Михаил Попов
Паруса смерти

Глава шестая

Высокий человек в черном сюртуке, в черной шляпе без плюмажа, низко надвинутой на брови, не торопясь и временами оглядываясь, шел по пустынной улочке в районе невольничьего рынка.

В притропических странах укладываются спать сразу после того, как закатывается светило, если только нет повода попраздновать. Нынешний день был непраздничным.

Из-за стен доносилось позвякивание посуды, попахивало дымом очагов, хриплые голоса тянули как бы нехотя веселенькую песенку.

 
Могилу мне выройте глубокую и сухую,
Гроб сколотите длинный и узкий.
 

В те времена оптимистический взгляд на вещи был широко распространенным явлением.

Человек в черной шляпе в очередной раз оглянулся.

По улице проскакал всадник в развевающемся плаще. После себя он оставил медленно оседающее облако пыли. Над городом и морем бесшумно клубилось и другое облако – звездное. Но созерцание его не способно было вызвать потрясение в душе ночного прохожего.

Проскакал еще один всадник, что вызвало столкновение двух пылевых лавин.

Надвинув шляпу на глаза еще ниже, Жан-Давид решительно пошел дальше вдоль белой призрачной стены негритянского сарая. Вряд ли тот, кто решил бы за ним следить, стал бы усаживаться на коня и носиться во весь опор по улицам. Так он подумал. Целью его путешествия был небольшой каменный, уединенно стоящий домик. Ставни его оказались закрыты, но сквозь щели можно было рассмотреть мерцание огня.

Последний раз оглянувшись, Жан-Давид постучал. Дверь отворили быстро, но явившегося гостя встретили удивленным вопросом:

– Кто вы?!

Жан-Давид ответил вопросом на вопрос:

– Вы Фабрицио из Болоньи?

– Да, но я вас не ждал. Вернее, ждал не вас, я…

Решительный гость мягко, но сильно толкнул длиннобородого старика в грудь и вслед за ним проник в его жилище.

Через несколько секунд гость и хозяин сидели в довольно обширной комнате, напоминающей собой нечто среднее между библиотекой и химической лабораторией.

Или алхимической.

Хозяин, примерно шестидесятилетний старик в высоком шерстяном колпаке, замусоленном одеянии до пят, чем-то напоминающем церковную одежду (только не чистотой), удивленно глядел на рослого, синеглазого, сосредоточенного мужчину, вооруженного шпагой и сидящего в позе человека, которому эту шпагу ничего не стоит пустить в ход.

Вооруженный гость с интересом оглядывался. Позолоченные корешки, подставки для книг, бутыли, покрытые пылью, тигли для раздробления минералов, холодное жерло печи, где, по всей видимости, разогреваются хитроумно составленные смеси. Вдоль стен натянуты веревки, увешанные пучками засушенных трав.

– Я очень обрадовался, узнав, что вы здесь, – сказал Жан-Давид, не глядя на хозяина. – Такая удача здесь, на краю света, натолкнуться на такого ученого. Мне рассказывали про вас. И знаете кто?

– Нет, – облизнул пересохшие губы ученый.

– Один французский барон. Он жил неподалеку от Ревьера, слышали о таком?

– Нет.

– Жаль.

– Я, знаете ли, давно из Старого Света.

– Что же вас заставило отправиться в такую даль в таком возрасте?

Ученый поправил свой колпак. Он все никак не мог понять – нужно ли ему продолжать бояться этого странного посетителя или нет. Поэтому говорил неуверенно, все время сглатывая слюну.

– Род моих занятий и интересов таков, что только здесь я мог надеяться найти те компоненты, те травы и минералы, которые позволили бы мне завершить главное дело моей жизни. До меня доходили рассказы о невероятных богатствах здешней фауны.

– Ну и как, вы отыскали свой философский камень?

– Я ищу не философский камень… – начал было Фабрицио из Болоньи, но, натолкнувшись на внезапный пронзительный взгляд гостя, осекся.

– Тогда, может быть, эликсир бессмертия?

