Михаил Белозёров
Гибель Марса
Я попробовал от него отвязаться, буркнув, что мол, сейчас мы, как всегда пойдем гулять, но вдруг вспомнил, где нахожусь, при каких обстоятельствах, и сна как ни бывало.
Катажина спала, укрытая пледом. Ее лицо безмятежно белело в ранних сумерках утра.
Росс деловито уселся и наблюдал за мной с большим подкупающим интересом. Было такое ощущение, что он обожает меня всей душой. Вот если бы на меня все женщины так смотрели, подумал я, покидая постель.
Вместе с Россом мы спустились вниз и нашли Леху в закутке под лестницей.
– Леха, – потыкал его я. – Еда есть?
Он брыкнулся и что-то проворчал. Для приличия мы с Россом немного подождали.
– Леха… – снова позвал я. – Дай колбасы.
– Какой колбасы?.. – проворчал он невразумительно.
– Которую ты спер из моего холодильника.
– Холодильника? – сделал он глупое лицо.
– Там еще водка была, – напомнил я.
При упоминании о водке Леха проснулся окончательно.
– Водки нет, – сказал он, зевая и почесывая грудь.
Пахло от него, как от старой лошади.
– Как нет?! – удивился я. – Там же наркоза на целый взвод?!
Росс все понял, потому что его уши от удивления взметнулись выше макушки.
– Так нет, – скороговоркой произнес Леха, снова заваливаясь на бок.
– Э-э-э… Ты же вчера купаты набрал, – напомнил я.
– Пошел к черту, я спать… – лягнул он ногой так резко, что мы с Россом едва отскочили в сторону.
– Водку давай! – потребовал я, хватая и тряся его что есть силы.
– Да нет у него водки, – подал голос Федор Березин из-под секретера.
– Почему нет?!
– Потому что мы ее выпили, – он перевернулся на бок и захрапел.
Один юмон не проявил к нашему разговору ни интереса, ни уважения.
– Сволочи! – заметил я. – А ту куда глядел?
Впрочем, упрекал я его скорее под горячую руку – юмоны могли жить без пищи и воды два месяца, и то это был не предел. И наверняка вчера вечером из жадности его обделил, потому что он был трезвым и в отличие от Лехи и Федора Березина, как белый, спал на диване.
– А все по справедливости… – Леха открыл один глаз.
Его плоская, круглая морда светилась, как земная луна, отражающая солнечный свет. Добавьте сюда еще и природное ехидство, и все станет ясно.
– Ну?.. – спросил я, понимая, куда он гнет.
– Кому баба, а кому… Ты же не захотел делиться…
Я бросился на него. Мы стали бороться. Здоров был Леха Круглов, хоть и маленький, а главное – ловчее. Пару раз он едва не кинул меня через плечо, но я его держал, а потом и вовсе отпустил – бороться по пьянке гиблое дело – нас обоих прошиб пот, а сердце колотилось где-то в горле. Федор Березин ржал, комментируя из из-под секретера:
– Дави его, дави!
– Пошли к черту! – выругался я. – Нажрались, сволочи, и я с вами.
В общем, как всегда, как обычно. Очень даже весело. Росс сам нашел остатки вчерашней трапезы. Звякнула посуда. Я развернул сумку: среди пустых бутылок и упаковок лежали ровно три колбаски. И то я думаю, что о них просто забыли. С чистой совестью я отдал Россу свою долю, а остальное понес Катажине, которая все еще спала безмятежно, как младенец.
Леха, конечно, сволочь, но я его таким люблю. Просто не даю наступать себе на пятки. И он это знает.
Стало заметно прохладно. Я подошел к окну, чтобы закрыть его, и загляделся: рассвет на Марсе, как и все циклические явления, начинался очень медленно и был долгим, словно жизнь. Луг перед домом купался в тумане, и сквозь него проявлялись очертания сосен.
