Михаил Иванович Шипицын
Знакомство с Раем Джона Мильтона
Особенности построения
Каждая книга поэмы вносит свой вклад в грандиозный замысел Мильтона, но вместе с тем, каждая книга имеет также и свои особенности. Книга Первая начинается с обращения, похожие обращения имеют Книги Третья, Седьмая и Девятая. Во всех четырёх случаях поэт обращается за божественным вдохновением или помощью с тем, чтобы начать или продолжить своё эпическое повествование. Такое обращение делает также возможным для рассказчика представить себя читателю, объявить о надеждах относительно происходящего, или напомнить предыдущее развитие сюжета. Так, в обращении Книги Первой, когда рассказчик молит о вдохновении, это может сравниться с переживанием Моисея в его отношении к Господу. Топографические маркёры, включённые в обращение, – такие как горы Хореб и Синай – намекают на сцену, где Бог в своём откровении изъявил своё пребывание Моисею и вручил ему скрижали с заповедями, или река Силос, где Христос исцелил слепого. Рассказчик косвенно переплетает еврейско-христианские ландшафты с местами, где обитают классические музы. Со своим внутренним взором, осенённым таким образом, рассказчик, а с ним и поэт, надеются описать события библейской истории. Вместе с тем, поэт приглашает к сравнению своего повествования с произведениями поэтов классической античности; однако, по самоуверенному мнению Мильтона, его эпическая поэма, повествующая о высшей правде и толковании библейской истории, затмит эти произведения.
Книга Первая
Синопсис
Первые две книги повествуют о результатах небесной войны, когда Сатана и его падшие легионы ангелов были низвергнуты в ад, место, где они заключены и вынуждены страдать посреди озера, полного расплавленного огня, наподобие вулканической лавы. В заключении Книги Первой Сатана разжигает дух падших ангелов, чтобы они вновь собрались под его начальством для продолжения войны против Бога, – силой или хитростью.
Комментарий
После призыва Сатаны рассказчик включает в своё повествование об аде описания вулканического гнева горы Этны, где великаны Титан, Тайфун и Бриарей заключены после того, как Джов метнул свои молнии в них, сравнивая Сатану с этими великанами.
[…] Приподнял он
Над бездной голову; его глаза
Метали искры; плыло позади
Чудовищное тело, по длине
Титанам равное иль Земнородным –
Врагам Юпитера! Как Бриарей,
Сын Посейдона, или как Тифон,
В пещере обитавший, возле Тарса,
Как великан морей – Левиафан,
Когда вблизи Норвежских берегов
Он спит, а запоздавший рулевой,
Приняв его за остров, меж чешуй
Кидает якорь, защитив ладью
От ветра, и стоит, пока заря
Не усмехнётся морю поутру,-
Так Архивраг разлёгся на волнах,
Прикованный к пучине.
(здесь и далее цитаты к русскому тексту «Потерянного Рая» даны в переводе Арк. Штейнберга)
(Книга Первая: 192–210)
Thus Satan, talking his nearest mate,
With head uplift above the wave, and eyes
That sparkling blazed, his other parts besides
Prone the flood, extended long and large,
Lay floating many rood, bulk huge
As whom the fables name of monstrous size,
Titanian, or Earth-born, that warred on Jove;
Briareus, or Typhon, whom the den
By ancient Tarsus held; or that sea-beast
Leviathan, which God of all His works
Created hugest that swim the ocean stream:
Him, haply, slumbering on the Norway foam,
The pilot of some small night-foundered skiff,
Deeming some island, oft, as seamen tell,
With fixed anchor in his scaly ring,
Moors by his side under the lea, while night
Incests the sea, and wiched morn delays:-
So stretched out huge in length the Arch-fiend lay
Chaned on the burning lake […]
(Здесь и далее оригинальный текст и нумерация строк «Потерянного Рая» цитируется по изданию 1881 года)
