Мария Высоцкая
Когда ты станешь моей. Книга 2

Эпизод первый: Грань. Глава 1

Прошло два месяца с событий первой книги.

Выхожу из душного кабинета с ошеломляющим желанием бежать отсюда стирая ноги: быстро и без оглядки. Доронинский адвокат громко хлопает дверью за моей спиной, и я вздрагиваю. Саша еще внутри, и у меня есть шанс не перекинуться и словом наедине. За те два месяца, что я была в Москве, мы ни разу не виделись, не общались, и я хочу, чтобы все так и осталось. Ускоряю шаг, но почти на самом выходе кто-то с силой тянет меня назад, крепко стискивая запястье. Хотя глупо говорить «кто-то», я же прекрасно знаю, что это Доронин. Он разворачивает меня к себе, резко и довольно грубо. На лице ни единой эмоции. Вообще всю процедуру развода он сидел так, словно там не присутствовал.

– Поговорим?

– Не надо, – пячусь.

– Значит, поговорим, – заявляет безапелляционно и вытягивает на улицу.

Там, у самого крыльца, его уже ждут. Две стоящие друг за другом машины. Черные мерседесы, вокруг которых слоняется охрана, теперь ее стало больше. Он продолжает тянуть меня за руку, не обращая внимания на сопротивление. Так же засовывает в салон авто, садясь рядом. Внутри пусто, лишь мы. Все люди так и остаются там, за тонированными стеклами.

– Чего ты хочешь? Мы развелись, только что.

– Я в курсе. Слышал. Какие планы на жизнь?

– Что?

– Делать чего собираешься? Вернешься? Или останешься в Москве?

– Саш, давай не будем, все это ни к чему. Лишнее. Прошу тебя.

– Марин, ты можешь просто ответить на поставленный вопрос?

– В Москве.

– Я так и думал. Хорошо. На сегодня какие планы?

– Я улетаю.

– Ты взяла билет на послезавтра.

– Боже, Доронин, к чему все эти вопросы, если ты и так все знаешь?

– Хочу услышать из твоих уст и смотря тебе в глаза. Тебе стало легче? После еще одного штампа сегодня? Стало легче, пока меня не было?

Смотрю на него и искренне не понимаю, чего он хочет. Точка уже поставлена. Я не вернусь, я просто не смогу.

Я шестьдесят дней выла в подушку и не знала, как жить дальше. Я словно стояла на краю обрыва, мне было так больно, а он даже ни разу не появился, хотя, наверное, он сделал все правильно. Я бы не смогла вынести еще и его присутствия.

– Мне никогда не станет легче.

– Ты ошибаешься, – смеряет меня холодным взглядом.

Смотрю на свои пальцы, а после задираю голову, уставившись в потолок.

– А тебе? Как ты себя чувствуешь?

– Хреново, но это пройдет. Не сегодня и не через год, но это пройдет. Останутся лишь ужасные воспоминания.

От каждого его слова меня будто пронзают огромные иглы. Его равнодушие не знает границ. Он просто бесчувственная, каменная статуя.

– Можно я попрошу тебя об одной вещи? Он кивает.

– Съезди со мной на кладбище, – шепчу, чувствуя, как начинают подступать слезы, – я хочу, но мне кажется, просто не смогу. Одна точно не смогу.

– Когда?

– Не знаю, сегодня или лучше завтра. Я должна подготовиться, настроиться…

– Хорошо. Тебя отвезти домой?

– Как хочешь.

Доронин опускает стекло и приказывает водителю занять свое место. Дорога до дома проходит в тишине. Я смотрю на его черный костюм вскользь, а когда глаза добираются до лица, то все меньше узнаю в этом человеке моего Сашку. Он кажется чужим, холодным. Лицо, обрамленное щетиной, уложенные назад темные волосы, слегка угловатые черты… он похудел. Смотрю на его пальцы, на правой руке все еще сидит обручальное кольцо, сглатываю, сжимаю свои в кулак. Я сняла его еще в больнице, а теперь даже не знаю, где оно?!

