Михаил Белозёров
Марсианский стройбат
Он в семье был один, и пока мать его вырастила, она много слез пролила, поэтому Вовка Жуков был человеком глубоко домашним, можно сказать – маменьким сынком. А на Марс он попал, желая доказать, обратное. В общем, по глупости. Его и брать-то не хотели, пока он не выкрал в штабе бланк и не подделал себе удостоверение на первый класс бульдозериста и компрессорщика.
– Эй… – осторожно окликнул их полковник Бастрыкин. – Что за самодеятельность?.. Что за марсиане?.. О чём вы там бормочите?..
– Гм-м-м… – прочистил горло Генацаревский. – Товарищ полковник, нам особенно разговаривать нельзя. За нами охотятся шершни.
Ему не хватило сообразительности отключить «длинную» связь, в тому же он был самым дисциплинированным солдатом первого марсианского стройбата.
– Какие шершни? – очень осторожно удивился полковник, который уже стал свыкаться с мыслью, что планета Марс, мягко сказать, ещё не совсем изучена, что на ней ещё до чёртиков этих самых белых пятен и что в этом вопросе надо проявить дальновидность и гибкость.
– Не могу знать… – промямлил Генацаревский, заметив, что как только они начали общаться по «длинной» связи, то снова привлекли к себе внимание шершней.
На этот раз стая разделилась на две части, и Генацаревский, и Жуков поняли, что это сигнал к атаке. Они, извиваясь, как гигантские червяки, живо оползли дом и, обнаружив, хлипкую дверь, юркнули внутрь настолько быстро, насколько позволяли компенсационные скафандры.
* * *
Сергей упал на что-то мягкое и ловко откатился в сторону. Не было никакого горизонта событий, за который он не успел заглянуть, и никакого чёрного облака типа Глобула. Была одна марсианская реальность, напичканная опасностью.
Сверху посыпались, как горох: Мамиконов – не хотел бы Сергей попасть под него, Толян Петров – тот оказался юрким, как теннисный мячик, капитан Парийский – шлепнулся грузновато, словно мокрый снеговик, и что самое удивительное – белый муран, Турес. Откуда он взялся? Этот запрыгал козликом. Благо, что копыта позволяли и, разумеется, удержавшись на ногах, скакнул, как блоха, на три метра вбок. И тут в дыру следом за всеми так стремительно, словно ураган, сунулась трехпалая лапа робота-монстра и загребла всё то, что лежало конусом на дне ямы. А лежали там с десяток трупов крикунов и куски перекрытия. Парийский едва увернулся. Точнее, его дёрнул Мамиконов и спас ему жизнь. Парийский ударился затылком. В голове у него вспыхнул разноцветный фейерверк. Он закричал и хотел лягнуть Мамиконов в подбиты глаз, но передумал, сообразив, что это не к месту, только заковыристо выругался, как капитан какого-нибудь ветхозаветного парусника. Мамиконов с усмешкой отпустил его из медвежьих объятий.
Но их перепалки никто уже не видел и не слушал, потому что все остальные неслись, что есть духа и куда глаза глядят, лишь бы подальше и побыстрее. А так как бежать, кроме как по единственному не очень широкому туннелю, было некуда, то мешали они друг другу изрядно, отпихиваясь локтями и копытами. К тому же в туннеле тянулись трубы разного диаметра и кабели разного цвета.
Сергей быстро нагнал Туреса, задев, правда, пару раз шлемом за трубы. Потом его оттеснил Мамиконов, который набрал такую скорость, что стал похож на ураганный ветер. Затем вперёд снова вырвались Турес, прихватив с собой Петрова, хотя Петров не мог, конечно, конкурировать с Туресом по части выносливости, зато он был в твердой убежденности, что его вот-вот схватят за причинное место, а этого оказалось вполне достаточно, чтобы побить все мыслимые и немыслимые рекорды перемещения по Марсу в паре с парнокопытным мураном.
– Стойте! Стойте! – вдруг заорал капитан Парийский.
Все тут же остановились, как вкопанные, полагая, что капитан хочет им сообщить что-то интересное, может быть, даже самое необходимое, что полагается сообщать в такие жизненно-важные моменты. Однако они услышали всего лишь:
– Я устал!..
– А-а-а… – Сергей, разочарованно привалившись в шершавой стене, сполз на пол и откинул шлем, жадно хватая воздух ртом.
