Михаил Федоров
Убийство в Оптиной пустыни

«Свято-Введенская обитель / Оптина пустынь достоблаженная / присно уповающая на милость Богоматери /; и на берегах реки текущей в живот вечный /, взрастила чудное древо старчества / и уподобилася еси граду сошедшему с небес / идеже Бог обитает с человеки, / отымая от очей их всякую слезу…»

Из дневника иеромонаха Василия (Рослякова). 3 января 1988 г.^[1]

«Радуйся, земле, Оптинская, / Заиорданье российское! / Ангелом место возлюбленное, / человеком страна святая. / Дивны красоты твоя / велия слава твоя / бездны обетованные твои. / Красуйся, благословенная, и ликуй, яко Господь Бог с тобою…»

Из дневника иеромонаха Василия (Рослякова). 10 августа 1989 г.^[2]

«Старец (Амвросий Оптинский) рассказывал: “Сидел бес в образе человека и болтал ногами. Видевший это духовными очами спросил его: что же ты ничего не делаешь? – Бес отвечал: Да мне ничего не остается делать, как только ногами болтать, – люди все делают лучше меня”».

Схиархимандрит о. Агапит (Беловидов). Жизнеописание в Бозе почившего оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. Часть первая. Москва, 1900. С. 103.

© Фёдоров М.И., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

Вступление

Владимир Фирсов

Много воды утекло с тех пор, когда 18 апреля 1993 года в Оптиной пустыни погибли трое насельников монастыря – иноки Трофим и Ферапонт и иеромонах Василий. Многими слухами и домыслами обросли те страшные, потрясшие всю Россию и весь православный мир события.

Автор этих строк оказался в Оптиной в первых числах мая 1993 года по настоятельной просьбе главного редактора журнала «Россияне» Владимира Фирсова^[3].

Тогда вся Москва бурлила и обсуждала разгон демонстрации на Ленинском проспекте, а трагедия в монастыре замалчивалась. Владимир Фирсов сказал мне: «Езжай в Оптину… Вот где беда…» и дал рекомендательное письмо от журнала. Я поехал в Козельск. Добрался до монастыря. Меня приняла братия. Игумен Мелхиседек поселил в лазаретной башне за своей кельей. Я жил там, вдыхал жизнь обители и потихоньку собирал материал о трагедии.

Много раз после службы беседовал с батюшкой Илией, который уходил в келью последним, приняв всех жаждавших с ним пообщаться. Говорил с иноком Рафаилом (Романовым), которого приняли в братию с пасекой, он позже стал келейником отца Илии. Общался с отцом Ипатием, соседом отца Василия. Их кельи в деревянном домике находились напротив. Со многими насельниками и послушниками.

Даже встречался с епископом Евлогием^[4], которого незадолго до убийства перевели на епископскую кафедру во Владимир, и он посчитал своим долгом в тяжелую минуту приехать в родное гнездо.

Тогда в песке на дорожке к воротам в скит я нашел ключи со следами запекшейся крови. Видимо, это были ключи отца Василия, которые он обронил при нападении на него. Потом в Москве отдал их учительнице Василия, чтобы передала реликвию матери убиенного монаха.

Первый наместник Оптиной пустыни архимандрит Евлогий

Я продолжал ездить в монастырь, стал там почти своим. Когда состоялся суд, ездил в Калугу, где разговаривал с судьей, который отправил Аверина на принудительное лечение. Встречался с доктором медицинских наук Кондратьевым, который посчитал Аверина невменяемым. Многое тогда узнавал.

После этого шли годы. Прошло тридцать лет, а тема Оптиной не остывала.

События Пасхи 1993 года описывались по-разному. Я с чем-то соглашался, с чем-то согласиться не мог. И вот когда чашу всевозможных придумок переполнило, я съездил в Калугу, просмотрел уголовное дело, поднял свои записки, освежил все в памяти и сел за документальное и вместе с тем художественное повествование. Мною владело желание на основании многочисленных увиденных документов внести больше ясности, удалить шелуху, отсечь накипь со значимого для всех православных людей события. Однако, несмотря на документальность, содержание книги является отражением моего видения тех событий.

Многие фамилии в ней изменены. Прошу извинить, если кого-то задену этой работой, поскольку писал со всем жаром сердца.