Вдруг мне показалось, что одна из них сдвинулась с места. Ерунда какая-то, подумал я, как у Стругацких – шагающие, прыгающие деревья. Не может быть! Я даже потряс головой, чтобы проснуться окончательно. Чего только с пьяна не привидится. А потом вспомнил – сегодня же черная пятница и чудес со сдвигом времени никто не отменял, а значит, спать можно хоть до одной минуты третьего.
Катажина спросила сонным голосом:
– Что там?
– Ничего, – оглянулся я. – Спи. Еще рано.
И вдруг она пронзительно и тонко закричала: “А-а-а!!!” Я отскочил в сторону – в окно заглядывало чудище. Если это был человек, то просто огромный. Этакая Гадзила. С минуту он глядел на меня. У него были глаза с вертикальными, как у козы, зрачками, и в этих глазах не было ни мысли, ни интеллекта, а одно животное равнодушие.
– В сторону!
На крик со второго этажа, как чертик из табакерки, выскочил Леха. Он несся так, словно спешил в туалет. В руках у него был “ремингтон”, уже не знаю с “сахен” или без “сахен”, но в любом случае Леха на мгновение остановил гесиона, хотя стрелять из “ремингтона” в чудовище было самым бесполезным занятием, но Леха Круглов не знал этого. “Бух! Бух!”
– Умри, гад!!!
Он мгновенно передергивал затвор и стрелял так быстро, словно из двустволки. “Бух! Бух!” На пол сыпались пустые гильзы. При этом самого Леху гнуло и качало, как березку под ураганом. Мало того, что он был пьян, так еще и стрелял из ружья, которое давало сильную отдачу. С “ремингтоном” обычно охотятся на слонов. В обыкновенном смертном человеке картечь делает дырку величиной с суповую тарелку даже если он в бронежилете первого класса. Я стоял чуть сбоку и видел, как картечь вылетали из гесиона вместе плотью. Но самое странное заключалось в том, что это плоть с чмоканьем возвращалась назад.
– Леха! Пригнись! – крикнул я, готовый на этот раз применить чоппер по полной программе.
– Сейчас! – злорадно произнес он, всаживая в огромное лицо гесиона еще пару зарядом.
Каждый раз из ствола вместе с картечью вырывалось полутораметровое пламя. Голова гесиона была настолько огромной, что не помещалось в створ окна, и Леха, видя, что его усилия не приводят к результату, норовил попасть и во второй глаз, который мы видели лишь частично.
Гесиону это быстро надоело. Одним движением он оторвал обе створки окна и сунул в комнату четырехпалую, как у Иисуса, руку. Однако ему приходилось шарить вслепую. И вначале у него ничего не получалось.
Катажина продолжала кричать тонко и серебристо. Леха понял тщетность своих усилий и, бросив “ремингтон”, ствол которого раскалился, подхватил Катажину, которая, как истая женщина, просто на секунду растерялась.
– Бегите! – крикнул я.
В этот момент гесион загреб. Каждый палец был, как бревнышко. Одно такое бревнышко зацепило большую дубовую кровать, смяло в ладони, и от кровати нее остались одни щепки. Мы шарахнулись в самый дальний угол. Путь к выходу был перекрыт. Надо было обежать вдоль перил, мимо камина и шифоньера с одеждой, который крушил гесион, и только потом попасть на лестницу.
Пока гесион разбирался с шифоньером, появились Федор Березин и Сорок пятый – их головы мелькнули между балясинами лестницы. Федор Березин сделал знак – мол, сейчас, сейчас, потерпите. Сорок пятый тащил стремянку. Они приставили ее к тыльной стороне перил. Первой спустилась Катажина. В любой момент я готов был применить чоппер, но, пока гесион шарил по ближним углам, явной опасности не было.