Он тоже устал, кроме этого – хотел есть, а ещё – одновременно курить, пить и спать. Он вспомнил, что у него есть фляжка с водой и полез в карман. Мамиконов вообще шлёпнулся плашмя, словно снова загудела «зубанка». Лишь Петров и Турес, неутомимые, как джейраны, продолжили бег, но и они замерли невдалеке и послушно вернулись назад.
В глубине туннеля мелькали тени. Там, должно быть, прятались крикуны. Мамиконов прислушался и махнул рукой: хорошо хоть не обстреляли.
Пока разбирались, Сергей спросил у Туреса:
– Где шлялся?
– Где надо, – загадочно ответил Турес.
– Но тебя не было целый час!
– Ну и что?! Я что должен тебе докладывать? Отдай мою винтовку! – с этими словами он бесцеремонно забрал у Сергея лазерное оружие крикунов.
Ладно, подумал Сергей, всё равно от него мало толку, раз нельзя никого убить. И вдруг он понял, что изменилось в Туресе. Да он желтую маску смыл! Лицо у него от природы было бледным, как у привидения, без кровинки. Разве что за «гота» сойдет, подумал Сергей. Слава богу, наши женщины «готов» не любят, хотя кто его знает. В нём подспудно шевельнулась ревность. Морду набью, подумал он, если что, разукрашу по первое число. Тоже местный – бабник! Своих женщин мало.
– Ты почему морду смыл?
Турес нехотя ответил:
– У нас белый цвет лица считается признаком бедности…
– Вот тебе на! – удивился Сергей. – Выходит, мы все бедные?
– Выходит… – согласился Турес. – Поэтому за вами и не идут. Один я, как дурак. Мазаться надо жёлтой краской. Когда белый муран становится толстым и упитанным, он приобретает натуральный жёлтый цвет от жира. Это считается признаком достатка.
– Ага… – иронично согласился Сергей, – и губы красит.
– Зачем губы? – вполне серьёзно удивился Турес.
Да он ещё без чувства юмора, решил Сергей.
– Следует что-то придумать… – пояснил всем капитан, тяжело дыша и держась одновременно и за грудь, и опираясь руками о колени.
– А чего думать?! – тревожно спросил Петров, оглядываясь в ту сторону, откуда они прибежали. Там всё ещё в куче дерьма копался робот-монстр, заглядывая, как голубь, светящимся глазом в дыру.
Этот его единственный рубиновый глаз служил напоминанием о том, что опасность ещё не миновала. Но они уже привыкли к ней – особенно капитан Парийский и белый муран – Турес. Ну да, сообразил Сергей, за всю жизнь можно привыкнуть и не к такому.
– Думать надо всегда, – наставительно и очень умно отозвался Мамиконов, впрочем, в его голосе прозвучала и ирония.
– Думать так думать, – покорно согласился Турес, как необъезженная лошадь, всё ещё перебирая копытами.
– Вы же понимаете, что нас рано или поздно всех перебьют?! – сказал Парийский, болезненно морщась и потирая грудь.
В таком возрасте и до инфаркта недалеко, решил он.
– Понимаем, – уныло согласился Толян Петров. – А что делать?..
Как очень молодой человек, он не умел принимать сложных решений, вернее, он не знал, насколько они правильны. Он привык, когда за него думали другие: папа с мамой, любимая девушка, теперь – капитан Парийский, правда, он старый, но у него есть мозги. И всё равно Петров его инстинктивно презирал – наверное, за старость и за то, что он скоро умрёт.
– А предлагаю, пока мы здесь, разнести электростанцию к едрёне-фене, – тяжело дыша, предложил капитан.
– Ха-ха… – коротко отозвался Петров, которому предложение капитана показалось диким. Самое разумное было унести ноги. И дело с концом! И плевать на какую-то там термоядерную электростанцию и что будет через три дня или через месяц. Пожрать вот хочется и на какую-нибудь аборигенку взглянуть не мешало бы.
– А как же… э-э-э… – начал Мамиконов. – А-а-а… ну да… но тогда… впрочем… а что?..
Он почему-то вспомнил о долге, о том, что им давно пора оказаться в Городке-Один, где не надо ни за что отвечать, где бравый полковник Бастрыкин примет любое решение. А думать не надо. Пусть кони думают, решил Мамиконов, они большие. На самом деле, он просто устал от непривычки думать. В армии этому никто не учил.
