Михаил Марголис
Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

– Игорь, а ты бард? Я как-то на твоих афишах видел даже определение рок-бард.

– Я себя так не называл. Это несколько лет назад сделали, анонсируя мои концерты, некоторые газеты. И определение как-то закрепилось за мной. Поначалу смутился, а затем подумал – почему нет? Рок – музыка протеста, а я протестую своей музыкой. Протест не обязательно выражать в «металлическом» стиле, можно и под балалайку. Ну, а бард – это человек, выражающий то, что его волнует, с помощью собственной музыки и стихов. Так что название «рок-бард» в принципе справедливо. Но года два назад я, тем не менее, попросил убрать его с афиш.

– И на что направлен твой протест?

– Он направлен против зла, насилия, умышленного развала моей Родины. Против правительств, что правили ею начиная с 1917 года. Считаю, что эти правительства боролись с Богом за право обладания этой землей и служили впрямую сатане.

Я не молчал и в прежние времена, другое дело, что не имел сцены. Еще в 1975-м в Туле на площади сказал все, что думаю о Брежневе. Мне было восемнадцать. Потом затаскали по разным инстанциям, в КГБ. Собирались посадить. Выручил мой друг Анатолий Кондратьев, известный велогонщик. Он был тогда в Туле очень популярен. Мы с ним вместе в одной группе играли. Мне удалось избежать суда. Потом отправили в армию. Вторую попытку сделал в Москве в восьмидесятом. Директор одного клуба пригласил выступить на дискотеке. Песен у меня уже было много, но никто их не знал, а тексты – примерно теперешние. Ну, в общем… Вот на стене афиша старая: «Завтра в помещении столовой состоится концерт автора и исполнителя своих песен Игоря Талькова. Вход бесплатный». Так после той дискотеки меня и в столовую больше никто не звал. Ко мне тогда подбежал тот директор, совершенно бледный, и начал лепетать: «Что ты наделал! Ты соображаешь, что спел? Ну, ты меня убил!». Больше до 1987 года у меня не было возможности публично выступить. А как только стала популярной песня «Чистые пруды», мне дали сцену. Я сразу начал петь то, что хотел.

– Кстати, о «Чистых прудах». Песня родилась из искреннего ностальгического порыва или по необходимости, поскольку с «Россией» пробиваться на большую эстраду было сложнее?

– «Чистые пруды» были спеты случайно. В 1986-м Давид Тухманов пригласил меня в группу «Электроклуб» в качестве автора-аранжировщика. Я согласился лишь потому, что надеялся на его помощь в раскрутке моих песен. Когда понял, что Тухманов этого делать не будет, сразу из коллектива ушел. Но уже успел записать «Чистые пруды» для одной из его пластинок. Совершенно неожиданно песня стала популярной. Посыпались приглашения в различные концерты…

– То есть, непроизвольно Тухманов все же способствовал твоей раскрутке?

– Получается так. Меня даже позвали в «Песню года». Раньше на пушечный выстрел не подпускали, а тут сами позвонили. Такой показ по центральному ТВ тоже во многом помог. Стали звонить из других городов, гастроли… Причем звали-то скорее всего с «Чистыми прудами», но я уже пел совсем другое.

– Со своим «рок-бардовским» материалом ты все же оказался преимущественно на поп-сцене. Не смущает?

– Мне все равно, в какой программе и для какой аудитории выступать. Важно делать свое дело, несмотря на среду, тебя окружающую. Пою там, куда меня приглашают. Пел даже с «Ласковым маем» в одной программе, и меня хорошо принимали. Вообще считаю, если не смог установить контакт с залом, значит, ты – плохой артист. Значит, сделал что-то не так.

– Тебе необходим определенный образ, сценический костюм, дымовые пушки, ансамбль или можешь просто выйти один, в футболке, с гитарой и спеть?

– Никогда не пишу песни, рассчитывая только на гитару или рояль. Я – не Высоцкий, не Розенбаум. Сразу ориентируюсь на работу с группой. Даже, когда одно время не было группы, работал с фонограммами, под аккомпанемент оркестра. Оформление тоже играет для меня большую роль. Как правило, сам продумываю свой костюм, освещение на сцене и все остальное.

