Михаил Кожуров
Йоч. Бизнес с подсознанием

– Ребят, дайте воды, умираю, – он схватился за налитый стакан. – Можно? – вопрос был риторический, поскольку общажный кодекс никто не отменял.

Егоров попытался сделать предостерегающий жест, но, встретив взгляд кубинца, передумал. Тот с интересом наблюдал надвигающуюся с последним глотком катастрофу.

Булькающие звуки сменились хрипом: Матвей судорожно глотал воздух, схватившись за горло.

– ААААА! Что это? – на пунцовом лице первокурсника замаячил явный испуг. Ну, не пробовал он до этого случая крепкого алкоголя. Все познания Матвея в теме Бахуса заключались в одном фужере шампанского на прошлый Новый Год в кругу родителей. На парня смотреть было жалко, но очень смешно.

– Дайте воды! – сквозь хрип доносилось до соседей по комнате.

– Матвей, вот, заешь черным хлебом с колбасой. Не надо тебе сейчас воды, – попытался успокоить Вадим.

– Эээ, ты рома выпил, ничего страшного, – Мигеля развлекала ситуация.

– Я ща умру, – Матвей наконец-то добрался до чайника и начал судорожно пить прям с края, попутно поливая себя из носика. «Хорошо, что не успели вскипятить», – подумал Егоров.

– Теперь марш к своей кровати, – даже не попросил, а приказал Мигель, когда первокурсник поставил чайник на стол.

– Зачем?

– Сейчас поймешь.

Матвей уже нетвердым шагом подошел к своему лежбищу и… рухнул. Новоиспеченные, но временные, как показало ближайшее будущее, соседи аккуратно сняли с него куртку с ботинками и отодвинули подальше к стенке. На несколько часов вероятность нахождения Вжика в разных точках пространства свелась к нулю, и общага вздохнула спокойно.

– А ты откуда знаешь, что ром нельзя так запивать? – спросил Мигель

– В нашем доме живет семья врачей, и глава семейства наполовину осетин. А это значит особое отношение к вину. Он меня научил как пить и как не пить. А ты откуда знаешь? Кубинские традиции?

– Нет, анатомия и физиологии человека на третьем курсе, – Мигель с сожалением посмотрел на пустой стакан. – Между прочим, Галина Петровна читает, наш декан. Лучше не попадаться на прогулах.

Матвей сбежал от них через неделю. Инцидент с ромом не сильно повлиял на его выбор, просто первокурсник был лишним в кулинарно-хозяйственной схеме кубинца.

Как выдающийся во всех смыслах общественник, Мигель мало учился, много общался, в основном с девушками, и прилично ел. Соответственно, помощи в первом ему не требовалось, со вторым нужно было не мешать, а вот над третьим приходилось чуть поработать. Благо это был широкой души человек, не занимающийся постоянной калькуляцией расходов. Однажды принятое решение не перепроверялось и могло существовать бесконечно долго.

В обязанности Вадика входили завтраки, кое-какие домашние соленья от родителя и отсутствие в комнате во время плотских утех Мигеля. Надо сказать, что с последним не было вообще ни каких проблем, так как Егоров к середине второго курса умудрялся учиться, работать там, где учился и заниматься спортом. Он вставал в пять утра и шел мести двор, готовил завтрак на двоих и выдвигался в институт. На лекции Вадик не ходил, лишь появлялся на практикумах, зато активно занимался двумя другими работами – лаборанта и разнорабочего.

В результате у него начали образовываться незначительные, но постоянно нарастающие денежные средства. Тянуть финансовый воз семьи было сложно, и маминой зарплаты еле хватало на нее и бабушку. А постоянные задержки выплат давно уже сложились в новую моду у пришедшей после коммунистов власти. Стипендию за полтора года настолько обезобразила инфляция, что нормальными деньгами ее уже никто не считал. Большим подспорьем в этих курсах выживания являлся Мигель, не только снабжавший продуктами для приготовления завтрака, но и полностью взявший на себя обед и ужин. Ну, как на себя…