Сергей снова пришёл к мнению, что надо доложить о ситуации на Землю. Срочно. Чем быстрее, тем лучше – чем чёрт не шутит!
– Вы понимаете, если облако запустит солнце на полную мощь, то всем нам всё равно кердык, куда бы мы ни спрятались, и там, на поверхности – тоже, – зло сказал капитан, заметив их недовольство.
– Понимаем, – покорно, как студент, согласился Петров, но не поверил капитану.
Для меня где-нибудь найдется закуток, подумал он, даже на Марсе, где можно переждать лихие времена. Он полагал, что здоровое, крепкое тело вывезет всегда.
– А что толку?! – спросил Турес, который лучше разбирался в обстановке и местном климате.
– У меня есть план, – почти отдышавшись, сообщил капитан.
– План?! – вырвалось у Мамиконова. – Я думал, мы избавились от полковников и планов?!
Кстати, хорошая мысль, вот кого надо найти – полковника, подумал Сергей. Чтобы сейчас ни высказал капитан Мирон Парийский, командование надо поставить в известность. Незаметно для окружающих он включил «длинную» связь. Полковник тут же пугливо отозвался:
– Сержант… ты где?..
Хотел Сергей сказать, где, да передумал – как бы ни к лицу ругаться, да и надоело.
– Генацаревский погиб… – убитым голосом сообщил полковник, – и Жуков…
– Как?.. – так напряженно спросил Сергей, что все замолчали и невольно уставились на него.
– Не знаю. Мы нашли их в доме, без скафандров, со следами укусов насекомыми. Не знаешь, что это такое?
– Шершни… – упавшим голосом сказал Сергей. – Надо доложить на Землю, что здесь обитает облако Глобула, оно же «зубанка» и что оно изрыгает из себя крикунов с лазерниками – и всё что угодно по мере необходимости: летающие цукубы и боевые стрекозы, а ещё танки и машины поддержки танков. А ещё здесь завод по производству аннигиляционных бомб и термоядерная электростанция, которую облако пытается отремонтировать. А само облако – бездумная, бессознательная субстанция с непонятными свойствами.
– Ка-а-ак-как?.. – полковник не верил своим ушам, впрочем, о шершнях он уже слышал от бригадира. – Повтори…
– Облако Глобула, она же «зубанка»… – стал повторять Сергей Бабура в надежде, что начальство его услышит.
Полковник внимал. Долго внимал. Впервые он слушал, а не командовал. Это дало неплохие результаты. Оказывается, внутри сидела целая неведомая цивилизация, которая оккупировала Марс и изничтожила аборигенов. Так это получается… это получается… Бастрыкин не мог сообразить, что получатся. Полный конфуз, понял он. Мы все обосрались! По уши в дерьме! Хотел приключений – ты их получил по самую шейку! Это тебе не в штабе бригады штаны просиживать. Это тебе не на дурочке Верочке жениться. Это даже не Чечня. Это Марс! Будь он трижды проклят!!!
К его чести, он не стал спасать собственную шкуру и скрывать собственные промахи, а составил подробное сообщение, закодировал его отослал по спецканалу связи. Ах… теперь уже всё равно, подумал он, всё равно разжалуют по служебному несоответствию, и впал в прострацию. Ещё он хотел застрелиться, да подумал, что должен остаться в живых, дабы полностью испить чашу судьбы хотя бы для того, чтобы помочь в освоёнии Марса – пусть даже просто рядовым.
Если бы полковник Бастрыкин знал, что происходит в этот момент с его подчиненными, он бы меньше упивался своим горем, а действовал. А происходило следующее: робот-монстр принялся с ожесточением кромсать потолок, чтобы добраться до людей и мурана. Его единственный рубиновый глаз то и дело мелькал в темноте.
* * *
Те, кто сидели в домике за дощатым столом, больше всего походили на едоков картофеля с картины Ван Гога. Вовка Жуков когда-то ходил в дом творчества, бывший пионерский, и кое-что на своём коротком веку видел. Такие же мрачные, изнуренные, и руки, разбитые тяжёлой работой. А главное – зверские лица! А почему у марсиан должны быть другие лица? – успел подумать Вовка Жуков. Это же Марс! Именно таким я его себе и представлял!
