Михаил Бурлаков
Москва-21
Редактор Наталья Абрамова
Иллюстратор обложки Юлия Конюхова
© Михаил Бурлаков, 2021
ISBN 978-5-4490-3844-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Москва 21
Поколению Y, родившемуся в 90-х, посеявшему в сердцах своих предков так много надежд, и проигравшему эту войну задолго до своего рождения, посвящается…
Хотите ли вы того или нет, но стоит признать – мир изменился…
Приношу свою благодарность людям, без которых это произведение не увидело бы свет: Макс Кладиев, Мария Шарикова, Даниил Посаженников, Давид Шахбазян, Юлия Большова, Александр Лукин, Илья Новичков, Антон Вайнгерт, Александр Сафонов, Наташа Абрамова, Нана Набиева, Филипп Левченко и многие другие.
* * *
И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. (с) Библия, книга Екклесиаста
* * *
Гибель не единственный критерий того, что плохо… Еще раз… Лучше погибнуть на войне, чем всю жизнь работать смотрителем эскалатора в Московском метро, чем работать сотрудником ЧОПа и сидеть в охране. Каждый человек для себя интерпретирует по-разному, что чудовищно в работе… (с) Ю. Дудь
* * *
Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него. (с) А. Цыпкин
* * *
У всякого пути должно быть сердце. Если ваше сердце не начинает биться быстрее при мысли о том, чем вы заняты в этой жизни, задумайтесь: возможно, пришло время что-то менять. (с) А. Звягинцев
Все совпадения в данном произведении абсолютно случайны и выдуманы больной фантазией автора. Вся грязь взята с экранов телевизора, а весь пафос нагнан современной медиасферой. В действительности же реальная жизнь гораздо более ужасная и скучная.
420
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел…
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она…
(с) А. Пушкин. «Евгений Онегин»
Моя история начинается где-то здесь, на окраине Москвы. Я – обыкновенный десятиклассник, в брюках, мокасах и желтом свитерке (уже слегка забив на школьный дресс-код), с рюкзаком на одно плечо иду по проезжей части бульвара где-то на окраине Москвы. Моя девушка Саша семенит рядышком по тротуару. На ней юбка, блузка, балетки и небольшой румянец от смущения, который вызван вполне нормальной для девушки в этом возрасте неуверенностью в себе. она сразу даёт мне понять, что есть вопросы, на которые нет правильного ответа.
– Слушай, а ты испытываешь что-нибудь… ну… ко мне? – спрашивает. Почти сразу поняв, что этот вопрос – чересчур, наряду с вопросом «а ты меня любишь?», она смущенно добавляет: – Ой… ну, в смысле, я тебе нравлюсь?
– Саш, ну естественно. У меня ведь никого не было до тебя, и я тебя очень ценю, – вполне искренне, с юношеской трепетностью, отвечаю ей я.
Отойдя от школы на добрую сотню метров и спрятавшись за углом панельного дома от любопытных глаз, мы снова принимаемся сосаться, как это принято у старшеклассников. Мы периодически промышляем этим на переменах в туалетах, где-то под школьными лестницами и в самых разных укромных уголках. А что еще делать в школе? Учиться? Ну, первые пару уроков, первые пару лет – возможно, а потом наступает тупняк, голод, скука, да еще и гормоны подкидывают дровишек. Саша вообще такая девушка необычная – особенно для меня, особенно сейчас. Дело в том, что это мой первый серьезный опыт контакта с девушкой, естественно, с обменом любезностями и другими физиологическими жидкостями. Саша моя одноклассница и первый раз мы поцеловались у меня дома, когда мой школьный друг Леха, который тогда встречался с какой-то ее подругой, позвал Сашку ко мне. Достав со шкафа гитару и положив ее на колено, я постепенно заменил ее лакированный корпус намного более мягкой и приятной попкой Саши, а губы вместо нудных лиричных мотивов понемногу перешли на волнительные причмокивания. Это ведь всегда так происходит, знаете? Если есть губы – то их обязательно когда-нибудь поцелуют, а если ты все детство учился касаться струн, то в юности обязательно будешь учиться прикасаться к чьей-то заднице.
Образ Саши: обыкновенная молоденькая девчонка, крайне доверчивая, очень милая, миниатюрная, вожделенная до сказочных образов, вырванных со страниц литературной классики, активно игнорируемой нами на уроках литературы. Она ищет пленительной любви, щемящей сердце, принца на белом коне и всего в таком духе. Наверняка она ещё поигрывает в свой кукольный домик, когда никто её не видит. Саша именно такая, какой и должна быть девочка в 16 лет, в поисках которой и заинтересованы современные кутилы за тридцать, имея в своём арсенале посаженную печень, друзей, но не дерево. Одним словом, Сашка – это абсолютная чистота, невинность и целомудренность.
