ГлавнаяИзраильМарк РабиновичДраматический взгляд. Пьесы

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

полная версия Драматический взгляд. Пьесы

Марк Рабинович
Драматический взгляд. Пьесы

Больница

Натан: К великому моему облегчению вскоре случилась предсказанная Хамидом показательная порка и нас вернули домой. Но он был прав, это же я привел туда своих бойцов, привел в эти бесплодные холмы, ну вот там они и остались. А мне потом долго снились восемь холмиков у позиции сгоревшей батареи.

Альгис: Так ведь…

Натан: Знаю, что не было там никаких холмиков, а ребята поехали домой в цинках. Ну а когда водка и снотворное перестали помогать я пошел к гарнизонному врачу, Левке Гринбергу, и все ему рассказал. Бутылка коньяка завершила дело, хотя, похоже, Левка мне не поверил. Но он честно научил меня как вести себя на комиссии и вскоре меня комиссовали, дав на прощание звание майора. А уже через месяц я работал слесарем на большом заводе под Ленинградом.

Колпино, 1973

Молодой Натан и Антагонистка (тетя Маша – темно-синий халат и берет). Молодой Натан и тетя Маша идут с подносами из столовой..

Тетя Маша: Ты что, Семеныч, тоже с политинформации сбежал? Что-то нас обоих с расстройства на жрачку пробивает.

Молодой Натан: Да сил уже нет, тетя Маша! Что это у нашего парторга все сионисты. да сионисты? И каждый раз он заикается на этом слове.

Тетя Маша: … Потому что хочет сказать "жиды", да не решается.

Молодой Натан смеется, тетя Маша не смеется.

Натан: Я давно уже привык не обращать внимания на антисемитов, но последнее время их стало что-то слишком много.

Тетя Маша: А ведь у меня там племянники… Говорили, бомбят Тель-Авив.

Молодой Натан: У вас? А я…

Подходит к ней и смотрит в глаза.

Молодой Натан: Все будет хорошо, тетя Маша.

Тетя Маша: Спасибо тебе, Семеныч. А ты иди, иди, я же не слепая. Вижу какими глазами ты смотришь на ту брюнеточку, что за столиком в углу. И вчера ты на нее смотрел и позавчера. Пора идти в атаку, подполковник!

Молодой Натан: Я майор, тетя Маша.

Тетя Маша: Тем более. Только ты учти, я ее знаю, она тоже инвалид пятого пункта.

Молодой Натан: Какого пункта?

Тетя Маша: Да еврейка она. Но ты не тушуйся, ты же мужик проверенный. Что тебе первый отдел! Ну, не буду мешать. Может хоть с этой у тебя сложится.

Молодой Натан: А при чем тут первый отдел?

Тетя Маша: Ты что, Семеныч, с дуба рухнул? Там же на каждого из нас вот такая (показывает) папочка заведена, что на русских, что на не совсем русских. А у нее, небось тоже где-то племянники. Так что и тебя тряхнут за компанию. (смеется) Но тебе то что? Ты-то, подполковник, чист, как младенец. Так я пойду?

Уходит. Молодой Натан в нерешительности стоит с подносом. Потом медленно идет к краю сцены и останавливается. Натан на другом конце сцены поднимается, пристально смотрит на Молодого Натана. Появляется Антагонистка в костюме Санитарки и Антагонист в костюме Замполита. Обмен взглядами. Молодой Натан поворачивается, идет обратно, подходит к невидимому столику.

Молодой Натан: Извините. У вас не занято?

Больница

Натан: Вот так я стал евреем по жене.

Альгис: Чужая жизнь. Ее надеваешь как пиджак, как перчатку. А она прирастает к тебе как кожа и не сбросить. Так что-же все таки с лейтенантом Клокке?

Натан: Клокке…Теперь я понимаю, что он увидел там в Понарах глядя мне в лицо. Наверное он увидел там Пашку Вуколова. И ему показалось забавным избавиться от Натана Йозефавичуса таким необычным способом.

Альгис: Дал маху наш Энрикас. Никуда твой Натан не делся.

Натан: Ты думаешь? Кроме Левки Гринберга, свою историю я рассказал обеим своим женам. Первая не поверила, да и Бог с ней. А вторая только засмеялась и сказала: ну какой же из тебя еврей, даже если ты им и был когда-то. Но это было давно. А теперь мы с ней иногда пытаемся говорить на идиш, Она знает-то с десяток слов, да и я многое позабыл.

Альгис: יהודי, דבר עברית

Натан: Тебе виднее, ты у нас тут главный еврей. Кстати, как у тебя с обрезанием?