– Если возникнет ситуация, когда у тебя ни группы, ни оркестровой фонограммы – отработаешь под гитару?

– Так уже приходилось делать, когда по ходу концерта ломалась аппаратура. Для меня это хуже, но зрители, кажется, особо не замечают и так же аплодируют «Родине», «России», другим моим песням.

– Ты недавно выступал в Гамбурге. Собрал зал?

– Да, был полный зал. Причем немцев, а не эмигрантов…

– Пел на русском?

– На русском. Но мои песни переводились. Перед каждым исполнением на сцену выходил профессор Гамбургского университета и читал литературный перевод. Был успех. Я привез тридцать моих кассет, их раскупили в считанные минуты, по двадцать пять марок за штуку. Для примера, диск Фила Коллинза стоил пятнадцать марок.

– А как насчет собственного диска? Собираешься выпускать?

– Конечно, собираюсь. Была масса предложений. Но до конца прошлого года я на них не отвечал из-за съемок в нескольких фильмах. Не было возможности поехать в студию.

– Наиболее заметной твоей работой в кино, наверное, должна быть роль князя Серебряного. Удовлетворен сделанным?

– Я абсолютно не удовлетворен съемками. Не удовлетворен режиссером, организацией, создавшей этот фильм, во главе с Исмаилом Таги-Заде, который кричал, что он – миллионер и потратит уйму денег на такую картину, такую тему, а сам экономил даже на гвоздях. Мне просто стыдно, как одели князя Серебряного, такое чувство, что на «Мосфильме» собрали все половики и сшили из них наряд. Еще хуже обстояло с костюмами массовки. Бутафорские сабли держались, простите, на резинках от трусов. Или, представь, въезжаю в кадр на черной лошади, выезжаю на белой. В общем, царил дух полнейшего наплевательства со стороны тех, кто отвечал за этот фильм. Я был поражен и даже отказался в нем досниматься.

– И что же теперь? Как он будет выходить?

– Не знаю. Вот так и будет. Сцены с Иваном Грозным там вообще ни одной нет.

– Чем тебя заинтересовала тема этого фильма?

– Хотел показать, какими были наши предки: бояре, князья. В образе князя Серебряного подчеркнуть благородство, величие русского духа. То, что унаследовала русская дворянская интеллигенция. И что истреблено и утрачено в современных поколениях.

– Считаешь себя патриотом?

– Да, считаю. Потому что мне не безразлично, что происходит с Россией.

– Патриотизм приобретает сейчас различные формы. Например, члены «Памяти» тоже считают себя патриотами.

– Я просто скажу, что к тем, кто насилует мою Родину, пытается разрушить ее традиции, культуру, отношусь примерно так же, как к оскорбляющим мою мать.

– Любовь к Родине и патриотизм, для тебя – разные вещи?

– Нет, почему? Любовь к Родине – компонент патриотизма.

– То есть, патриотизм более объемное понятие, нежели любовь?

– Да, более. Потому что любить и бездействовать – это не патриотизм. Патриот – человек любящий и действующий.

– Есть созвучные тебе по духу люди в сегодняшней российской музыке?

– Есть. Шевчук, покойный Цой…

– Как думаешь, с Шевчуком у вас одно творческое направление?

– Направление одно, язык разный. Я менее жесткий. Менее революционен, чем Шевчук. Я скорее более философичен.

– Есть площадка, где бы очень хотелось выступить, но пока не удалось?

– Конечно, есть. Допустим, очень хочется выступить в парижской «Олимпии» для русских эмигрантов. Там еще сохранились настоящие дворяне.

– Сколь широк круг тех, кому ты доверяешь?

– Таких людей очень мало. Я теперь крайне осторожен в контактах. Меня часто предавали, и я сильно разочаровался как в мужчинах, так и в женщинах. Всегда пытался открыть свою душу тому, кого считал другом, но порой мне в нее просто плевали. После чего душа вновь замыкалась. Правда, время, что называется, вылечивало, понемногу приходил в себя, но следовал какой-то новый удар, и все повторялось. Сейчас, если я кого и хочу видеть, то только тех, кого давно знаю, кто хорошо ко мне относится и относился так же, когда я не был известен. Но, повторяю, их очень мало.

