Михаил Лифшиц
Почтовый ящик

Глава 5

Третий курс кончился, стройотряда больше не было, а домой хотелось нестерпимо. Сережа сдал сессию, отработал практику на радиозаводе и поехал домой.

Поселок Аргунск построили на месте старого маленького поселения с гуранским названием Цурухайтуй. Приняли решение воздвигнуть мощную тепловую электростанцию для питания электроэнергией прилегающих районов братского Китая. Цурухайтуй снесли начисто, правда, чтобы не потерять название, недальнюю деревеньку, куда переселили часть жителей, назвали Новый Цурухайтуй. К Аргунску подвели железную дорогу – уголь возить на ТЭЦ, построили несколько десятков двух– и трехэтажных домов, посадили тополя по обочинам прямых улиц, замостили центральную площадь около исполкома и других советских и партийных учреждений, разместили поблизости от поселка штаб погранотряда. Получился не райцентр, а загляденье. Имелись все атрибуты настоящего города: районная газета «Аргунская заря», интеллигенция – инженеры с ТЭЦ, офицеры, учителя, врачи. Мужские развлечения: охота в степи, рыбалка на Аргуни, пикник с барашком – не проблема для уважаемых людей…

Потом отношения с Китаем испортились, силовые кабели, по которым электроэнергию гнали в Китай, на границе обрубили. ТЭЦ стала работать на четверть мощности, но все равно нагрузка для гиганта была маловата – главного потребителя не стало. Теперь станция обслуживала в основном поселок и прилегающие населенные пункты. Напряжение в сети поднималось по ночам до 250 вольт, ТЭЦ распирало от собственной не используемой силы. Поселок немножко захирел, но не слишком: укреплялась погранслужба, были собственные функции столицы района, кое-какая промышленность, овцеводство – все это не давало Аргунску совсем завянуть. Областное начальство выделило даже средства на телефонизацию. За несколько летних сезонов Аргунск связали со всеми окрестными поселками, в самом райцентре появились полсотни домашних телефонов, а на улице были установлены пять монетных автоматов. Действительно – центр, за «двушку» с улицы можно было позвонить любому абоненту районной АТС.

* * *

На вокзале в железнодорожной милиции Сережу ждал заказанный отцом билет на поезд Чита – Аргунск. Купейный, балует батя! Сережа забрал билет и через пять минут уже лежал на своей верхней полке и смотрел в окно. А еще через десять минут поезд тронулся и побежал сперва по городу, а потом между сопками, поросшими багульником. Чтобы лучше было видно, Сережа подогнул матрац и уперся подбородком в лакированную полку. Подбородку было не очень-то приятно, даже больно. Но эта боль нужна была Сереже, потому что немного отвлекала, притупляла волнение. Кто бы мог подумать, что он, взрослый парень, будет так волноваться перед встречей с родителями и сестрой! Вся московская жизнь улетучилась, стала нереальной, как будто не имела к Сереже никакого отношения. Танька, папаша ее, Москва, общага… Все ненастоящее, игра. Он в нее хорошо играет, но ведь играет, а не живет. Домой, домой. Отец, такой родной, такой верный и чудный. Мама, такая любящая, такая любимая. Райка, она как дочка, такая своя, дружок маленький. Ей, наверное, больше всех его не хватает. Не в том смысле, что скучает больше родителей, скучает-то она поменьше, помнит меньше, ребенок все-таки. Нет, а вот так, в жизни. Всегда на Сережу оглядывалась, и в школе, и во дворе, знала, что старший брат за спиной. А теперь как живет одна? Слезы выступили у Сережи на глазах, полка под подбородком стала скользкой, теплой и противной. Как-то в голове зашумело, затошнило слегка. Сережа слез с верхней полки и вышел в коридор. Голова закружилась сильнее, в глазах потемнело, и Сережа стал падать на пол, машинально уцепившись рукой за поручень внизу окна. Упал на пол, на спину. Наверное, даже сколько-то полежал, пока очнулся. Надо же, обморок. Первый раз в жизни! Хорошо, в коридоре – никого, только девчонка вылупилась из-за стеклянной двери в конце коридора. Рука болела, наверное, в поручне защемил, когда уцепился, и головой немного приложился. Чудеса. Скорей, привести себя в порядок, умыться, просморкаться.