У дома бабули мне открывают дверь, и Доронин без каких-либо вопросов идет следом. Поднимается на этаж, преследуя меня словно тень. Бабушка, которая, вероятнее всего, увидела нас в окно, выходит на площадку. Они с Сашей обмениваются приветствующими взглядами. Я же моментально оказываюсь в ее объятиях. Мы не виделись месяц, я заставила ее вернуться домой и не сидеть у моей кровати. А по прилете сегодня сразу поехала на процедуру развода.

– Девочка моя, – обнимает так крепко, так нежно…

– Бабуля, – всхлипываю, чувствуя Сашкин взгляд на своей спине.

– Саша, зайдешь? – бабушка смотрит на моего бывшего мужа, убрав руки в карманы халата.

– На пару минут.

Закрываю глаза, втягиваю воздух. Нужно потерпеть всего пару минут. Пару…

На кухне Доронин достает из портфеля какие-то бумаги и кладет их на стол.

– Что это? – поднимаю взгляд.

– Документы на квартиру, машину. Номер счета, там лежит вот эта сумма, – указывает в графу пальцем.

– Зачем?

– Ты отказалась от всего имущества, сказала, что тебе ничего не нужно, и я решил позаботиться об этом сам.

– Мне действительно не нуж…

– Продай, подари, распорядись как хочешь. На счет каждый месяц будет поступать энная сумма. Чтобы ты ни в чем не нуждалась.

Бабушка ставит на плиту чайник, шебуршит коробкой с тортом и испаряется из кухни.

– Спасибо, щедро с твоей стороны.

– Не начинай, ладно?! Я пойду, позвони завтра, я заеду, чтобы, – короткая пауза, – ты поняла.

Доронин разворачивается ко мне спиной, делая шаг в сторону прихожей.

– Саш, – вдогонку.

Он останавливается, медленно поворачивая голову.

– Я ушла не потому, что разлюбила. Ты же это понимаешь?

Доронин проходится по мне режущим на куски и пугающим до дрожи в коленях взглядом.

– Я просто не могу так жить, так, как это делаешь ты. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я…

Сашка, как по щелчку, пересекает расстояние между нами, зажимая мой рот. Надавливает на губы, а второй рукой огибает талию, крепко упираясь в нее ладонью.

– Ничего не говори, – шепотом, – ни-че-го, – опускает руку.

Между нами нет расстояния, и я чувствую тепло его тела, запах туалетной воды застревает в легких, озираюсь по сторонам с желанием отстраниться.

– Прости меня, – все же произношу это вслух.

– Тебе незачем извиняться, не перед таким, как я, – его ладонь исчезает с моей талии, – позвони завтра.

С этими словами он выходит из квартиры, а в кухне тут же появляется бабушка.

– Марин, ты уверена, что поступила правильно? Ты же любишь

его.

– Люблю, но и так жить больше не могу. Я устала бояться. Бояться

и думать, что в любой момент появится тот, кто с легкостью нас пристрелит. Не хочу, – вытираю слезинки, выступившие из глаз, – не смогу. В итоге я просто его возненавижу. И это будет уже навсегда.

– Чай попьем? – бабуля поджимает губы.

– Да, – сажусь на стул и, подковырнув чайной ложечкой кусочек торта, перевожу взгляд на окно.

Утром следующего дня я смотрю на свое отражение в черном платье. Смотрю долго и пристально. Смотрю с пониманием, что в голове нет ни единой мысли, там пустота и отчаяние. Боль вновь окутывает разум, медленно трансформируясь в физическую. Мне сдавливает грудь, и начинает адски болеть голова, зажимаю виски, прикрывая веки. Дверной звонок оповещает о Сашкином приезде. Не хочу впускать его в квартиру. Накидываю плащ и, повесив на плечо сумочку, выхожу на площадку.