Солнце ярко светит сквозь плотный слой облаков, оно уже склоняется в сторону запада. Мы же, не торопясь, в обнимочку, с толикой неуверенности в манерах, медленно вышагиваем на пару от школы до ее подъезда: я в который раз провожаю ее домой.
Мы дискутируем о всякой молодецкой фигне: кто как написал крайнюю контрольную по английскому, кто с кем встречается из знакомых, у кого какие планы на ближайшие дни, есть ли будущее у отношений Димы и Ани и прочей скучной дребедени. Вернее, вопросы в основном задает Саша, а я лишь их плавно развиваю или же сливаю, потому что думаю совершенно о другом. Ну, реально! Как будто имеет значение, что будет с Димой и Аней в итоге? Скорее всего, по причине первостепенности ряда факторов, Дима захочет совершить акт взаимного удовлетворения с Аней, если конечно он этого еще не сделал. Потом он скорее всего поймёт, что, чёрт возьми, а ведь он может сделать это и с другими девчонками. Ведь он хорош, даже слишком хорош. А допущение этой мысли уже подразумевает, что просуществует их пара не дольше первой ссоры. В дальнейшем это положит начало долгому путешествию Димы в мир женщин, в котором ему обязательно будут потрахивать мозг где-нибудь ночью в Медведково, он обязательно огребёт пиздюлей и вполне возможно даже познакомится с частным венерологом. Впрочем, Саша об этом не знает, и я не собираюсь ей об этом рассказывать. Об этом не знаю даже я, хотя уже начинаю догадываться. В юношестве вообще все очень просто – ты живешь себе и веришь, что друзья будут преданными, любовь чистой, а родители всегда молодыми. А в итоге оказывается, что всё несколько иначе, и ты начинаешь жить головой.
Прерывая мои размышления, Саша продолжает снижать степень актуальности вопросов:
– Слушай, это конечно странный вопрос, но мне интересно, а какое твое любимое женское имя?
Дааа… Вот я всегда почему-то знал, что все девушки одинаково хитрожопые. Любая фраза, которую они бросают – это свинцовая пуля, выпущенная снайпером по заранее выверенной траектории. Даже если стрелок этот аленький цветочек шестнадцати лет, выросший в тепличных условиях. А ты никак от этой пули не убежишь, не увернешься, все равно, что бороться с ветряными мельницами. Вопрос задан исключительно так, чтобы ответом можно было либо потешить ее самолюбие, либо явно его защемить, сыграв при этом против своих же интересов. Третьего не дано. В результате приходится выдумывать что-нибудь сразу, либо говорить правду, жалеть, и додумывать потом. И ведь все они как с одного конвейера. Видимо это и называется женской хитростью, при абсолютном отсутствии умысла делать нечто двусмысленным.
– Саша, безусловно, – роняю я, неумело сдерживая улыбку. Я вижу, как она смотрит на меня и тут у меня в штанах начинает мягко вибрировать телефон. Я отворачиваюсь в сторону и поднимаю трубку.
– Да, алло.
– Здорово, братан. Ну что?! – слышу я игривый Лехин голос, слегка дрожащий от безудержного предвкушения тех нехитрых дел, которыми мы собираемся с ним сегодня заняться. Продолжает он уже в более тихой манере: – Слушай, ну у меня тут сейчас с собой имеется. Сможешь сегодня?
Одной рукой придерживая Сашу за талию, другой держа телефон, я старательно, пальцем пытаюсь убавить громкость его динамика – как-то слишком он орет. А Сашка ведь рядом, и она ни о чем и не догадывается. В такой ситуации я привык оправдывать себя перед другими ложью во благо. Нужды оправдывать себя перед собой пока не возникало.
– Слушай, ну давай через пятнадцать минут у падика. Я отдам тебе учебник, – не без улыбки кидаю я.
– Какой учебник? – не сразу соображает Леха, – Ааа… Ну, да, давай, отдашь, забились.
Я вешаю трубку, засовываю смартфон обратно в карман и понимаю по Сашиному лицу, что она все также беззаботна и счастлива. Мы как раз подходим к ее подъезду, и она встает на две ступеньки выше, чтобы мы смогли поцеловаться.