– Вряд ли, знаете, это достижимая цель. Мои устремления не идут так далеко.

– Вы ведь врач?

Отблеск нового испуга мелькнул в глазах итальянца. Он смущенно погладил бороду:

– Я иногда практикую, ибо есть у меня и врачебный диплом. Но не это является основным содержанием моих занятий. Я даже в канцелярии губернатора не стал регистрироваться в этом качестве.

– Знаю, поэтому и затратил на ваши поиски столько времени.

– Вы же говорите, что услышали обо мне случайно? – подозрительно и одновременно затравленно сказал ученый муж.

– Не ловите меня на противоречиях в моих словах. Не за этим я сюда пришел.

– А зачем?

Жан-Давид улыбнулся.

Обезоруживающая улыбка вооруженного человека.

Старик Фабрицио облегченно вздохнул. Наверное, можно не бояться этого молодого наглеца. Обыкновенный фат, для которого самое главное – произвести впечатление. Таких полно. И не только здесь на Тортуге.

– Я, разумеется, вас осмотрю. Вы должны понять мою сдержанность, после последних событий в нашем городе звание врача стало, как бы это сказать поточнее…

– Не будем тянуть, давайте приступим к делу. Мне раздеться прямо здесь?

– Нет, нет, здесь я ставлю опыты, здесь в известной степени, как бы это выразиться, нечисто.

– Что вы такое говорите, доктор?! – усмехнулся весело Жан-Давид.

Ученый смущенно покряхтел:

– Будем считать, что это игра слов.

– Будем.

Застегивая свой сюртук после осмотра, Жан-Давид внимательно смотрел в лицо врача.

Оно было озабоченным. Пациенту явно это выражение не нравилось.

– Вы расстроены так, будто рассчитывали обнаружить пару копыт у меня вместо ног и не обнаружили.

– Что вы говорите? – выходя из состояния задумчивости, спросил врач.

– Это я еще шучу. А узнать я хочу всего лишь одно – у меня есть надежда?

Фабрицио из Болоньи опустил голову и все десять алхимических пальцев зарыл в серую паклю бороды.

– Понятно.

Жан-Давид прошел в лабораторию.

Старик последовал за ним.

– Теперь поговорим о гонораре, доктор.

Тот замахал руками:

– Что вы, что вы, как я могу брать деньги с человека, которому не могу помочь?

По лицу пациента поползла змеиная улыбка.

– Вот вы и проговорились. Пока вы молчали в ответ на мои вопросы, я еще…

Фабрицио из Болоньи тяжело вздохнул.

– Чтобы закончить наш разговор, я все-таки назову вам имя человека, который мне о вас рассказывал. И вы поймете, в какую неприятную историю попали.

– Я не понимаю вас.

– Думаю, что уже понимаете, только не до конца. Так вот, восхищенно мне рассказывал о ваших опытах некто барон де Латур-Бридон. Помните о таком?

Даже в полумраке «нечистой» лаборатории было видно, как сильно и как внезапно побледнел старик.

– Вы знали барона?!

– К счастью или к несчастью. Пока не решил.

– И чем же, вы считаете, это должно обернуться для меня? Я попытаюсь вам помочь. Бывают исключения из правил. Я приложу все свои силы. Иногда я делаю чудеса, настоящие врачебные чудеса. В Новом Свете нет лучшего врача, нет человека, который бы лучше меня разбирался в строении человеческого тела. Шанс всегда есть, тем более при вашем телосложении, при вашем…

Все эти слова Фабрицио из Болоньи говорил, отступая шаг за шагом назад, становясь на колени и не сводя глаз с мутно поблескивающего лезвия в руке Жана-Давида.

Врач и пациент поменялись местами. Когда врач не в состоянии спасти, его самого лишают жизни.

В самый последний момент сцена казни незадачливого медика усложнилась.

Послышались приближающиеся к дому шаги.

В душе старика уже появилось что-то похожее на надежду, но сразу вслед за этим лезвие вонзилось в его грудь.

Старик осел на пол, не издав ни звука.