Часть первая
18 апреля 1993 года

1. В Оптиной пустыни на Пасху

Много радостей и испытаний выпало Оптиной пустыни. Ее старцы привлекали самых совестливых, самых благочестивых людей, которые ехали сюда со всех уголков России со своей болью, а кто и с сомнениями в вере, искали духовного утешения. Ее не обошли пути-дороги Федора Достоевского и Льва Толстого, Николая Гоголя и Ивана Тургенева, Петра Чайковского и Федора Тютчева. Сюда шел весь честной народ со своими печалями.

Старая Оптина пустынь

С приходом советской власти Оптиной удалось просуществовать всего несколько лет под видом сельскохозяйственной артели^[5], но все же ее закрыли, устроив на этом месте сначала дом отдыха, потом концентрационный лагерь для польских офицеров, затем госпиталь, профессионально-техническое училище, позднее разместили воинскую часть.

Разрушенный Введенский собор

Оптина пустынь. Конец 1980-х

В Предтеченском скиту обосновались пионеры.

До революции Оптину пустынь украшали семь храмов, которые при Советах разрушили. Кирпичи пошли на дома. Мраморными плитами с монастырского погоста облицовывали здания. От Казанского храма остались только остовы стен. Во Введенском соборе школяры соскребали со стен росписи. В нем разместили мастерскую, и тракторы гусеницами разворотили пол. А вокруг в кострах жгли иконы. Прежнюю благопристойную красоту сменило запустение с крапивой в человеческий рост.

Местные жители удивились, когда в 1988 году здесь снова появились бородачи в длинных монашеских одеяниях. Власти вернули церкви не только монастырь, но и Шамордино, и насельники восстанавливали обе обители.

Оптина пустынь до революции

Оптина оживает

Накануне освящения Введенского храма. 1989 год

Уже летом 1988 года братия Оптиной состояла из отца-наместника, двух иеромонахов, двух иеродьяконов и четырех послушников. Она быстро росла.

Монастырь поднимался из руин, как город после бомбежки, вопреки богоборцам и соседям, которые с завистью смотрели на возрождение обители. И мстили: портили отреставрированные стены, воровали инвентарь, пакостили как могли.

А в Оптину отовсюду съезжались желающие потрудиться на благо веры молодые и пожилые, мужчины и женщины, «закоренелые» богомольцы и люди, начавшие искать путь к Богу.

Братия Оптиной пустыни. 1990 год

В Оптиной на хоздворе

Сюда везли стройматериалы, кирпичи, блоки. Здесь денно и нощно стучали топоры.

За несколько лет обитель возродилась: забелели былым нежным цветом храмы. Открылся Предтеченский скит. Зазвучали колокола. С молитвами братии и паломников возобновились службы по строгим монастырским правилам.

В 1993 году в Оптиной продолжала кипеть работа: лесами облепили последние, возрождаемые из небытия, храмы. Бурьяны с крапивой вытеснялись за стены монастыря. На хозяйственном дворе гудели тракторы.

А испытания продолжались. И одно из них выпало на Пасху.

17 апреля 1993 года в монастыре возникло столпотворение. Съехались паломники, пришли жители из Козельска и из соседних поселков и деревень. Все спешили во Введенский храм. Кто выстоять службу от начала до конца, кто исповедаться и причаститься, кто помянуть ближних, а кто и просто посмотреть. Народ прозревал после десятилетий богоборчества. Среди мирских попадались и подвыпившие в праздник личности, но на них никто не обращал внимания. Даже от следивших за порядком милиционеров отдавало запашком.

Рядом с собором на дощатом помосте высилась звонница с подвешенными по центру колоколами. За ней у обросшего лесами остова Казанского храма друг к другу липли штабели с кирпичом.

Служба началась с пасхальной Полунощницы. На клиросах пели певчие. Радость переполняла. Все пространство в храме залило светом ламп и свечей. Народ и братия христосовались, лобызались.

Возгласы: «Христос Воскресе!» – «Воистину воскресе!», казалось, сорвут купола.

Среди братии можно было заметить крепеньких иноков Трофима и Ферапонта и выделявшегося своей крупной фигурой иеромонаха Василия.

