Марк Пекарский
..из коллекции Марка Пекарского

Моя коллекция народного творчества

Здесь речь пойдёт о проблеме выбора – вопросе необыкновенно сложном с точки зрения этики, морали и, я бы сказал, нравственности. Это и немудрено, так как нам придётся подвергать рассмотрению, оценке и конечному выбору устное народное творчество, а ведь это святое, ничуть не меньше!

Предварительный отжим я уже произвёл и предлагаю байки про меня. Вне всякого сомнения, это смелое решение, поскольку огонь возможной вашей критики я принимаю полностью на себя. Ещё одна причина рассмотрения темы «обо мне» состоит в том, что ваш собеседник был неоднократно изустно прославлен, – и это будут сказки или байки, то есть маленькие сказки. Из числа Баек о Пекарском есть одна, напрямую относящаяся к теме предыдущей главы, – коллекционированию.

Байка №1 О Пекарском
(Про коровьи колокольчики)

Её рассказал ученик одиннадцатого класса Московской средней специальной музыкальной школы им. Гнесиных, затем студентом факультета НИФИЗДИ^[8] Московской государственной консерватории им. П.И.Чайковского, затем… Короче… фамилию забыл… Может, когда-нибудь вспомню… Но, тем не менее: «Однажды Марк Пекарский, который очень любил колокольчики, которые висят на шеях у коров, которые пасутся на альпийских лугах, – однажды он поехал в Швейцарию. Его концерт должен был начаться ровно в 19.00 по местному времени. Ровно в 19.00 в женевском зале Forum Meyrin Пекарского не оказалось. Послали в отель – нет Пекарского. Объявили по радио – нет Пекарского. Обежали все места, которыми мог бы заинтересоваться российский артист, – нет Пекарского. Пришлось поднять в воздух эскадрилью вертолётов женевской полиции. Какое счастье, что Швейцария – небольшая страна, и через несколько минут командир одного из экипажей доложил по рации, что видит странную картину: невысокий бородатый человек в очках с эдельвейсом^[9]наперевес гонится за коровой. Конечно же, это был Пекарский, который бегал по альпийскому пастбищу и снимал со всех коров колокольцы. Концерт был спасён, но… маэстро ещё предстояло объясняться со швейцарским правосудием».

Какая печальная история… Воистину, путь коллекционера усеян не столько лаврами, сколько терниями… Вот пример: простые вентиляторы… Казалось бы, какие неприятности может доставить это устройство для подачи воздуха? А вот послушайте.

Байка №2 О Пекарском
(Про вентиляторы)

Её рассказал учащийся… студент факультета… им. П.И. Чайковского: «Однажды Марк Пекарский ехал в Англию, точнее, в Шотландию, точнее, в Глазго. В Шереметьево, на таможне, его, как вы правильно предположили, конечно же, остановили, так как… Его багаж составляли 84 металлических ящика с инструментами. Швейцарский music box 1897 года рождения – этот механический аналог современных электронных музыкальных развлекательных агрегатов перевозился в ящике № 656. На его валиках было записано 18 мелодий, среди которых особенно эффектными были увертюра к Тангейзеру Вагнера, Песня Варлаама из Бориса Годунова Мусоргского и русская народная песня Не одна я в поле кувыркалася. До столетнего юбилея музыкального ящика оставались считанные дни, и композитор Александр Раскатов к этому случаю написал своё великое произведение Воспоминание об «Альпийской розе», в котором прославил не только сам юбилей, но также и Байку № 1. Для достойного празднования юбилея Пекарскому понадобились вентиляторы… много вентиляторов… целая партия вентиляторов… Четыре из них участвовали в новом произведении Раскатова Гра-ка-ха-та на тексты Велимира Хлебникова, написанном для солирующего тенора и одновременно скрипача Алексея Мартынова и Ансамбля Пекарского. Остальные вентиляторы… О, вы даже не представляете себе, для чего же нужны были остальные… Я тоже не представляю… Сам же Пекарский объяснял их необходимость специфическими чисто шотландскими климатическими условиями, при которых совершенно необходимо было вставлять эти вентиляторы внутрь литавр, что позволяло влиять на окружающую температуру и таким образом регулировать интонацию швейцарского музыкального ящика. Шереметьевские таможенники не удовлетворились представленными Пекарским объяснениями, но всё же пропустили эту партию вентиляторов…»