Убийца бросился в сторону комнаты, где производился его осмотр. Там он видел дверь, которая, судя по всему, должна была выводить на улицу.

Хорошо, что в доме нет никого из слуг.

Когда мстительный пациент открывал дверь наружу, неведомый посетитель как раз открывал дверь внутрь, в лабораторию. Пока он сообразит, в чем дело, пока поднимет шум, пока сбегутся те, кто этот шум услышит…

Так примерно разворачивались мысли Жана-Давида, но внезапно их благополучное развитие пресеклось. Убийца понял, что не сможет незаметно и беспрепятственно покинуть ограду алхимического дома.

Почему?!

По улице, ведущей к воротам, бежало несколько человек с криками и факелами.

К этим крикам добавился истошный, срывающийся крик человека, только что ворвавшегося в дом.

Что происходит?!

Не могла помощь появиться раньше, чем прозвучит крик о помощи!

Надо было что-то делать.

Топот ног по пыльной улице приближался, еще мгновение – и они застанут его с окровавленным кинжалом во дворе дома, где произошло убийство.

Да! Первым делом избавиться от ножа.

Отразив свет нескольких звезд, орудие убийства, вращаясь, улетело куда-то в сторону набережной.

А дальше – вот что!

Жан-Давид выхватил из ножен шпагу и кинулся обратно в жилище убитого им Фабрицио из Болоньи.

Ворвавшиеся через несколько секунд вслед за ним стражники увидели душераздирающую картину: труп бородатого старика на полу, высокого человека в черном сюртуке и со шпагой в руке и рыдающего у него на груди Анджело, пятнадцатилетнего губернаторского сына, последние несколько месяцев бравшего уроки латыни у знаменитого ученого, чтобы в образованности ни в чем не отстать от своей сестры.

Ввиду того что по городу в последнее время прокатилась серия загадочных убийств, его высокопревосходительство губернатор приказал своему сыну отправляться на вечерние уроки только в сопровождении стражников. Умного и резвого подростка раздражала медлительность пропахших прокисшим пивом латников, постоянные разговоры о повышении или задержке жалованья, их привычка хватать всех проходящих мимо женщин за те места, к которым, как считал Анджело, нельзя прикасаться без благоговения. Этому учили его рыцарские романы, составлявшие большую часть его с сестрой совместной библиотеки.

Так вот в этот раз пышущие не полностью переваренным алкоголем вояки надоели ему сверх обычного, и он веселым галопом бросился к дому любимого учителя, чтобы застать там ни много ни мало его труп.

– А где же убийца? – спросил самый быстро соображающий из стражников, оглядевшись.

Анджело оторвал от груди спасителя заплаканное лицо и крикнул срывающимся детским голосом, что убийца убежал через дальнюю дверь, что он собственными ушами слышал его шаги с той стороны дома, что, если бы не этот господин, и так далее…

Именно в таком виде эта история была передана господину де Левассеру. Он долго сидел, выкатив большие, красные, хотя и умные глаза, не зная, что сделать сначала: прийти в ярость по поводу того, что загадочный убийца все еще не пойман, или испытать чувство огромной благодарности к человеку, который, судя по всему, спас от гибели его единственного сына. Без сомнения, ведь если бы этот господин – как его? – ах, его даже неизвестно как зовут! Так вот, не подоспей он вовремя, убийца заколол бы и Анджело, чтобы избавиться от свидетеля.

Завтра же утром доставить сюда этого человека! Что о нем еще известно? Ах, только слухи, ну и каковы же они?

Застрелил сына губернатора Эспаньолы? Один бился против целого отряда, да еще и результата такого добился! И он до сих пор ни разу не приглашен «ко двору»?!

Да, господин де Левассер носил голландское белье с кружевами, расчесанный бристольскими мастерицами парик, его башмаки из кожи анаконды украшены пряжками в виде махаонов, крылья которых на манер утренней росы усыпаны алмазной крошкой; да, его дети знают латынь и по утрам мочатся в сосуды из севрского фарфора, но он не забыл, что сам когда-то был простым искателем удачи в пучине житейских морей, поэтому не надо ему говорить, что это простой буканьер, не надо!