У кубинского старосты были две «рабыни» – подруги его невесты на Острове Свободы. Они, собственно, и готовили всю еду, Мигелю оставалось только снисходительно открывать рот. Мулатка Беатрис и негритянка Доминга. Вместо прелестей горячего тропического секса Вадик познавал с ними обычную кубинскую кухню: конгри, пикадильо, ропа, арроз и прочее. Егоров периодически угощал девчонок своими бутербродами и маминым вареньем. Те в ответ хихикали и строили глазки, намекая, что секс все-таки возможен. Егоров смущенно отводил глаза и откладывал близкие взаимоотношения в дальнюю перспективу. В нем еще теплилась надежда не разменять золотой настоящей любви на гроши мимолетного секса.

В итоге Вадик беспощадно органично вписался в двести семнадцатую комнату. Общение с кубинцами среди заснеженной России придавало жизни особенную экзотическую атмосферу. Казалось, они контрабандой умудрились перевозить свою солнечно- беззаботную, на первый взгляд, жизнь в наш немытый со времен начала перестройки край. И эта вальяжная необязательность сквозила в любом разговоре.

– Мигель, что за фотографии висят над твоей кроватью? – спросил как-то Егоров, указывая на галерею портретов над его постелью. – Вот это кто? – он ткнул пальцем в пухлую тетку того же оттенка, что и у галлериста.

– Это мама, – по голосу Мигеля было понятно, что его накрывают самые теплые и нежные воспоминания.

– А это кто? – мужик на фото выглядел гигантом по сравнению с толпой, его окружавшей. Шла какая-то празднично-революционная демонстрация, судя по частоколу поднятых вверх кулаков.

– Это папа, – голос кубинца посуровел.

– А это?

– Сестра Милайда, – он от души махнул рукой не только на фотографию, но и, казалось, на всю судьбу сестренки. Похоже, что семья была недовольна ею.

– Это?

– Невеста, – голос кубинца стал серьезным и ответ-

ственным.

– Это?

– Любовница, – заулыбался Мигель.

– А это?

– Любовница, но подальше.

– А это? – глаза Вадима начали округляться.

– Любовница, но совсем далеко, – засмеялся доморощенный Дон Жуан.

– А ты не боишься, что Беатрис и Доминга узнают?

– А они знают.

– Чего?! – Егоров не верил своим ушам.

– Вадя, у нас есть правило: если мужчину захотела чужая женщина, то жена не должна его ревновать, и он может с ней спокойно переспать.

– Ты меня лечишь, нигер.

– Я тебя учу жизни, снежок.

Тема любви вытесняла все из кубинских голов. Все кроме танцев. Мигель прокомментировал эту, как он считал, национальную черту, рассказав анекдот: «Стоит девочка, плачет и одновременно танцует. Ее спрашивают: чего плачешь? Мама умерла. А чего танцуешь? Музыка хорошая».

А вот с музыкой были проблемы. Вкусы соседей не то что разнились – они были из разных галактик. Егоров слушал рок, в основном, Кино и Аквариум. Мигель – кашу из кубинской и российской попсы. Оба не выносили музыкальных пристрастий друг друга.

– Ну почему в такой великой стране почти нет песен о любви? Что ты слушаешь? Твой БГ вообще не понятно о чем поет. Вот у нас на Кубе все песни о любви и чуть-чуть о революции, – укорял Мигель Вадика.

– Поэтому вы у нас учитесь, а не наоборот, – усмехнулся Егоров.

– Цыплят по осени считают, – блеснул белоснежной улыбкой кубинец.

– Новую поговорку выучил? – подколки начали входить в моду их отношений.

Вадик наступил на больную тему для Кубы – экономическое отставание даже от уже развалившегося Советского Союза. При всем очаровании Че Гевары реальность не соответствовала порыву пламенного команданте. Напившись русской водки, кубинцы уже не стесняясь материли Фиделя. Некоторые так преуспели в заочных оскорблениях, что не решались возвращаться на родину после института и брали любыми путями российское гражданство. Мигель в этом отношении был не просто сдержан, а еще и пресекал подобные разговоры, хотя с матом обращаться умел как испанским, так и русским.