Инок Трофим

Инок Ферапонт

Иеромонах Василий

Инок Трофим носил записки в алтарь. Пробираясь сквозь толпу людей, столкнулся с мальчонкой, который не находил себе места: «Че вертишься, а ну, чтоб тебя здесь не видел», – а потом искал его и извинялся: «Прости… я обидел тебя».

Инок Ферапонт молился у поминального столика. Зажигал и ставил на канун передаваемые со всех концов свечи. С одной свечкой застыл в молитве и стоял, пока огонек не обжег пальцы. Остаток свечи воткнул в отверстие на столике.

Иеромонах Василий исповедовал с утра. К нему тянулась длинная очередь. В волнении подошла паломница из Москвы. Оказывается, приехавший в Оптину друг ее молодости, которому она отказала и вышла замуж за другого, теперь просил ее руки. Тогда он сгоряча женился на первой встречной и со временем расстался с неверующей женой. Москвичка со слезами на глазах подошла к Василию. Отец Василий выслушал и сказал: «Да, это серьезное искушение. Но если достойно его понести, все будет хорошо». Она достойно пронесла. Вскоре после Пасхи друг вернулся к семье, жена стала ходить в церковь, они обвенчались…

Иеромонах Василий несет икону

Отец Василий исповедал регента, которая не справлялась с послушаниями, столько их свалилось на нее! И отошла от отца Василия с просветленным лицом…

Исповедал иеродьякона, который не смог приготовиться к причастию, а отец Василий ответил шуткой: «А ты будь готов, как Гагарин и Титов», и все получилось всерьез.

Иконописица говорила, как ее оклеветали близкие, и она их не может простить, а батюшка сказал ей: «Не могу допустить до причастия, если не простите…» Простила…

Отец Василий принимал боли исповедников на себя.

Бледный, он чуть не валился с ног, когда его взбодрил иеромонах Филарет, окропив с ног до головы святой водичкой, и отче со стекающими с лица каплями продолжил исповедовать.

Переполненный храм гудел искавшими очищения, исцеления, спасения…

На подъеме прошел Крестный ход в скит. Во время Крестного хода иеромонах Василий выделялся красным облачением. Он нес икону.

Шли монахи. А иноки Трофим и Ферапонт с дьяконом и послушником во всю мощь звонили на звоннице в колокола.

Поток людей обогнул храмы, вышел из монастыря и по лесной дорожке повернул в скит.

Началась пасхальная заутреня и переросла в литургию. В перерывах службы иноки Трофим и Ферапонт опять звонили, и им снова помогал дьякон с послушником.

Пасхальный звон не утихал. Всех распирало ощущение Праздника.

Пели:

 
– Пасха священная нам днесь показася;
Пасха нова святая: Пасха таинственная…
 

Звучало:

 
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе!
 

Христосовались.

В шестом часу служба закончилась, монастырь стремительно пустел. Пасхальный звон продолжился. Первые два звона исполнили иноки Трофим и Ферапонт с дьконом и послушником, а последний звучал больше десяти минут без инока Трофима. Он ушел в трапезную к братии разговляться.

Инок Трофим на звоннице

Мирские растекались по монастырю: кто спешил в гостиницу, кто в скит на другую литургию, кто-то досыпать в келью, а кто-то – на автобус домой.

И не прекращалось пение:

 
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!
 

Уехала и милиция.

Отец Василий пришел в трапезную, посидел с братиями за столом, к еде не прикоснулся, лишь попросил кипяточку, которого не оказалось. Он еще собирался в скит исповедовать на литургии. На службу иеромонах всегда шел натощак. Обнялся с иеродьяконом Рафаилом и поспешил переодеваться в келью.

Иеродьякон Рафаил

Инок Трофим из трапезной сходил в братский корпус, разговелся пасхальным яичком и вышел на звонницу. Здесь его ждал звонить в колокола инок Ферапонт. И снова полился по округе благовест. Иноки возвещали радостную весть о Христе Воскресшем…

Пасхальный пир продолжался.

Кто-то выходил из монастырских ворот, кто-то задерживался у звонницы послушать ликующий звон.

Не прошло и четверти часа, как колокольный звон сбился.

И оборвался.

В монастыре все закипело.

Выскочили монахи.

Забегали трудники.

Всполошилась охрана.