Было их пятеро: пожилая пара, пара помоложе и девочка в чепчике и длинной юбке. Генацаревский почему-то отметил, что такую одежду на Земле носили то ли в восемнадцатом, то ли в девятнадцатом веках. Но это была, конечно, не Земля, да и существа – не люди, а белые мураны с масками из минеральных веществ на неандертальских лицах. И сплошь рыжие. У молодой женщины волосы более светлые – почти цвета пшеницы. Старшая из женщин разливала что-то похожее на кофе в чашки. Над потолком тускло горела керосиновая лампа.
Не успел Генацаревский всё это осознать, как стекла в окне над столом разлетелись вдребезги и ситуация изменилось мгновенно. Мураны вскочили, крича, и стали метаться, мешая Генацаревскому и Вовке Жукову отбиваться от шершней.
К их чести первую и вторую волну насекомых они положили всю. Жора даже умудрился сбить десяток другой пикой на пол и раздавить тяжёлым сапогом скафандра. Ещё столько же он просто смахнул с себя перчаткой ещё то того, как они выпустили свои жала. Но основную работу проделал неожиданно шустро Жуков, несмотря на то, что на нём повисли мураны, норовили свалить на грязный, заплеванный пол. Делали они это не намеренно, а от страха.
Во всеобщей сумятице, Вовка Жуков вовремя успел повернуть кран и направить раструб на окно. Столб пены ударил навстречу полчищам шершней. Они и сползали, вереща, на пол вместе со стеклами, занавесками и рамой. Старший из муранов прыгнул, не разобравшись, на Жору Генацаревского, должно быть, приняв его в скафандре за немарсианское чудище. Рука у Жоры с пикой дрогнула, и пара штук прорвавшихся шершней впились в спину мурана. Не успел Жуков отбить первую атаку, как на него с рычаньем налетел молодой муран и ударил кухонным ножом. Но и этот муран был укушен сразу тремя шершнями. При этом его лицо даже сквозь желтую минеральную маску посинело, стало почти чёрным от прилившейся крови.
Дальнейшее Жора Генацаревский помнил фрагментарно: он то прыгал, как заяц, в горах пены, то прикрывался столом, то махал пикой не хуже, чем шпагой. Мураны куда-то то ли провалились, то ли испарились, да и не до них было в этой суете. Жуков знай себе от души поливал пеной злосчастное окно. Шершни лезли, что называется, очертя голову. Их трупы хрустели под ногами, как грецкие орехи. В условиях относительно низкого давления пена из огнетушителя заполнила практически всю комнату. Шершни, лишенные возможности летать, барахтались, как в паутине. Цукуба выпускала всё новые и новые отряды насекомых.
И наверное, Жора с Жуковым отбили все атаки и, даже сгоряча, быть может, захватили бы цукубу. По крайней мере, подобная мысль мелькнула в голове у каждого из них, но ОВП-8 издал, похожий на предсмертный хрип, звук и выплюнул напоследок из раструба жалкий ком пены.
Шершни, словно сообразили, что у людей больше нет оружия, и новой неукротимой волной ринулись в окно.
– Бежим! – диким голосом закричал Генацаревский.
Уж как он боялся, уж как он нёсся. Вовка Жуков бросил бесполезный огнетушитель. Они, словно пробка из бутылки, вылетели из дверей вслед за женщинами-муранами, которые куда-то исчезли, и врезались лбами в цукубу.
Жора Генацаревский не стал разбираться, почему она лежит на земле рядом с домиком, может, отдыхает, а может, подыхает, кто её знает, и ткнул её пикой что есть силы. Цукуба дернулась. Из круглого отверстия вылетел единственный шершень, которого Вовка Жуков ловко раздавил на себе и тоже пощекотал цукубу пикой. Цукуба сделала попытку взлететь.
– Попалась! – радостно завопил Жора Генацаревский и схватил цукубу за правый плавник-стабилизатор.
Цукуба рванулась, словно живая, словно рыба, попавшаяся на крючок. Она приподняла переднюю часть корпуса, намереваясь взмыть под невидимый потолок, но Жуков тоже подналег – только на левый плавник-стабилизатор. Несколько секунд они боролись с цукубой, наконец, она словно лишившись чувств, бессильно опустила плавники. Затем её пронесло: задняя часть брюха открылась и оттуда вывалилось содержимое желудка. Генацаревского, который стоял ближе, едва не вывернуло следом. Желудок отказался слушаться. Рот наполнился вязкой слюной. Генацаревский откинул шлем, и его вывернуло следом за цукубой. Он тут же вернул шлем на место, забыв вытереть рот, и сделал открытие – в пещере присутствовал воздух, потому что он сделал невольный вдох и не умер.