– Привет, – облизываю сухие и обветренные губы.

Саша кивает, направляя меня к лестнице, едва касаясь пальцами моего локтя. На улице ветрено и дождливо. Мелкая морось, от которой меня спасает раскрытый над головой зонт. В машине мы продолжаем это неловкое молчание. Каждый думает о своем. Смотрю на проносящиеся за окном пейзажи и покрываюсь ледяным потом перед въездом на кладбище. Мне страшно, так страшно переступить эту черту, кажется, еще немного, и я сорвусь со своего обрыва, где стою лишь на хрупком камне, который вот-вот раскрошится в пыль.

Доронин сжимает мою ладонь, но я практически сразу вырываю ее резким и неуклюжим движением.

Тропинка кажется узкой, и я шагаю по ней, как по минному полю. Иду, пока перед глазами не появляется огромный мраморный памятник. На нем лишь одна дата и надпись: «Наш ангел». Долго смотрю на буквы, свежепринесенные цветы, игрушки, понимая, что начинаю задыхаться. По-настоящему, когда не можешь сделать вдох, когда голова кажется свинцовой, а тело тянет к земле. Хочется упасть на колени и рыдать, долго, пока не станет легче хоть на немного. Совсем на каплю. Живот сводит от резких болей, во рту привкус желчи, сглатываю и не вижу уже ничего. Слезы катятся по щекам, застилая обзор. Я плачу, не произнося и звука. Немое рыдание и редкие тяжелые вдохи. Доронин не подходит, стоит где-то позади, но, когда меня ведет и я начинаю терять равновесие, он молниеносно подхватывает под локти, крепко прижимая спиной к своей груди.

– Пойдем, Марин, – поворачивает лицом, проводя ладонями по волосам, – идем.

Отрицательно качаю головой, вцепляясь в его плечи, начиная завывать. Вот теперь я слышу свой голос, надрывный, сломленный, похожий на карканье ворон. Я захлебываюсь слезами, колени подгибаются, и меня с неимоверной силой тянет вниз.

Не знаю, как я оказываюсь в комнате, просто не помню этот момент. По щекам все еще катятся огромные соленые слезы, я облизываю губы и не могу вдохнуть. Мне нечем дышать. Мне так больно.

– Все, все, – стискивает стальными объятиями, – успокойся.

У него грубый, громкий голос. Он раскачивается со мной из стороны в сторону, а после резко замирает, не давая шевельнуться.

– Хватит!

Я вздрагиваю, начиная икать. Поднимаю голову, смотря в его широко распахнутые глаза. Они кажутся темными, словно ненастоящие. Всхлипываю, а он проводит пальцами по моей щеке.

– Улетай в Москву, – губы касаются моего виска, – меняй билеты и улетай завтра.

Отрицательно мотаю головой, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Где мы?

– Что? – резко поднимается на ноги.

– Куда ты меня привез?

Смотрю в окно на ровно высаженные ели.

– Я теперь здесь живу.

– Понятно. Красивые елки, – прижимаю колени к груди, упираясь спиной в кожаный диван.

Доронин растирает лицо ладонями, трет голову, растрепав уложенные волосы, и вновь садится рядом.

Смотрю на его спину и неосознанно тянусь к плечу. Касаюсь ладонью, медленно проводя вдоль позвоночника. Сашка напрягается, я вижу, как его руки сжимаются в кулаки, как белеют костяшки. Сглатываю и подаюсь вперед, упираясь коленями в мягкую поверхность. Обвиваю плечи, прижимаясь грудью к его спине. Мне до ужаса хочется его объятий, его силы. Хочется хоть на миг забыть обо всем, что произошло. Хочется этой убивающей все живое близости.

Мне страшно.

Саша оборачивается, ловит мои запястья, разводя руки в стороны, и резко отпускает. Кончики пальцев касаются моей груди, обводят напряженный и уже вздыбленный сосок. Он смотрит мне в глаза, не отводя взгляд. Трогая живот, и медленно перемещая ладонь на бедро, скользит по темному капрону, ныряя под подол платья, и медленно тянется ко мне. Между нами остается пара сантиметров.

