборот на одном каблучке, кашлянув инесколько покраснев, удаляется.

– Et demain, nous allons en piquenique: j'espere, que vous en serez? – спрашивает Дарья Михайловна.

– Madame, vous pouvez disposer de mon temps et dema personne selonvotre bon vouloir..

– В таком случае я сама за вами заеду, – любезно продолжаетгенеральша.

– Ah, madame! vous etes d'une bonte!

Наконец все начинают чувствовать некоторое обременение желудка имало-помалу раскланиваются с хозяевами. Голынцев замечает это и такжеспешит отретироваться.

Все очень довольны.

– Ах какой приятный человек! – говорит Порфирий Петрович, обращаясь кКрестовоздвиженскому.

– Просто именно добрейший человек! – отвечает Крестовоздвиженский ивнезапно начинает размахивать руками, как человек, который не в состоянииовладеть своими чувствами.

Семионович уходит, обдумывая замечания Голынцева по поводу ролиНадимова, и решается припустить еще более жару в выражении тогоспасительного негодования, которым проникнута эта роль. Леонид СергеичРазбитной выражает свое удовольствие тем, что скачет с одной ступеньки надругую обеими ногами вдруг, и на одной ступеньке говорит: «pique», а надругой: "nique".

VI

На другой день в часу третьем пополудни огромный поезд останавливаетсяперед домом, в котором имеет резиденцию Максим Федорыч. Впереди всегопоезда едет полицеймейстер на лихой тройке, подобранной волос в волос изчисла пожарных лошадей. За полицеймейстером следуют четвероместные сани, вкоторых обретаются генерал и генеральша Голубовицкие и двое детей. Тут жесадится и Максим Федорыч.

Поезд трогается; ямщикам приказано быть веселыми, вследствие чего онипоют песни и помахивают кнутами. Максим Федорыч замечает, что такого родазагородные поездки, кроме того что представляют много удовольствия, весьмаполезны для здоровья.

– Et regardez, comme c'est joli – обращается он к Дарье Михайловне, указывая на длинную вереницу саней, растянувшуюся на полверсты, – как этонапоминает запоздалых путников, которые спешат на ночлег!

И действительно, картина очень милая, потому что день ясный, и лучисолнца, упадая на белую снеговую равнину, обливают ее сверкающим, почтинестерпимым блеском; сани быстро скользят по едва пробитой дороге, апристяжные лошади, взрывая копытами снег, одевают экипажи серебристымоблаком пыли, что также очень недурно.

– У нас удивительно здоровый климат, – говорит генерал, – поверите ли, ваше превосходительство, странно сказать, а даже в простом народе никогданикаких болезней не происходит!

– Да? стало быть, состояние народного здоровья можно назватьудовлетворительным?

– Больше чем удовлетворительным!

– Ну, а народная нравственность?

– Насчет народной нравственности тоже могу сказать, что довольноудовлетворительна… конечно, бывают там между ними… ну, да это домашнимисредствами!..

– Гм… это хорошо! это очень утешительно, что народная нравственностьв удовлетворительном состоянии… Потому что народ, вашепревосходительство… это его, можно сказать, единственная забота, чтоббыть нравственным… Если уж и в народе нет нравственности, что же такоебудет?

– Это справедливо, ваше превосходительство… в этом отношении, я могусказать… я очень счастлив… Народ здесь очень нравствен! Одно толькообстоятельство меня огорчает: ябедников здесь очень много.

– Д-да?

– Точно так-с; я, конечно, не стал бы жаловаться вам на это, если быне имел удовольствия так близко познакомиться с вами и не убедился вполне, что вы не заподозрите меня… Но теперь могу сказать прямо: да, ябедничество слишком укоренилось здесь!

– Скажите пожалуйста!.. но чем же вы объясните такое явление?вероятно, оно откуда-нибудь занесено сюда, потому что не может быть, чтобздесь были какие-нибудь причины жаловаться… Везде, где я был, передо мнойпроходили всё лица совершенно довольные.

– Из Новгорода, Максим Федорыч, из Новгорода… Поверьте, что это всестарая новгородская кляуза действует!..