Между тем, Жуков зря что ли был поэтом – воображение у него работало, как корабельный хронометр. Не долго мудрствуя, он полез сквозь экскременты в живот цукубы и, не обращая внимания, на то, что внутри было скользко и мерзко, стал карабкаться вперёд.
Цукуба попыталась стыдливо прикрыть заднюю часть, но следом за Жуковым нырнул Жора Генацаревский, орудуя пикой, как ледорубом.
Если бы они были без скафандром или даже надумали откинуть шлемы, то им не за что не удалось проникнуть в цукубу, потому что цукуба была синтезом биологического и механического существа, и в желудке у неё дышать было невозможно.
Жора Генацаревский уже замахнулся, чтобы добить цукубу изнутри, но Вовка Жуков закричал:
– Стой! Ты что?! Сейчас взлетим!
Цукуба действительно приподняла верхнюю часть, но вдруг завалилась вначале на правый бок, затем – на левый, и Жора Генацаревский прокомментировал, переживая приступ тошноты:
– Ага… – перекатываясь в брюхе, как в толстой перине, – как же, взлетим!
С цукубой творилось что-то неладное: она то рвалась вверх, то кувыркалась, как рыба в неводе.
Но Жуков проявил дальновидность:
– Взлетим, бригадир, и нам сам чёрт не брат!
Но взлететь они сразу не смогли. Их качало и швыряло. Генацаревского тошнило всё сильнее и сильнее. Он вспомнил, что у него слабый вестибулярный аппарат, и крепче стиснул челюсти, прекрасно понимая, что шлем нельзя откидывать ни при каких обстоятельствах. Поэтому он только ползал следом за Вовкой Жуковым, в надежде, что цукуба в конце концов успокоится. Он даже готов был её убить, но когда Жуков, сунулся в какую-то щель кровавого цвета, полез следом, не очень-то орудуя пикой.
Должно быть, он миновал что-то вроде огромных жабр. Но следующий орган ему был неизвестен. И только путем аналитических рассуждений Жора пришёл к выводу, что это соты – просто огромные соты, каждая из которых открывается наружу. Ага, многозначительно подумал он, вот, где шершни сидели.
– Чего ты валяешься? – произнёс Жуков. – Мы так сто лет не взлетим!
– Ну так-х-хх… – промямлил Жора и поднялся. – Что надо делать-то?
На мгновение он забыл, что является бригадиром и наделен властью.
Их уже не качало, зато цукуба, похоже что-то жевала. Слышался скрежет то ли зубовный, то ли работала дробилка.
– Иди сюда… – Жуков приоткрыл белую складку, из-за которой бил свет.
Молодец, поэт, подумал Генацаревский, приходя в себя, и заглядывая туда, указывал Жуков.
Одни из крикунов кормил цукубу личинками шершней – огромными розовыми толстыми червями, засыпая из прямо в пасть из бумажного куля. Цукуба со вздохом пожирала содержимое и кажется, даже причмокивая, набиралась сил. Второй крикун, сидя в кабине, дергал цукубу за усы, растущие сверху и снизу, как показалось Генацаревскому, огромных губ, стараясь удержать цукубу от раскачивания.
Генацаревский впервые увидел перед собой крикунов. Чутье ему подсказало, что это враги – то ли фашистский шлем подвёл, то ли вид у крикунов был устрашающий – оскаленный, только Жора, выскочил из-за белой складки, схватил крикуна за ноги и сунул головой в пасть цукубе – так на всякий случай. Не доверял он после шершней местной флоре и фауне. Цукуба сжевала крикуна с таким же аппетитом, как и розовых личинок шершней. Крикун даже пискнуть не успел. Но ничего этого ни Генацаревский, ни Вовка Жуков не видели, потому что вступили в бой со вторым крикуном и, не дав ему насладиться пением, то бишь криком, насадили его на свои пики. Крикун пару раз дернулся, попытался исторгнуть из себя пламя, но, видать, пики повредили у него жизненно важные центры, и он безвольно обвис. Впрочем, ни Генацаревский, ни Жуков даже не подозревали, что крикун может ожить, что внутри него уже идёт восстановительная работа «умной пыли». На всякий случай они не стали искушать судьбу и отправили крикуна следом за первым в пасть цукубы, которая радостным вздохом облегчения – нравились цукубе крикуны, и она легко взлетела.