Утром следующего дня Моисей Воклен постучал стеком для верховой езды в бамбуковую занавеску, закрывавшую вход в спальню Жана-Давида Hay.

– В чем дело? – донесся оттуда немного недовольный вопрос.

Самодовольно почесывая волосатую грудь, мягкосердечный надсмотрщик сказал фразу, которую спустя несколько десятков лет другой слуга повторил другому господину:

– Вставайте, вас ждут великие дела.

У лысого толстяка были все основания так думать, ибо за спиной у него стояла целая парадная депутация, высланная благодарным господином де Левассером для официального изъявления самых лучших чувств в адрес неизвестного героя.

Глава седьмая

– Почему вас это удивляет, дорогой месье…

– Олоннэ.

Губернатор и его гость стояли на зеркально поблескивающем полу посреди большой залы, стены которой были украшены гобеленами, зеркалами и невероятной изысканности подсвечниками. Его высокопревосходительство обеими руками тряс протянутую для приветствия загорелую руку спасителя Анджело.

– Держу пари, вы скажете, что удивлены тем, как я легко сократил дистанцию, которая нас якобы разделяет. Губернатор зовет в гости простого буканьера, какой кошмар, а?!

Олоннэ сдержанно кивнул:

– Да, я хотел сказать что-то в этом роде.

– И слукавили бы. Неужели вы думаете, что сердце такого человека, как я, будь я хоть губернатор, хоть сам господин кардинал, может быть закрыто для благодарности?

Одетый в чопорно черные одежды гость вежливо поклонился. Вежливо и сдержанно, как бы давая понять, что в прежней жизни у него была возможность узнать, что такое хорошие манеры. Но господин де Левассер не оценил этого намека.

– Но, должен вам заметить, сколь бы сильным ни являлось чувство благодарности, намного сильнее другое чувство, свойственное всякому человеку. Угадайте какое?

– Я плохой предсказатель. И плохой угадчик.

– Лю-бо-пыт-ство!

– Любопытство?

– Именно! Да, я очень хотел приблизить к себе и вознаградить спасителя своего сына, но еще сильнее я желал поглядеть на того, кто застрелил сына дона Антонио де Кавехенья. Понимаете?

Лицо гостя заметно помрачнело.

– Вы прямо какой-то специалист по губернаторским сыновьям. Одного убиваете, другого спасаете. Вы что-то вдруг сделались невеселы, что с вами, любезный друг?

– Честно признаться, ваше высокопревосходительство, я надеялся, что эта история, я имею в виду, разумеется, историю с сыном губернатора Эспаньолы, не получит широкого распространения, я…

– А она получила! – весело захохотал господин де Левассер, и его красные щеки затряслись. – Ладно, ладно, не впадайте в меланхолию. Как говаривал мой отец, не будь дураком, не думай слишком много. Сейчас я представлю вас своему семейству.

Губернатор показал, куда пройти.

– Супруга моя скончалась тому лет, наверное, уже восемь, так что главным воспитателем моих детей стал я сам. И вы знаете, пришел к выводу, что дети, воспитанные отцами, – это самые лучшие дети.

– Заранее с вами согласен.

– Пытаетесь сказать мне любезность? Если так, то правильно делаете. Я это люблю. Допустимо даже некоторое количество лести. Знаете, я размышлял над этой проблемой.

– Какой, ваше высокопревосходительство?

– Проблемой лести.

Они шли по анфиладе небольших комнат, гулко щелкая каблуками по полированному паркету.

– Так вот к какому выводу я пришел. Людям льстит не то, что, собственно, заключено в льстивых словах, а то, что их считают достойными лести. Каково? Хорошо понято?!

