Михаил Евгеньевич Московец
Кружок самоубийц
Первый дверной порожек человек преодолевает, но второй оказывается ему не по зубам – левая нога, едва отрываемая от земли, спотыкается о деревянный выступ, и тело шлепается плашмя. Молниеносно и почти беззвучно.
Я все еще стою на улице, придерживая дверь, точно подобострастный швейцар. Становится холодно. Но и переступить через валяющегося человека я не могу.
А тело лежит без движения. Снова этот проклятый талант лишать организм жизни.
Зачем-то оглядываюсь на улицу – в темноту, где все еще хлещет безумный дождь.
Смогу ли я переступить через пьяное тело?
Решать не пришлось, потому что тело начало елозить и извиваться. Руки согнулись в локтях и уперлись в грязный пол; поджались и колени. Туловище сделало усилие и приподнялось, на удивление, легко – человек снова очутился на ногах. Он не обернулся на меня, а такой же вялой поступью пошагал вверх по ступенькам.
Я захожу следом. Плестись за едва двигающимся телом и вдыхать пары вечного перегара не доставляет удовольствия, поэтому уже в первом пролете я обгоняю своего оппонента.
В подъезде темно: перепачканные изнутри плафоны, повешенные, как покойники, на каждом этаже, в агонии дают тусклый свет, отчего непроизвольно чувствуешь себя словно в средневековой тюремной башне. Стены облупленные – с них давно уже слезла краска, и, видимо, никому не было дела до их внешнего вида; кое-где даже штукатурка отошла в мир иной. Серые ступени протерты многолетним хождением вверх-вниз, а на одном из этажей посреди лестницы зияет дыра шириной почти полметра.
Я останавливаюсь, приседаю и заглядываю в нее: звуки шаркающих шагов предваряют появление моего новоиспеченного знакомого. Шарк, шарк, шарк…
На этаже ниже появляется тело, бездумно поднимающееся по ступенькам. Оно все еще плывет, почти не качаясь, точно не выходя за рамки заранее установленной амплитуды движений. Неожиданно оно замирает и поднимает голову вверх: шестое чувство проявляется даже сквозь спирт.