* * *

Сережа с отцом сидели у костра на острове на Аргуни и ждали рассвета. Вообще-то, ловить рыбу на островах пограничники не разрешали. Иногда позволяли сено косить и давали сопровождающего. А так, как они, вдвоем поехать на рыбалку, на ночь – только отец мог договориться. С вечера расставили жерлицы на щуку, пару верш и три маленьких сеточки-«телевизора», а с рассветом собирались половить на удочку и на спиннинг. Настоящей сетью отец никогда не ловил, считал, что раз нельзя, то никому нельзя.

– Серега, хочу с тобой поговорить в общефилософском, что ли, плане, – отец лежал у костра и курил, а рядом на земле стояла кружка с крепким чаем. – Оглядываю я свою жизнь, в сорок пять лет нужно уже такие оглядки делать, и что вижу? Стыдиться особенно нечего. Служил честно, начальству задницу не лизал. Взяток не брал. И жил по совести. Рыбу, видишь, динамитом не глушу, хоть и рыба есть, и динамит есть, и ничего мне за это не будет. Совестно это все говорить, но без вступления такого не обойтись. Так вот, результат не особенно хорош. К тому же – география. Ты посмотри на наши достопримечательности: в каждом городе или поселке какой-нибудь известный человек сидел. Родился здесь один Емельян Ярославский. Блюхер и Уборевич здесь служили, белых и интервентов били, так их самих потом расстреляли. Эта земля не для рождения талантов, а для их смирения… А засел я тут плотно. Справляюсь, и слава Богу. Подполковника, вот, только дали. А я же вижу, кто наверх скачет: ни образования, ни послужного списка настоящего, ни рожи, ни кожи, ни собственного мнения. Бывает, что и в анкете не все чисто, выговор какой-нибудь нехороший по партийной линии, аморалка и прочее. Но умеют как-то втереться в доверие, могут достать чего или устроить. Стало мне, Серега, казаться, что высоковато я планку держу, моральный кодекс, по-старому, заповеди Христовы, слишком буквально понимаю. Но моя жизнь – это моя жизнь. А с тобой этими мыслями счел необходимым поделиться. Мое мнение такое, что ты должен подумать, как в Москве остаться. Если эту высоту взять трудновато, то ты планочку опусти, чтобы легче прыгать было. Ничего, потом отмолишь… или отработаешь. Может, Татьяна эта твоя… Если хорошая девушка, то не грех ускорить… Но тут тебе решать. И Райку нужно будет перетащить. Чтобы и ты, и сестра там были. Держи, сынок, это в голове. Время есть, Раиска только на тот год школу кончит.

Сережа увидел слезы у отца на глазах и тут же потупил взгляд. Сережу лихорадило: никогда отец так с ним не разговаривал. Никогда Сережа не видел, чтобы отец плакал.

– Пап, ну что ты разволновался, честное слова, – заговорил Сережа, опустив глаза. – Ведь все хорошо!?

– Да, хорошо. Но то, что я сказал, то сказал, – отрезал отец.

Навсегда Сережа запомнил этот последний серьезный разговор с отцом. Что это было? Неужели папа предчувствовал то страшное, что ждало их семью, ощутил дуновение смерти, знал, что прощается с сыном навсегда?

Три недели, проведенные с родными, освежили, омыли Сережину душу, какое же счастье иметь таких родителей, такую семью.

Вернулся Сергей отдохнувшим, бодрым. Вот это каникулы!

Глава 6

– Знаешь, Сереж, я хочу тебе прочитать свои стихи… – сильно смущаясь, сказала Таня.

– Валяй! – ответил Сергей, недоверчиво посмотрев на подругу: какие она может стихи написать?

– Ну, вот, послушай, только учти, для меня это очень важно, – Таня прикрыла глаза и стала читать.

 
Тополь мой опавший, весь заледенелый,
Что стоишь, смущаясь, под пургою белой?…
 

Сергей изо всех сил старался не улыбаться, ведь Танька предупредила о серьезности момента. Только искорки в глазах не смог погасить, поэтому старался на поэтессу не смотреть.

– Тань, по-моему, я это где-то уже слышал…

– А где? – спросила Таня.

– «Клен ты мой опавший…» – ведь это Есенин, – сказал Сережа.

– Но у него же клен, а у меня тополь, есть и другие отличия, нужно только внимательно слушать, – сформулировала выношенный аргумент Таня.