Олоннэ не успел ничего ответить. Они вошли в ту комнату, что являлась целью путешествия. Комната эта была украшена еще богаче, чем те, безусловно богато убранные помещения, через которые недавнему буканьеру пришлось проследовать. Здесь помимо все тех же гобеленов, зеркал, портьер, стульев с золочеными спинками имелось несколько огромных музыкальных струнных инструментов. Олоннэ такие видел впервые и, естественно, не знал, что они называются арфами.

Но даже не арфы были главным украшением комнаты.

– Женевьева, – сказал его высокопревосходительство, расплываясь в беззащитной улыбке любящего отца. – Женевьева, позволь представить тебе господина Олоннэ. Это тот самый человек, что пришел на помощь нашему сорванцу Анджело.

Девушка была красива, это Жан-Давид признал сразу. Он инстинктивно подобрался, как это делает каждый мужчина при появлении существа женского пола, заслуживающего хоть какого-то внимания.

Да, красива и умна.

Он сделал этот вывод всего лишь из того, как она к нему подошла. До того, как она произнесла хотя бы одно слово.

Женевьева осторожно, неакцентированно приподняла руку, не уверенная в том, известно ли эспаньольскому буканьеру, что руку дамы, приподнятую при знакомстве, принято целовать. Ей не хотелось его обижать, если ему неизвестны подробности куртуазного обхождения.

Жан-Давид наклонился и коснулся смуглой кожи сухими губами.

Женевьева решила, что этот буканьер не совсем буканьер.

– Очень рад, мадемуазель.

– Так это вы спасли моего брата? – спросила мадемуазель де Левассер, безумно досадуя на себя за то, что ей не пришло в голову ничего, кроме этого банального вопроса.

Гость мягко улыбнулся, развел руками и сказал, что отнюдь не считает свой поступок античным подвигом.

Женевьеву разозлило это спокойное великодушие. Глаза ее слегка сузились.

– Скажите, а что вы сами-то делали в столь поздний час в столь подозрительном месте?

Жан-Давид не желал подобных вопросов, но был вполне к ним готов.

– Я искал врача. Мне сказали, что Фабрицио из Болоньи знаменитый лекарь.

– Будь он даже не очень знаменит, другого на острове сейчас все равно нет, – вмешался в разговор губернатор, озабоченно покусывая пухлую верхнюю губу, – а ведь было трое.

Жан-Давид только кивнул в подтверждение этих слов.

– Вот вы скажите мне, месье Олоннэ, кому это могло понадобиться убивать всех наших лекарей, а?

– Представления не имею.

– И главное зачем?!

– Тем более.

– А вы тяжело больны, месье Олоннэ? – поинтересовалась Женевьева.

– Нетяжело. У меня бывают приступы лихорадки – последствие моего пребывания на Эспаньоле. Тамошний климат оставляет желать много лучшего.

Его превосходительство терпеть не мог разговоров о болезнях.

– Не знаю, какой там климат, вряд ли он сильно отличается от нашего, а вот какую баранину нам сегодня подадут… – Он профессионально чревоугодническим движением закатил глаза и слегка закинул голову. – Приходите, месье Олоннэ, обедать. Общество соберется хоть и обычное, но приличное. Капитан порта, господин настоятель. Господин Дешам, господин Лизеразю, наши денежные мешки. Кто-то из плантаторов, это неизбежное зло. Офицеры… Да, будет одна замечательная фигура! – оживился к концу списка приглашенных его высокопревосходительство.

– Кого ты имеешь в виду, папа?

– Капитан Шарп, – торжественно провозгласил губернатор, – победитель и герой. Сегодня утром он пришвартовался у моего причала. Давно я не слышал, чтобы кому-нибудь так здорово удалось проучить этих испанских свиней.

Жан-Давид бросил быстрый взгляд на мадемуазель, ему не удалось понять, какое на нее произвело впечатление известие о предстоящем визите «героя-победителя».

Как и следовало ожидать, капитан Шарп, высоченный и неимоверно кудрявый ирландец, оказался в центре внимания этим вечером. В этом, впрочем, не было ничего удивительного. Что может быть интереснее молодого тридцатилетнего рыцаря, только что вернувшегося с победного сражения с всеми ненавидимым драконом?

