Марвин Минский
Машина эмоций

Чувства, боль и страдание

Его пронзила острая боль, словно от удара ножом. По объятому ужасом телу прошла мелкая дрожь. Его глаза потемнели, став лиловыми, как аметист, и затуманились слезами. Ему стало казаться, будто его сердце сдавливает ледяная рука^[19].

Оскар Уайльд

Мы используем много эпитетов для разных видов боли: колющая, тянущая, острая, пульсирующая, стреляющая, обжигающая и т. д. Но слова никогда полностью не выражают сущность этих ощущений. Нам приходится прибегать к аналогиям, чтобы попытаться объяснить, на что похоже каждое конкретное ощущение – как «удар ножа» или как «ледяная рука», или же к описаниям внешности пострадавшего. Дориан Грей не чувствовал физической боли, но пришел в ужас от постаревшего себя – чудовищного, покрытого морщинами и, самое ужасное, с утратившими золотистый оттенок волосами.

Но почему эти чувства так сложно описать? Потому ли, что они столь просты и примитивны, что нам нечего о них сказать? Напротив, как мне кажется, говоря о чувствах, мы на самом деле пытаемся описать целые психические состояния, которые так сложны, что любое краткое описание может выразить лишь несколько их аспектов. Поэтому, как я считаю, лучшее, что мы можем сделать, – это распознать, чем текущее состояние похоже и чем отличается от других состояний, хранящихся в нашей памяти. Другими словами, из-за того, что наши психические состояния так сложны, мы можем описать их только с помощью аналогий.

В любом случае распознать (но не описать) определенное чувство или психическое состояние бывает просто, потому для этого нам нужно всего лишь определить его характерные признаки. Это позволяет нам достаточно точно рассказать друзьям, что мы чувствуем, потому что (если предположить, что два сознания имеют похожие структуры) всего лишь нескольких признаков может оказаться достаточно, чтобы распознать состояние другого человека. И в любом случае большинство людей знает, что подобный вид коммуникации, то есть эмпатия, допускает как ошибки, так и обман.

Все это поднимает вопросы о том, каким образом мы пытаемся различать такие понятия, как «боль», «затяжная боль» и «страдание». Люди иногда используют эти понятия, чтобы обозначить интенсивность, но я буду использовать термин «боль» для ощущений, возникающих сразу после травмы, а «затяжная боль» – для описания того, что происходит, когда активизируется цель избавиться от боли. И наконец, термин «страдание» я буду использовать для описания состояний, которые возникают, когда ситуация доходит до крупномасштабного каскада, разрушающего все обычные способы думать, которые использует человек.

Философ: Согласен, что боль может вызвать в разуме человека множество изменений, но это не объясняет, зачем мы ощущаем страдание. Почему все эти механизмы не могут работать так, чтобы не заставлять человека настолько плохо себя чувствовать?

Мне кажется, что, когда люди говорят о том, что «плохо себя чувствуют», они ссылаются на исчезновение других своих целей и на различные состояния, которые из этого проистекают. Боль не выполняла бы функций, для которых ее создала эволюция, если бы позволяла нам продолжать преследовать обычные цели, в то время как наши тела подвергаются разрушению. Но если бы она начинала подавлять слишком большую часть разума, мы оказались бы неспособны найти адекватные способы избавиться от боли, – поэтому хотя бы некоторые из наших высокоуровневых функций должны поддерживаться в активном состоянии. Однако мы все еще можем заниматься рефлексией, что с большой вероятностью приведет нас к состояниям под названием «раздражение», «сожаление», «смятение» и «страх» – и все они могут быть аспектами страдания.

Философ: А вы ничего не пропустили? Вы описали множество процессов, которые могут происходить у нас в мозге, но ничего не сказали о том, почему эти состояния вообще должны вызывать какие-то ощущения. Почему все это не может происходить, не требуя от нас «переживания» подобного опыта?