– Тань, но ведь речь идет не о породе дерева. Музыка стиха, чувства – все есенинское.

– А если я так же чувствую, то что? – со слезами на глазах возразила Таня.

– Знаешь, я в поэзии плохо разбираюсь. Сказал, как подумал. Если хочешь получить настоящую консультацию, то тебе нужно не мне свои стихи показывать, – продолжал сдерживать себя Сережа.

– Да, я тоже так думаю, – с раздражением согласилась Таня. – А куда, по-твоему, мне нужно обратиться?

– Тань, ну я же сказал, что я не по этой части.

– А… Ну, ладно… – сказала Таня.

«Нет, Танька, точно, сдвинутая, нельзя на ней жениться», – уверенно подумал Сережа, когда Татьяна отстала от него со своими стихами.

* * *

Существуют в технических вузах студентки и студенты, которые не понимают вообще ничего. Степень их невежества потрясающа. Ни в одном предмете они не видят сути. Ни одну лабораторную работу они не могут выполнить сами, ни одной задачи не в состоянии решить, ни на один вопрос ответить. Как они сдали вступительные экзамены – загадка. Как они переползают с курса на курс, невозможно объяснить. Конечно, попади они в элитный вуз, их вышибли бы после первой сессии. Но в обычном техническом вузе отчислять в общем-то не принято, если студент – не прогульщик.

Таким студентам часто помогают родители, переписывая и растолковывая лекции. Немного помогают товарищи, выполняя за соседа по бригаде лабораторные работы, или натаскивая на экзамен. Часто преподаватели, будучи не в силах объясняться с придурком, ставят, в конце концов, тройку.

Есть, конечно, и взятки, то есть тройки и четверки, поставленные незнающему студенту за деньги, если преподаватель берет. Есть и приказы не снижать успеваемость, и просьбы знакомых преподавателей поставить хорошую отметку. Но чаще никаких денег такие студенты не дают, потому что полагают, что и так сойдет. И попросить за них тоже некому, а все равно сходит.

Помолчав перед экзаменатором, помычав в деканате и списав у товарищей все (курсовые, лабораторные, контрольные и, наконец, дипломный проект), эти студенты становятся инженерами.

Татьяна была из этой серой команды.

* * *

Сережа проснулся оттого, что его трясли за плечо. Он сразу понял, что спит на своей койке в общежитии. «Зачем будят?»– подумал Сережа, открыл глаза и повернулся.

Перед ним стоял старший лейтенант Рябошапка, преподаватель с военной кафедры. Рябошапка был в военной форме с красной повязкой на руке – дежурный по кафедре.

– Проснулся, Зуев? Вставай, парень, у тебя горе, – сказал офицер и протянул Сереже голубой лист бумаги с машинописным текстом.

Сергей сел на кровати, взял листок и прочел:

«Сергей зпт дорогой тчк все твои отец зпт мама зпт раиса погибли катастрофе пятого ноября тчк крепись зпт сынок тчк дядя вася тчк»

«Дядя Вася – это майор Пацюк, папин заместитель. Как погибли? Как это могло быть? Боже мой…»

* * *

После совещания в областном управлении, посвященном предстоящей годовщине Октябрьской революции и Дню милиции, несколько старших офицеров, отмеченных в приказе, должны были отправиться с семьями на базу отдыха обкома партии и провести там недельный отпуск. Львовский автобус повез милицейских подполковников и майоров за тридцать километров от города, где среди сопок располагался дом отдыха для областного начальства и гостей из Центра. На железнодорожном переезде в автобус врезался локомотив. Погибли одиннадцать человек, в том числе подполковник Зуев с женой и дочерью шестнадцати лет.

* * *

– Сережа, хочешь, я с тобой поеду в Читу? – спросила Таня.

– Да нет… зачем? – нехотя ответил Сережа. Таньки еще не хватало, и без нее тошно…

– Я понимаю, Сережа, тебе нужно побыть с твоим горем наедине, я не хочу настаивать. Но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя есть близкий человек, которого ты без малейшего колебания можешь позвать на помощь.

Сережа поднял на нее глаза.

– Да, да, Сережа. Это так. Вот, знаешь, денег возьми у меня, пожалуйста. Я их взяла на билеты в Читу. А раз я не поеду, то они остаются, возьми…

– Откуда деньги-то?