Пугачева – Киркоров. Вместе и порознь

Наиглавнейшей российской светско-музыкальной новостью в самом начале 1994-го стала помолвка Аллы Пугачевой и Филиппа Киркорова. Под Старый Новый Год стране сообщили о формировании весьма неожиданной «ячейки общества» и многие восприняли это как эпатажный рекламный трюк, эффективный в «младенческий» период отечественного шоу-бизнеса. Реалити-шоу получалось громкое, с ускользающей гранью между его режиссурой и естеством. Народ следил за сюжетом. 26-летнего Филиппа, когда-то покинувшего «Театр Аллы Пугачевой», чтобы доказать сомневающимся свою значимость и независимость, теперь воспринимали как нового фаворита Аллы Борисовны, вернувшегося к своей покровительнице. Он – рвется в короли, она – поможет ему обрести титул. А любовь тут или расчет – это на усмотрение каждого. Скажу лишь, что, по крайней мере в первые годы своего семейного союза, Пугачева и Киркоров выглядели азартно и воодушевленно. Я периодически общаюсь с ними уже тридцать лет, и, пожалуй, именно тогда замечал у них наибольший, если хотите, неподдельный кураж.

За полторы недели до того, как мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак торжественно вручил молодоженам Алле и Филиппу паспорта со штампом об их бракосочетании, Киркоров пять дней подряд презентовал в Москве свою самую масштабную и претенциозную на тот момент программу «Я не Рафаэль». Премьерный показ 4 марта 1994-го в ГЦКЗ «Россия» длился пять часов! Два отделения. 60 номеров на английском и русском. Богатые декорации, балет, президентский симфонический оркестр на сцене. Аншлаг. Бомонд в зале. Приглашенным на премьеру выносили даже дополнительные стулья. Стоимость постановки – примерно 120 тысяч долларов, солидная сумма по тем российским временам.

«А как же? – сказал мне Филипп в премьерный вечер – люди заплатили по 100 тысяч рублей за билет и имеют право получить товар на такую сумму».

Песню «Я поднимаю свой бокал» Киркоров исполнял, глядя со сцены вдаль и вправо. Потом шел в эту даль, к подножию директорской ложи (я, к слову, тоже располагался в ней, на расстоянии вытянутой руки от Аллы Борисовны, и в деталях наблюдал ключевую мизансцену действа). Софит выхватывал из темноты Пугачеву, Киркоров кричал ей несколько раз «Я люблю тебя!», она бросала ему с балкона букет. Интимная, серенадная зарисовка. Публика умилялась и удивлялась.

Первое отделение завершалось итальянской песней Guarda che luna в исполнении отца Филиппа – Бедроса Киркорова. Чуть раньше, под кавер на песню Мадонны «Hanky Panky», на сцене плясал упитанный, эксцентричный, весьма известный сам по себе, киркоровский директор Олег Непомнящий. В общем, зрителям предлагали почти домашнюю, семейную, доверительную атмосферу в интерьерах пышного концерта. Стилистически это вполне укладывалось в разгоравшуюся сагу о любви напоказ двух ярких, преуспевающих артистов. В те дни я поспрашивал Филиппа о происходящем:

– Даже при очень высокой цене на билеты, каждый вечер в «России» у тебя были аншлаги. Такой успех предполагался, но многим казалось, что не последнюю роль в нем сыграет твоя помолвка с Пугачевой.

– У меня сейчас аншлаги по всей стране, хотя «на Киркорова» всегда самые дорогие билеты. А рекламная кампания данной программы началась еще до помолвки. К тому же не все верят в наш союз. Многие не могут определить серьезно это или нет.

– А ты веришь?

– Какая разница? Это мое личное дело, и я имею свое мнение по этому поводу.

– Ощущаешь себя одной из двух равноправных сторон в вашей паре или счастливцем, которому досталась роль фаворита королевы?