Многие философы бились над загадкой: почему мы испытываем этот «субъективный опыт». Полагаю, у меня есть ей хорошее объяснение, но оно включает в себя так много других идей, что мне придется отложить его до конца главы девятой.

3.4. Преодоление боли

Соня: Любить – значит страдать. Чтобы избежать страданий, нужно вообще не любить. Но в таком случае мы страдаем от того, что не любим. Таким образом, любовь – это страдание, нелюбовь – это страдание, страдание – это страдание. Быть счастливым – значит любить. Таким образом, быть счастливым значит страдать, но страдание делает нас несчастливыми. Таким образом, для того чтобы быть счастливым, человек должен любить, или любить страдать, или страдать от слишком большого счастья.

Вуди Аллен. Любовь и смерть

Некоторые реакции на боль настолько мимолетны, что заканчиваются до того, как человек успеет их осознать. Если Джоан дотронется до чего-то горячего, ее рука автоматически отдернется, прежде чем Джоан об этом задумается. Но рефлексы Джоан не могут спасти ее от боли в колене, потому что эта боль следует за ней везде. Что еще хуже, когда настойчивая боль слишком успешно заставляет человека на ней сосредоточиться, она может начать активно мешать процессу обдумывания способов избавиться от нее.

Конечно, если Джоан достаточно сильно хочет встать и дойти до аптечки, у нее, возможно, получится это сделать «вопреки боли» – и с риском нанести себе еще больший ущерб. Например, профессиональные боксеры и футболисты могут приучить себя терпеть удары, которые с большой вероятностью наносят ущерб телу и мозгу. Как они умудряются преодолеть боль? Мы все знаем соответствующие способы и, в зависимости от культуры, к которой принадлежим, считаем одни из них похвальными, а другие – нет.

Примерно в это время Дж. Гордон Лидди начал новое упражнение на тренировку силы воли. Он прижигал левую руку сигаретами, а затем спичками и свечами, чтобы приучить себя преодолевать боль… Годы спустя Лидди заверил одну знакомую, что его никогда не заставят выдать что-то, что он не хочет выдавать. Он попросил ее подержать перед ним горящую зажигалку. Лидди сунул ладонь в огонь и держал так, пока запах горящей плоти не заставил знакомую убрать зажигалку.

Ларри Тейлор^[20]

Если отвлечь мозг другими вещами, боль может казаться менее интенсивной. Мы все слышали истории о раненых солдатах, которые продолжали сражаться, несмотря на боль, и только позже, когда битва заканчивалась победой (или поражением), теряли сознание от болевого шока. Таким образом, мощная цель – спасти себя или друзей – может возобладать над всем остальным. В меньшем масштабе, когда боль не так интенсивна, вы ее можете просто не замечать – в этом случае боль не получает достаточного приоритета, чтобы отвлечь вас от других занятий.

Шекспир напоминает нам в «Короле Лире», что несчастье любит компанию: как ни ужасна была бы чья-то судьба, нас способна утешить мысль о том, что подобное может случиться с каждым (пусть даже только потому, что это дает нам новую пищу для размышлений):

 
Когда мы старших видим жертвой бедствий,
Бледнеет наше горе в их соседстве.
Ужасно одиночество в беде,
Когда кругом довольные везде,
Но горе как рукой бывает снято
В присутствии страдающего брата.
Свои несчастья легче я терплю,
Увидевши, как горько королю^[21].
 

Еще один способ справиться с болью – применить так называемое лечебное раздражение: когда у вас болит определенная часть тела, иногда помогает потереть ее, или ущипнуть, или подвергнуть такому же воздействию другой участок. Но почему вторичное раздражение уменьшает первичное – вместо того чтобы, казалось бы, ухудшить ситуацию? Есть одно простое объяснение: возможно, когда источников боли несколько, мозгу сложно сосредоточиться на одном из них и это может воспрепятствовать разрастанию каскада.

Существует множество других процессов, способных менять воздействие боли на наше поведение.