Альгис: (пародирует местечковый акцент) Ви-таки будите смеяться. (нормальным голосом) Я это сделал еще в Ленинграде перед тем как … ну ты понимаешь… Фирочка. Пошел я в мечеть на Горьковской и наплел там сам не помню что. Потом болел неделю.

Натан: Вот повеселился бы Рувен. Настоящий Рувен.

Альгис: А ты знаешь, как умер Рувен? Настоящий Рувен?

Натан: Его застрелил Энрикас. Я стоял в другом конце шеренги и не мог видеть, но я слышал. Ты говорил, что Энрикас выстрелил ему в лицо? Не в затылок, а именно в лицо?

Альгис: Именно так. И тогда я в первый раз увидел как лейтенант Клокке растерялся. А ты знаешь как умер Энрикас Клокке?

Понары 1941 потом

Парагвай 1947.

Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (кепи вермахта, панама).

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Оружие становится продолжением твоей руки. Более того…Сама твоя рука становится оружием, десницей Бога, мечом архангела. Изумительное ощущение!

Рувен: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. И трудно оторвать взгляд…Трудно, но надо.

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? Он смотрит туда заворожено как кролик на удава, как англичанин на овсянку. Все они становятся одинаковыми в этот момент. Я, а вернее – мой люгер – великий интернационалист. Под его немигающим взглядом Файенсоны становятся Лошоконисами, а Лошоконисы – Файенсонами. С не меньшим восторгом я убивал бы Вайткусов, Сидоровых, Геббельсов или Смитов. Но приходится довольствоваться тем, что есть. А потом я обхожу их и стреляю им в затылок.

Рувен: Мне следовало бы закрыть глаза или отвести взгляд, смотреть на облака, вдаль, в никуда…

Энрикас: Потом они с трудом отводят взгляд, закрывают глаза или смотрят в небо, в сторону.

Рувен: Но я посмотрел на тебя. Не знаю почему.

Энрикас: Но ты посмотрел на меня. Это было необычно и немного меня насторожило.

Рувен: Мне хотелось выкрикнуть какие-нибудь грозные обличающие слова

Энрикас: Я ждал обличающих слов.

Рувен: Но у меня не было таких слов. ..Мне, наверное, следовало броситься на тебя и задушить голыми руками.

Энрикас: Я ждал , что ты бросишься на меня. Больной, голодный человек против тренированного бойца.

Рувен: Но это было бы смешно – а я не хотел быть смешным..

Энрикас: Мне стало немного не по себе. Ведь я думал что знаю этих евреев, а тут…

Рувен: Тут я улыбнулся. Улыбка получилась немного смущенной, ведь я просто не знал что делать.

Энрикас: A я растерялся. Нет, конечно же я этого не показал. Мне следовало выстрелить ему в затылок и покончить с этим делом. Но тогда пришлось бы обходить его, eго тело, эту его смущенную улыбку, которая почему-то казалась мне улыбкой превосходства и которую, я почему-то был в этом уверен, я видел бы даже глядя Рувену в затылок. Почему? Не знаю. И я выстрелил ему в лицо. Слишком поспешно выстрелил наверное – это я понял по лицам литовцев.

Рувен: О, да! Они это видели, они все это видели. .

Энрикас: Все годы войны я старался забыть Рувена, его улыбку и свою растерянность. Пока наши войска были на берегах Волги, мне это почти удавалось, но по мере того как фронт приближался к Вильнюсу все чаще ко мне начал приходить Рувен.

Рувен: Я улыбался немного смущенно, ведь я не знал как поступить.

Энрикас: Он приходил по ночам и я не мог заснуть. Ох, эти ночи без сна.

Рувен: Но я ведь только улыбался и больше ничего.

Энрикас: А весной 45-го я побежал. Мы все побежали. Это не сразу было заметно… Эффектные мужчины, с пронзительным блеском серых глаз и гордой выправкой, которую правда портило отсутствие формы… Казалось мы идем куда-то с величием, или по-крайней мере, с достоинством.

Рувен: Но они бежали, сами не замечая этого.

Энрикас: (снимает кепи и надевает панаму) И мы побежали на юг, туда, где смуглые средиземноморские люди, с трудом понимающие по немецки, смотрели на нас со смесью страха и ненависти. Но и там…

Рувен: Да, и там я улыбался тебе каждую ночь. А что еще я мог сделать?

Энрикас: И сна не было…Ржавый трюм корабля продолжил мой бег через соленый океан и привел меня в город огромных портальных кранов и людей не понимающих ни по-немецки, ни по-литовски. Эти люди смотрели на меня без страха и ненависти, лишь презрение я видел в их глазах. А Рувен…

Рувен: Я всего-лишь улыбался.