* * *
Она снова ему снилась – ощущение неощутимого. Воспоминания! Самое-самое начало роман. Предтеча. Предисловие. Ощущение открытия нечто большего, чем ты готов понять! Вот, что его захватило. А ещё ощущение вечного счастья. Блаженство!
Пробуждение же было самым жутким в его жизни. Они вповалку лежали в узком, как крысиная нора, коридоре, где, похоже, совсем недавно стояла вода. Дышать было нечем. Воздух был густым, как сироп, и пах то ли керосином, то ли мазутом. Даже РС, казалось, работает на пределе возможностей. Мамиконов, вон, посинел, Петров хрипит, словно отдает концы, а капитану Парийскому и белому мурану хоть бы хны – знай себе, дрыхнут без задних ног. Марсиане хреновы. Сергей повернулся на бок и сел. Жирная грязь под ним жадно чмокнула, отпуская из своих объятий. Тихий, монотонный гул так и лез в уши. Сергей к нему так и не привык.
В тупике сидел Пантигера и подавал знаки. Сергей вначале не сообразил, а потом осветил его фонариком. Сквозь холодный туман испарений проступило большое лицо, чёрный шлем с рогами и посох с венчиком пламени. Что он там делает? – удивился Сергей и двинулся к нему. Для этого ему пришлось встать на четвереньки. Когда он проползал мимо Мамиконова, тот открыл глаза и спросил с подозрением:
– Куда? Я всё вижу!
– Да по нужде я… – сказал Сергей, безуспешно пытаясь вырывать руку из его цепких пальцев.
– Смотри, не обоссысь… – сонно пробормотал Мамиконов, закрывая глаза и отпуская руку Сергея. – Петров нашёлся?..
– Нет. Кто его искать-то будет?
– Это точно… кому он нужен?.. Ну и ладно… – пробормотал Мамиконов, поудобнее, как в мягкой постели, устраиваясь на глиняном ложе. – Иди уже, ссыкун…
Лицо его было ужасным – почти, как у гоблинов – серо-чёрное от щетины и удушливого воздуха.
Задохнемся мы здесь, обреченно и равнодушно, как о посторонних, подумал Сергей, как пить дать задохнемся. Они попали ниже всех мыслимым уровней. Давление было почти земным. Воздуха только не было.
Пантигера сказал:
– Дай мне слово, что если я тебя спасу, ты сделаешь то, что обещал.
– Даю! – не думая, согласился Сергей. – А что я обещал-то?
Настороженность, которую он обычно испытывал к очень большим людям, вдруг пропала.
– Шутить изволишь?
Глаза у Пантигера сверкнули, как у кошки в темноте.
Сергей рассмеялся:
– Прости, я не помню…
Он хотел добавить, что столько всего накатило, что голова идёт кругом.
– Нет! Ты не понял, – Пантигера с хитрецой разглядывал его так долго, что Сергею стало не по себе. – Ты что-то говорил о восстановлении Марса?
– А-а-а… говорил, – признался Сергей с облегчением.
– Я помогу, и ты мне поможешь.
– Хорошо, – ещё раз согласился Сергей и терпеливо вздохнул.
Все эти странные разговоры с намёками ему уже надоели. Разве у него был выбор? Впрочем, он плохо представлял, как будет происходить восстановление Марса. На курсах им говорили, что это связано с разогревом планеты. А как её такую огромную разогреешь? Сергей представлял себе это так: притащат большие козлы с вентиляторами, включат в розетку и будут греть атмосферу. На большее у него фантазии не хватало. Только где эту розетку возьмешь? – подумал он. Теперь-то он догадывался, что розеткой будет служить термоядерная электростанция.
– Тогда пора выбираться, – сказал Пантигера и без объяснений пополз в глубину хода.
– Стой… – смущенно пробормотал Сергей. – Стой!..
– Ну?..
– А как же они?.. – Сергей оглянулся, ища взглядом если не Парийского и не белого мурана, то хотя бы Мамиконова.