Надо сказать, что ненормативная лексика была первыми выученными словами мужской половины иностранных студентов. Вадик как-то оказался свидетелем такого обучения. В комнате сидели первокурсники: русский и кубинец. Жестами они пытались изобразить то, что словами изображать было неприлично, давая названия каждый на своем языке. У них кое-как получалось. В этом сомнительном деле Егорову повезло: Мигель оказался потрясающим учителем.

– Ваш мат – просто жалкое подобие нашего. Я просто поражаюсь, как великий и могучий русский язык остается таким жалким и ущербным на поле мата. Ваше выражение эмоций крайне примитивно. Хуже вашего мата только пиндосы с их мазефаками.

– Чего?!!! – от такого напора Вадик даже вздрогнул.

– Мэ парэ́сэ кэ ла вэ́на дэ ла лэ́нгуа па́са пор ту ку́ло поркэ́ а́бласму́ча мье́рда!

– И что должен обозначать этот набор случайных звуков?

– Мне кажется, что кровь к твоему языку поступает из твоей задницы, потому что ты такое дерьмо несешь! Вот, что это означает.

– Ну а мат где?

– Ихо дэ миль пу́тас. Сын тысячи сук. Теперь доволен?

– Пока нет. Очень с натяжкой можно назвать это матом.

– Па ла пи́нга. Пошел на х**, – Мигель начал заводиться. – Что тебе объяснять? У вас член называют х**м. И все!!!

– И в чем проблема?

– Вы придумали космические корабли и освоили ядерную энергию, но не смогли больше одного названия придумать самому главному для мужчины органу. У эскимосов около двадцати названий снега. Они его любят, жить без него не могут. А вы себя не любите, раз так относитесь к инструменту любви и продолжению жизни.

– А у вас сколько названий? – поинтересовался Вадим.

– Пи́нга, по́йа, пе́не, ра́бо, морро́нга. Кстати, когда ты говоришь, что у тебя много рабо́ты, это очень нескромно.

– Это почему?

– «Рабо́та» по-нашему – это «большой член». А я в душе видел твой член, он совсем не «рабо́та», – Мигель мелко-подленько захихикал. Даже не понятно было, как такому амбалу удавалось издавать такие микрозвуки.

– А ничего, что я под холодной водой стоял? – возмутился Вадик. Все-таки слабым местом мужчины является не только ум, но и космических размеров комплекс по поводу своего достоинства.

– Не оправдывайся, этого не нужно стесняться, – губы Мигеля разъехались до ушей, и Егоров сразу понял, как выглядел бы Джокер в черном варианте. – Ме да де пи́нга.

– Чего?

– Мне по х**, – Мигель выдержал театральную паузу.

– Кстати, на твой маленький пи́нга запала Беатрис. И если хочешь с ней отношений, то не надо говорить «Бамос а асер эль амор» – «Давай займемся любовью», скажи ей лучше «Бамос а сингар» – «Давай п******я».

– Мигель, а нормальные комплименты девушкам имеются? Или все через пи́нга?

– О! Наконец-то ты заговорил о деле, – кубинец поднял руки над головой и возвел глаза к потолку. Он подсел к Егорову и как-то очень по-отечески спросил:

– Вадик, ты ни разу не попросил меня освободить комнату на вечер. Что с тобой не так? Как ты вообще обходишься без женщин? Неужели ты все еще девственник?

– А вот это не твое дело, – краска начала заливать лицо Егорова, беспощадно обнажая правду.

– Давай научу клеить баб? Тебе надо знать несколько фраз, которые разогреют любую красотку. На испанском ничего учить не надо. Я пущу слух, что ты девственник, тебя и так кубинки разорвут. Особенно Беатрис, – он заржал. – А вот для своих русских Наташ бери ручку и записывай подкаты.

Такой искренней заботе Вадим не мог сопротивляться. Мигель без сомнения был профессионалом в деле охмурения женского пола.