– Ну как это – фаворит королевы? Я же самостоятельная единица. Меня делать-то не надо. Деньги, например, вкладывать, создавать что-то из ничего. Я завоевал свою позицию на эстраде, любовь зрителей и уже пять лет остаюсь одним из немногих исполнителей, собирающих полные залы при, повторю, самых высоких ценах на билеты. Так что к фаворитам, к свите я не отношусь. У меня у самого огромная свита.

– Шумиха вокруг ваших отношений тебя утомляет или так и было предусмотрено?

– Да забавляет она. Но отнюдь не является рекламным ходом, скорее уж антирекламным.

– Для кого именно?

– Для обоих. Подумай, ты же журналист, почему может стать антирекламой супружество двух звезд? Помолвка или свадьба могли лишь помешать концертам в Москве или Петербурге. А люди пришли. Пришли посмотреть не на мужа Пугачевой, а на новую программу, зная, что я всегда показываю что-то свежее и не отношусь к «фанерщикам». На сей раз взялся за довольно большую форму и, слава богу, не надорвался. У меня не шоу, а скорее спектакль. Декорации не меняются, оркестр полсцены занимает и т. д. «Я не Рафаэль» – концерт в лучших традициях европейского стиля, по крайней мере в вокальном плане. Я хотел сделать антураж второстепенным элементом.

– Сколько песен ты поешь в программе не «вживую»?

– Не так уж много, причем как раз те, что петь легче всего – хитовые. Самые сложные вещи пою не под фонограмму – допустим, все первое отделение с оркестром. Умные люди понимают, что, исполнив песню с элементами джаза – под биг-бэнд, уж, наверное, если потребуется, я спою без труда «живьем» «Атлантиду» или «Ты, ты, ты».

– Не устаешь от такого длинного концерта? Ты же почти четыре часа на сцене, а во время премьеры и вовсе выступал с семи вечера до полночи.

– А чего уставать? Мне 26 лет. К тому же есть что петь. Хуже, когда думаешь: «Блин, час десять получается, а нужно час тридцать. Чего бы еще добавить?». Во, кошмар!

– Любопытно, ты очень популярный певец, но у тебя не так много шлягеров…

– Публика у нас, слава богу, разбирается, что такое хорошая песня, а что нет. Я никогда не гнался за модой, не пел рэп, техно и прочее, хотя могу все это исполнить, не пытался увешивать себя дорогими побрякушками, менять сто костюмов…

– Разве? Скажем, в первом отделении нынешней своей программы ты переодеваешься довольно часто.

– Так то стилизация под 60–70-е годы. Но возьми второе – черные брючки, черная маечка, желтый пиджак… Вот он – Филипп Киркоров. Все. Ничего не должно отвлекать от песен.

А шлягеры я на самом деле пою, иначе народ бы никогда на концерт не пришел. «Атлантида», например, супершлягер. Просто я не покупаю первые места в хит-парадах.

– А статуэтки «Овации»?

– А что «Овация»? Очень объективная, кстати, премия. Ну кто самый популярный и кассовый солист за последние два года?

– Ты?

– Ну. А среди женщин? Не берем Пугачеву – она вне конкуренции.

– Аллегрова?

– Конечно. И все. Без вопросов.

– Слушай, Филипп, как ты вообще воссоединился со своей супругой? Помнится, уход из театра Пугачевой ты переживал довольно чувствительно.

– Я ушел именно затем, чтобы вновь прийти к этой женщине. Прийти таким, какой я сейчас. Я не имел права на нее, будучи разного с ней уровня, ощущая, что являюсь еще абсолютно беспомощным человеком. Теперь я крепко стою на ногах, независим, сам могу помочь, кому захочу, и потому вернулся к ней. Я все сделал специально.

– Так ты вернулся как артист или как мужчина?

– И как артист, и как мужчина.

– И чтобы никто не подумал, что она тебя куда-то вытягивает?

– Безусловно. Такое для артиста унизительно.

– После твоего ухода из театра Пугачевой поговаривали, что тебя не устраивало положение «третьего номера», поскольку основную кассу там собирали сама Алла Борисовна и Владимир Пресняков-младший.