Въезд в монастырь

Скит

Одна послушница, вскидывая руки к небу, несвязно пыталась рассказать о происшедшем: как иноки Трофим и Ферапонт звонили, как звон стал утихать, как инок Трофим продолжал ударять в колокол, прочитал молитву: «Боже наш, помилуй нас…», выкрикнул «Помогите!» и осел.

Дорожка к скитским воротам

Рядом с ним на полу звонницы лежал инок Ферапонт.

Кто-то закричал: «Скорее в скит! Там батюшек убивают!»

Кто-то: «Туда отец Василий побежал».

Кто-то видел монаха, который стоял на пути к скитским воротам, оцепенев.

Одна паломница заметила мужчину, который около цементного склада снимал солдатскую шинель.

Отец Илий

Другая шла в скит на литургию и услышала удар, кто-то спрыгнул с высоты, и потом видела, как от монастырской стены убегает в лес человек.

Нашли третьего монаха. Он лежал на песочной дорожке к скитским воротам. Им оказался иеромонах Василий.

Кто-то склонился над монахами, пытаясь привести их в чувства.

Кто-то кинулся за медицинской аптечкой.

Кто-то принес шинель и повесил на кол на заборе.

Кто-то нашел вельветовую кепку и нацепил на штакетник.

Кто-то увидел у сарая тесак и приказал: «Никому не трогать…»

Вот инока Трофима унесли куда-то…

Отца Василия – в храм…

Братия и паломники окружили духовника монастыря Илию.

– Не может быть и речи о том, что это случайное убийство – это дело рук слуг диавола, – причитал духовник.

Вокруг плакали. А кто-то, пользуясь суматохой, от греха подальше, спешил покинуть монастырь.

2. Жуткий осмотр монастыря

Через три часа монастырскую тишину нарушили лай собак и топот ног. Монахи выглядывали из братского корпуса и тут же исчезали. Послушники прятались по комнатам, одни молча стояли около звонницы, другие – на песочной дорожке в скит. То и дело порывистой походкой пересекал обитель игумен Мелхиседек.

Вокруг слонялись милиционеры с автоматами. Остервенело носился оперок, высматривая что-то повсюду. За штабелями кирпичей у Казанского храма чуть съехал в канаву милицейский УАЗ. Ворота монастыря перегородила заляпанная грязью «Волга».

Около звонницы о чем-то говорили двое. Одна, блондинка с высоко зачесанными волосами, в белой рубашке, при галстуке, в плаще поверх кителя, прижимала чемоданчик к ноге. Другой, чуть ниже ростом, брюнет с первой проседью на висках, в свитере и ветровке, стучал портфельчиком себе по бедру. Блондинка вытащила из кармана плаща пачку «Беломорканала», ловко извлекла оттуда папиросу, постучала ею по руке, закурила. Предложила закурить брюнету, но тот достал пачку сигарет из кармана ветровки и закурил сигарету.

К ним, подгоняя автоматом, подвел двух мужичков милиционер:

– Понятые…

Та, что в плаще, бросила папиросу на землю и придавила окурок каблуком сапога, сказала:

– Спасибо, старшина. – И подозвала пальчиком мужчин: – Прокурор-криминалист Грищенко. Калужская областная прокуратура, – представилась и с ухмылкой посмотрела на коллегу: – Мой боевой помощник – следак Мортынов… Важняк…

Коллега засмущался, бросил сигарету, тоже придавил.

Поправил:

– Следователь по особо важным делам…

Грищенко:

– Мы расследуем убийство монахов. А вы будете помогать.

Мортынов:

– Слушаться Железную Ларису надо беспрекословно…

Грищенко расплылась в улыбке.

– Ваши фамилия, имя, отчество…

Один понятой запросто назвался.

– Живете?.. – спросила Грищенко, а услышав ответ, с едкой завистью протянула: – Москвич…

Видимо, сама мечтала о столице, но должностенка не позволяла.

Поставила чемоданчик в ноги, достала из него папочку, из папочки лист, устроила на папке, записала адрес и спросила у второго:

– А вы?

– Из Абхазии…

– Такой дядя – и в Оптину сбег, – захихикала.

В это время в Абхазии шла война^[6]: грузины захватили Сухуми, наступали на Гудауту, а абхазы отбивались.

– Вы хотите сказать, – взъелся абхаз, – что я дезертир?

– Да нет, но там ведь бойня…

– А здесь что?!