Вторым вниз сиганул Леха. Гесион сунул руку в глубь, и я ударил чоппером. Было такое ощущение, что гесион впервые почувствовал боль. Он выдернул руку так, словно ее ошпарили кипятком, задев при этом локтем за оконную раму, выламывая заодно и часть стены. Но то, что произошло дальше, напоминало взятие Бастилии. Гесион с ревом стал крушить стены. Башня або зашаталась, как при землетрясении. В стенах появились трещины, и посыпались камни. Древние балки, которыми мы с Катажиной любовались перед сном, рухнули вниз. Я едва отскочил в угол. В центре комнаты образовалась насыпь. Потолка не существовало. Вместо него на меня равнодушно смотрело огромное лицо гесиона. Он сунул руку. Я ударил чоппером, но не сильно, сберегая энергию и силы. Однако гесион только дернулся. Он научился терпеть боль. Должно быть, ему стало интересно, кто из жалкие людишек способен на такие действия. Я снова его ударил, но уже сильнее, рассчитывая, перепрыгнуть через перила на лестницу. Но он снова не убрал руку, хотя я ощутил странный запах – смесь серы и аммиака. Один его палец перестал шевелиться, и вообще, гесион стал менее ловким. Тогда я высунулся из укрытия и нанес удар в огромный глаз. Гесион взревел от боли, задирая к небу огромную голову. Я приготовился к решающему удару, чтобы ослепить гесиона окончательно. Но он просто смахнул четвертый этаж, и меня зажало между остатками дымохода и балкой. Я был оглушен и прежде чем успел освободиться, гесион накрыл меня ладонью и вытащил из развалин. Мне показалось, что я нахожусь в ковше экскаватора.
Гесион поднес меня в единственному глазу, которым видел, и принялся разглядывать. Он удерживал меня таким образом, что я не мог освободить руки. Понял ли он, что все дело в руках, или не понял, но я притворился мертвым. Сквозь ресницы я видел его огромный нос и рот, ожидая ощутить смрадное дыхание. Но самое интересное заключалось в том, что гесион не дышал, да и производил он впечатление какой-то механичности. Вертел меня так и эдак, тормошил и вообще, похоже, не собирался нанести вреда. Может быть, он принял меня за зверушку, которая отличалась от предыдущих зверушек и умеет по-настоящему кусаться. В тот момент, когда он, как слабо зрячий, вытянул руку от себя и ослабил пальцы, я ударил чоппером в область шеи, вложив в удар так много силы, как никогда до этого не вкладывал. Эффект превзошел все ожидания: голова у гесиона мотнулась из стороны в сторону и… оторвалась, словно тряпичная. Минуту гесион стоял, покачиваясь, а потом рухнул на спину. Я же упал с двенадцатиметровой высоты вслед за головой, которая покатилась по лугу, но не разбился, даже почему-то не ударился, а скользнул по траве и обессилено прилег отдохнуть, дав себе слово больше не пить – худо мне было, можно сказать, даже плохо – сражать с похмелья. И еще мне страшно хотелось пить. Надо было бежать, но не было сил даже шевельнуться, и я с опаской наблюдал, что происходит с гесионом, который не подавал признаков жизни, а лежал, как маленькая гора, безобидный холмик. Из последних сил я стал отползать в сторону. Что-то мне подсказывало, что гесион не умер, что он такой же живой, как и я, как и любой из нас – только без головы. Сильнейших запах серы и аммиака распространился по окрестностям. От этого запаха трава и хвоя на ближайших соснах сделалась желтыми, а воздух приобрел оранжевый оттенок.
Похоже, от этого резкого запаха я окончательно лишился сил. Мне чудилось, что я тону, что в моем горле клокочет вода, которая не дает мне дышать, и закашлялся. Потом очнулся и понял, что лежу на спине, а Леха вливает в меня водку. В его представлении это было универсальное лекарство на все случаи жизни. Лехе усердно помогал Росс, который слизывал водку с моего лица. Последними усилиями я перевернулся на бок, не в силах совладать с Лехиным стремлением оживить меня, и долго, и болезненно до хрипоты выкашливал из легких водку. Несколько дней после этого она хлюпала у меня где-то в бронхах.
– Ничего… ничего… – отечески похлопывал меня Леха, – сейчас пройдет!