– Меня это немного заводило. Я самолюбив и хочу быть первым, а не каким-то еще.

– То есть слухи были небезосновательными?

– Да, по молодости лет я обладал тщеславием и другими похожими качествами.

– Сейчас в твоем характере таких свойств уже нет?

– По крайней мере я никогда не борюсь за место в концерте. Правда, ставят в основном последним. Несколько раз, помнится, оказывался в середине, но на следующем концерте организаторы уже исправляли свою ошибку. Сам я ничего не меняю. Поставили меня в начале – сами потом терпите. После меня артистам трудно выступать.

– Как ты думаешь, «Я не Рафаэль» может иметь успех на Западе?

– У нас уже десятки предложений: Индия, Лас Вегас, Атлантик-Сити, Сан Ремо, Англия… Сейчас подписываются контракты.

– Твоя мама так и не смогла выбраться ни на один московский концерт?

– Она сейчас серьезно болеет. Но я поставил ей в больнице спутниковую антенну, и она смотрела каждый вечер прямую трансляцию из зала.

– Какие взаимоотношения у тебя сейчас с Сергеем Челобановым?

– Очень уважаю этого исполнителя. Он талантливый аранжировщик и бесспорно – настоящий самородок.

– Но вы не общаетесь?

– Ну, почему не общаемся?

– Он не считает, что ты перешел ему дорогу?

– Я?! Да он же просто работал с Аллой Борисовной. У него был контракт на три года, который закончился. Теперь Сергей Васильевич – самостоятельный, популярный артист. Он же никогда не являлся, как говорится, женихом, что ли, или любовником Пугачевой. Это был ее коллега, и все. А то, что народ додумывает, так мало ли… У нас народ говорил когда-то, что Лещенко и Толкунова – брат и сестра. Ну и что? Отношения с Челобановым абсолютно нормальные. Недавно вот вместе отмечали первое воскресенье весны. Он приходил со своими друзьями.

– Ты как-нибудь объяснял свою женитьбу родителям?

– Ничего я им не объяснял. Во-первых, я самостоятельный человек, а во-вторых, они современные люди. И потом, это опять-таки личный вопрос. Ты сам-то во все это веришь?

– Ну, если мы сейчас начнем об этом говорить, пожалуй, вечера не хватит. У меня есть, скажем так, свое мнение на этот счет…

– А-а… То-то же. Я и сам не до конца верю в то, что происходит, но пусть оно происходит. А мои женщины, мои поклонницы могут не переживать. Они всегда останутся для меня родными. Я пел и пою только для них. Женщины – очень тонкие и чуткие натуры, каждый вечер, выходя на сцену, я думал, что найду ту, которая станет главной в моей жизни.

– И все эти годы у тебя была настоящая, большая любовь к Алле Борисовне?

– Да. Любой мужчина, если он нормальный мужчина, должен мечтать о женщине.

– Твоя долгая дорога к Пугачевой триумфально завершилась, а если когда-нибудь придется отправиться в обратный путь, будет трудно?

– Все-то ты копаешься в личной жизни. Я сам в ней ничего не понимаю, не знаю, где правда, где ложь. Я человек противоречивый, ищущий новые ощущения, переживания.

– Где ты сейчас живешь?

– Где, где – в доме. В своем…

– На один концерт ты приехал на «Линкольне», на другой – на «Вольво», на «Овацию» пришел в немыслимо дорогой шубе… народ поражает нескрываемая роскошь твоей жизни…

– Да, я богат. Но жуткий транжира. Много денег трачу на благотворительность. Не могу видеть бедных людей. Если встречаю таких, отдаю им все, что есть в карманах. У меня хватает денег на то, чтобы ни в чем себе не отказывать. Люблю красивую жизнь, ибо жизнь одна. Могу на сцене быть очень скромным, но в жизни артист должен чувствовать себя артистом. Чтобы окружающие, увидев его, так и говорили: «О! Вот пошел артист!».

– А что такое твоя благотворительность?

– Все. Дело не только в деньгах, существует еще моральная помощь.

– И кому ты помогаешь?

– Людям. Тем, кто меня просит.