Энрикас: Тогда я снова побежал. Нас было несколько. Пронзительный блеск в наших глазах успел потускнеть и гражданская одежда уже изрядно попортила гордую выправку. В закрытом фургоне нас повезли на Север, к великим водопадам Игуасу.

Рувен: Но водопадов ты не увидел. В другом фургоне они пересекли границу.

Энрикас: Этот фургон провез нас через древний Асунсьон

Рувен: Но ты не увидел и его.

Энрикас: ..и наконец мы оказались в поселке, затерянном глубоко в джунглях, где молчаливые индейцы растили чудесную траву.

Рувен: Ох уж эта трава !

Энрикас: Она позволяла так хорошо забыться, что Рувен уже не приходил.

Рувен: Вообще-то я приходил, но он меня не видел…ничего он больше не видел.

Энрикас: Потом люди узнали…Они избили меня а затем объяснили что эта трава не для высшей расы…потом опять избили. А ночью пришел Рувен. Он улыбался.

Рувен: Я всегда улыбаюсь, ну что я еще могу?

Энрикас: Как это было невыносимо…Длинные, унылые, парагвайские ночи без сна.

Рувен: Я понимаю.

Энрикас: Долго…слишком долго. Но наконец все закончилось.

Рувен: А вот теперь я не понимаю.

Энрикас: Очередной ночью пришел Рувен и воткнул мне в сердце раскаленную иглу.

Рувен: Нет, нет – это был не я!

Энрикас: Как это было больно! Но боль быстро прошла и я понял что теперь я наконец-то сумею заснуть. А Рувен…

Рувен: Я улыбнулся ему напоследок.

Больница

Альгис: Вроде бы все так повернулось, что я тоже судил тебя и тоже приговорил к жизни. Но вряд ли я имею право…

Натан: (неуверенно) Нет, не имеешь.

Альгис: (приподнимается) Послушай Натан! Да, я прожил чужую жизнь. Я сам себя приговорил к ней. Сам себе прокурор и сам себе судья. Я присудил себе пожизненное, без права на апелляцию. И я отмотал свой срок от звонка и до звонка. Правда ведь что я не ссучился и не предал, правда?

Натан: Чего ты ждешь от меня? Прощения? Да, Альгис, твоя жизнь впечатляет, почти-что умиляет. И я верю что ты искренен. И Габи с Фирочкой свидетельствуют в твою пользу. Возможно, я говорю – возможно – я готов тебе многое простить, как и учитель Лошоконис, как Рувен, как остальные. Простить, но не забыть, конечно. Впрочем, тебе ведь не наше прощение нужно.

Альгис: А чье прощение мне нужно?

Натан: Знаешь Альгис, возможно Павел Вуколов и тупой солдафон, но Натан Иозефавичус ох как непрост. А может наоборот: Натан всего лишь примитивный местечковый еврей, зато Павел – мудрый русский мужик. В общем, один из нас ясно видит, что скрывается за твоими шуточками и показным цинизмом. Отсюда и еврейская грусть в твоих литовских глазах.

Альгис: Старый ты проницательный хрен. Да, пусть бы даже все простили, но остается еще один. …

Натан: Самый непримиримый и самый требовательный…

Альгис: Да, Альгис Вайткус… Он не простит никогда. Не простит себе самому. С этим мне придется смириться и с этим я уйду.

долгая пауза

Натан: Теперь, через много лет, я понял как прав был учитель Лошоконис посадив нас за одну парту.

Альгис: Да…Учитель Лошоконис.

Натан: Что-ж, ты отмотал свой срок. А я? Я ведь тоже прожил чужую жизнь.

Альгис: Ты убивал детей? Ты стрелял людям в затылок? Ты потопил "Эйлат"?

Натан: Нет, но разве этого достаточно?

Альгис: По крайней мере – не так уж плохо. А если чужая жизнь стала твоей, так прими ее как свою. Не так-ли, Павлик?

Натан: Может и так, но не проси называть тебя Рувеном.

Альгис: Не попрошу. Но я очень, очень хочу попросить тебя о другом…Ты знаешь, всевышний не обделил меня в моей новой жизни. Быть отцом девочек это просто замечательно. И они родили мне внуков, но внуки еще маленькие, а сыновей у меня нет. (приподнимается) Ты понимаешь?

Натан: (неуверенно) Не совсем.

Альгис: Натан, скажи…ты прочтешь по мне Кадиш?

Натан: Нет…Что-ты… нет, Рувен, нет ?! (последнее слово звучит неуверенно)

Выходит Ведущая, возможно выводит всех актеров как бы перед поклоном.

Ведущая:

Как на подмостках лицедеям

Нам жизнь предлагает роль

Героем быть или злодеем

Гуманным быть иль лиходеем

Судимым быть или судьей

И не отдав отчет себе

Не успевая удивится