Проблема, тем не менее, так и не была решена на веки вечные, так как в следующий раз…

Байка №3 О Пекарском
(Про театральных женщин)

Её рассказал невольный свидетель случившегося, который пожелал остаться неизвестным:

«После приземления в Риме перед блюстителями торговых пошлин встала всё та же проблема, и они решили досмотреть весь багаж Пекарского. Каково же было их изумление, когда в ящиках №№… – да не важно, в каких именно, – они нашли партию… российских женщин, командированных Российским союзом театральных деятелей на празднование в Риме столетнего юбилея Владимира Владимировича Маяковского. Пекарский возглавлял тогда Театр звуков, „а союзовские“ дамы были оформлены как члены театра. Поняв, однако, что снять пошлину с театральных членов Пекарского не удастся, их вместе с самим Пекарским передали на паспортный контроль.

Жене Пекарского, Ольге Петровне Колесниковой, легальность которой Пекарский догадался вовремя оформить, удалось убедить итальянцев, что «союзовские» женщины – не живой товар (прости, Господи!). Сам же Пекарский – не только член этого гастрольного театрального товарищества, но и – более того – его глава, а не какой-нибудь су… суть… сутен… – пардон, не могу правильно произнести».

Короче – праздники как в Глазго, так и в Риме, невзирая на все трудности передвижения, в конце концов, удались. Это, в свою очередь, лишний раз доказывает, что на театре жизни искусство является единственной объективной реальностью, то есть субстанцией или, если хотите, материей в единстве форм её движения. Именно это качество не преминула отметить пресса: «Вы думали, что существует четыре элемента музыки, не так ли? Мелодия, гармония, ритм и тембр? Их пять, что наглядно показал Марк Пекарский… Добавьте театр!» (The Glasgow Herald).

– Непонятно, для чего Вам, г-н Пекарский, все эти приключения на свою… Умолкаю, умолкаю: вопрос, конечно же, риторический. В таком случае удовлетворите наше любопытство и скажите, как же началась эта… как бы поделикатнее… болезнь, что ли… Может, недомогание? Определённо, это уже лучше. Попробую ещё точнее! Да, да, да – это Вам понравится: увлечение?

– Ответ готов и даже уже напечатан. Он содержится в приветствии публике, пришедшей на открытие выставки Игры в инсталляциях, где были представлены инструменты из моей коллекции…

– При чём здесь инсталляции?!

– А что же есть, по-вашему, ударные инструменты, как не «монтирование и оборудование какого-либо предприятия или установки»^[10] или – ещё проще – не сама установка, устройство?

Байка №4 О Пекарском
(Про барабанчик дарабукку)

Её рассказал однажды сам г-н Пекарский в Институте культурного и природного наследия им. Д.С.Лихачева по улице Космонавтов, дом 2:

«Дорогие друзья! В то время, когда я был студентом Музыкально-педагогического института им. Гнесиных^[11], я часто бывал в этом доме. Здесь тогда располагалось общежитие гнесинского института. А приходил я сюда, чтобы с однокурсниками и однокурсницами постигать премудрости того, что было абсолютно никому не нужно, но без чего нельзя было жить в нашей советской стране. Не знаю, как остальные, а я уж точно не понимал сути слов научный коммунизм, атеизм, марксистская эстетика, диамат и т.д. Поэтому после сокращённого до предела «изучения», сводившегося к списыванию друг у друга конспектов, мы весело общались допоздна. И вот однажды во время маленькой пирушки в комнате № 36 одна из очаровательных обитательниц этого жилища подарила мне арабский барабанчик под названием дарабукка. Он был похож на кувшин, поставленный вверх дном, а вместо самого дна была натянута кожа. Барабан не мог стоять самостоятельно, потому что его керамический корпус был слегка повреждён снизу. Ранение оказалось не тяжёлым, я был полон сострадания и, позабыв о девушках, весь вечер общался с моим новым другом…»