– К тебе можно подойти и сказать: «Филипп, мне чего-то денег не хватает, помоги»?

– Можно.

– Такое случается?

– Постоянно. Мои друзья и коллеги знают, что я очень щедрый человек.

– По прошлым выступлениям мне показалось, что ты, кроме того, достаточно вспыльчивый и даже злой. Прямо за кулисами мог уволить за какой-нибудь прокол, скажем, звукорежиссера или осветителя.

– Да. Но я не злой, а справедливый. Если и повышаю голос на кого-то, то заслуженно, и все об этом знают. Я выхожу на сцену. Я! Меня станут обсуждать и оценивать зрители. Чтобы все было нормально, люди, работающие со мной, должны выполнять свои обязанности на сто процентов. А когда я как артист работаю на все сто, а кто-то в команде трудится вполсилы – происходят увольнения.

– Сейчас поклонники обсуждают, какого цвета у тебя стали глаза. Я что-то не заметил в них существенной перемены с момента нашей предыдущей встречи.

– Коричневые или синие? Да они у меня от света зависят.

– А от 15 тысяч долларов, о которых пошла речь?

– Ну народ, что с ним сделаешь?.. Или с вашим братом, журналистом? У меня глаза просто хамелеонного цвета.

– Пока мы с тобой разговариваем, рядом все время стоит охранник, а у входа в гримерку – еще двое. Раньше их у тебя вроде не было. Это что – подарок супруги?

– Нет. Это моя охрана.

– Зачем она тебе?

– Ну как же? Время у нас смутное, беспокойное.

– Что, возникали ситуации, когда приходилось прибегать к услугам телохранителей?

– Пока не приходилось. Люди меня в принципе знают и уважают. Но ведь и ненормальные порой встречаются. Джона Леннона-то убили…

Хотя покушение – это такое дело, президентов вон убивают, и охрана не спасает. Однако, когда рядом с тобой нормальные ребята, жить все-таки спокойнее.

Весной 1994-го вокруг четы Пугачева-Киркоров заметные инфоповоды возникали каждые две недели. 15 апреля Алла отмечала свое 45-летие. По такому случаю компания «Мороз-рекордз» начала готовить антологию пугачевских альбомов, убеждая певицу ничего не переписывать (а она хотела), и сохранить оригинальные варианты записей. 30 апреля – 27-й день рождения Филиппа совпал со смертью его матери. После такого фатального контраста, 15 мая, супруги венчались в Иерусалиме. А спустя полмесяца вернулись в Москву выступить на заключительном концерте лауреатов премии «Овация» в Кремле, где у Пугачевой нашелся час для разговора со мной:

– Похоже сейчас вы неохотно общаетесь с прессой?

– Я вообще сравнительно не часто даю интервью. Но, к сожалению, иногда без моего разрешения публиковались якобы мои, а на самом деле выдуманные интервью, в которых содержалось много лжи. Я стараюсь готовиться к таким беседам, поскольку свято чту профессию журналиста и сама когда-то хотела стать журналисткой. Порядочность и этика в этом деле обязательны. Ты можешь любить артиста или нет, но лгать о нем читателям – ненормально. Уважаю тех, кто даже ругая, критикуя, способен смотреть в суть вопроса, а не только сводить счеты, пользуясь абсолютной властью прессы.

– Чем вас привлекала журналистика?

– Тогда я не собиралась быть певицей, но внутри меня сидело желание иметь такую профессию, которая позволяла бы встречаться с новыми людьми, знакомиться с интересными судьбами. Мне не хватало условий для раскрытия собственного «я», не хватало общения. Сцена помогла. А журналистика – тоже своего рода сцена.

– Не пугало, что придется быстро сделаться конформистом, подчиняться цензуре, писать так, как скажут?

– Таких опасений не испытывала, полагаясь на свою абсолютную внутреннюю свободу.

– Не факт, что вам дали бы ее проявить.

– В том возрасте я была рисковая и понимала, что журналистика – удел именно таких людей: смелых правдолюбцев. Я же говорю, что очень свято относилась к этой профессии. Она была для меня вершиной чего-то такого!..