– Я же задохнусь! – воскликнул я между приступами кашля. – Отойди со своей водкой!
– А то я не понял! – добродушно воскликнул Леха, обильно поливая мою физиономию.
Это можно было назвать подвигом, потом что Леха водку не жалел, что на него не было похоже.
– Смотрите, смотрите! – в ужасе крикнула Катажина.
Гесион ожил. Вначале он встал на четвереньки и передвинулся в сторону гор, сминая траву и кусты. Руки его подгибались. Потом выпрямился и поплелся, роняя сосны. А между тем, у него уже выросла новая голова, только очень маленькая – примерно такая же, как у земного годовалого ребенка. Мы наблюдали, как зачарованные, потому что присутствовали на процессе регенерации. Теоретически такое было возможно только у плазманоидов. Но ведь на Марсе слишком слабое магнитное поле и ни один плазманоид существовать здесь не мог. Вот в чем загвоздка. Еще одна тайна природы. Движения у гесиона становились все более осмысленными. Вдруг он перешел на бег, и мне показалось, что он может напасть в любой момент.
Действительно, гесион сделал круг и повернул в нашу сторону. Голова у него уже была, как у взрослого марсианина, только квадратная и голая, да еще в каких-то огромных фиолетовых шишках. Вслед за гесионом тянулся серовато-оранжевый шлейф.
– Бежим! – отчаянно крикнул юмон, которого проняло от ужаса.
Они подхватили меня и потащили в сторону болота.
– Куда?.. Куда?.. – силясь отдышаться и по-прежнему кашляя, вопрошал я. – Дайте… дайте… я его свалю еще раз.
Я знал, что смогу остановить гесиона хотя бы минут на десять. Но никто меня не слушал, потому что они не видели, что произошло в башне або и на этот раз не верили в мои способности. Да и сам я, честно говоря, был весьма ослаблен, а гесион оказался коварен и непредсказуем.
По пути он принялся крушить дома и вырывать сосны с корнями, все сильнее распространяя запах серы и аммиака. Затем к нему вернулся голос, и мы едва не оглохли, потому что мало того, что сам гесион вопил от ярости, как сто тысяч сирен, ему стали вторить собраться в горах. Впрочем, нам это только придало силы. Да и я уже почти прочистил легкие и мог передвигаться вполне самостоятельно, только иногда спотыкался и Росс подталкивал меня носом в зад, да Катажина вовремя придерживала и тянула за руку.
Мы выскочили из перелеска, и только тогда я обратил внимание, что с нами нет Федора Березина и тут же собрался повернуть назад, как раздался знакомый стрекот и из тумана выплыла “мотка” – средний транспортный военный аэромобиль. Из стандартного вооружения у него были два крупнокалиберных пулемета и бластерной пушкой под фюзеляжем. Естественно, “моткой” управлял никто иной как Федор Березин. Его улыбающаяся физиономия маячила в кабине. Где он взял “мотку”, да и вообще, что произошло, пока я дрался с гесионом, так и осталось для меня тайной. Обсудить мы ее не успели.
Мы ввалились в нутро “мотки” с такой поспешностью, словно за нами черти гнались. Еще бы! Гесион, который вполне уже оправился и у которого голова приобрела прежние, пропорциональные телу размеры, но так и осталась квадратной, еще пытался достать нас в отчаянном прыжке. Бум-бам-бамбарах!!! Земля сотряслась. Гесион шлепнулся на живот, пропахав борозду во влажной земле шириной никак не меньше футбольного поля. Федор Березин дал газу, и мы вознеслись над поселком, а наш бедный гесион сделался маленьким и несчастным.
– И голова у него какая-то странная, – снисходительно заметил Леха, глядя на приплясывающего гесиона.
– А уши?! А уши?! – смеялась Катажина, тыча пальцем и прижимаясь к иллюминатору.
Даже Сорок пятый не удержался, приоткрыл люк и плюнул на макушку гесиону, хотя по уставу юмоны не должны проявлять эмоций даже в отношении смертельно опасных врагов.