– Поцелуй меня, – говорю шепотом, не разрывая визуального контакта.

Доронин едва-едва улыбается, подтягивая к себе, обхватив затылок ладонью. Я чувствую его мягкие губы, язык, проникающий в рот, он словно слизывает с моих уст горе и боль. Поступательными, медленными движениями. Тело расслабляется, а пальцы лишь крепче впиваются в материал его пиджака. Боль отступает, на какие-то доли секунд мне кажется, что он действительно ее забирает. Обнимает так крепко, так искренне. По-настоящему.

Всхлипываю, зарываясь в грубые, темные волосы, опрокидываясь на спину. Саша нависает, упираясь кулаками по обе стороны моей талии, поднимает ладонь, обводя полушария груди, сдавливает, высвобождая легкий, срывающийся с губ стон.

Закрываю глаза, чувствуя его прикосновения, слыша, как бьется сердце, гулкие громкие удары в унисон.

– Не плачь, – его шепот, пальцы, стирающие влагу со щек, – не плачь.

И вновь поцелуи, волнующие воображение, горячие, трепетные, разрывающие на миллионы частиц. Обвиваю его ногами, скрещивая лодыжки, тянусь к твердой груди, сбивчиво и второпях расстегивая мелкие пуговицы темно-синей рубашки.

Вздрагиваю от напористых прикосновений, они растекаются по бедру и выше, касаясь белья. Треск капрона и холодные подушечки пальцев, скользящие по точке возбуждения, растирающие и в ту же секунду сдавливающие клитор до едких, распаляющих тело мурашек.

Каждое движение наполнено скрытым смыслом, успокоением. Крепкие объятия, напор губ, рук, воздух, скапливающийся в груди и вырывающийся криком из легких, когда грань стирается и кажется, что все хорошо, что ничего не произошло и нам лишь приснилось. Боль отступает, сменяясь теплом, наивным, искренним, но в то же время обманчивым.

Наши судьбы бьются, словно тонкий хрусталь, а сердца трещат по швам, все меняется, сейчас, здесь, и теперь уже точно нет пути назад. Нет и не будет. Это последняя встреча, последнее тепло, последние поцелуи. Наглые, развязные, поглощающие в себя все живое поцелуи.

Приподымаюсь на локти, вцепляясь в его плечи, словно в спасательный круг, а Сашкины руки уже давно стянули мое платье, нагло подбираясь к черному кружеву.

На плечах красные следы от лямок и многогранных поцелуев. Это похоже на сон, сон наяву. Именно так.

– Моя любимая, родная…

Вдыхаю его запах и не могу надышаться. Дрожа расстегиваю бляшку ремня, сжимая окаменевшую плоть. Доронин пригвожает мои руки к дивану, сдавливая в запястьях, запрокинув их за голову.

Развожу ноги шире, испытывая сумасшедший страх, но вместе с тем полное подчинение. Головка упирается в бедро, смещается, медленно погружаясь в лоно. Короткий всхлип, и его ладонь под моей спиной.

Глаза в глаза, когда каждый вдох, прикосновение наполнено запредельной нежностью.

Распаляющие движения, но все еще ускользающие ощущения. Эмоции, множество эмоций. Они перенасыщают, не дают сорваться в бездну происходящего. В глазах слезы, по коже поцелуи, а на сердце шрамы.

Доронин отстраняется, тянет на себя, вынуждая сесть. Губы поочередно обхватывают тугие соски, играя с ними языком. Влажная дорожка до ключицы, по шее к щеке.

– Александр Никола…

Шум и раскрытая дверь заставляют опомниться, сжаться в комок и плотно зажмурить веки.

– Пошел вон! – громкий, озлобленный голос.