– Гм… стало быть, здешний народ стоит на довольно высокой степениразвития? – замечает Голынцев, вспомнив о Марфе Посаднице.

– О да! с этой стороны я могу почесть себя совершенно счастливым! ямогу сказать, что имею дело с людьми развитыми, и если бы неябедничество…

– Однако ж надо бы принять меры против распространения этого зла, вашепревосходительство… Я, с своей стороны, готов содействовать!

– Я, с своей стороны, полагаю, ваше превосходительство, что дляуничтожения этого зла необходимо между народом распространить "истинноепросвещение"…

– То есть как это истинное просвещение… грамотность, хотите высказать?

– О нет, упаси боже! грамотность-то именно и распространяет у насябедников…

– Гм… да! я понимаю вас! вы хотите сказать, что если бы не былограмотных, то некому было бы просьбы писать? Так, кажется?

– Точно так, ваше превосходительство!

– А что вы думаете: ведь в этом много правды! несомненно, что тогдаадминистративная машина упростилась бы чрезвычайно… ну, и сокращениепереписки… Однако мне весьма бы любопытно знать, что вы разумеете под" истинным просвещением"?

Генерал задумывается; он хочет выразиться как-нибудь аллегорически, упомянуть про невинность души, про доверчивость, про веселое и безгорестноевыражение физиономии и другие несомненные признаки "истинного просвещения",но так как в ораторском искусстве он никогда не имел случая упражняться(потому что и вообще в России искусство это находится в младенчестве), товесьма естественно, что мысли его путаются и в голове его поднимается такойсумбур, для приведения которого в порядок необходимо было бы учредить целоевременное отделение с тремя столами, из коих один заведовал бы невинностьюдуши, другой – доверчивостью и т. д. Дарья Михайловна замечает это и спешитвыручить супруга своего из беды.

– Ah, messieurs, vous aurez encore tout le temps de causer affaire! – замечает она, очаровательно улыбаясь.

– Это правда. Мы, ваше превосходительство, были очень неучтивы передДарьей Михайловной! – говорит Максим Федорыч и потом снова прибавляет, указывая на поезд: – Mais regardez, comme c'est joli!

Однако виднеется уже и цель поездки: одноэтажный серенький домик, вкотором устроено все нужное для принятия гостей. Неподалеку от домагенеральскую тройку обгоняют сани, в которых сидят Загржембович, Семионовичи Разбитной, то есть сок крутогорской молодежи. Разбитной восседает наоблучке, и в то время, как тройка равняется с санями Дарьи Михайловны, онстарается держать себя как можно лише и вместе с тем усиливается смотретьпо сторонам и разговаривает с своими спутниками, чтоб показать, что онлихой и все ему нипочем.

В небольшой зале уже накрыт стол и батальонная музыка играет весьмаусердно. Хотя это дело обыкновенное и всем давно известно, что батальонвместе с кузницей и швальной непременно обладает и полным бальным оркестроммузыки, но Максим Федорыч считает долгом прямо изумиться.

– Да у вас тут целый оркестр! – говорит он Дарье Михайловне, – mais…c'est tres joli!

За обедом начинается тот же милый, летучий разговор, которогообразчики приведены в предыдущей главе, с тою разницею, что теперь оннепринужденнее и вследствие этого еще милее. Дарья Михайловна ни на шаг неотпускает от себя дорогого гостя. За общим шумом и говором между нимизаводится интимная беседа, в которой Дарья Михайловна открывает МаксимуФедорычу все тайные сокровища своего ума и сердца. Беседа, разумеется, ведется на том милом французском диалекте, о котором наши провинциальныебарыни так справедливо выражаются "этот душка французский язык".

– Если кто хочет найти доступ к сердцу женщины, тот должен постучатьсяв двери ее воображения, – утверждает Максим Федорыч.

– Вы думаете?

– Я совершенно в этом уверен… Кто произносит при мне слово" воображение", тот вместе с тем произносит и слово «женщина», и наоборот…

– А я думаю, что на бедных женщин клевещут, говоря, что у нихвоображение развито на счет сердца… возьмите, например, чувство матери!