– Итак, ты просто подходишь к девушке с улыбкой и, глядя ей в глаза, говоришь один из следующих комплиментов: «Твоя мама, должно быть, кондитер, потому что такую конфетку, как ты, не всякий сделает!», «Дорогая, иди по тенечку – на солнце карамельки тают!», «Ты такая сладкая, что я поправляюсь, просто глядя на тебя!»

– Мигель, какой-то у тебя набор гастрономический. Может, с еды переключишься на другие ассоциации? – Вадиму явно претил такой приторно-пошловатый набор скриптов.

– Не отвлекайся. Сам потом выберешь. «Из какого магазина игрушек ты сбежала, куколка?», «Завтра тебя разбудить локтем или телефонным звонком?», «Куколка, эти штаны, часом, не капиталистические? Потому что налицо подавление масс!», «Сеньорита, если вы уже потеряли невинность, не могли бы мне подарить коробочку из-под нее?»

– Фу, какая пошлятина! – возмутился Вадик.

– Ладно, раз вы тут тургеневских женщин выращиваете, поменяем стиль, – Мигель задумался на секунду и продолжил: «Хотел бы я быть морем и чтобы ты была скалой, тогда с каждым приливом я бы целовал тебя в губы!», «Я тебя знаю? – Нет. – Значит я видел тебя во сне!», «Что ты делаешь здесь так рано? Разве ты не знаешь, что звездам положено появляться ночью?», «Я ищу богинь для новой религии… и только что выбрал тебя!», «Если бы красота была грехом, ты бы никогда не попала на небо!» Все! Тебе этого до конца дней хватит, – у Мигеля был вид мецената, облагодетельствовавшего детский дом. – На самом деле, почти без разницы, что ты говоришь. Твоя задача – привлечь внимание и не отпускать его от себя. Дальше болтай что хочешь, но держи ее взгляд на себе. Вот, пока она на тебя смотрит, ты тихонько приведешь ее в постель.

Вадим так никогда не воспользовался советами кубинца, но прочувствовал энергетику настоящего мужского напора в словах, и юношеского стеснения в нем сильно поубавилось. Кроме того, был сделан вывод о важности концентрации внимания на себе. История с Сашей научила его контролировать работу собственного внимания, но он как-то не задумывался о возможности управлении чужим. А стоило. Проверить наставления Мигеля с Беатрис не случилось, впереди замаячило новое-старое чувство – любовь. И вовсе не к Беатрис…

Кончилось все внезапно. В окна еще стучалась метелями зима, а вместе с ней сессия. И тут Мигель привез из посольства видеомагнитофон! Это было радостное событие, но только не в контексте грядущего экзамена. Кубинцы набивались в комнату по двадцать человек. Смеялись, обсуждали происходящее на экране, спорили и давали советы героям – короче, мешали подготовиться Вадику к экзамену. Учитывая то, что в течение семестра он из-за работы вообще не ходил на лекции, то задача была сложной даже для тихой обстановки. Стукнула полночь, а народ не расходился и собирался поставить какой-то новый ужастик, чего Егоров уже совсем вытерпеть не мог. Попытки по-хорошему решить вопрос нарвались на насмешки Мигеля и его зрительской банды. Вадим не на шутку разозлился и решил выйти на время из комнаты, чтобы хоть как-то успокоиться, но у двери все же не сдержался:

– Чики́та пи́нга, – отвесил Вадик соседу, выходя из комнаты. Толпа рухнула от хохота.

– Это у меня маленький х**? – Мигеля пулей вынесло в коридор. – Вадя, как ты можешь так говорить? Ты же был со мной в душе!

Толпа рухнула от хохота еще раз. Это были времена, когда поход двух друзей в общие душевые не вызывал никаких подозрений в их ориентации, и смеялись не над подозрениями, а над самим фактом оправдания.