После обеда, сколь изысканного, столь же и длинного, гости переместились в комнату, уставленную струнными украшениями. Здесь Жан-Давид, скромно промолчавший весь обед, счел возможным обратиться к хозяйке «салона» с вопросом:

– Может быть, вы сыграете нам, мадемуазель?

– Нет.

– Почему же? Мне думается, что не только я в своих лесах, но и господин Шарп среди своих волн не имел возможности наслаждаться хорошей музыкой.

Капитан просверлил зеленым глазом лезущего не в свое дело господина в черном. Откуда он взялся, похожий на мелкого чиновника дуралей? Неужели не понимает, что вся публика переместилась в эту комнату только для того, чтобы послушать во всех подробностях рассказ о захвате испанского галиона, а не дребезжание расстроенной арфы.

Жан-Давид прекрасно понимал, что раздражает ирландца, и был чрезвычайно этому рад.

Но Женевьева не поддержала его игру.

– Я не сыграю вам не потому, что не хочу, а потому, что не умею, – просто сказала она.

– Вы же учились…

– Но не научилась. Лучшая музыка для меня – это хлопанье парусов и журчание воды в шпигатах.

Жан-Давид поклонился и отступил на полшага.

Капитан Шарп ухмыльнулся и подкрутил ус.

Женевьева заметила и то и другое. Второе движение ее здорово разозлило. Что касается первого – ладно, решила она, позже надо будет все обдумать.

Гости между тем расселись.

Жан-Давид поместился в самых дальних рядах. Несмотря на то что его высокопревосходительство самым жарким образом рекомендовал его гостям, он понимал, что остается для всех фигурой вполне второстепенной, если не ничтожной. Капитан Шарп начал говорить. Сначала его рассказ струился подобно ручейку, зародившемуся в горах, постепенно он набирал силу, креп, превращался в мощный и бурный поток. В момент описания основных событий он напоминал тропический ураган, которому никто и ничто не способно противостоять.

Суть дела была достаточно проста. Шарп взял в долг немного денег у господина де Левассера, снарядил на эти деньги средних размеров двадцатишестипушечное судно и вышел в море, движимый одной целью – местью испанцам. Вопрос – за что? – был в этой ситуации неуместен.

В течение примерно месяца он курсировал от Кубы до Пуэрто-Рико в надежде перехватить богатый испанский корабль.

Надо сказать, что не одного Тома Шарпа чувство мести толкало на эту дорожку, но далеко не всем удавалось это чувство удовлетворить.

Капитану Шарпу повезло.

– Мы увидели возле острова Дель-Риос большое трехмачтовое судно. Я крикнул своему помощнику, чтобы положили руль к ветру и принесли мне мою подзорную трубу. Достаточно оказалось одного вооруженного взгляда, чтобы понять: это испанец.

Дамы прижали свои веера к восхищенно полуоткрытым ртам, капитан снисходительно затянулся дымом из своей длинной пенковой трубки.

– Мы подняли все паруса, и началась погоня. Очень скоро стало понятно: им не уйти.

– Почему? – пожирая капитана глазами, спросила жирная супруга господина Лизеразю. На бородавке, примостившейся в районе переносицы, у нее блестела капля влюбленного пота.

– Мне кажется, они долго не очищали дно своего галиона, оно все обросло ракушками, это сильно замедляет ход.

Еще одна вдумчивая затяжка.

– Итак, мы их настигали. Я приказал сделать предупредительный выстрел из носового орудия и предложил им лечь в дрейф. И что бы вы думали?

– Что?! – спросило сразу несколько голосов.

– Они послушались. Тогда я отдаю приказ абордажной команде отправляться на нос, вхожу в кильватерную струю. По тому, как они ведут себя, ясно, что сопротивления не будет. Они даже не потрудились открыть орудийные порты! Тогда я выхожу из кильватерной струи и, держа галион под прицелом орудий левого борта, спускаю две большие шлюпки. В них усаживается абордажная команда. Я приказываю сделать два предупредительных выстрела в настил по верхней палубе. Испанцы, собравшиеся на шкафуте, побросали мушкеты и повалились как попало. Абордажная команда без единого выстрела поднимается на борт. Я прибыл на третьей шлюпке. Испанец, вы не поверите…

– Поверим! – воскликнула мадам Лизеразю.