Один Росс проявил тактичность – свалился и захрапел, как всамделишный пьяница. Катажина Фигура налюбовалась на гесиона и принялась ухаживать за мной и перевязывая раны, которые уже привычно заживали прямо на глазах.
– Бедненький мой… – причитала она, – бедненький… досталось ему… досталось… Сиди смирно! Сиди смирно!
Леха покривился от таких проявлений чувств и отправился в кабину к Федору Березину. Через минуту я присоединился к ним. Леха сидел на месте второго пилота и с важность держался за руль.
Одного взгляда на компас было достаточно, чтобы понять – мы летим на юго-восток, то есть в сторону Столицы мира. Рассвет еще не закончился, и лучи далекого солнца скользили по верхушкам сосен. Пейзаж можно было с легкостью принять за земной, если бы только не знать, что ты находишься на Марсе. Вершины холмов отливали золотом. Долины, заполненные туманом, были холодными и мрачными. Кое-где мелькала дома и фермы. Примерно через час появилась трасса Санкт-Петербург – Выборг.
– Вон там! Вон там! – потыкал Леха в стекло кабины.
Солнце едва освещало это место, но мы разглядели: лес по обе стороны был выжжен, а трасса забита сгоревшей техникой, кое-где вертикально вверх, как свечки, поднимались черные дымы и закручивались от потоков воздуха работающих двигателей. Колонна протянулась километров на двадцать. Часть бронетехники пыталась уйти в лес, но, похоже, каждую из машин нашли и уничтожили. Федор Березин опустился ниже, и тогда на земле стали различимы маленькие черные фигуры, разбросанные на осеннем фоне. Их распростертые руки казались крыльями. Это были камены. В одном месте я, кажется, даже увидел черных ангелов. Значит, нам просто не повезло – в поселке Пушное мы наткнулись на остатки этой колонны, которая в свою очередь привлекли к себе внимание гесионов.
Однако разбитая колонна каменов и черных ангелов не шла ни в какое сравнение с картиной, которую мы увидели на подлете к Столице мира. Лично мне показалось, что мы видим предшествие ада. Федору Березину пришлось поднять “мотку” на километровую высоту из-за черно-свинцового облака, которое накрыло Столицу. При разряженном воздухе и малой гравитации пыль и гарь на планете оседали очень долго. В довершение ко всему, как назло стояло безветрие.
Если в Лахте еще можно было разглядеть дома и улицы, то начиная где-то со Старой деревни, мы попали в сплошную пелену. Настоящими островами из нее выступали Крестовский и Васильевские острова. Иногда там внизу что-то происходило, и тогда мы видели вспышки и ударную волну. Один раз “мотку” так подбросило, что мы сочли за благо поднять выше, туда, где светило солнце.
– Мамочки! – вбежала в кабину Катажина. – Вы видели?! Вы видели?!
За ней маячил Сорок пятый, у которого глаза тоже были на мокром месте. Даже протрезвевший Росс прижался ко мне.
Все угрюмо молчали. Никому не хотелось озвучить то, о чем мы подумали еще вчера вечером – это конец. Конец марсианской цивилизации. Вряд ли у метрополии – матушки Земли хватит сил возродить Марс. Она сама далеко не в лучшей форме. Оставалась маленькая надежда, что, как ни горько, но разрушена только Столица мира – Санкт-Петербург.
Облако становилось все выше и выше. Чтобы облететь его сверху, у нашей “мотки” не хватало ни мощности, ни резервов. На приборной доске вспыхнула надпись о перегреве двигателя.
Федор Березин взял севернее, но облако, словно предвидя наш маневр заступило дорогу, и нам пришлось уходить левее и левее до тех пор, пока сосны внизу не сменились ивняками и болотцами с пушицей. В сопках лежал снег, а небо сделалось низким и ватным.