Дело до драки не дошло. А зря. Может, помирились бы потом. Заигрались парни в подколки друг друга, и привели их шалости к разорванной дружбе. Вся толпа вместе с Мигелем переместилась в другую комнату, прихватив видеомагнитофон. На следующий день Вадик сдал злосчастный экзамен, а кубинец за время его отсутствия забрал из комнаты все свои вещи с галереей фотографий родственников и переселился к кому-то из земляков или землячек. Летом Мигель благополучно защитил диплом и, не попрощавшись с Егоровым, улетел на Кубу. Навсегда. Из этой истории Егоров вынес знание испанского мата, сомнительные комплименты женщинам и вывод, что любое рациональное сотрудничество легко разрушается нерациональными эмоциями. О возможности манипуляции чужим вниманием он все-таки подзабыл.

Глава 4. Аферист

Второкурсник, выживший из комнаты неуживчивого Мигеля, стал местной легендой на следующие два года. Такой неожиданной известностью Вадик не воспользовался и благосклонно согласился на подселение к нему с нового учебного года двух первокурсников.

Надо сказать, что на третьем курсе уже вовсю гремели свадьбы. Народ устраивал свою личную жизнь, и деканат выделял семейные комнаты, что было расточительством жилого фонда по тем временам. Из-за этого к Егорову сверх всяких нормативов попытались подселить еще одного собрата по стачиванию зубов о гранит науки. Это было уже слишком. Тогда в порыве праведного гнева он объяснил коменданту общежития, куда пойдут все его мелкие хозяйственные просьбы, типа перетаскивания мебели, штукатурки линяющих в подвале стен и подмены внезапно заболевших запоем вахтеров, не входящие в круг обязанностей дворника, и вопрос со сверхнормативным подселением был решен: кого-то уплотнили до четырех, а может, и до пяти человек.

Саша к этому времени не освободила место в сердце Егорова, а просто была забетонирована наглухо в его самом дальнем уголке. И поскольку одной из главных характеристик сердца является его безразмерность и, как следствие, возможность бетонировать любое количество реальных или мнимых проблем, Вадик влюбился вновь.

Девушку звали Алена – высокая голубоглазая однокурсница с гривой соломенных волос, закрученных в неимоверные локоны. Она поправляла их, легонько проводя пальцами по шее вверх, от чего Егорова всякий раз бросало в дрожь. Ни одной ужимки кокетства, ни пошлой детали ни в одежде, ни в косметике. Сногсшибательный внешний вид уживался с фантастической правильностью жизни. Круглая отличница и в школе, и в институте, не замеченная ни в одном скандале или сомнительной истории, вызывала ощущение уверенности в совместном семейном счастье. И не только у одного Вадика. Пошлый анекдот, попадая в ее уши, вызывал не улыбку, а искреннее возмущение или непонимание. Однажды вечером они шли вместе по коридору общежития. В какой-то комнате хор дружно-пьяных голосов пытался воспроизвести задорный мотив песенки «Бременских музыкантов» под кое как настроенную гитару:

 
«Ничего на свете лучше не-э-ту,
Чем проснуться утром от минье-эта.
Ничего, ничего, ничего на свете лучше не-э-ту…»
 

– Вадик, а что такое миньет? – совершенно невозмутимо спросила Алена. Вот чего-чего, а начинать взаимоотношения с объяснения таких вещей любимой девушке не стоило точно.

– Понятия не имею, – пробормотал Егоров и густо покраснел.

– Ну, я у девчонок спрошу, – продолжила Алена, оценив перемену Вадика. При следующей их встрече уже покраснела она.

Впервые в жизни Егорова манила не только внешняя красота, но и внутренний мир предмета воздыханий. Не нужно было придумывать замок: он был очевиден не только ему, но и всем. Хотя, как позже выяснилось, пару башенок и защитных рвов Вадик все-таки пририсовал.

Они просто дружили какое-то время: общались в одних компаниях, делились книгами и впечатлениями, иногда гуляли в парке. Егоров не стал наступать второй раз на грабли внезапных объяснений в любви и старался для начала глубже понять внутренний мир новой неприступной крепости. Алена благосклонно принимала игру в дружбу, явно давая понять, что дальше их взаимоотношения не пойдут. За ней ухаживали многие, но все обламывались. Алена ждала принца, а тощий студент явно не имел ни коня, ни королевства.