– Родители дали.

– Не, денег не надо, – не очень твердо отказал Сережа.

– Возьми, я от чистого сердца, – Таня протянула Сергею пачечку двадцатипятирублевок.

– Ладно, спасибо, я потом отдам.

– Отдавать не нужно, спасибо, что взял. Это означает, что ты считаешь меня другом… – расчувствовалась Татьяна. Она смотрела на себя со стороны и очень себе нравилась, что она такая взрослая, такая благородная, мудрая и щедрая.

Этот разговор оставил у молодых людей очень теплое воспоминание. «Смотри, Танька – человек, – думал Сережа. – Помощь предложила, денег дала и особо не навязывалась. Видно, у Таньки только оболочка идиотская, а натура добрая и преданная».

А Татьяна была рада, что вела себя так умно и сдержанно. Когда родители сказали, чтобы она предложила Сереже сопровождать его на похороны родных, Таня категорически отказалась. У нее были планы на эти дни. В книжном магазине на Кировской выступал поэт Андрей Вознесенский, и Таня непременно хотела побывать на этом выступлении и передать Вознесенскому свои стихи. Самое удобное мероприятие для передачи стихов как раз встреча с читателями. А у Тани появились такие хорошие строки, что настоящий поэт если бы их прочитал, то мимо бы не прошел. Например, вот эти, посвященные французскому летчику, писателю и аристократу Антуану де Сент-Экзюпери:

 
Я тебя приручила. Но где же ты сам?
Чтоб могла бы припасть я к твоим ногам!
Знай же, что где бы ты ни ходил,
Ты меня приручил, ты меня приручил!..
 

Таня всегда плакала, когда читала это свое стихотворение. Целый месяц она ожидала встречи с Вознесенским, а тут родители говорят, что надо куда-то ехать. Она ответила родителям, что человеку нужно одному побыть со своим горем. Отец, было, подпрыгнул от возмущения ее словами, но мать увела его в другую комнату. Через некоторое время они вернулись и сказали, что ехать, вероятно, никуда и не придется. Но у человека такая беда, нужно ему помочь и добрым словом, и материально. Затем родители стали Татьяне объяснять, как вести беседу с Сережей, по несколько раз повторяя, что Таня должна говорить и что, вероятно, скажет Сережа. Так примерно разговор с Сережей и пошел, все-таки у родителей большой жизненный опыт. От себя Таня добавила только, что человеку нужно одному побыть со своим горем, ведь это такие грустные и поэтичные слова. Потом родители дали Тане двести пятьдесят рублей, эти деньги Таня отдала Сереже.

Смерть родных полностью поглотила Сережу. И после поездки в Читу, с которой помогли московские милиционеры, похорон и всего с ними связанного, после всяких имущественных дел и прочего Сережа ни о чем другом не мог думать, только о своих бедных покойниках. Сережа плакал, если видел поезд на переезде, или львовский автобус, или похороны.

Он был, как полупустой кисет, какой-то бескостный. Не мог долго слушать собеседника, отворачивался и уходил. Убегал с лекций через полчаса после начала.

* * *

Таня взяла Сережу за руку и повела за собой на улицу.

У подъезда стояли новенькие «Жигули» ее отца.

– Куда? – слегка уперся Сережа.

– Ничего, ничего, Сереженька, садись в машину, – потянула его Таня.

Андрей Прокофьевич специально приехал за ним, чтобы Сергею не пришлось ехать в ненавистном поезде. Через сорок минут они были у Татьяны дома. Анна Петровна уже накрыла стол.

– Ну, Сергей, давай помянем твоих родных, – сказал Прокофьич. – Не довелось познакомиться, но, по тебе вижу, замечательные были люди. Светлая память!

Танин отец выпил не чокаясь и тут же налил вторую. Мать тоже выпила, и Таня пригубила. Сережа сидел и горько плакал, ничего не понимая.

Так и просидели вечер. Прокофьич пил и закусывал. Хвалил Сережу. Просил, чтобы не раскисал. Объяснял, что деваться все равно некуда, надо жить. Сережа плакал. Пил и ел, когда заставляли. Таня сидела, как кукла, и смотрела то на отца, то на Сережу, иногда под столом гладила Сережино колено. Мать приносила, уносила, подсаживалась к столу, пригорюнясь.