Аарон Слоуман: Некоторые психические состояния включают в себя предрасположенности, в определенных контекстах проявляющиеся в поведении; если они не проявляются, необходимо объяснение (например, в случае человека, который не морщится от боли, никак не демонстрирует, что ему больно, и не предпринимает попыток от боли избавиться). Объяснением может служить, например, что он недавно присоединился к религиозному культу, исповедующему стоицизм, или хочет произвести впечатление на свою девушку и т. д. [Слоуман, 1996].

 

Это относится и к лечению страдающих от боли пациентов.

Мариан Остервайс: Степень осознания боли может варьироваться от почти полного игнорирования до абсолютного погружения в нее, и причины отношения конкретного человека к боли могут быть различными. Сама боль может стать центром самоидентификации либо, несмотря на причиняемый ею дискомфорт, рассматриваться как что-то, имеющее к человеку лишь косвенное отношение. Один из самых мощных факторов влияния на то, как воспринимаются симптомы и сколько внимания им уделяется, – это значение, которое придается этим симптомам [Остервайс, 1987].

Наконец, в главе девятой мы обсудим кажущийся парадокс, который можно наблюдать во многих занятиях, таких как соревновательные виды спорта или силовые тренировки, где человек пытается раздвинуть пределы собственных возможностей: ведь чем сильнее боль, тем выше результат.

Длительное и хроническое страдание

Когда травмированный сустав опухает и легчайшее прикосновение к нему причиняет обжигающую боль, неудивительно, что мы называем его воспаленным. Какую пользу может принести это состояние, когда ущерб уже причинен? Во-первых, оно заставляет вас беречь травмированное место, что помогает более быстрому исцелению травмы. Во-вторых, от него вы чувствуете недомогание и слабость, что вынуждает вас остановиться и отдохнуть. Таким образом боль может способствовать выздоровлению.

Однако сложно найти аргумент в защиту ужасных хронических болей, которые никогда не прекращаются. В этих случаях мы обычно задаемся вопросом: «За что мне это?» Если мы находим причину, которая, как нам кажется, оправдывает наказание, это даже может принести нам облегчение: «Теперь я понимаю, почему то, что со мной случилось, справедливо!»

Но многим жертвам не найти таких лазеек – и они только чувствуют, как из их жизни исчезает столь многое, что некоторые даже пытаются с ней покончить. Однако другие люди находят способы относиться к своим страданиям как к побудительным стимулам или возможности продемонстрировать, чего они могут добиться, – или даже как к неожиданному дару, ниспосланному нам в помощь для очищения или обновления.

Ф. М. Льюис: Инвалидность может нанести сильный удар по самооценке человека. Однако для некоторых пациентов роль больного может возвысить их статус – они чувствуют, что заслуживают ухода и заботы со стороны других людей. Возможность наделить болезнь или симптомы значимостью усиливает в некоторых пациентах ощущение, что они способны справиться с проблемой или кризисом [Льюис, 1982].

Таким образом, некоторые из этих жертв находят способы адаптироваться к хронической, неизлечимой боли. Они вырабатывают новые способы думать и заново отстраивают свою жизнь, опираясь на эти методики. Вот как Оскар Уайльд описывает в «Тюремной исповеди» свой способ справляться с неизбежным страданием:

Мораль мне не поможет. Я один из тех, кто создан для исключений, а не для правил. Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Разум мне не поможет. Он говорит мне, что законы, по которым я осужден, – законы ложные и несправедливые, а система, карающая меня страданиями, – ложная и несправедливая система. Но мне необходимо как-то поверить в то, что и закон, и наказание – праведны и справедливы. Дощатые нары, тошнотворное пойло, жесткие канаты, грубые окрики, чудовищный наряд, превращающий страдальца в шута, молчание, одиночество и стыд – все это вместе и по отдельности мне нужно претворить в духовный опыт. Все телесные унижения – все до единого – я должен использовать для возвышения души^[22].