– Это Леша? – интересуется она, обхватив мою шею руками и притягивая к себе.
– Да, я забыл отдать ему учебник по английскому, – подчиняясь ее воле я, уже погрязнув в ее губах, договариваю: – Вот, сейчас пересечемся, отдам.
Мы еще какое-то неизмеримо долгое время награждаем друг друга взаимной лаской, держа в объятиях, перешептываемся, вспоминая всё самое смешное, что случилось сегодня. Всё как в лучших западных мелодрамах, не хватает только музыки на фоне. Затем очень мило прощаемся, а отходя друг от друга, отправляем воздушные поцелуйчики, неизменно улыбаясь. Саша пропадает за дверью и я, развернувшись на сто восемьдесят градусов, с настроением сродни солнечной погоде, припускаю стремительным шагом до облюбованного нами подъезда голубого дома, дабы предаться диковинным обрядам травокурения.
* * *
Я стремительно шагаю вдоль парка, собираясь заняться делом, за которое при определенных обстоятельствах можно уехать на срок до трех лет в места не столь отдаленные. Но я не думаю об этом. Я лишь слышал, что есть такая статья «228», столь активно используемая в лирике современных деятелей культуры. Информацию же о том, что кто-то по этой статье уезжал далеко и надолго, мы с другом решили предоставить собственному эмпирическому познанию. В старшей школе мой близкий товарищ, имея несколько тесное знакомство с одним из достаточно крупных московских барыг, начал временами доставать полки твердого или мягкого темного, гидру или обычную шмаль, собственно тем самым и дав начало нашей долгой и крепкой дружбе.
Я наблюдаю за тем, как молодёжи на улице становится меньше. Виной тому двадцать первый век, для которого осталась уже давно в прошлом крайняя информационная революция. Моя обитель, как и любой другой спальный район крупного мегаполиса, представляет собой довольно тихий оазис частной семейной жизни. За последние десятилетия в эти бетонные джунгли перебралась чуть ли не половина населения регионов. После, однажды утром уехав до самой пенсии покорять непокорную Москву, они оставили своих детей проходить бесконечные социальные институты: детские сады, школы, колледжи, университеты. Мы дети девяностых. Поняв к концу нулевых тот факт, что знания можно получать не только в школе, и не столько в школе, мы начали промышлять стандартными историями этого возраста и уж определенно этого времени. Мы прогуливали уроки, начинали тесно общаться со всеми, до кого только могла дотянуться наша любознательность, пробовали во дворах и на лестничных клетках разные вещи, которые предлагал нам этот мир, в частности – наше общество. А предлагал он нам тогда немногое. Черные гриндерсы с бомберами, фанатские шарфы, ирокезы с косухами, все эти контркультурные атрибуты в нашем мире были уже давно сняты с себя, или же перешли в нечто пассивное. Нашему же поколению остались куски, коробки, косяки, бутылки с дырками, папиросы, кеды Converse и кофты Lacoste, а также другие прелести сытого урбана. И это было только начало. А как же все-таки неудержимо в познании наше сознание, когда дорвется…
Именно к этому поколению москвичей мы и относимся с моим другом. Он, по правде говоря, отпетый футболюга, а я в последнее время как-то больше по классическому боксу. Уж нравится мне больно, когда больно.
Я перебегаю проезжую часть двухполоски, проскакиваю сквозь арку четырнадцатиэтажного голубого дома и подхожу к подъезду, у которого уже ждет меня Леха, набравший по домофону очередные по порядку цифры:
– Салют, братка, – мы пожимаем друг другу руки и приобнимаемся. Тут он добавляет уже в домофон: – Откройте, пожалуйста, это почта.
Тяжелая входная дверь начинает пищать, слышится, как у кого-то на ушах вновь повисает лапша, и нас засасывает в уже ставший родным проём. Побыстрее взмыв на шестой этаж по лестнице, мы садимся на уже истертые нами до блеска ступеньки между этажами и начинаем приготовления.
Леха достает из бумажника маленький сверточек фольги, величиной меньше колпачка от ручки. Распеленав его, он вдыхает аромат содержимого и протягивает мне:
– Ааа, хороший, твердый. Маркус на днях подогнал. У меня тут чуть меньше грамма.
– Ништяк, – отвечаю я и утыкаюсь носом в этот шмоточек абсолютного зла современной подъездной России, стимулируя рецепторы этим привычным запахом еще не сожженной резины. – Слушай, а почему мы у тебя не дуем на лестничной?