Борисовы оставили Сережу ночевать у себя, а ночью к нему пришла Таня.

* * *

Учебный год прошел как обычно. Некоторые текущие задолженности Сергей досдал, некоторые деканат простил, ребята помогли. К сессии Сергей догнал учебный график. Экзамены Сергей сдал прилично, а Таня, как всегда, еле-еле. Сергей стал снова появляться на кафедре.

Зиму и весну Сережа ночевал то в общежитии, то у Тани. Решили, что в июле, когда сдадут экзамены, распишутся. После похорон пройдет больше полгода, и Борисовы убедили Сережу, что срок достаточный.

Танины родители радостно готовились к свадьбе дочери. Сняли банкетный зал, пригласили родню, человек тридцать, да институтские. Получилось шестьдесят человек. Продукты достали, пригласили повара, официантов. Будь здоров, свадьба!

В подготовке Сережа участвовал активно. Бегал много. Деньги у него кое-какие были. Купил себе костюм, кольца себе и Тане. Очень уж Тане хотелось, чтобы были кольца и машина с мишкой или куклой на радиаторе. Только в церковь отказался идти – сам он некрещеный, а креститься сейчас комсомольцу как-то нехорошо. Но на венчании Танина семья особенно не настаивала.

Таня не делала ничего. Больше всего Сережу удивляло, как привычно Таня ничего не делала. Вставала из-за стола и уходила, само собой подразумевалось, что уберется мать. Приносила домой задание на курсовой проект и клала на стол отцу. Само собой, что чертить должен был отец. Отдавала отцу чужой конспект, взятый «до завтра», и тот, не возражая, сидел допоздна и переписывал пропущенную лекцию. Нет, если оставить конкретное задание, то Татьяна сделает, через пень колоду. Но сама она интересовалась только своими стихами, поездками к каким-то интересным людям, в которые не приглашала Сережу, походами на выставки, про которые могла только сказать, что там было «очень интересно», а что было интересного, рассказать не могла.

Свадьбу сыграли. Родители преподнесли молодым путевку на теплоходную экскурсию на двенадцать дней, и молодые поплыли в свадебное путешествие.

В ноябре, ближе к распределению, Сережа выписался из общежития и прописался к жене. А на распределении ему предложили институт, в котором работал Андрей Прокофьевич. Ректор, председательствующий на комиссии по распределению, видимо, вспомнил, что Зуев приехал издалека, и спросил: «А как с пропиской?» Ему ответили, что Зуев как раз в этом подмосковном городе и прописан. «Тогда все в порядке! – сказал ректор. – Поздравляю вас, это очень хороший институт, а то бы мы вас им не отдали». Вопрос с Сережиной работой был решен. Таню распределили туда же, в отцовский институт.

Глава 7

Сережа вошел в единственную открывающуюся дверь, к которой вела мокрая дорожка. Дверей было много, но открывалась только одна, и время от времени туда-сюда ходили люди с озабоченными лицами.

За дверью оказалась шеренга застекленных будок с вертушками по обе стороны от каждой. Будки были пусты. Только в одной сидела моложавая женщина в зеленоватом форменном платье с ярко зелеными петлицами. Если человек выходил с предприятия на улицу, то он отдавал даме пропуск и беленькую бумажку или, если у выходящего был важный вид, показывал небрежно красную раскрытую книжечку. Если человек приходил с улицы, то он направлялся к своей будке и там облокачивался на ограждение вертушек и посматривал искательно на кабинщицу. Та как бы не замечала его, но через некоторое время, не глядя на человека, вытискивалась из одной будки и шла к другой. При этом обнаруживался огромный зад и толстые ноги кабинщицы, плохо сочетавшиеся с ее миловидным и молодым лицом. В новой будке она находила в кассе пропуск, отдавала его сотруднику и нажимала ногой на педаль, после чего получивший пропуск имел возможность тазом повернуть вертушку на четверть оборота и оказаться на территории.