– …Сам вручил мне свою шпагу. Сам! Но что шпага, для этих свиней главное не шпага, не честь, для них самое главное – денежный ящик. Денежный ящик, вот их сердце! Так вот, господа, этот испанец отдал мне, безропотно и даже с поклонами, ключ от корабельного денежного ящика. Я тут же его отправил к себе на борт. Там было семь тысяч песо.

– А груз? – поинтересовался практичный господин де Левассер.

– Груз? Я осмотрел его, разумеется. Олово в слитках, пять тысяч фунтов, такие серые прямоугольники. Чтобы перегрузить его, нам бы потребовалось полдня. Да и в случае столкновения с судами береговой охраны Эспаньолы нам с такой тяжестью в трюме не скрыться бы.

– Да, как говорят бретонские пастухи, овчинка выделки не стоит, – согласился губернатор.

И тут из задних рядов раздался голос бывшего буканьера:

– Какого, вы говорите, цвета были эти слитки?

Публика недовольно зашевелилась, стараясь разглядеть спрашивающего.

– Что вы сказали? – рассеянно переспросил капитан Шарп. Он считал эту черную чиновничью крысу уже окончательно побежденной на фронте борьбы за сердце прекрасной Женевьевы, поэтому мог позволить себе некоторую рассеянность.

– Я прошу вас сказать, какого цвета были слитки.

Капитан затянулся горьким дымом.

– Серого.

– Они сказали, что это олово?

– Так было указано в сопроводительных бумагах. По-испански я читаю так же неплохо, как и в сердцах людей, – усмехнулся кудрявый ирландец. Он уже понял, что с этим синеглазым негодяем придется сегодня схлестнуться еще раз, и начал настраиваться на повторную победу.

– Думаю, что вы совершили большую глупость, поверив тому, что испанский капитан сказал вам на словах, и тому, что было написано в его бумагах.

Капитан Шарп набрал в грудь побольше воздуха, пытаясь сдержаться. Он еще не решил, каким именно способом истребит этого мерзавца, но мысленно подбирал оскорбления и проклятия, с которых начнет это дело.

Присутствующие оцепенели, отчасти от немыслимой наглости человека в черном, отчасти от того, что пытались представить, в какую именно форму выльется гнев победителя испанцев.

В наступившей тишине слова Жана-Давида прозвучали особенно отчетливо и оскорбительно:

– Они вас обманули. Галион был гружен не оловом, а серебром. Пять тысяч фунтов серебра в слитках! Они просто покрасили их серой краской. Теперь вам понятно, почему испанцы не сопротивлялись? Эти семь тысяч песо, что вы нашли в денежном ящике… – Жан-Давид громко рассмеялся, не закончив речь, заканчивать которую не имело смысла, настолько все было очевидно.

– Вы хотите сказать, месье, не имею чести знать вашего имени…

– Олоннэ.

– Вы хотите сказать, что меня провели как последнего идиота?!

– Вы сами произнесли эти слова.

– И вы думаете, что вы останетесь в живых после того, как подобные слова в мой адрес произнесены? Не важно, кем именно, вы так думаете?!

Жан-Давид пожал плечами:

– Право, странно. Вы обзываете себя идиотом, а отвечать за это предлагаете мне.

– Не увиливайте! – Капитан Шарп с шипением вытащил из ножен свою шпагу.

Жан-Давид посмотрел на Женевьеву. Кажется, в ее глазах читалось что-то похожее на любопытство. Ну что ж, хотя бы это.

Олоннэ тоже вытащил свою шпагу.

Капитан Шарп решительно шагнул ему навстречу.