Ил. 4. Арабский барабанчик  дарабукка

БАЙКА №5 О ПЕКАРСКОМ

(ПРО DOPPELAUSKLAUBSTÄBCHEN)

Её рассказал… студент… НИФИЗДИ:

«Однажды ещё совсем молодой Марк Пекарский сидел с ещё довольно молодой Софиюшкой Губайдулиной за бутылкой водки, и происходило это в классе ударных Гнесинского института, горделиво именуемого сейчас Академией. Обсуждалась животрепещущая проблема: как нельзя играть на ударных инструментах. Пекарский убеждал Губайдулину, что существует множество самых разнообразных и интереснейших не описанных в учебниках способов извлечения звука… Убеждал так… Убеждал эдак… Убеждал ещё раз… И ещё… Наконец, в пух и прах убежденная София Асгатовна начала писать музыку для ударных. В результате всемирно теперь известный композитор София Асгатовна Губайдулина через определённый промежуток времени произвела на свет целый „выводок“ произведений для Пекарского и его ансамбля».

Но история на этом не закончилась. После того, как великая женщина-композитор покинула гнесинский класс ударных, Марк Пекарский провёл со всеми желающими подробный мастер-класс по различным способам музыкального общения. Наутро педагог Пекарского Владимир Павлович Штейман пришёл в класс и, как обычно, плавно и вместе с тем грузно опустил своё тело в своё же любимое кресло… Плавно опустил, зато резво подскочил. «Что это?» – побагровел учитель, доставая из-под… из-под… ну, в общем, доставая женскую шпильку – если помните, эдакий двузубец. – «Зто, – ни на секунду не задумавшись, ответил Пекарский, – это предмет моих ночных исследований. Вы, Владимир Павлович, как мы все знаем, – приверженец традиционного способа звукоизвлечения из наших инструментов, то есть Вы ударяете. У Вас в руках, попросту говоря, палки – барабанные, литавровые и т.д. Назовём их по-научному средством удара. Я, как Вы знаете, начал заниматься музыкой довольно поздно, в тринадцать лет. Первые три года я, как и было положено, осваивался под руководством моего первого педагога Сергея Александровича Колдобского с традиционной системой игры на ударных, то есть при помощи всё тех же средств удара. На четвёртый год обучения, когда мне было уже шестнадцать лет и я совершенствовался у Владимира Васильевича Федина в Гнесинском училище, – именно тогда я, обладая пытливым умом и необузданным любопытством, открыл для себя новые инструменты – к примеру, гуиро, реко-реко и т.д., которые требовали иных способов игры. Так, наряду со средствами удара я начал активно изучать (и по сей день изучаю) средства трения — этот поистине неисчерпаемый кладезь интереснейших и неожиданных возможностей, а также источник истинного наслаждения звуком. Сегодня же ночью я с Божьей помощью, а также с помощью предмета, вызвавшего Ваше, Владимир Павлович, негодование, – сегодня я открыл ещё один способ музыкального существования: средство ковыряния! Я даже придумал для него, как мне кажется, красивое название: Doppelausklaubstäbchen. Правда, красиво звучит?»

Как вы помните, всякая история, да и вообще всё в жизни имеет, по крайней мере, два толкования. Про эту же историческую встречу рассказывает сама С.А. Губайдулина.