Вместе с другими аналогиями, добавленными к описанию ада, или Хедоса, почерпнутыми из классических источников, Мильтон добавляет также описание ада, взятое из «Божественной Комедии» Данте. Примером этому служит описание рассказчиком адского пламени, которое приносит мучения не принося света. Слова «Надежда никогда не приходит к тем, кто оказался здесь», описывающие судьбу падших ангелов, являются вариацией надписи над воротами ада у Данте: «Оставь всякую надежду, вошедший сюда». Когда Сатана возвращает к жизни падших ангелов, в своей позе с распростёртыми над пламенным озером крыльями он напоминает голубя, парящего над бездной в момент созидания, или Сына (Книга Восьмая), стоящего над Хаосом чтобы произнести слова, которые воплотятся в созидании. Сатана похож также на Моисея, хотя и в форме пародии, который вывел свой народ от угроз и опасностей. Речи Сатаны пробуждают надежду в ангелах, которые поддались уже однажды искушению, но вместе с тем рассказчик предупреждает читателя о двойственности Сатаны. В своём внутреннем сознании этот архи-враг находится в отчаянии:
[…] Скорбь
Мрачила побледневшее лицо,
Исхлёстанное молниями; взор,
Сверкающий из-под густых бровей,
Отвагу безграничную таил,
Несломленную гордость, волю ждать
Отмщенья вожделенного. Глаза
Его свирепы, но мелькнули в них
И жалость и сознание вины
При виде соучастников преступных,
Верней – последователей, навек
Погибших; тех, которых прежде он
Знавал блаженными.
(Книга Первая: 600–608)
[…] But his face
Deep scars of thunder had intrenched, and care
Sat on his faded cheek, but under brows
Of dauntless courage, and considerate pride
Waiting revenge. Cruel his eye, but cast
Signs of remorse and passion, to behold
The fellows of his crime, the followers rather —
Far other once beheld in bliss – condemned
For ever now to have their lot in pain, […]
Внутренняя борьба проявляется в обращении Сатаны к своим соратникам, которое он вынужден начать три раза из-за чувств, переполняющих его:
[…] Начав
Трикраты, он трикраты, вопреки
Гордыне гневной, слезы проливал,
Не в силах молвить. Ангелы одни
Так слезы льют.
(Книга Первая: 619–620)
Thrice he assayed, and thrice, in spite of scorn,
Tears, such as angels weep, burst forth: […]
К концу Книги Первой падшие ангелы собираются во дворце под названием Пандемониум, чтобы обсудить план действий: вести ли войну против Бога силой или хитростью. С развитием этих дебатов Сатана представляется читателю не только как властитель подземного мира, но и как его мнимый бог.
Книга Вторая
Синопсис
Большая часть Книги Второй описывает собрание падших ангелов в аду. Вместо того, чтобы продолжать войну против Бога и преданных ему ангелов, было решено исследовать Землю, место, где обитают люди, недавно созданные Богом, и чья природа, которая слабее ангельской, делает их чувствительными и даёт возможность сокрушить или поработить их. Сатана, добровольно вызвавшийся исследовать Землю и её обитателей, проходит через ворота ада, которые охраняются двумя фигурами, Грехом и Смертью. Сатана путешествует через Хаос, останавливается на выпуклой внешней стороне вселенной и оттуда бросается вниз чтобы достичь Земли.
Комментарий
Книга Вторая начинается с описания Сатаны, сидящем на троне над остальными ангелами. Молох – первый, кто открывает обсуждение ведения войны против Бога. Молох – воинственный ангел и призывает свои войска взвиться к небесам и использовать чёрный огонь, гром и молнии в качестве оружия. Несмотря на свой собственный призыв к действию, он, однако, признаёт, что его силы не смогут одолеть Бога. Разрушение небес и угроза спокойствию хоть и не будут военным триумфом, но послужат всё-таки возмездием, заключает Молох:
«[…]Прежний опыт подтвердил,
Что Небо мы способны сотрясти,
Вторгаясь непрерывно, и Престол,
Хотя и неприступный, и самой
Судьбою предназначенный Царю
Небесному, тревожить. Пусть победа
Немыслима, зато возможна месть!»