Публика торопливо, но без особого шума и страха жалась к зеркальным стенам. Зрелище предстояло скорее интересное, чем страшное. А госпожа Лизеразю так и сама была готова вцепиться в горло наглецу со сросшимися у переносицы бровями.

Решительно приближаясь к занявшему соответствующую фехтовальную позицию противнику, капитан Шарп обрушил одну из арф. Она упала, прозвучав громко и возмущенно.

Словно пробужденный этим звуком, вступил в дело его превосходительство губернатор. В голове у него была путаница. С одной стороны, он все еще считал Тома Шарпа, удачливого и добычливого морехода, своим потенциальным зятем, с другой стороны, стал уже сомневаться в том, настолько ли удачлив и добычлив этот Том, чтобы отдавать ему свою единственную дочь. Из его бездонной практической памяти всплыл случай, напоминающий историю с перекраской серебра в олово.

Прав или не прав господин Олоннэ в своих обвинениях, находясь сейчас в этом зале, решить было невозможно, тем более что испанец, способный разрешить этот спор, был теперь вне досягаемости. Одно оставалось несомненно: следовало помешать назревавшей дуэли.

– Прекратите! Прекратите немедленно, господа!

Зычный голос губернатора отрезвил всех.

Капитан Шарп остановился, свирепо дыша.

Губернатор обратился к Олоннэ:

– Вы бросили слишком обидное обвинение в адрес моего гостя капитана Шарпа. Но дело даже не в его обидности, дело в его недоказуемости.

– Что же делать, ваше высокопревосходительство, если я уверен, что прав?

– Как бы там ни было, вы должны ответить за оскорбление! – рявкнул Шарп.

Господин губернатор на секунду задумался и принял решение, в котором сказалась вся его государственная мудрость.

– От того, господин Олоннэ, что вы, скажем, убьете господина Шарпа, олово в трюме испанского галиона не превратится в серебро. От того, что вы, господин Шарп, убьете господина Олоннэ, подозрение в том, что вас обвели вокруг пальца, не рассеется.

– Что же делать? – растерянно спросил капитан Шарп.

– Вам – ничего особенного. Продолжайте заниматься тем, чем занимались до сих пор. Только один совет: если вам сдастся без боя еще один галион, груженный оловом, попробуйте соскоблить краску хоть с одного слитка.

Ирландец покраснел и насупился.

– С вами дело сложнее, господин Олоннэ. Вам надлежит доказать, что все, что вы только что утверждали в адрес капитана Шарпа, может иметь место.

– То есть, ваше высокопревосходительство?

– Вам надлежит отправиться в плавание и найти еще один испанский галион с перекрашенным серебром.

Ноздри Олоннэ задрожали, а щека едва заметно дернулась, но тем не менее он поклонился.

Господин де Левассер заметил взгляд, брошенный бывшим буканьером в сторону Женевьевы. Учителей танцев он за мысли, которые читались в подобных взглядах, заковывал в кандалы, спасителю своего сына он счел возможным предложить более мягкое наказание.

– Судя по вашему поклону, вы принимаете мои условия.

Олоннэ поклонился еще раз.

– Я понимаю, что мои условия не из легких, но что делать, если моим Богом является справедливость и других я вам предложить не могу. И все же вам я сделаю одно послабление.

Бывший буканьер посмотрел на губернатора из-под сдвинутых бровей. Ничего хорошего он не ждал, тем не менее сохранил спокойствие.

– Предложенное мной предприятие трудноосуществимо при наличии одной лишь шпаги и решительного характера. Поэтому я ссужу вас деньгами на оснащение такого же примерно корабля, какой был у господина Шарпа. Это будет продолжением дела справедливости, согласитесь, господа.

Публика одобрительно загудела.

– Отправляйтесь себе, плавайте, ищите галион с грузом перекрашенного серебра. Или, если хотите, золота.

Общий хохот.

– И вот, когда вы докажете, что подобные случаи бывают, тогда я разрешу вам скрестить шпаги с господином Шарпом. Можно даже и в этой самой гостиной.

Господину Олоннэ оставалось только поклониться. И он сделал это.