В ходе современных исследований в области облегчения боли разработаны новые технологии: сначала для оценки степени боли, а затем и для успешного избавления от нее. Теперь у нас есть лекарства, которые иногда могут подавить самые жестокие проявления боли, но многие люди до сих пор не находят избавления – психологического или медицинского. В этой ситуации кажется справедливым пожаловаться на то, что эволюция здесь оказала нам дурную услугу, – и задать вопрос, мучающий теологов: «Почему людям приходится столько страдать?» Какую пользу может принести подобное страдание?

Возможный ответ заключается в том, что негативные эффекты хронической боли не развились в результате естественного отбора, а просто стали побочным эффектом некоего «программного сбоя». Каскады, которые мы называем страданием, должно быть, эволюционировали из более ранних программ, помогавших нам минимизировать наши травмы, возводя стремление избежать боли в необходимость. То, что при этом подавлялись другие мысли, было лишь незначительным неудобством, ведь у наших предков еще не развился мощный интеллект. Другими словами, наши древние реакции на хроническую боль пока еще не приспособились к рефлексии и сложным планам, способности к которым появились у нас позже. Эволюция никогда не знает заранее, какие именно качества разовьются у вида впоследствии, поэтому она «не предполагала», что боль помешает нашему мышлению высокого уровня. Таким образом в процессе эволюции у нас возникла схема, которая защищает тело, но разрушает разум.

Горе

 
Не в силах плакать я: вся влага тела
Огня в горниле сердца не зальет;
Не облегчить речами бремя сердца.
Ведь самое дыханье слов моих
В груди раздует угли и сожжет
Меня огнем, что залили бы слезы.
Рыданья ослабляют горечь мук…
Нет, слезы – детям; мне ж удел – отмщенье!
 

Шекспир. Генрих VI^[23]

Когда вы переживаете горе от потери близкого друга, вы чувствуете, словно потеряли часть себя самого, потому что столь большая часть вашего разума зависела от возможности делиться мечтами и идеями с этим человеком. И теперь, увы, сигналы, которые передают эти части мозга, больше никогда не получат отклика. Это все равно что потерять руку или глаз – и именно поэтому, возможно, нам требуется столько времени, чтобы смириться с тем, что нас лишили ресурсов, на которые мы привыкли опираться до этой потери.

Глостер: Будь терпелива, Нелл; забудь о горе.

Герцогиня: Ах, Глостер, научи меня забыть себя!

Нелл не может последовать совету Глостера, потому что узы ее привязанности не сосредоточены в какой-то одной точке, из которой ей было бы просто их стереть. Кроме того, она, возможно, и не хочет о них забывать, как предполагает Аристотель в «Риторике»:

И в самом деле, любовь всегда впервые проявляется так: мы не просто наслаждаемся присутствием другого человека, но и вспоминаем о нем в его отсутствие. Мы чувствуем боль одновременно с удовольствием из-за того, что его нет рядом. Более того, есть элемент удовольствия даже в скорби по умершему. Мы испытываем горе от потери, но одновременно и удовольствие, когда вспоминаем о нем – и вся его жизнь и поступки встают перед нашими глазами.

Таким образом Шекспир показывает нам, как мы сживаемся с горем и сжимаем его до тех пор, пока оно не приобретает форму удовольствия:

 
Король Филипп:
Вам горе ваше дорого, как сын.
Констанция:
Оно сейчас мне сына заменило,
Лежит в его постели и со мною
Повсюду ходит, говорит, как он,
И, нежные черты его приняв,
Одежд его заполнив пустоту,
Напоминает милый сердцу облик.
 

Шекспир. Король Иоанн^[24]

3.5. Психические корректоры, подавители и цензоры

Не обращай внимания на критиков. Даже не игнорируй их.

Сэм Голдвин

Как было бы здорово никогда не совершать ошибок или сразу четко распознавать не вполне подходящие варианты – но мы все ошибаемся и все чего-то не учитываем, причем не только в физической сфере, но и в социальной, и в психической.