– Тоже бойня…

Абхазец глянул на автомат милиционера и будто бы проглотил что-то.

Звонница. 18 апреля 1993 года

Железная Лариса скомандовала:

– В бой, ребята. – Посмотрела на часы на руке: – Итак, сегодня, 18 апреля. 10 часов 21 минута. Начинаем осмотр, – говорила и записывала: – «Время… Местом происшествия является территория монастыря Оптина пустынь города Козельска…» – Прикинула расстояние на глаз, прищурилась на солнце: – «В десяти метрах от центрального храма на юг находится звонница».

– От Введенского собора, – учтиво заметил москвич.

– Какая разница? – бросила Грищенко. – «Звонница представляет собой огороженное штакетником высотой полметра место размером…»

– Святое место, – смутился москвич.

Прокурор-криминалист отставила чемоданчик, прошагала вдоль одной стороны заборчика и потом вдоль другой:

– «…десять на десять метров… деревянный настил… в центре площадки… металлические подпорки с навесом, под которым висят колокола…»

– Была бы колокольня, не случилось… – сетовал москвич.

В монастыре еще не успели восстановить колокольню.

– Москва не сразу строилась… – сказала Грищенко. – Тогда бы мне не пришлось тащиться черт-те куда в такую рань. – И еще выше подняла голову с «башней» волос.

Складки на ее лице говорили о том, как она поизносилась. А кто-то мог подумать, что не выспалась. Или, того пуще, с глубокого похмелья. Ни для кого не являлось секретом, что прокурорские работники заглушали свою непоседливую жизнь крепенькими напитками.

«И не черт-те-куда», – чуть не вылетело у москвича.

Прокурорша огляделась вокруг.

– А где важняк? – спросила.

Увидела, как следователь Мортынов снял с кола на ограде шинель и понес к УАЗу, где присел сержант, в ногах которого вытянулась, положив морду на песок, собака.

– Собачку привезли. Пустят по горячим следам. – Прокурор-криминалист кивнула следователю и продолжила: – «На площадке слева от входа в звонницу стоит деревянная скамья, накрытая байковым одеялом в бело-зеленую клетку». – Подошла вплотную к скамье. – «На полу у скамьи», – записала, потом произнесла: – Жмурик, – и поправилась: – Труп. – И написала: – «…лежит труп мужчины».

– Инок Ферапонт, – прорвался голос абхаза.

– Для меня труп мужчины, – выдала басом прокурорша, так что москвич и абхазец присели.

Инок Ферапонт на звоннице. 18 апреля 1993 года

Продолжила:

– «Труп лежит на спине. Ногами на запад, головой на восток. Руки согнуты, кисти расположены на уровне живота, слегка разведены».

Сухие фразы кололи понятых. Об иноке Ферапонте они подобрали бы более мягкие слова, знали сибиряка с Енисея, который поражал глубиной своей веры и трудолюбием, но стояли, прикусив языки.

– «Рядом с головой трупа, – прокурор-криминалист выделяла голосом слово «труп», – на полу лежит головной убор – клобук. На трупе…»

– На теле, – вырвалось у москвича.

– Я сейчас на-ка-жу… – снова пробасила Грищенко.

В это время опер уталкивал в УАЗ к сидящим на заднем сиденье мужичкам длинноволосого бородача в бушлате, мохнатой шапке и кирзачах.

Тот отмахивался, упирался. Втолкнув бородача, оперок приставил к дверце милиционера:

– Не спускать глаз…

Оптинский лес

А сержант с собачкой проследовал за Мортыновым по дорожке к скитским воротам. Вот Мортынов остановился, поднес к носу пса лацкан шинели.

– Нюхай, Марк… – скомандовал сержант-кинолог и потом наклонил голову собаки к земле: – Искать!.. Искать…

Ищейка покружила по песку, принюхиваясь к чему-то, пошла вдоль забора, поворотилась, завиляла в обратную сторону.

Кинолог вышагивал за ней, поправляя свисающую сбоку кобуру с пистолетом:

– Марк, след… След!..

Собачка пробежала вдоль келий, выскользнула сквозь дыру в монастырском заборе, кинолог прошмыгнул за ней, свернула на грунтовку в лес.