Справа от двери, в которую вошел Сережа, на стене на крюках висела батарея, а рядом с ней стояла телефонная будка. Слева в стене было окошечко с надписью «Бюро пропусков». Отдела кадров, вроде бы, тут не было. Сережа нерешительно походил вдоль вертушек, прочитал с одной стороны, что телефон работает только при закрытой двери кабины, с другой стороны около окошечка было написано, когда можно получать разовые пропуска, когда временные, а когда постоянные. На каждой кабинке висел плакатик с указанием размеров разрешенных к проносу вещей, и была схематично изображена женская сумка в виде равнобочной трапеции с ручкой и стрелками, показывающими как правильно определить ее размеры. Отдела кадров точно не было. Сережа помялся и спросил у кабинщицы, где отдел кадров? Кабинщица весело ответила.

– Да выйдите из проходной и направо первая дверь. Там две надписи: «Партком» и «Отдел кадров», вам на первый этаж. Спросил бы раньше, а то, я думала, ждет кого.

Сережа пошел, куда сказали. За дверью с надписью «Отдел кадров» оказалась комната с диваном и столиком около него. Но в комнате не было ни души. В противоположной стене было еще три двери. Прямо против входной двери находилась еще дверь с надписью «Заместитель начальника отдела кадров», потом дверь «Начальник отдела кадров», затем дверь с окошечком «Прием документов». Сюда Сережа и постучался. В окошечко выглянула сотрудница, сказала: «Первый раз? Иди к начальнику» и захлопнула окошечко. Сережа даже сказать ничего не успел.

Сразу к начальнику Сережа идти не решился и постучался в кабинет заместителя. Оттуда раздался жующий возглас: «Минуточку, сейчас приглашу», а минут через пять зов: «Кто там? Проходите».

– Здравствуйте, – сказал Сережа и уставился на человека, сидевшего сбоку от двери, не как хозяин кабинета, а как тот, кто ведет протокол, записывает, о чем говорят хозяин и посетитель. Человек этот походил на Кощея Бессмертного. Жидкие волосики, зачесанные поперек лысой головы, впалые щеки, огромный нос и глаза, поднимающиеся к ушам и спускающиеся к переносице.

– Наниматься пришел? – сказал Кощей вместо «здрасьте».

Сереже сразу расхотелось с ним разговаривать. Во-первых, Кощей был уж очень страшен, во-вторых, собственное оформление на работу у Сережи никак не ассоциировалось с унизительным словом «наниматься».

– Мне к начальнику… – вяло сказал Сережа.

– Ишь, к начальнику! А я старший инженер отдела кадров Черняев Герман Андреевич. Видишь, даже представляюсь тебе. А вы кто будете, как вас звать-величать?

Сережа продолжал удивляться. Если «Кощей Бессмертный» было привычным словосочетанием, то такой нелепой должности, как «старший инженер отдела кадров» он представить себе не мог.

– Я по распределению, из института.

– А, молодая смена. Поздновато что-то, декабрь на дворе. Молодые специалисты уже с августа работают. Как же это так случилось? Пил-гулял, а теперь средствб понадобились? Эх, молодость, молодость…

– Я и приду в августе инженером. Я оканчиваю в следующем году.

– Не понял тогда, чего пришел? Анкета у тебя не чистая, так что зимой, что летом, мы таких не берем.

– Практика преддипломная, потом диплом у вас хотел писать в антенной лаборатории, где я буду работать.

– Вы, я вижу, совсем не в курсе. Вы должны понимать, что у нас хоть и называется институт, но тут не учат, а работают. Диплома здесь не дают. Если у вас высшее образование, давайте диплом, будем вас оформлять. А если нет диплома, то, значит, это самое, незаконченное высшее, на инженера оформить не можем. Нас за это тоже по головке не погладят. А в какую лабораторию, так это мы будем решать, где кадры больше нужны. А то, видите ли, и диплом вам писать, и на должность, и в лабораторию. Может, на производстве придется поработать, в цеху. У меня задание фрезеровщика найти. Производство задыхается. А то много вас, белоручек, руки в брюки, хрен в карман.

– Вы что говорите? Я же по распределению.

– Распределение по месту работы дается. А как внутри кадры расставлять, так это уже мы решаем, по производственной необходимости. А по велению сердца, так это пожалуйте на целину, теперь вот на БАМ, через райком комсомола. Но там тоже белоручки не нужны.

– Что-то я не понимаю… – начал закипать Сережа.

– А не понимаете, так идите и подумайте, – расплылся в отвратительной улыбке Кощей.