– Они уже покойники.
– А Большой?
– И Большой.
– Ага-а-а… – с ужасом согласился Сергей, ощущая всю глубину своёго предательства, но ничего с собой поделать не мог.
– Им уже не выбраться, а тебя я выведу.
– А куда мы ползём?
Огромный камбун едва помещался в туннеле. Местами он спиной и рогами касался потолка, и тогда на голову Сергея падали ошметки грязи. Туннель был облицован камнем и гофрированным железом, которое в условиях местного климата отлично сохранилось.
– Здесь есть проход за завалом. Надо всего-то прорыть с метр.
Как же ты его пророешь? – с ещё большим ужасом подумал Сергей, мы здесь вчера столько намучились, что едва не померли, и проснулся от удушья. Он перевернулся на бок и долго кашлял. Сердце билось, словно птица в клетке. Сознание – это мучение для духа, подумал он и посветил в тупик: там никого не было. Приснилось, сообразил Сергей, но заставил себя подползти к завалу – не зря же Пантигера приходил. Верил теперь Сергей во всякие чудеса и в марсианские тоже.
Мамиконов лежал, как покойник, задрав подбородок с недельной щетиной. Петров стонал во сне. На остальных Сергей посмотреть не решился. Успеется, подумал он – если померли. Где-то журчала вода.
Накануне они безуспешно пытались пробиться сквозь горы грязи, но стальной щуп, которым они тыкали в неё, не находил прохода.
Сюда, в самую клоаку Марс – старую дренажную систему, их загнали крикуны – криками и плевками огня. Петрову лицо обожгло до волдырей. Сами не полезли, не добили своими лазерами, а завалили вход так, что выбраться не было никакой возможности. Гады, беззлобно думал Сергей, покачиваясь взад-вперёд. Это движение придавало хоть какой-то смысл. В любой момент могла подняться вода и затопить коридоры. Он чувствовал, что конец близок. Непонятный, едва слышимый гул заполнял подземелье.
– Давай помогу! – Мамиконов забрал у Сергея щуп и вогнал его в жирную, как масло, глину.
Силищи в нём было не меряно. Сергей знал, что всё безнадежно. Они пробовали нащупать проход сотни раз – ничего не получалось. Только выдохлись. Вдруг Большой с удивлением пробормотал:
– Не пойму… почва, что ли, осела?..
Не может быть, тупо думал Сергей. Это будет похоже на чудесное спасение.
Мамиконов потыкал щупом, каждый раз всё яростнее и яростнее, а потом так же яростно отбросил щуп в сторону и принялся копать обеими руками – только глина полетела в сторону, залепив все фонарики на скафандре. Сергей пристроился сбоку, хотя большой Мамиконов ненароком то и дело припечатывал его к стене, обложенной гофрированным железом. Через мгновение им в лицо ударил свежий поток воздуха. А ещё через мгновение, извиваясь, как червяки, они с Мамиконовым оказались по другую сторону завала, а за ними уже лезли: белобрысый Петров, большеголовый Турес и седой капитан Мирон Парийский. Спаслись!
В центре зала с огромным куполом стоял никто иной, как Пантигера собственной персоной. На этот раз он был в чёрных доспехах и в шлеме с рогами, а в руках держал неизменный боевой посох с венчиком голубого пламени.
Капитан Парийский от испуга подался назад в дыру.
– Стойте! – грозно приказал Пантигера.
Голос эхом разнесся по залу. Капитан замер с поднятой ногой. Фонари под огромным куполом вспыхнули ярче, а гул стал громче.
– Стойте!
Белому мурану – Туресу было всё равно. Он находился в дальнем родстве с камбунами и не очень боялся их, ведь камбуны в основном охотились на серокожих марсиан – гоблинов, считая их выродками.
– Стойте! – третий раз произнёс Пантигера, слова эхом разлетелись под куполом. – Мы сейчас пойдём и уничтожим крикунов.
– За одно и реактор! – обрадовался капитан Парийский и восторженно притопнул ногой.
Видать, у него в печёнках сидит этот реактор, подумал Сергей.
– А зачем его уничтожать? – удивился Пантигера. – Тогда городу окончательно придёт конец. Разве этого вы хотите?
Он хорошо помнил, что люди решили возродить Марс. Для такого случая реактор подходил как нельзя лучше.
– А бомбы?