Довольное лицо Лехи приобретает задумчивые черты:
– А там надо наверх идти, не будем же мы прям у моей квартиры, – улыбается он. – Плюс наверху нарики живут. Помнишь, когда мы на крышу поднимались, там на последних этажах сплошные шприцы и осколки валялись. Ребята на гере сидят плотно.
– Логично.
Я ловким движением достаю зажигалку и начинаю дырявить бутылку Aqua Minerale у основания. Завершив процесс, я оставляю ее на полу и в который раз сажусь на корточки между пролетами у ступенек. В любом деле распределение ролей является наиважнейшим фактором, определяющим успех. В нашем же случае успех был предопределён: Леха варил, а я крапалил.
*Уважаемые читатели, здесь изначально должен был быть фрагмент текста, детально описывающий всю технологию процесса, о котором идет речь. Но поскольку публицистика вещь социально ответственная, то спешу сообщить, что данное произведение никого не призывает заниматься подобными вещами, а наоборот предостерегает от этого, и советует лучше читать книжки об этом. К тому же, наверняка, вы и сами все прекрасно знаете*
– Так, готово. Давай, начинай, – полушепотом произношу я.
– Угу, – буркает Леха, затягивается, стряхивает пепел и одним касанием сигареты цепляет плод моего труда, затем дотягивается до бутылки и начинает варить. Продолжая делать свои несложные механические действия, я решаю вывернуть слегка свой внутренний мир наизнанку:
– Слушай, я тут с Катей попал в засаду. Она ведь сейчас с Матвеем, но я так прусь с нее, нереально. Они еще меня всегда гулять с собой зовут. И в школе она мне помогает. Говоря в общем – пиздец и ахуй, не знаю, что с этим делать.
– Хм… – протягивает Леха, выдув первый дым. – То есть ты в неё втюрился? В девушку друга?
И тут пелена спадает, нейронная цепь замкнулась. В жизни часто так случается, что пока кто-то не обратит твое внимание на обстоятельства под прямым углом, твое сознание, то ли случайно тупит, то ли нарочно не хочет даже и близко ничего слышать. Ты будешь с упорством идиота голословно доказывать свою веру в любовь, и лишь докажешь себе обратное. И в результате приходишь к тому, что нервы не восстанавливаются, восстанавливаются только органы дыхательной системы.
– Чёрт возьми, в какую жопу я попал. Я ведь при этом еще начал встречаться с Сашей и теперь даже не могу вкурить, как поступить правильно и чтоб при этом никто не пострадал. Че думаешь по этому поводу, братка?
И я действительно подзаморачиваюсь на этот счет. К нам в этом году перевелась девочка Катя, которая до этого всю жизнь жила и училась где-то в каких-то Хельсинках, а теперь в мгновения ока мы с ней оказываемся в одном классе и я кладу две вещи: глаз на неё и болт на учёбу. Без понятия, чем научно объяснено мое влечение к ней: тем, что по утрам мой младший товарищ любит подниматься раньше меня, или тем, что все мы хотим в этом возрасте самоутверждения, признания и статусности. Однако меня успел обогнать на вираже Матвей, который сразу же предложил ей встречаться. Поэтому, не перестав проявлять к ней знаки внимания и общаясь с Матвеем, я каким-то чудом свалился в этот гадкий омут чувств, изначально носивших созидательный характер. В это же время я начал очень близко общаться с Сашей, лучшей подругой девушки этого самого Лехи, с которым мы в данный момент ютились между пролетами на лестничной площадке крайнего подъезда дома где-то на юго-востоке Москвы. В результате получилось, что я влюбился в девушку одного друга, начал встречаться с подругой девушки другого друга… И меня как-то все это подзагнало. Все получалось примерно, как в той песне Noize Mc:
«Друг подруги телки брата все подруге перескажет,
Та расскажет телке брата, ну, а брат пиздеть не станет»
Лёша заваривает следующую, легкой рукой протягивает мне бутылку и отвечает:
– Слушай, братан, ну решать тебе в результате, сам понимаешь. Я могу сказать только свое мнение. Забей и расслабься. Вот посмотри на меня, мне все вообще похеру. А по поводу этой Кати – мне она сразу не понравилась почему-то. Какая-то она хитровыдуманная, так что ты будь поаккуратнее.
Поаккуратнее… Я, может, и был бы поаккуратнее, если бы в этот же момент не откручивал крышку бутылки и не проглатывал в себя 0,5 густого едкого дыма. Но выбор сделан, а дыхание задержано секунд на семь.