Второй раз оказаться отвергнутым было мучительно, но уже не фатально. Да, формально объяснений не состоялось, но и так было все понятно. Унижающему «нет» не стоило звучать, даже несмотря на отчаянно бьющуюся об него лбом надежду. Егоров уже знал, какие войска вводить на внезапно оголившемся душевном фронте, и держал удар. Пехота по уши зарывалась в глубокие окопы, готовясь к позиционным боям и ожидая подвоза секретного супероружия, в штабе приютилась надежда со своим «мы еще всем им покажем».

Вадик неожиданно вспомнил и переосмыслил наставления Мигеля о том, что успех любого общения заключается в умении сконцентрировать на себе внимание. Кубинец добивался его путем влажных тропических комплиментов. Но вместе с тем выяснилась одна странная деталь – девушкам необязательно говорить комплименты и пытаться понравиться, как учил Мигель.

Для последователей Че Гевары меркантильные представления пока еще были чужды, и количество бумаги, разукрашенной водными знаками в твоем кармане, не имело решающего значения для любовной атаки. Каждый человек в их системе ценностей воспринимался прямо и без ограничений финансового фильтра ума. Поэтому комплименты Мигеля всегда точно ложились в голову любой кубинки. Чего нельзя было сказать о юных россиянках, в оценках которых все большее место занимало финансовое положение кавалера. Вадик не попадал в их целевую аудиторию. Он по-прежнему оставался самым бедным студентом факультета, даже несмотря на дополнительный заработок. Да, карманных денег у него стало больше, чем у 95 % студентов благодаря трем работам, но за этими средствами больше ничего не имелось – ни состоятельных родителей, ни своей квартиры в городе, ни перспектив жизни в нем.

Совместная жизнь с Егоровым сулила нищенское существование в деревенском захолустье, ибо жить было больше негде и не на что. Советская поговорка – «хочешь быть женой генерала, выходи за лейтенанта» – уже мало кого впечатляла. В случае Егорова замуж приходилось идти вообще за рядового. На такое мало кто отваживался. Поэтому местные красавицы обходили Вадика стороной в надежде на более респектабельный вариант, а все наставления Мигеля пролетали мимо цели.

И тут оказалось, что внимание можно привлечь не только позитивом, но и грамотно расфасованным негативом. Егоров начал хамить жестко и целенаправленно. Не только Алене, а всем девушкам подряд. Болевых точек у слабого пола достаточно: подвергни любое из их достоинств сомнению, и ты наследишь в душе таким дерьмом, что тебя уж точно не забудут. Может, поэтому во все времена негодяи имели успех, хоть и временный. Как сказал впоследствии один знакомый дальнобойщик, женщины любят наглых и богатых, причем первое гораздо важнее второго. И Егоров, как мог, осваивал это правило: «О! Привет! Слушай, у тебя потрясающее платье. А вот это что за узор? Я пока ехал сюда в троллейбусе у двоих такое же видел, но так и не смог рассмотреть рисунок», «А ты умнее, чем о тебе говорят», «Ну, красотой ты мир не спасешь», «Ты слишком много говоришь для своего веса», «Так, ладно, пока. С тобой так приятно прощаться», «А как ты выглядишь без косметики? Я от страха не сдохну?»

Юноша давил на все комплексы грубо, беспринципно и беспощадно. И дело было не только в двух неудавшихся отношениях. Он оказался лузером в гораздо большем масштабе. Это был волчий вой по своей несостоятельности в новых экономических реалиях убитой Родины. Советское равенство и братство молниеносно отступали под нажимом новых ценностей капитализма, и он в этой системе координат находился на самой низшей ступени. Если бы не три его работы, то Егоров вообще не понимал бы, на что ему жить и помогать маме с бабушкой. В СССР его старания были ли бы поняты, хотя, может, и с сомнением оценены социумом. Все-таки работать на трех работах сильно попахивало аферой. Но новое мещанство судило о жизни по конкретным наличным, а не по отношениям с законом. Тогда это называлось практичностью.