Байка №6 О Пекарском
(Про историческую встречу)

Её рассказала София Асгатовна Губайдулина:

«В первый раз мы встретились в здании Гнесинского института в Москве в тот год, когда он готовился к выпускному экзамену. Пекарский предложил мне написать вещь специально для ударника solo, которую он собирался включить в выпускную программу. И я отважилась. К тому времени в нём уже были видны все данные, которые формируют индивидуальность настоящего музыканта: кроме совершенной музыкальности он обладал неистощимым любопытством ко всякой новизне и способностью выжить, несмотря на все материальные сложности жизни. Наиболее поразительное в Пекарском – это глубокое проникновение в своё ремесло, полная идентификация со своими инструментами и понимание того, что ударные содержат в себе некую тайну. И, конечно, вокруг него сконцентрировались наиболее интересные композиторы не только из Москвы, но также из других городов»^[12].

И всё же, что, в конце концов, коллекционирует счастливейший из людей? — ВСЁ! На ваше обозрение были представлены шесть (на самом деле их больше) экспонатов из раздела Байки о Пекарском. В следующем разделе сам М. Пекарский, порывшись в своих папочках, изложит некоторые приколы с иностранными словами.

Байка №7 О Пекарском
(Про грузинский язык)

Её напомнил мне человек по имени Гия Абуладзе, с которым мы когда-то… Впрочем, Гия сам высказался на этот счёт 12 ноября 2014 года ровно в 20 часов и 39 минут по тбилисскому времени посредством электронной почты:

«Марк, приветствую! Мы случайно встретились в горах Кавказа. Я случайно наткнулся на ваш мейл и очень обрадовался. Желаю успехов. С уважением, Гия Абуладзе».

Вы спросите: а кто такой этот Гия? Отвечаю…

Путешествовали мы однажды по Дагестану с князем Волконским и его сыном Петером, Имя Петер было вполне законным, так как был он рождён в Таллине первой женой Андрея Хильве, и нарекли сына на эстонский манер. Он был младше меня, и я называл его Петей или Петром. Андрея Волконского я называл по-советски: товарищ князь. Он меня – товарищ Пекарский.

В один прекрасный летний вечер мы втроём погрузились в поезд Москва – Махачкала и, ведя неспешные беседы, так же неспешно повлеклись в сторону «сердца Кавказа», как называл этот горный край князь Андрей, совершивший к тому времени несколько путешествий по Дагестану.

Следуя своему природному любопытству, я под руководством Пети принялся за изучение буквы ы эстонского алфавита. Оказалось, что её эстонское произношение существенно отличается от нашего русско-народного: этот звук следовало произнести лишь после того, как гортань отодвигалась вглубь почти что до шейных позвонков, в то время, как язык буквально прилипал к нижней части рта. Образовавшийся в результате этих манипуляций ротовой резонатор улавливал и усиливал поднимавшийся откуда-то из самого чрева требуемый звук, который, как я ни старался, никак не желал покидать место своего рождения. Итог всех моих ухищрений, увы, был ничтожным: вместо предмета гордости эстонского языка из желудка доносилось подлое куриное курлыкание, на что княжеский отпрыск ехидно хихикал, приговаривая, что я туп, как сибирский валенок. Я не оставался в долгу и предлагал юному созданию произнести что-нибудь шипящее, например, «шмель жужжал в шиповнике», – а для эстонца это смерти подобно, потому что, как вы помните, их язык никак не предполагает наличие шипящих…

Наконец, мы приехали на берег Каспийского моря, затем прошвырнулись по горам и, однажды оказались высоко-высоко над Ала-занской долиной, простиравшейся у наших ног. Это была Кахетия. Где-то в центре этого благословенного края белела церковь. Оригинальную версию возникновения названия этого храма представил нам встретившийся где-то на дорогах Кахетии один азербайджанец, по утверждению которого церковь эту строил другой «один азербайджанец». Построить-то он её построил, но вот крест укрепить не успел, так как за этим занятием он сорвался с высоты и… По дороге к матушке-земле несчастный успел обратиться к Всевышнему: «Аллах, спаси! – прокричал он в отчаянии – Алла верды!…» – Мало того, – завершил свой рассказ этот «один азербайджанец», – все православные храмы в Грузии построили азербайджанцы!