Сержант вытащил из кобуры пистолет и, держа перед собой, побежал за овчаркой: вдруг напорется на преступника?

Прокурор-криминалист Грищенко достала из чемоданчика фотоаппарат, сделала несколько панорамных снимков звонницы, закинула фотоаппарат за спину. Отмахнула рукой от себя москвича: «Брысь», который отскочил в сторону… Грищенко перебросила ногу с сапожком через изгородку, вовсе не думая о том, что порвет юбку.

«Надо ж, ловко».

Присела около тела инока.

Записывала:

– «…одеты: ряса черного цвета… под рясой шарф… свитер темно-серого цвета… подрясник… – Вытащила из кармана плаща белые перчатки, натянула на руки, одной рукой полезла в глубокий карман рясы: – …в правом кармане подрясника… болоньевая сумка… под подрясником… вязаная кофта».

Инок Ферапонт. 18 апреля 1993 года

Собравшиеся вокруг звонницы паломники и послушники сторонились, утирали глаза от слез, а тех, кто хотел посмотреть ближе, отгоняли милиционеры:

– Расходись… Неможно…

Грищенко продолжала:

– «Брюки зеленого цвета с кожаным ремнем, кальсоны, трусы… На ногах обуты кирзовые сапоги…» – склонялась, рассматривала, что-то вымеряла пальцами, потом достала из чемоданчика раскладную линейку, мерила, записывала: – «На правой поле рясы на уровне живота имеется поперечное повреждение ткани… длиной примерно 4,5 см… на свитере примерно 6 см… Ткань в области повреждений пропитана кровью».

«Зарезали…» – терпеливо сносили неожиданное «послушание» понятые.

– «На подряснике… повреждение… на кофте… нательной рубашке…»

Оголила живот инока.

– А нас можно заменить? – вдруг спросил абхазец, глянув на людей вокруг.

– Какой неугомонный! Что, не знаешь, что коней на переправе не меняют? – едко произнесла Грищенко. – У меня каждый день мертвяки…

– А это не мертвяк! – вырвалось у москвича.

– Так, ребяты-демократы. – Распрямилась. – Вы что, хотите к этим злодеям?.. – Посмотрела затяжным взглядом на УАЗ.

В этот момент к машине подбежала собака и, забросив передние лапы на подножку, сунула нос в открытую дверцу к кирзачам бородача и сильно загавкала.

Бородач отдернул сапоги от ищейки.

Кинолог оттащил пса.

Оперок залез в УАЗ и мигом защелкнул на руках бородача наручники.

– Ладно-ладно, – спохватился абхаз, предчувствуя недоброе.

И одернул москвича за руку.

Прокурор-криминалист с улыбкой произнесла:

– Первый кандидат в убивцы есть… Что, продолжаем?

– Продолжаем, – кивнули разом понятые.

Грищенко записывала:

– «…повреждения на теле в области живота сразу же выше пупка… рана… около 6 см… в ране… петли кишечника…»

Пробовала открыть иноку рот, нажимала на светло-фиолетовые пятна на коже, потом перевернула его тело.

«Сильная баба».

На досках выделилось большое бурое пятно.

– «…на задней поверхности трупа в левой поясничной области рана… примерно 5 см…» – говорила то громко, то себе под нос Грищенко.

«Сквозное».

Москвич читал молитву.

Абхазец заторможенно смотрел на секундную стрелку часов на руке инока: она еще двигалась.

Следователь Мортынов вернулся и повесил шинель на кол ограды.

Подошел к коллеге:

– Здесь лежал инок Трофим… – показал на настил с пятнами. – Его унесли…

Пятна бурого цвета на звоннице, где лежал инок Трофим

Фуражка на штакетнике

Прокурор-криминалист продолжала:

– Ясненько… «На юго-западной части площадки звонницы на деревянном полу бурое пятно…».

«Много пятен».

– А вот вещдок! – Грищенко сняла со штакетника кепку: – «На заборе звонницы… висит кепка коричневого цвета из вельвета без козырька».

Покрутила.

– Изымаем… – произнесла и, словно примеряя кепку к понятым, посмотрела на непокрытые головы москвича и абхазца: – Может, из вас кто обронил…

Понятые побелели.

Протянула кепку следователю:

– Пусть по ней поработает собачка…

– Слухаю, – отрапортовал Мортынов.