– Что бомбы?
– Бомбы ведь останутся?!
– А мы завалим все входы!
– Мы согласны! – радостно за всех ответил Турес, которому было всё равно, что делать, и который безропотно подчинился воле дальнего родственника. – Какая разница? В принципе? – он вопросительно посмотрел на капитана.
– А вы что скажете, капитан? – спросил Пантигера, поняв, что без капитана каши не сваришь.
– Я?! – удивился Парийский. – Мне как бы не с руки. Я не местный. Вы разве не помните?
– Вы почти свой!
– Послушайте, это вы убили второй экипаж?! – упёрся капитан.
– Это сделал не я, – ответил Пантигера, – а ложный камбун. Те, кто бродят по поверхности, не имеют к нам, марсианам, никакого отношения.
– Предположим, я вам поверю, но чем вы докажете?
– Мы уничтожим крикунов, а потом оба поднимемся на поверхность.
– Очень смешно, – отозвался Парийский. – Вы же знаете, что я сразу погибну.
– Я тоже, – сказал Пантигера. – Но это единственное доказательство.
– Ладно, – кисло согласился капитан Парийский, – где ваши крикуны?
– Здесь! – Пантигера постучал посохом о пол.
Оказалось они стояли на огромной выпуклой крышке, которая слабо вибрировала. К тому же она была тёплой на ощупь. Там внизу тайные механизмы вырабатывали тайные миллионы электрон-вольт, чтобы не погасло солнце. Вибрация то затихала, то возобновлялась. Лампы под куполом то вспыхивали, то почти гасли. Несомненно, под крышкой кто-то или что-то усердно трудилось – плазма, разогретая до миллионов-миллионов градусов.
– Но у нас нет оружия! – привёл последний аргумент капитан Парийский.
– Будет вам оружие, – сказал Пантигера, пнув что-то у ног.
И тогда все увидели целую кипу боевых посохов. Оказывается, у него всё было готово и он только ждал, когда они выползут из крысиных нор.
– А мне можно? – робко спросил Турес, потому что не привык, что камбуны относятся к нему по-человечески.
– И тебе тоже, – снисходительно ответил Пантигера.
Обрадованный муран заорал:
– Ура!!! – отбросил в сторону бесполезное оружие крикунов и схватил боевой посох.
Оказалось, что по поверью это древнее оружие марсиан, и что оно на вес золота и что тот, кто им владеет, тот владеет миром, то бишь – Марсом.
Хорошо бы, подумал Сергей выбирая себе боевой посох потолще. Как только он взял его в руке, на кончике зажёгся голубой огонек.
* * *
Сказать, что капитан Чернаков ошибся, значило ничего не сказать. Но дело было именно так: Чернаков, закрыв глаза, вошел в домик и молча выслушал доклад Есени Цугаева.
Он не хотел видеть покойников. Он их с детства боялся, потому что никогда не служил в строевых частях и, конечно же, не участвовал в боевых действиях. В бытность майором Чернаков занимался только строительством. Его разжаловали за то, что у него в глухой тайге, где до ближайшего населенного пункта было добрых восемьсот верст с гаком, со спецобъекта угнали артиллерийский тягач М4, импортный автобетононасос и пару «Уралом 4320». Дело осложнялось тем, что дорог там летом не было, а значит, и украсть без ведома высокого начальства в лице Петра Григорьевича никто ничего не мог. По крайней мере, так рассудило командование. Поэтому Чернакова сняли с объекта, понизили в должности и перевели в другую тьмутаракань на границу с Казахстаном латать и восстанавливать систему «мёртвая рука», чем Чернаков и занимался до самого отлета на Марс. Он Бога молил попасть в первую экспедицию и засыпал командования рапортами. Наконец, кто-то наверху рассудил, что на Марсе неуёмный Чернаков принесёт больше пользы, чем на Земле, а может, он просто кому-то до чёртиков надоел? Когда же ему позвонили из канцелярии роты и сообщили радостную весть, он, не заходя за вещами в офицерское общежитие, заскочил в штаб дивизии за бумагами, сел в «газик», идущий в центр, и был таков. Больше на Земле его никто не видел – ни жена-истеричка, ни сопливые дети. Для них Чернаков канул в вечность. Зато на Марсе появился трудоголик и всех загнал, как лошадей. Так что начальству то и дело приходилось одёргивать его.