– На сцене вам удалось сделать все так, как хотелось, или, несмотря на внутреннюю свободу, перед некоторыми препонами приходилось отступать?

– К сожалению, удалось, конечно, не все, что хочется.

– А что хочется?

– Начинаю понимать это только сейчас. С годами, с опытом задумываешься: что ты, собственно, сказала, так ли сказала и все ли? Меня считали безоглядной певицей, и, наверное, по сравнению с другими, это действительно была безоглядность, но теперь осознаю, что многое все-таки делала с оглядкой. Время диктовало свои условия.

Мне выпала такая визитная карточка, как «Арлекино» – певица-актриса, о чем я в принципе не жалею. Однако в первую очередь я – музыкант, и, чтобы полностью раскрыться, в то время мне недоставало и технических возможностей, и многого другого. Поэтому сегодня я мечтаю переписать все, что спела, но другим голосом, с иным, более опытным, видением мира, с лучшим саундом. Прежде всего хочется обратиться к тем песням, которые считаю эпохальными в своей жизни. Иногда, кстати, слушаю свои старые пластинки и удивляюсь: чего же на мне так затащились? Как это я столько продержалась?

– Не понимаете?

– Кажется, понимаю. Но тем, кто начинает сегодня, наверное, это трудно понять. Необходимо знать то время, историю. Кроме способности петь на сцене еще очень нужна способность выживать.

– Вам хочется переделать старые вещи. А как же слухи о том, что у Пугачевой уже совсем не тот голос, что сейчас в основном звучат ее ранее записанные фонограммы?

– Наоборот – голос у меня даже развился. Сейчас бы мне и попеть.

– Серьезно?

– Конечно, о чем разговор! Просто я запустила всю студийную работу, поскольку долгое время пою живьем, и иногда для телесъемок, где необходимы именно фонограммы, приходилось использовать старые записи. Как-то даже получила от этого огромное удовольствие – вспомнила «Надо же…», «Птица певчая» и так далее.

– Буквально полчаса назад услышал здесь, за кулисами: «Да-а, стареет Пугачева, такую попсу погнала. За молодняком надеется успеть».

– Прекрасно, давайте так и рассуждать. Что, я не человек? Не певица? Разве у меня не может быть различных периодов в настроении, в жизни? Да, старею и хочу попробовать что-то новое, но без огласки сделать этого не могу. Все мои поиски, эксперименты происходят на публике, и, конечно, в ответ можно услышать разное. Молода ли я душой, стара ли я внешне – не главное. Я остаюсь актрисой и стараюсь высказываться так, как чувствую на сегодняшний день. Ошибки, повороты судьбы – неизбежны. Но я считаю, это – путь художника.

– А интересно ли после «Зеркала души», после шекспировских сонетов, цветаевской лирики обращаться к нынешним шлягерам?

– Очень, очень интересно. Поиск, оказывается, – большой стимул. И если раньше я себя не очень любила, то сейчас, напротив, стала любить себя в этой жизни. Два года тихо пыталась что-то сделать, но убедилась – долго так не получится.

– Чем было вызвано затишье? Внутренней депрессией?

– Да, была и депрессия.

– Почему? Устали от сцены?

– Нет. От этого не устают. Я устала… Даже нет, не устала, а что-то должна была додумать, переосмыслить или, наоборот, осмыслить. Такие периоды случались в моей жизни и раньше. Возможно, они были не столь заметны, но они были и наверняка еще будут. Думаю, это не только моя ситуация. Несколько поколений музыкантов на моих глазах волнами выкатывались на сцену и переживали то же самое. Не всем удалось это пройти. Кто-то ломался, впадал в дикую депрессию, спивался, кончал жизнь самоубийством, кто-то… Знаете, я пережила очень много трагедий своих коллег, и они наложили на меня свой отпечаток. Вот эти два года я все и переосмысливаю.

– Насколько правдив тот старый фильм с Пугачевой о Пугачевой – «Женщина, которая поет»?

– Ну, это фантик, а конфетка гораздо более горькая. Там художественные домыслы, в общем-то, близкие, достаточно близкие к жизни. Но по серьезному такое разве можно показать? Кстати, недавно я этот фильм пересмотрела. Ничего, очень мило – мелодрама такая, голливудская.