Так мы какое-то время сидели на корточках, лениво глазели на Кахетию, выискивая главный её город Телави… Князь, мечтательно закатив глаза, рассказывал о потрясающе вкусном местном блюде квереби: «Как, Вы, товарищ Пекарский не знаете, что такое квереби? Пете, этому провинциалу, живущему где-то на окраине мира в Эстонии ещё простительно, но Вам… Это означает лишь одно: Вы ничего не понимаете в жизни! Квереби – это бараньи семенники, и эта штука будет поглавнее кулинарных вывертов французских Луёв! Это симфония, и это может сравниться разве что только с Вагнером!» Внезапно Князев взгляд потух, голос потускнел: «Увы, сейчас ещё не сезон… Осенью, только осенью…»

Мне не оставалось ничего другого, как исполнить свой общественный долг и пойти на дорогу ловить попутный транспорт до ближайшего городка Кварели. Ждал я не долго: «Куда тебе, дарагой?» – донеслось из кабины грузовика, гружёного каменными плитами. Я не сразу отвлёкся от Князева рассказа, но очнувшись, с готовностью выкрикнул: «КВЕРЕБИ!!!» Что произошло после этого, трудно описать: шофёр шумно вдохнул, но выдохнуть никак не смог. Его глаза полезли из орбит прямёхонько на лоб, лицо налилось, и я не на шутку испугался за здоровье водителя. Так прошло несколько томительных мгновений, пока его слегка отпустило, и произошёл долгожданный выдох. Из глубины его сущностей сперва раздался стон, прерываемый спазматическими вздохами, после чего окрестности сокрушил дикий нечеловеческий хохот. Горы ответили громовыми раскатами А-а-а-а! Э-э-э-э! У-у-у-у! — и так далее на все гласные буквы. Я судорожно осматривался, подыскивая укрытие на случай камнепада, селевого потока, снежной лавины: – Кве… кве… квер… квер… е… кве-р-р-р… е-е-е.. е-е-би-и… е-би-би… Квереби! Квереби! – выкрикнул наконец несчастный, и человеческое обличье начало постепенно возвращаться к нему.

– Кварели, – тихонько, как бы извиняясь за свою неловкость, прохрипел я, и шофёр, всё ещё икая от недавнего приступа и сокрушённо покачивая головой, вытер слёзы и в изнеможении проговорил: «А я думал, что ты просишь проводить тебя на… на… ну… ну, ладно. Залезай со своими друзьями на камни в кузов. Да не вывалитесь на повороте! А я повезу вас на… на… ха-хаха-ха…!!!»

Позднее мы встретились с Гией Абуладзе (см. начало байки), пожили в Телави, поприсутствовали на пурмарили (пирушке) в роли чангалистов («вилочников»-халявщиков), доехали на перекладных до Тбилиси и сутки погостили в доме его отца, Тенгиза Абуладзе, автора известного фильма эпохи перестройки Покаяние…

Байка №8 О Пекарском
(Про немецкий язык)

Я очень люблю барабанить. А ещё мне нравится готовить. А раз мне нравится готовить, то я должен любить и кухню. Да, я отношусь к кухне с неменьшим пиететом, нежели к столу, – а о моих отношениях со столами можно было бы разглагольствовать часами… Вот, например, господин обеденный стол, предмет моей особой любви и почитания! Зто мой партнёр по общению с друзьями, потому что их, друзей нужно любить и кормить. Понятия кухня и стол для меня практически идентичны, и вотздесь-то и начинается наша история.