Откровенно непрактичных дур на курсе не было, соответственно, весь женский состав старался решить вопрос личной жизни и материального благополучия одним ударом – браком с юношей из более-менее состоятельной семьи. В этих гонках Егорову не то что не было места, у него даже не было денег на входной билет на скачки на ипподроме семейного счастья. Но туда, куда нет возможности подняться на социальном лифте, оказалось можно подняться на психологическом.

– Вадь, а зачем тебе хамить? – спросил его как-то Костик. Они подружились в начале третьего курса, когда все поехали на картошку, а самые хитрые и проворные – в Астрахань на арбузы.

– А что мне еще остается? Девушки заняты вполне прагматичным выбором. А я – этакий забавный зверек для потехи: всерьез никто не воспринимает, зато плюнуть в душу вполне могут. Но живая игрушка решила поменять роли и сама стала поплевывать направо и налево. И знаешь, Пушкин оказался прав: я начал вызывать интерес у девушек.

– При чем тут Пушкин?

– При том, что «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

– Прям вот так вот примитивно?

– Прям вот так, – вздохнул Егоров. – Только почему примитивно? Ты просто не врубаешься в суть процесса. Когда хамишь, они понимают, что на хрен не нужны и нет их власти над тобой. Вся сила женщины в том, чтобы мужчина склонился перед ее красотой. Сам. Сам на карачках приполз. И делай с ним что хочешь. А со мной она теряется, комплекс дурнушки включает, сомнения в своей востребованности гложут. И, как следствие, пытается исправить ситуацию. В голове девушка может и понимает, что я ей на хрен не уперся, но подсознание это тревожит. Теперь не она недостижимая цель, а я. Вот в этом маневре вся сила, Кость.

– Ну, это какая-то подлая сила. Тебе самому-то как? – нахмурился друг.

– Так я по-нормальному пробовал. И каждый раз облом. Думаешь, я в восторге?

– Беда…

С Костиком их сдружила Астрахань. Какие-то хитрые коммерсанты набирали в городе отряд на сбор арбузов. Собрали два Икаруса бомжей и разного рода бездельников, а третий не набирался, хоть ты тресни, поэтому обратились к руководству пединститута за помощью. Это было не совсем законно, но под картофельную страду легко могло прокатить. Если из тысяч студентов в полях местных колхозов недосчитаются несколько десятков человек, никто и не заметит. Вадик с Костиком не раздумывая включились в эту авантюру. Греться под южным солнцем с ломтем арбуза в руке казалось запредельным счастьем по сравнению с ерзаньем на раскисшем под дождями картофельном поле. Основным костяком студенческого отряда являлся спортфак, от остальных факультетов успело вписаться по два-три человека.

Спортсмены, прямо сказать, не отличались особой сообразительностью и не проявили скорости в оценке ситуации, но организаторы поездки настаивали на этом факультете в связи с лучшей приспособленностью его обитателей к тяжелому труду. Остальных набирали уже позже по принципу кто первый, того и тапки. У Вадика с Костиком было небольшое преимущество: их факультет и спортфак находились в одном здании, и они раньше всех прознали о готовящемся вояже. Первым новость узнал Егоров. Одному ехать в незнакомой компании было стремно, и он начал искать попутчика со своего курса. Сразу же по чистой случайности подвернулся Гуров, и они не раздумывая рванули на запись, не оповещая остальных.

Костик поступил в институт, имея ничем не примечательную внешность: чуть ниже Вадика, короткая стрижка, щуплый; пожалуй, выделялся только большой еврейский нос. Первую сессию он сдал на отлично, но потом отпустил волосы, увлекся походами на байдарках и без и так же, как Егоров, забил на систематическую учебу. Внешне он стал походить на Чингачгука; сходство добавляла тесьма с орнаментом, охватывавшая его голову, дабы удержать периодически разлетавшиеся при движении волосы. Дружба, начавшаяся с арбузов, принесла Вадику самого верного и закадычного друга всей его жизни.