– Вы себе понравились?

– Ай, да я себе мало когда нравлюсь!

– Свой старый репертуар вы составляли самостоятельно или кто-то советовал?

– Нет, к сожалению, подсказок не было. Да я, собственно, никому и не доверяла.

– Еще одна реплика. Принадлежит, между прочим, известной певице: «У Пугачевой личная жизнь не складывается, вот она все об этом и поет».

– Ха-ха. Знаете, если бы я пела только о своей личной жизни, пришлось бы исполнять одни комедии или трагикомедии. Это же скучно, правда? Просто передо мной проходит очень много женских судеб, может, и судьба той певицы, которая это сказала, а я по жизни созерцатель и наблюдатель, где-то даже философ, психолог, и пою, конечно, не только о себе.

– Философ, психолог – откуда это взялось? Много читаете или читали?

– Да, раньше много. Может быть, даже перечитала.

– Что?

– Ой, все. Для меня оказалось очень важным знакомство с такими прекрасными людьми, как Володя Трифонов и Дима Иванов. Благодаря их подталкиванию, их вере, я, собственно, и стала певицей. По сути, они просто взяли меня за руку и сказали – пой. Они же формировали и мою личность. Не знаю, хорошо это или плохо, но в 16 лет они обрушили на меня те книги, которые только сейчас, по существу, стали доступными – Платонов, Кафка, Булгаков. Тогда за честь было уже просто их читать. Хотя я не совсем понимала даже «Войну и мир». Сейчас иногда перечитываю эти книги и вижу их совсем по-другому. Очень интересно. Порой, конечно, читаю что-то по рекомендациям. Обожаю серию «Жизнь замечательных людей». Нахожу там много любопытных параллелей.

– Может быть, уже видите себя в этой серии?

– Не знаю, не мне судить.

– А желание самой написать книгу не возникало? Ваша автобиография наверняка станет бестселлером. Кстати, для ее написания призовете на помощь кого-то из профессионалов или сделаете все сами: вы же мечтали стать журналисткой?

– Если писать, то, наверное, все-таки самой и писать честно, ничего не скрывая. Но такое время пока не пришло.

– Опасаетесь, что подобная книга повредит некоторым людям, или просто, как говорится, не созрели?

– Дело не в том, повредит она кому-то или нет. Сейчас я не смогу написать так, как желаю, – другое состояние. Возможно, когда наступит следующая депрессия, я это сделаю.

– Так спокойно ожидаете депрессию?

– Спокойно, потому что это нормально.

– Вы мать и даже бабушка, насколько вам близки эти состояния?

– Может быть, внешних атрибутов этакого материнства или бабуличества у меня нет, но, кажется, я неплохая мать. Думаю, дочь это подтвердит. Делаю для нее и внука главное – знаю, когда вмешиваться в их судьбу, а когда не стоит, когда помочь, когда нет. И главное – чем помочь.

– Кристина рассказывала мне, что у вас, несмотря на развод, в принципе нет какого-то глобального разрыва с ее отцом. Вы созваниваетесь и даже видитесь на встречах выпускников циркового училища. Но почему вы все-таки разошлись? Что вообще не устраивало Пугачеву в своих спутниках жизни? Или, наоборот, всех не устраивала Пугачева?

– Знаете, как ни парадоксально, я всегда на стороне своих мужей. Естественно у них были какие-то недостатки, но были и определенные достоинства, иначе я вряд ли могла бы их полюбить. Однако внутренне я была посвящена главному – сцене. Слава богу, они понимали это и не обижались. Но ведь таким образом я ими жертвовала, а это очень болезненно для любого человека, и приходилось расставаться.

– Вам кажется, вы разбираетесь в людях? Сразу определяете, зачем пытается познакомиться с вами тот или иной человек? Где лесть, а где преданность?

– Не знаю почему, но у меня такая способность с детства. Я вижу людей.

– То есть трагических ошибок не случалось?

– Нет.

– Вас злит, смешит или раздражает шумиха вокруг ваших отношений с Филиппом?