Оказался я однажды в маленьком немецком городке-деревушке Хюльцвайлер где-то в земле Саар на границе с Францией. Жил я в доме рабочего автомобильного завода Форд Влади и его жены Гизели. Точнее, дом принадлежал родителям Влади, которые располагались на первом этаже. На втором обитали «молодые», которым было где-то под сорок. Меня поселили в маленькой гостевой комнатке, показав прежде всего самое необходимое – ванную и туалет и лишь после этого провели по своим владениям. Собственно, показывать особенно было нечего, так как домик был маленьким. Главной достопримечательностью был миниатюрный уютный дворик с зеленеющей травкой на всех его тридцати квадратных метрах. Посредине стоял обеденный стол, гостеприимство которого мне предстояло оценить очень скоро. Из дворика путь пролегал прямёхонько на кухоньку, и здесь, желая понравиться хозяевам, я воскликнул: «О, я очень люблю кухню!» … Но, произнося эту фразу по-немецки, я забыл об умлауте – двух точечках, смягчающих звук и. В результате вместо кЮхе у меня получилось кУхе. Гизель взглянула на меня с недоумением, затем просветлела и поправила: кухен. Я обрадованно закивал головой: «Ja, ja, naturlich Kuchen!»

Ax, я тёмный! Ведь я не знал, что по-немецки Der Kuchen обозначает пирог, пирожное. Рассказ мой будет неполным, если я не раскрою один маленький секрет: я с детства не жалую всяческие сласти, будьте варенье, конфеты, пирожные, – при виде всего этого мне становится просто нехорошо… Моё языковое невежество было наказано по полной программе: в конце обеда матушка Влади торжественно внесла и поставила прямо передо мной бисквит – длинный, с витиеватыми розочками из сливочного жирного крема… Сладкое; меня не поймут, если я опишу хотя бы малую часть моих ощущений от поедания этого изделия, и потому умолкаю.

Мои злоключения на этом отнюдь не закончились. Через неделю состоялся мастеркласс для студенток-русичек из соответствующего Саарбрюккенского вуза. В программе были частушки русского народа. Сутра приводился в порядок учебный инвентарь: мужчины наладили очаг и подвесили над ним на цепи колесо от телеги, женщины замариновали мясо и выставили рядами бутыли со шнапсом. Вечером рядом с очагом уселись развесёлый председатель Баховского общества сантехник Иоахим и совершенно окосевший от дегустации горячительных субстанций специалист по старинным духовым инструментам, артист московского ансамбля Мадригал. Первый держал в руках концертину — аналог русской гармошки, второй прилаживал к коленям (точнее, где-то рядом с ними) откуда-то взявшуюся русскую балалайку. Видно было, что дуэт был сыгранным и спитым. Прозвучало музыкальное вступление состоявше из сложной цепочки гармоний – тоника-субдоминанта-доминанта-тоника, – и понеслась душа в рай: я что есть мочи, на всю округу орал частушки, студентки-русички, сбившись в кучку, аккуратнейшим образом записывали услышанное в свои тетрадочки. «Пение» по их просьбе иногда прерывалось, и приходилось разъяснять некоторые поэтические термины и их правлильное произношение. – «Lieber Mark! Was ist ein Wort aus Tschastuschka „дефки ф озере купались, … резиновый нащли, до того они смеялись даже ф школю не пошли“». Что «резиновый» они нашли? И как правильно произнести это слово?» – допытывались они…

Так продолжалось довольно долго: Негг’ы раскачивали над костром колесо с шашлыками и щедро поливали его шнапсом, Frauen щедро подносили тот же шнапс солисту для промывания горла и освежения голоса, ваш покорный слуга, «солист», орал частушки, полоскал горло…

Результат мастеркласса оказался весьма эффектным: на следующий день я попал на операционный стол больницы в Саарлуисе, где нож упорядочил то, что с моего музыкального детства было нарушено поднятием ударных тяжестей, а также невоздержанным принятием накануне на грудь германских горячительных жидкостей. В ожидании лежал я на больничной койке животом вниз, больным местом кверху, а белый как лунь профессор Шмидт, совершавший на театре больничных действий ежедневный обход, лишь взглянув на меня, всё просёк и изрёк: «ОП^[13] – завтра. Salbe, bitte». Ассистент послушно вложил в его руку вату с волшебной мазью, и тот монаршим жестом благословил моё больное место.

После операции Гизель и Влади регулярно меня навещали, каждый раз принося самые разнообразные Kuchen — всегда неизменными оказывались розочки. Медсестрички, таким образом, бывали регулярно осчастливлены и необыкновенно заботливо обходились со мной – как в целом, так и с больным местом в частности.