(Книга Вторая: 101–105)
[…]and proof feel
Our power sufficient disturb his heaven,
And with perpetual inroads alarm,
Though inaccessible, his fatal throne,
Which, not victory, yet revenge.
Белиаль, другой оратор, не принимает аргументы Молоха. Непризнание судьбы проигравшего является скорее проявлением трусости, а не храбрости, – аргументирует Белиаль. Более того, рассуждает он, бегство в пламенное озеро вовсе не такое уж и непереносимое, если сравнить с их положением сразу после низвержения падших ангелов с небес, – это может служить подтверждением того, что Бог может смягчить свой гнев со временем. В этих условиях падшие ангелы имеют реальную возможность приспособиться к подземной жизни:
«[…] Ни хитростью, ни силой – с Ним ничем
Не совладать. Кто может обмануть
Всевидящее Око? И сейчас
Он, с высоты, провидит нас насквозь,
Над жалкими стремленьями смеясь,
Настолько всемогущий, чтоб разбить
Противников, настолько же премудрый,
Чтоб замыслы развеять хитрецов.
[…]
Прискорбна участь наша, но ещё
Не самая печальная; почесть
Её счастливой можно, и она
Не станет горше, если на себя
Мы сами злейших бед не навлечём! […]»
(Книга Вторая: 188–193[…]196–203)
[…] for what can force or quile
With him, or who deceive his mind, whose eye
Views all things at one view? He from heaven’s height
All these our motions vain sees, and derides;
Not more almighty to resist our might,
Than wise to frustrate all our plots and wiles.
[…]
Better these than worse,
By my advice; since fate inevitable
Subdues us, and omnipotent decree,
The Victor will. To suffer, as to do
Our strenth is equal, nor the law unjust
That so ordains: this was at first resolved,
If we were wise, against so great a Foe
Contending, and so doubtful what might fall.[…]
Уводя внимание собравшихся в сторону от предстоящего решения продолжать войну против Бога, и призывая падших ангелов приспособиться к обстоятельствам, их окружающим, Белиаль устанавливает отправную позицию для третьего оратора, Моммона, который защищает создание царства ада:
«Зачем позолоченной кабалы
Нам добиваться – даже в Небесах?
В себе поищем блага. Станем жить
По-своему и для самих себя,
Привольно, независимо, – пускай
В глубинах Преисподней.»
(Книга Вторая 221–225)
Besides what hope the never-ending flight
Of future days may bring, what chance, what change
Worth waiting: since our present lot appears
For happy, though but ill; for ill, not worst;
If we procure not to ourselves more woe.
Чтобы перевести обсуждение обратно на основную тему, ведение войны, Бельзебуб, лейтенант Сатаны, вмешивается в дискуссию. Он насмехается над падшими ангелами, в особенности над Белиалем и Моммоном и называет их «принцами ада», чтобы подчеркнуть, на что направлены их энергия и внимание. В то же время он осознаёт, что если Молох, воинственный ангел, сомневается в военной победе, то никто не решится вести открытую войну против Бога. Следовательно, поднимает он предложение, высказанное ранее Сатаной, – Земля с её только что созданными обитателями должна быть исследована и побеждена силой или через искушение хитростью:
«[…] Путь на Небеса
Нам преграждён; Властитель там царит,
Уверенный в могуществе своём
Незыблемом. Быть может, новый мир
Находится на крайнем рубеже
Владений царских и его охрана
Поручена насельникам самим.
Здесь, может быть, удастся учинить
Нам кое-что: огнём пекельным сжечь
Мир новозданный или завладеть
Им нераздельно, жителей изгнав
Бессильных, как с Небес изгнали нас.