– О, чувство матери – это так! – c'est sublime, il n'y a rien a dire!но я не об нем и говорю… Мы возьмем женщину, свободную от всяких такогорода отношений, женщину, созданную, так сказать для того, чтоб тольколюбить… madame Beausent, например?

– Но я вам могу указать против этого на Марту, на Лукрецию Флориани…

– И все-таки я утверждаю, что все эти героини именно потому иоказались слабы сердцем, что в них слишком развито было воображение.

Дарья Михайловна задумывается.

– Нет, вы не знаете женщин! – говорит она положительно.

– Oh, mais je vous demande pardon, madame!.

– Нет, потому что вы отнимаете у женщины ее лучшее сокровище – сердце!.. А впрочем, я и забыла, что вы мужчина…

– А все-таки главное в женщине – это ее воображение…

– Вы странный человек, мсьё Голынцев; вы хотите уверить меня, чтопостигнули женщину… то есть постигли то, что само себя иногда постигнутьне в состоянии…

– Oh, quant a cela, vous avez parfaitement raison, madame!

– Читали ли вы Гетевы "Wahlverwandtschaften"?

– О, как же!

– Помните ли вы там одно место… ту минуту, когда Шарлотта, отдаваясьсвоему мужу, вдруг чувствует… скажите: сердце ли это или воображение?

Максим Федорыч безмолвствует, потому что, признаться сказать, он впервый раз слышит о Шарлотте, да сверх того и вопрос Дарьи Михайловныслишком уж отзывается метафизикой.

– Вы потому ошибаетесь в женщине, – продолжает Дарья Михайловна томно, – что ищете чувства в одном ее сердце… Но ведь оно везде, это чувство, оно во всем ее существе!

Максим Федорыч решительно побежден.

– О, если вы берете вопрос с этой точки зрения, – говорит он, – то, конечно, против этого я ничего не имею сказать.

Таким образом, победа остается за Дарьей Михайловной, но, как женщинаумная, она очень хорошо понимает, что одолжена своим торжеством не столькосамой себе, сколько великодушию своего противника.

После обеда время проводится очень приятно; в зале устраиваются танцы, в соседней комнате раскладываются карточные столы. Следовательно, и юность, увенчанная розами, и маститая старость, украшенная благолепными сединами, равно находят удовлетворение своим законным потребностям.

Максим Федорыч играет в карты легко и чрезвычайно приятно. Он некряхтит, не подмигивает, не говорит «тэк-с» и вообще не выказывает никакихпризнаков душевного волнения. Партию его составляют: генерал Голубовицкий, Порфирий Петрович Порфирьев и Семен Семеныч Фурначев. Занятие картами немешает Максиму Федорычу вести вместе с тем весьма приятный и оживленныйразговор; во время сдачи он постоянно находит какую-нибудь новую тему иразвивает ее с свойственным ему увлечением. Так, например, он находит, чтоАнглия сделала в последнее время на промышленном поприще гигантские успехи, а что во Франции, напротив того, l'ere des revolutions n'est pas close…

– Ах, какой приятный человек! – замечает Порфирий Петрович, когдаГолынцев оставляет на минуту своих партнеров, чтобы посмотреть натанцующих.

– И, кажется, много начитан! – прибавляет от себя Семен Семеныч.

Но вот начинается мазурка, и Максим Федорыч по необходимости долженкончить игру, потому что дамы единодушно сговорились выбирать его дляфигур. Само собою разумеется, что Максим Федорыч в восторге; он забываетпочтенный свой возраст и резвится, как дитя: хлопает в ладоши во времяшэнов и рондов, придумывает новые фигуры и с необыкновенною грациею ловитплатки, которые бросаются, впрочем, дамами именно в ту сторону, гденаходится Голынцев.

Одним словом, день проходит незаметно и весело. Во время сборов вобратный путь Максим Федорыч очень суетится и хлопочет. Он лично наблюдает, чтоб дамы закутывались теплее, и до тех пор не успокоивается, покуда неубеждается, что попечительные его настояния возымели надлежащее действие.