Как только я заканчиваю процедуру, мне сразу становится как-то проще.
– А знаешь что, погнали сегодня в кино!
Через несколько минут каннабинол начинает оказывать влияние на центральную нервную систему и меня слегка поднакрывает. Седатив начинает работать. Кровь разносит по организму психоактивное вещество, потребленное в обильном количестве, и все сразу становится так неважно. Неважно кто с кем встречается, кто в кого влюблен, кто чего хочет и все остальное. Остается лишь пустая лестничная клетка с маленьким приоткрытым окном-форточкой, сквозь которое струится весна, манящая нас покинуть помещение и отправиться навстречу неизбежному. Стоит один раз попробовать крепкий галлюциногенный, как приоритеты в жизни сразу меняются. Мы скуриваем еще немного и продолжаем вести беседу.
Хотя я и слыхал про то, что у стен есть уши, однако я никак не ожидаю того, что происходит дальше. Метрах в пяти от нас распахивается дверь, выводящая к лестнице из холла с лифтами, и на пороге показывается мужик лет сорока в трениках, тапках, майке-алкоголичке, такой характерный типаж, очевидно решивший так не вовремя для нас выйти покурить. Видя нас, он останавливается как вкопанный, явно не ожидая нас здесь увидеть, потом начинает смотреть то на нас, то на бутылку в руках у Лехи, то снова на нас. Далее он начинает вещать, издавая шумы и помехи, как старое сломанное радио, потихоньку переходя от спокойного и удивленного голоса, до орущего в полную силу баса:
– Вы че… совсем охерели торчки долбанные?! Наркоманы мать вашу! Вам что тут наркопритон?!
Мы с Лехой, даже не переглянувшись, интуитивно решаем спасаться одинаково. Я хватаю оставшийся кусочек квинтэссенции зла текущего момента, он бросает бутыль, и мы со всех ног бросаемся бежать вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и громыхая металлическими перилами. Слышно, как мужик бежит за нами, изрыгая трехэтажным матом всевозможные проклятия, но в скорости он нам явно проигрывает, потому что нет быстрее человека, чем школьник, которого спалили за чем-то противозаконным. Выбивая ногой входную дверь, мы убегаем на несколько сот метров от подъезда и прячемся за другим домом.
– Бля, это пипец! – с легкой отдышкой выдыхаю я. – Как?!
– И не говори, откуда он выполз вообще, тихо все ж было.
– Че он вообще наехал на нас? Ахах, – меня вдруг прорывает на безудержный смех откуда-то изнутри, и я, поддавшись, заливаюсь им.
Глядя на меня Леха тоже не может сдержаться, и мы оба начинаем катиться со смеху, прижимаясь спинами к бетонной стене дома. Мы угораем и гогочем во весь голос, согнувшись в три погибели. Слезы заливают мне глаза, но я все равно не могу остановиться, настолько это весело.
Над головой ни облачка, люди вокруг куда-то исчезли, и такое ощущение, словно время остановилось, настолько жизнь кажется прекрасной. И я, очевидно, в один из немногих раз в своей жизни, ловлю себя на чувстве полнейшего бескомпромиссного счастья. Такого счастья, которое пронизывает тебя всего такой приятной доброй теплотой, и ты чувствуешь каждым наносантиметром своего тела, что все обязательно будет хорошо, ведь иначе и быть не может. Именно здесь и сейчас, находясь под палящим, слегка соблазнившимся закатом солнцем, где-то на окраине столицы со своим школьным товарищем, держась за сводящий судорогой живот, я ощущаю это великое чувство.
Учитывая тот факт, что нас неплохо так надуло, мы смеемся очень долго. Затем, когда у нас уже получается более менее шевелить языком, Леха выпрямляется, лицо его делается несколько серьезным, и он произносит:
– Братка, давай пообещаем друг другу, когда бы и что бы в нашей жизни не случилось, как бы мы в будущем не поругались с тобой, мы всегда найдем в себе силы простить друг друга, позвонить, поговорить, и в итоге остаться друзьями… лучшими друзьями.
Видно, что его только что резануло то же самое чувство, что и меня.
– Ты конечно как скажешь чего-нибудь, братэлло, – говорю я заплетающимся языком, улыбаясь и пытаясь осознать всю беспрекословную ценность момента. Повременив немного, я отвечаю: – Ну, конечно же, я всеми руками за. Впервые за все время нашего знакомства ты предложил что-то невредное для здоровья.
И мы, заржав в голос, приобнимаемся.
