Марко Вовчок
Купеческая дочка

III

Пришла девушка ужинать в людскую и все молча сидела. Если что и спросят, то сквозь зубы отвечала. Ефим усмехался да поглядывал на нее. А она против него сидит. Платье на ней розовое, в ушах длинные стразовые подвески качаются, коса на самой маковке под гребешком. Из себя хоть и худощава и желтолица, а хороша. Вечером еще лучше она нам показалась: глаза такие яркие, умные; брови темные дугою; а нраву, видно, она насмешливого и кичлива: сидит себе, тонкие губы сжавши.

Заговорили мы с нею, а у нее, что называется, каждое словечко по рублю… Мы скоро и замолкли. Вдруг Ефим к ней:

– А что, красавица, как имя ваше, как отчество?

Она как глянет, ровно водою студеною окатила.

– Что угодно? – протянула.

Голос-то у ней не звучит словно.

Ефим даже вспыхнул весь, ну, а не сплошал-таки.

– Как по имени, по отчеству величают? – повторил.

– Зовут меня Анною, а по батюшке Акимовною, – ответила ему девушка, и так, словно топором отрубила.

Крепко, кажись, она спесивостью нашего Ефима задела; он только кудрями тряхнул и проговорил:

– Желаем много лет здравствовать Анне Акимовне!

Глаза у него сверкнули, и замолчал он на весь вечер. А как расходились мы, он на нее посмотрел так язвительно, усмехнулся и прищурился, что Анна Акимовна вспыхнула и отвернулась, – словно осерчала.

IV

Вот на другой день просит Анна Акимовна барыню, чтоб за ее пожитками послать. Она прежде проживала у тетки, городской мещанки; там ее и все добро хранилось – так вот она и просит барыню. Барыня сейчас приказала:

– Пусть Ефим сходит да заберет или пусть съездит. Скажи ему.

Выходит Анна Акимовна на крыльцо, а тут и все люди во дворе, и Ефим тут же. Вот она оглядывает всех сверху, с голов, да протяжно так и говорит:

– А кто тут у вас Ефим-кучер?

Словно она его и не знает, а неправда, – сейчас всякий бы сказал, что неправда. Не знает, а чего ж это вся вспыхнула? Чего в его сторону и не глянет!

– Кто у вас тут кучер Ефим?

Мы только все переглянулись, а поваренок Миша так и покатился со смеху, да и все-то улыбнулись. А Ефим тряхнул кудрями и выступил ближе к ней.

– Вот удар-то сердцу молодецкому! – обращается Ефим к нам. – Мы думали, что про нас и в Москве писано, а выходит-то что? Неведомые, незнаемые люди совсем! Красная девушка щурилась и жмурилась, – да лица нашего не признала!

Анна Акимовна его речь перебивает:

– Барыня приказала мои пожитки перевезти, да не мешкать с этим приказывала.

– Помилуйте, Анна Акимовна, как можно-с! Мы в сей же миг… А много подвод прикажете вырядить?

Сам смиренником стоит, а уж лукавство-то такое на лице!

Анна Акимовна смутилась и рассердилась, и слова не ответила – ушла.

Кто стоял тут на дворе, – посмеялись и разошлись, только еще Ефим остался.

Выходит опять Анна Акимовна.

– Что ж не едешь, куда послан? – сурово спросила его и глянула исподлобья, враждебно.

– Да вот ответу мне не дали; ответу жду: сколько…

– У меня пожитков немного.

И ушла, и дверью за собою хлопнула.

Ефим вытянул возище громадный, что сено возят, запряг и поехал к ее тетке.

V

Едет оттуда; видим – везет сундучишко голубенький, жестью обитый, да две подушечки, да одеяльце легонькое. Поставил все добро серед воза и так уж кричит на лошадь да понукает, что все соседи из окон высунулись, – глазеют. Тамошние мещанки такие уж любопытницы всесветные, не приведи господи!

– Что, что везут? – слышно, а добро-то только вверх подбрасывается от каждого толчка, – тяжести там мало было.

Гляну, а из хором, из окошка сама Анна Акимовна смотрит, да бледная такая, глаза блестят и губы дрожат.

Ефим въехал во двор и крикнул:

– Эй, люд крещеный! Идите да великую добычу поднять помогите!

Анна Акимовна выбежала:

– Как ты смеешь зубоскалить? – прошептала. – Как ты смеешь? Я барыне скажу…

– Переведите дух, Анна Акимовна; больно уж осерчали вы, ей-богу.

Она схватила свой сундучок, подушечки, и сама потащила за собою. Ефим постоял, поглядел с усмешкой и стал песенку насвистывать.