По всем расчетам, даже если мы облетали край цивилизации по дуге, мы давно миновали марсианские Прагу, Нью-Йорк, Берлин и Варшаву, не считая другие города, которые находились на южных широтах.
– Хоть кого-нибудь увидеть!.. Хоть кого-нибудь увидеть!.. – скулила Катажина.
Федор Березин так глянул на нее, что она замолкла, и полная чувств и противоречий, предпочла за благо укрыться в салоне.
Потом справа мелькнуло чистое пространство, и Федор Березин, не задумываясь, свернул в него. Как раз подул ветерок, и внизу открылась все та же картина разрушений и катастрофы, которая на этот раз постигла, по всей вероятности, Сан-Франциско – город, в котором я бывал неоднократно по делам газеты. В пилоны Золотого моста на наших глазах ударили молнии. Конструкция сложилась. Тросы, поддерживающие конструкцию, разом лопнули, и все рухнуло в залив, в котором не было воды. Но самое страшное заключалось в том, что я не узнал делового центра. Его не существовало: ни высоток, ни аэропорта, ни причалов с белоснежными яхтами. Исчез бутафорный “Алькатрас”, в котором располагался парк ужасов. Пресное марсианское море отступило. Это могло означать только – грандиозную катастрофу.
Мы сделали круг над руинами центра, пытаясь разглядеть признаки жизни. На приборной доске зажегся датчик радиации. И в этот момент застрекотал наш пулемет: “Ду-ду-ду-ду… ду-ду-ду-ду…” Я бросился в салон: Сорок пятый сидел, прильнув к левому пулемете и, как заправский стрелок, всаживал в кого-то очередь за очередью. На пол градом сыпались дымящиеся гильзы. Мне досталась бластерная пушка – прямо над кабиной пилота. А за правым пулеметом сидел Сорок пятый. Но я по-прежнему ничего и никого не видел, кроме белых облаков, а в разрывах между ними – темную землю. Потом Федор Березин стал делать маневр, чтобы то ли ударить бластерной пушкой, то ли еще по какой причине, но далеко-далеко на юго-востоке я увидел силуэт “инделя”. Он давно барражировал здесь, маскируясь в виде плоского облака. И я стал стрелять, не жалея зарядов, хотя знал, что тягаться с “инделем” мы не состоянии: стоило прицелиться, как “индель”, словно угадывая мои мысли, тут же менял местоположение. Тогда я стал бить в те участки неба, куда по идее должен был переместиться “индель”, в надежде поразить его случайным образом.
Если бы мы были внимательнее, если бы не таращились на город, а посмотрели бы на локатор, то наверняка обнаружили, что находимся на прицеле у второго “инделя”, который зашел со стороны солнца. Конечно, наш пулемет для инделя, как дробинка для слона. Даже если бы я сумел правильно воспользоваться штатным бластером, у нас все равно не было никаких шансов. Единственное, что можно было предпринять – это скрыться в пылевой туче. Что, собственно, Федор Березин и сделал, видя мои потуги, – заложив такой вираж, на который наша бедная “мотка” рассчитана не была, но который она, тем не менее, с честью выдержала. Только те из нас, кто не был пристегнут к креслам, перекатились на правый борт и оказались лежащими на иллюминаторах.
Однако все наши усилия оказались напрасными, потому что “индели” видел в облаках так же хорошо, как и на открытом пространстве.
Федор еще успел упасть как можно ниже, рассчитывая скрыться от радаров “инделя” на фоне того, что осталось от города, но в бок нам последовал удар, взрыв, и все было кончено.
***
Каким-то чудесным образом нашелся огромный черный пистолет с вычурной скобой. Он лежал на тумбочке, придавив мое редакционное удостоверение. Я даже привстал, чтобы взять его в руки. Но это был всего лишь сон или мимолетный бабон, в который меня выбросило взрывом. В следующее мгновение я снова вернулся назад в падающую “мотку”.
– Все! Съезжаем! Конец! – крикнул Федор Березин.
И мы упали в радиоактивные руины Сан-Франциско.