В честь моего возвращения из больницы был устроен большой приём, то есть, говоря по-русски, пьянка-обжираловка. Из гостей присутствовали всё тот же председатель Баховского общества Иоахим и его жена Хайди – председатель местного Хорового общества. На этот раз я, следуя советам врачей, был аккуратен, хозяева же веселились до отказа, пока гости не выказали желания разойтись по домам, оставив меня за столом перед очередным Kuchen с розочками. Влади решил проводить гостей, а я, высунувшись в окно, слал им воздушные поцелуи. Увидев меня за этим занятием, Влади набрал воздуха и на весь Хюльцвайлер проорал: «Wie ist deine Arsch?!» Моя Arsch^[14] чувствовала себя пока неважно после операции, с тем я и улёгся спать, чтобы набраться сил перед очередным подвигом: назавтра мне предстояло посещение ресторана.

Земля Саар соседствует с Францией и даже какое-то время входила в её состав, так что местная кухня испытала серьёзное французское влияние. Я не являюсь тонким знатоком и ценителем французской кухни, потому что не живу во Франции, но какие-то соображения по данному вопросу имею. Символом величия, смелости, вседозволенности, нетривиальности кулинарии этой великой страны являются для меня лягушачьи бёдрышки. Однажды я высказался об этой еде и здесь позволю себе повториться: «Но вот, наконец, и мои любимые Grenouilles. Ах, вы никогда не пробовали лягушачьих лапок? Представьте себе, цыплёнок по сравнению с ними – грубое потное мясо старого быка-производителя. Искренне вам завидую, так как счастливый момент познания вам ещё предстоит когда-нибудь… Нет-нет: никаких вилочек и ножичков, – только руками. И сопроводите эту некогда квакающую вакханалию болотных сплетниц розовым вином… Вот так. Ну, а теперь, когда внутри у Вас полная благодать, а все мелкие косточки аккуратно сложены горкой на краешке тарелки, – помоем пальчики…»^[15]

Теперь вы, надеюсь, понимаете, что я собирался отведать в местном ресторанчике. Ни секунды не задумаваясь, я отчеканил: «Ich will frosche Fiisse». В тот же момент Влади остановил машину и беззвучно повторил одними губами: «FROSCHE FIISSE…» Его жена Гизель как-то странно замерла, и в этом обездвиженном состоянии пробыла некоторое время. Это было типичное стопроцентное состояние ступора, знакомое ещё по школьной программе психологии… Пока я силился понять, что произошло, Гизель начала мало-по-малу отходить: сначала её губы, как и у Влади, беззвучно зашевелились, затем звуки стали более узнаваемыми, и в конце концов я различил всё то же frosche Fusse. Посмотрев на меня сперва со страхом, а затем и с ужасом, Гизель спросила: «Марк, почему ты хочешь съесть лягушачьи ногти? Может, в России это национальное блюдо? Боюсь, что повар нашего ресторана не сможет выполнить твою просьбу!» Наконец я понял, что сказал что-то не то, и начал хлопать себя по ляжкам, сопровождая это странное на первый взгляд действие кваканием. Так я прохлопал какое-то время, пока глаза Гизели не оживились, а Влади не перестал с силой нажимать на педали стоявшей «на привязи» машины. «Марк хочет лягушкины ногти, Марк хочет лягушкины ногти! – заорали Влади и Гизель – и орали до тех пор, пока фраза не ритмизовалась и не превратилась в некую рэповую попевку, которую мы втроём скандировали до самого ресторана.

Как легко однако повелевать массами! Вскоре весь ресторан дружно, как один, декламировал под стук пивных кружек что-то про лягушкины ногти. Передо мной в это время росла гора обглоданных лягушачьих косточек, и то, что я потреблял, следовало называть вовсе не frosche Fusse, a froosche-Schenkel и обозначало это Schenkel бёдрышки, ляжечки…

А вот другая папочка: Композиторские байки про композицию.