Их привезли и поселили в бараках в маленьком селе с облезлыми административными зданиями и крепко сбитыми частными явно зажиточными домами. Утром приезжали раздолбанные колхозные автобусы и развозили всех по бескрайним астраханским полям. Там уже стояли в ожидании погрузки фуры со всех уголков страны. Каждый водитель выбирал бригаду и договаривался о цене. Как оказалось, основной заработок на арбузах был неофициальным. Фуру можно было загрузить по-разному. Это на развалах рынка лежат арбузы более-менее одного размера, а на бахче можно закидать грузовик кавуном (тюрк. «арбуз», – Прим. ред.) размером с детский резиновый мяч, который точно никто не купит. Поэтому толковый водитель договаривался, чтобы грузили нормально, а бестолковый получал полмашины корма для коров. Ценник за фуру гулял от трехсот до четырехсот рублей. В день бригада из десяти человек могла собрать три фуры. Безумные деньги, учитывая, что месячная стипендия составляла жалкий полтинник. И это не считая официальной зарплаты.

Существовала одна сложность – коммерческие фуры приходили далеко не все. Где-то половине водителей было абсолютно безразлично, чем их загрузят. Так получалось, что шустрые студенты сразу разузнали о местных порядках и с первого же дня забрали под себя весь платный грузопоток, оставив бомжам только официальные трудовые расчеты. Для этого с каждой бригады выделили по одному добровольцу и отправили их к перекрестку с трассой, дабы сразу перехватывать и распределять весь коммерческий поток. Бомжи о такой несправедливости узнали только на четвертый день, поинтересовавшись у местных, по какой причине студенты пашут даже после заката солнца под светом фар грузовиков. И это при том, что сбор арбузов – не самое безопасное занятие: на бахчах водились змеи и скорпионы. Резиновые сапоги в тридцатиградусную жару – не самое приятное дело, но они исправно защищали ноги, а вот с руками было сложнее – змея прокусывала резиновую перчатку на раз. Поэтому, прежде чем брать в темноте арбуз, его сначала пинком откатывали ногой на полметра и уже потом хватали руками.

Стахановские темпы молодежи были высоко оценены бомжеватыми земляками. На следующий день студенческий дозор оказался жестоко избит за хлебание в одно рыло общественных ништяков, и ни одна бригада института не получила ни одной платной фуры. Вернувшись с полей, злые КМС-ники, недовольные мастера спорта и примкнувшие к ним возмущенные студенты других бестолковых в плане спорта факультетов, но имеющие навыки хоть какого-либо мордобоя, отметелили два барака бомжей так, что на следующее утро те не вышли на работу. В дополнение ко всему в качестве моральной компенсации, ну и для «лечения» пострадавших товарищей, была отобрана вся алкогольная продукция. Дело в том, что ханыги платой за погрузку брали исключительно алкоголь, который тогда отпускался по талонам. Для водителей было выгоднее расплачиваться натуральным продуктом, чем деньгами, а бомжи, заработав наличные, ничего не могли купить из необходимой алкогольной заправки, не имея этих самых талонов. Поэтому противник бился отчаянно, представляя грядущие потери. В паре комнат даже попытались забаррикадироваться, но Вася – мастер спорта по тяжелой атлетике – вынес и дверь, и баррикаду одним умелым рывком.

На следующее утро явились парламентеры – трое наименее пострадавших в вечерних баталиях.

– За добавкой пришли? – под усмешки их проводили к студенческим бригадирам.

– Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему. Вот общество скинулось, у местных самогона купили, чтоб разговор смазать.

Вместе выпили мировую. Несмотря на стенания бомжей о тяжелом детстве и апелляций к божьей справедливости, постановили отдавать им с трассы каждую третью платную фуру и вернуть весь алкоголь за исключением ящика дагестанского коньяка в качестве штрафа за беспредел на дороге и за неспособность решать вопросы мирным путем. Вадик и Костя активно участвовали во всех боевых событиях и последующих переговорах, чем заслужили законную долю авторитета своих коллег со спортфака, сдружившись той юношеской бескорыстной дружбой, что не покидает и в зрелом возрасте. Да и что может быть надежнее, чем узнавание друг друга в конфликтной ситуации?