А если не изгоним, – привлечём
На нашу сторону; тогда их Бог
Врагом их станет; гневною рукой,
В раскаянье, свои же истребит Созданья. […]»
(Книга Вторая 358–370)
[…]Though heaven be shut,
And heaven's high Arbitrator sit secure
In his own strengt, this place may lie exposed,
The utmost border of his kingdom, left
To their defence who hold it. Here perhaps
Some advantagious act may be achieved
By sudden onst, either with hell-fire
To waste his whole creation, or possess
All as our own, and drive, as we were driven,
The puny habitants. Or, if not drive,
Seduce them to our party, that their God
May prove their foe, and with repenting hand
Abolish his own works. […]
После описания опасностей, связанных с путешествием к этому недавно созданному миру, падшие ангелы в нерешительности стихают, и среди этого проявления страха перед неизвестностью Сатана выражает своё согласие на выполнение этой опасной миссии. Это решение, выглядящее добровольным, было однако результатом манипуляции со стороны Сатаны. Принимая во внимание, что враждебное отношение к Богу было решающим для создания впечатления, что падшие ангелы выступают как надеющиеся противники, а не как побеждённые враги, Сатана пробуждает в них возможность одержать победу на Земле, между небесами и адом. Выступая как добровольный разведчик, исследующий землю, он настаивает на том, чтобы его путешествие было без соратников. Запрещая другим, которые могли бы вдохновиться его решимостью, следовать за ним, он оставляет за собой все почести грядущей победы:
«[…] Хоть вы низвергнуты, займитесь домом,
Ведь здесь – ваш дом на время.
[…] А я пущусь в полет, за берега
Бесформенного мрака, чтобы всех
Освободить. Попытку предприму
Один; опасный этот шаг никто
Со мною не разделит!»
(Книга Вторая 456–460 […] 461–466)
[…]Go, therefore, mighty powers,
Terror of heaven, though fallen! intend at home —
While here shall be our home, – what best may ease
The present misery, and render Hell
More tolerable; […]
[…] Intermit no watch
Against a wakeful Foe, while I abroad,
Through all the casts of dark destruction seek
Deliverance for us all. This enterprise
None shall partake with me. […]
У ворот ада Сатана встречает Смерть, которая напоминает приведение и которая преграждает ему путь. Рядом со Смертью стоит Грех – прекрасная женщина от пояса кверху, но ниже пояса – змея со смертельным жалом. Её изменённое тело служит предвестником телесных превращений самого Сатаны. Как аллегорическая фигура, Грех собирает в себе Сирсею Гомера и Ошибку Спенсера. Сирсея, или Киркея, является колдуньей, дочерью Хелиоса и Океаниды Персы. Она отравила своего мужа и бежала на остров Аиаиа. Одиссей остановился на этом острове по дороге домой из Трои и она родила ему трёх сыновей, Телегоноса, Аргиуса и Латинусаю. Спенсер описывает в своей поэме ”Королева фей” Ошибку как персонаж, сообразно традициям ренессанса представляющий змею, как отражение грехопадения, с лицом и верхней частью тела представляющих девственницу.
До пояса – прекрасная жена,
От пояса же книзу – как змея,
Чьё жало точит смертоносный яд;
Извивы омерзительных колец,
Громадных, грузных, – в скользкой чешуе.
Вкруг чресел скачет свора адских псов;
Их пасти Церберские широко
Разинуты; невыносимый лай Терзает слух.
(Книга Вторая 650–656)
The one seemed woman to the waist, and fair;
But ended foul in many a scaly fold
Voluminous and vast, a serpent armed
Withmortal sting. About her middle round
A cry of hell-hounds never-ceasing barked,
With wide Cerberian mouths, full loud, and rung
A hideous peal. […]
В своём обличии и в своём отношении к Сатане, Грех и Смерть изображают библейскую историю, использующую образ рождения монстра, таким образом Грех и Смерть рождаются от вожделений и гордыни (Иаков 1:15). Упоминание о том, что Грех вышел из головы Сатаны, есть намёк на рождение Афины из головы Зевса. Появившийся Грех совокупляется в кровосмесительном акте с Сатаной, что и порождает Смерть. Таким образом Мильтон создаёт инфернальную троицу, где Смерть – порождение Сатаны и Греха – в свою очередь совокупляется со своей матерью, Грехом:
«Когда в кругу сообщников твоих,-
Мятежных Серафимов, – взор померк
Внезапно твой, мучительная боль
Тебя пронзила, ты лишился чувств,
И пламенем объятое чело,
Свет излучая, слева широко
Разверзлось, и подобная отцу
Обличьем и сияньем, из главы
Твоей, блистая дивной красотой
Небесною, во всем вооруженье,
Возникла я богиней. Изумясь,
В испуге отвернулась от меня
Спервоначалу Ангельская рать
И нарекла мне имя: Грех, сочтя
Зловещим знаменьем; потом привыкли:
Я им пришлась по нраву и смогла
Прельстить враждебнейших; ты чаще всех
Заглядывался на меня, признав
Своим подобьём верным, и, горя
Желаньем страстным, втайне разделил
Со мною наслаждения любви.