К счастью, мы также способны учиться на своих ошибках – и все же, учитывая, насколько часто наши решения бывают неверными, по-настоящему удивительно то, насколько редко они приводят к катастрофам. Джоан редко приходилось ткнуть себе чем-нибудь в глаз. Она практически ни разу не врезалась в стену. Никогда не сообщала в лоб незнакомым людям, что находит их жутко некрасивыми. В какой степени компетентность человека зависит от знаний о том, какие действия не следует предпринимать?

Воспаленное колено Джоан беспокоит ее все сильнее. Теперь оно болит постоянно, даже если его не трогать. Она думает: «Не стоило мне поднимать ту коробку. И уж точно нужно было сразу приложить к колену ледяной компресс».

Мы обычно думаем о возможностях человека в позитивном ключе, например: «Эксперт – это человек, который знает, что делать». Но можно и посмотреть на ситуацию с другой стороны: «Эксперт – это человек, который редко ошибается, потому что знает, чего не следует делать». Однако в психологии ХХ века этот вопрос обсуждается крайне редко – за одним заметным (наверное, самым заметным) исключением: анализом Зигмунда Фрейда.

Возможно, такой пробел был неизбежен, учитывая то, что в начале ХХ века многие психологи стали бихевиористами и приучились думать только о физических действиях, которые люди производят, совершенно не рассматривая то, чего они избегают делать. Результатом такой традиции стало пренебрежение отрицательной компетентностью (этот термин мы обсудим подробнее в главе шестой), которая, как я полагаю, составляет значительную часть драгоценной коллекции житейских знаний каждого человека.

Чтобы объяснить, как работает отрицательная компетентность, я предположу, что в нашем сознании аккумулируются ресурсы, которые мы будем называть Критиками, – и каждый из них учится распознавать определенную разновидность потенциальной ошибки. Сделаю допущение, что каждый человек обладает по меньшей мере тремя видами таких Критиков:

Корректор (corrector) объявляет, что вы делаете что-то опасное: «Вы должны сейчас же остановиться, потому что придвигаете ладонь к пламени».

Подавитель (suppressor) прерывает вас, прежде чем вы начнете планируемое действие: «Не начинайте двигать ладонь к пламени, иначе обожжетесь».

Цензор (censor) действует еще чуть раньше, предотвращая появление мысли, поэтому вам даже не придет в голову двинуть руку в этом направлении.

Предупреждение Корректора может поступить слишком поздно, потому что действие уже началось. Подавитель может остановить действие до его начала, но и Корректор, и Подавитель могут вас замедлить, потому что их активация требует определенного времени. Цензор же, напротив, может вас ускорить, удержав от мыслей о запрещенных действиях. Это может быть одной из причин, почему эксперты действуют так быстро: они даже не обдумывают неверные шаги.

Ученик: Как может Цензор не дать вам думать о чем-то до того, как вы начнете об этом думать? Не похоже ли это на парадокс?

Программист: Никакой проблемы тут нет. Представьте себе Цензора как машину, снабженную достаточным количеством памяти, чтобы она помнила, о чем вы думали за несколько секунд до совершения той или иной ошибки. Позже, когда этот Цензор идентифицирует похожую ситуацию, он направит ваши мысли в другое русло, чтобы ошибка не повторилась.

 

Безусловно, чрезмерная осторожность может иметь негативные последствия. Если ваши Критики будут пытаться оградить вас от всех ошибок, вы можете стать настолько консервативным человеком, что вообще перестанете предпринимать новые действия. Вы не сможете даже перейти улицу, потому что всегда сможете представить себе возможность попасть под машину. С другой стороны, недостаточное количество Критиков может привести к совершению ошибок, которых в противном случае можно было бы избежать. Поэтому давайте кратко поговорим о том, что может случиться, когда мы переключаемся между этими двумя крайностями.

Что происходит, когда включается слишком много Критиков?

Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятиям. Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд, – просто-напросто скопление вонючих и вредных паров^[25].

Шекспир

В следующих главах мы постараемся доказать, что наша находчивость во многом проистекает из способности переключаться между разными способами мышления. Однако эта же способность может быть причиной состояний, которые мы называем особенностями темперамента, настроениями и чертами характера, а также множества различных психических расстройств. Например, если бы определенные Критики постоянно находились во включенном режиме, казалось бы, что человек одержим какими-то проявлениями окружающего мира или самого себя – или почему-то вынужден повторять одни и те же действия. Еще один пример плохого контроля над работой Критиков: чередование включения и последующего отключения слишком большого их количества. Следующая цитата – судя по всему, описание подобного состояния человеком, которому лично довелось его испытать:

Кей Редфилд Джеймисон: Клиническая действительность маниакально-депрессивного заболевания гораздо более серьезна и бесконечно более сложна, чем можно предположить по присвоенному ей в данный период времени психиатрическому термину «биполярное расстройство». Циклы колебания настроений и энергетических уровней представляют собой фон, на котором постоянно меняются мысли, чувства и поведение. Болезнь включает в себя крайние состояния человеческой психики. Мышление может колебаться от буйного психоза, или «безумия», проходя через образцы удивительно чистых, быстрых и творческих ассоциаций, до полнейшего ступора, в котором невозможна никакая осмысленная психическая активность. Лихорадочное, несдержанное, причудливое и вызывающее поведение может сменяться замкнутостью, вялостью и опасным стремлением к суициду. Настроение может колебаться от эйфории до отчаяния, либо от раздражения до безнадежности… [Однако] наивысшие пики, обычно ассоциирующиеся с манией, приятны и продуктивны только на ранних, более мягких стадиях [Джеймисон, 1994].

В более поздней статье Джеймисон высказывает предположение о том, чем эти крупномасштабные каскады могут быть полезны:

Судя по всему, в период гипомании в области мышления происходит как количественный, так и качественный скачок. Увеличение скорости при этом может варьироваться от небольшого ускорения до психотической невменяемости. Пока непонятно, что вызывает качественное изменение в процессе мышления. Тем не менее это измененное когнитивное состояние может приводить к формированию уникальных идей и ассоциативных связей… Там, где депрессия задается вопросами, раздумывает и сомневается, мания дает уверенные и энергичные ответы. Постоянные переходы от узкого мышления к широкому, от подавленных реакций к преувеличенным, от мрачности к бьющему ключом веселью, от замкнутости к чрезмерной общительности, от холодности к горячности – а также быстрота и стремительность в смене одной крайности на другую – могут быть болезненны и сбивать с толку [Джеймисон, 1995].

Подобные экстремальные состояния легко распознать в психических заболеваниях, которые называются биполярными расстройствами, но я подозреваю, что все люди постоянно используют сходные процессы в повседневном мышлении! Поэтому в главе седьмой будет выдвинуто предположение, что каждый раз, сталкиваясь с новым типом проблемы, вы можете найти решение с помощью подобных процедур:

Сначала на короткое время отключите большинство своих Критиков. Это поможет вам подумать о вариантах действий, пока еще не размышляя о том, сработают ли они, – так, словно вы находитесь в кратковременном «маниакальном» состоянии.

Затем снова включите бо́льшую часть Критиков, чтобы с некоторым скепсисом рассмотреть эти варианты – так, словно вы переживаете легкую депрессию.

И наконец, выберите один подход, который кажется вам наиболее многообещающим, а затем следуйте ему, пока один из ваших Критиков не начнет жаловаться, что вы перестали продвигаться вперед.

Иногда мы проходим через эти стадии сознательно; возможно, потратив на каждую из них по несколько минут. Однако, по моему предположению, зачастую мы проскакиваем их в течение одной-двух секунд – а то и меньше, в ходе повседневного мышления. К тому же и каждое из событий может быть настолько незначительным, что мы практически не осознаем, что они происходят.