Сережа выскочил из отдела кадров и понесся назад в проходную, чтобы позвонить Танькиному отцу. Тот довольно спокойно выслушал возмущенные жалобы Сергея, сказал, что Черняева не знает, наверное, он недавно работает, и пообещал все уладить. Велел Сереже ждать в проходной.

Через пятнадцать минут к нему через вертушку вышел невысокий складный человек, очень похожий на репинского запорожца. Это был будущий Сережин начальник лаборатории. «Какой красивый и какой усатый», – подумал Сережа и угадал. Начальника все так и звали «Усатый».

Начальник, как был без пальто и шапки, вышел с Сережей на улицу, завел его в отдел кадров и усадил на вытертый диван.

Беседовали очень хорошо. У начальника была прекрасная речь, лишнего он не говорил, и за каждым словом чувствовалось знание. Начальник произносил «что», упирая на букву «ч», а не как обычно говорят «што». Но к этой особенности его речи Сережа привык за две минуты.

Сережа понравился Усатому, и он рассказывал так, как будто приглашал приятеля поработать в своей молодой и дружной лаборатории. А сам Сережа так просто влюбился в будущего начальника. Сережа впервые разговаривал с коллегой со стороны и с радостью убедился, что они говорят на одном языке. Даже зазнался немножко. Когда на вопрос Сережи: «Какие антенны разрабатывает лаборатория?», Усатый назвал какие, то Сережа, подумав немножко, сказал: «Ну, я думаю, тут нет особых проблем,…разве что, взаимодействие излучателей». Усатый покосился на Сережу. Он-то хорошо знал, какие есть проблемы, сколько ума, сердца и физических сил требуется затратить на каждую новую разработку. Но ответил сдержанно, мол, вместе поработаем, узнаем, и подумал: «Ничего, молодой еще…»

Закончив разговор с Сережей, начальник подошел к окошечку «Прием документов» и нарочито громко постучал согнутым пальцем. Раздалось игривое: «Кто там?» Женщины за окошечком знали, что стучит свой. «Сто грамм!» – ответил Усатый и подмигнул Сереже. Потом, когда прошло время, Сережа сам усвоил покровительственно-заискивающе-фамильярный тон общения с кадровичками, машинистками, диспетчерами и другими работницами обеспечивающих служб. Всегда нужна была улыбка, шоколадка. А также жесткое сознание собственной силы и того, что требование справедливо и обоснованно. Попробуйте, не сделайте из личного, конечно, одолжения, так я вам устрою неприятности.

– Что-то вы, Зина Федрывна, молодежь обижаете, – шутливо спросил Усатый показавшуюся в окошечке женщину, по-свойски называя ее Зиной, но при новом человеке добавляя игриво искаженное «Федрывна».

– А я, Альберт Тарасович, особо молодых здесь не вижу, – с улыбкой сказала кадровичка в окошке, величая начальника по имени и отчеству, и нарочно полностью и тщательно выговаривая все буквы, на украинский манер, в ответ на его сокращенное «Зина Федрывна».

– У меня за спиной прячется, так вы его напугали, – ответил Усатый.

– Чего надо-то? – спросила Зинаида.

Начался деловой разговор, с этого момента каждое слово было значимо и должно было быть принято к исполнению, в знак чего Усатый положил правую руку с растопыренными пальцами на кусок фанеры, служащий подоконником по обе стороны окошечка.

– Парень, фамилия Зуев, пока что студент, к нам пришел на преддипломную практику. Должность – техник, оклад восемьдесят рублей, срок – до пятнадцатого марта. Но пропуск нужно оформить постоянный, он и потом будет сюда ходить, без зарплаты, над дипломным проектом работать, а в конце лета придет инженером к нам в лабораторию. Форма у него есть, студенческая, пришлют из института. Вроде все. Давай, распишусь в приемной записке.

– Бу-сделано, товарищ начальник, – сказала Зинаида, подавая бланк записки, но в словах ее была настороженность: уж не приказывают ли ей?

Расписавшись на незаполненном бланке, Усатый поманил Зинаиду пальцем и сказал ей на ухо, приблизившись к окошечку.

– Он Борисова зять, на Таньке его женился. А своих – никого, вся семья трагически погибла. Ты уж, Зинаида, сильно его не гоняй.

– Ладно, Алик, все сделаю, не беспокойся, – тоже вполголоса ответила кадровичка, довольная, что ее снова просят.