Я зачала и ощутила плод
Растущий в чреве.
[…]В моей утробе оплодотворённой,
Разросшейся, почувствовала я
Мучительные корчи, боль потуг
Родильных; мерзкий плод, потомок твой,
Стремительно из чрева проложил
Кровавый путь наружу, сквозь нутро,
Меня палящей пыткой исказив
И ужасом – от пояса до пят.
А он, моё отродье, лютый враг,
Едва покинув лоно, вмиг занёс
Убийственный, неотвратимый дрот.
Я прочь бежала, восклицая: Смерть!
[…]Я мчалась; он – вослед (сдаётся мне:
Сильнее любострастьем распалён,
Чем яростью); испуганную мать
Настиг, в объятья мощно заключив,
Познал насильно. Эти псы – плоды
Преступного соития.»
(Книга Вторая 750–767 […] 778–787 […] 790–796)
[…] when at the assembly, and in sight
Of all the seraphim with thee combined
In bold conspiracy against Heaven's King,
All on a sudden miserable pain
Surprised thee; dim thine eyes, and dizzy swum
In darkness, while thy head flames thick and fast
Threw forth; till, of the left side opening wide,
Likest to thee in shape and countenance bright,
Then shining heavenly fair, a goddess armed,
Out of the head I sprung. Amazement seized
All the host of heaven; back they recoiled afraid
At first, and called me Sin, and for a sign
Portentous held me; but, familiar grown,
I pleased, and with attractive graces won
The most averse, thee chiefly, who full oft
Thyself in me thy perfect image viewing,
Became enamoured, and such joy thou took'st
With me in secret, that my womb conceived
A growing burden. […]
[…] but long I sat not, till my womb,
Pregnant by thee, and now excessive grown,
Prodigious motion felt, and rueful throes.
At last this odious offspring whom thou seest,
Thine own begotten, breaking violent way,
Tore through my entrail, that, with fear and pain
Distorted, all my nether shape thus grew
Transformed. But he my inbred enemy
Forth issued, brandishing his fatal dart,
Made to destroy. I fled, and cried out Death! […]
I fled; but he pursued – though more, it seems,
Inflamed with lust than rage – and, swifter far,
Me overtook, his mother, all dismayed,
And in embraces forcible and foul
Ingendering with me, of that rape begot
These yelling monsters, that with ceaseless cry
Surround me, as thou sawest;[…]
Оставшаяся часть книги описывает полёт Сатаны над Хаосом и служит своего рода анти-климаксом.
Обращение к музе в Книге Второй, как и в Книге Первой, является зовом поэта к свету или ясновидению, которые помогут ему поведать о событиях, свершившихся на небесах. После описания путешествия через Хаос к выпуклой бездне вселенной слепой поэт сравнивает себя с соловьём, поющим в ночи. Он упоминает много топографических элементов – горы и реки, связанные с классическом или еврейско-христианском образом вдохновения, с чем читатель уже знаком из Книги Первой. Основываясь на предыдущем обращении, где Мильтон устанавливает сравнительные отношения с классическими эпическими писателями, он также признаёт в этом обращении своё стремление к славе, которая могла бы сравниться со славой слепого Гомера или Тамируса, слепого тракийского песенника. Как же и слепые пророки классической античности, Тиресий и Финей, поддерживают рассказчика в том, что его физический недуг уравновешивается даром внутреннего ясновидения.