Хлопок двери словно выстрел. Оглядываюсь, цепляясь пальцами за валяющееся рядом платье, прикрывая им грудь. Нервно касаюсь ладонью лба, поджимаю губы, намеренно отводя взгляд. Сашка шумно выдыхает, трет переносицу и, вытянув руку, сжимает мои скулы, довольно грубо поворачивая к себе.

– Не надо, – запинаюсь, начиная кашлять. Разжимает пальцы, отворачивается.

– Мне лучше уйти, – поднимаюсь на ноги, в спешке натягивая белье, платье.

Беру рваные колготки и, скомкав, бросаю в мусорную корзину. Приглаживаю растрепанные волосы, боковым зрением наблюдая за Дорониным. Он застегивает ремень, накидывая на плечи рубашку.

– Извини, – выдавливаю улыбку, – я пойду, – проскальзываю к двери, касаясь ручки, и Саша кладет свою ладонь поверх моих пальцев.

– Я провожу.

Мы спускаемся по лестнице. Молчим. Внизу Доронин подает мое пальто, сжимая плечи и целуя в затылок.

– Саш, – оборачиваюсь, но он останавливает, направляя лицом к выходу.

– Не надо, иди. Тебя отвезут.

Во дворе уже стоит машина. Я чувствую его прикосновения, легкие касания вдоль спины, к локтю, огибающие талию. Раскрытая ладонь ложится на мой живот, нос упирается в висок, и я на миг прикрываю глаза.

– Звони, если будет нужна помощь, – шепчет и резко отстраняется, так, будто и не касался никогда.

Сглатываю и, пошатнувшись, убираю за ухо прядь волос. Мне холодно, до ужаса холодно. Прощаться тяжело. Слишком тяжело. Возможно, я бы могла остаться, могла все вернуть, мы могли вернуть, но мне страшно. Я не хочу жить в страхе, не хочу бояться каждого шороха, не хочу думать о том, что однажды он просто не вернется.

Меня колотит от одной мысли, что мне придется пережить еще чью-то смерть, я не смогу. Просто не выдержу.

Моя ненависть еще не иссякла, она просто уснула, ей нужна была передышка, но сейчас, когда я оглянулась на звук каблуков и заметила женскую фигуру, она возродилась вновь.

Ненависть, ревность – они смешались воедино.

– Саш, я купила шубку, – яркая улыбка, – смот… – и окаменение.

Анфиска шумно втянула воздух, смотря прямо в мои глаза. Рука, в которой она держала пакет, дрогнула, и черный мех выпал на землю.

Как он мог? С ней? После всего… не обращая внимания на Мартынову, резко разворачиваюсь к Доронину, но на его лице ни единой эмоции.

– Два месяца, – облизываю губы, давясь смехом, – я думала, что сдохну, а ты был с ней? Боже! – улыбаюсь, широко, чувствуя вкус своих слез. – Ну ты и мразь, – стискиваю ворот его рубашки, – у тебя ребенок умер! Ребенок! – ору, срывая голос. – Как ты мог? Я тебя ненавижу, слышишь?! Ненавижу. Почему на его месте не оказался ты? Почему ты не сдох?

Кричу и, согнувшись пополам, приседаю к земле, сжимая пальцами виски. В моей голове это не укладывается, ничего из этого не укладывается. Он был с ней, трахался с другой бабой, пока я была в этой чертовой больнице. У него же горе, какое к черту горе?! Ему плевать. Всегда и на все было плевать.

– Марин, я… – Мартынова подает голос.

– Рот закрыла, – он даже не смотрит на нее, – и пошла вон.

Анф сглатывает, ее глаза бегают по мне, Доронину, она бросает пакеты и, звонко стуча каблуками, вылетает за высокий забор.

Выпрямляюсь, стараясь выдохнуть.

Доронин стоит, играя желваками, он напряжен. Глаза бешеные, но он даже не оправдывается, просто молчит. Смотрит, впивается в меня взглядом и молчит.

– Не стоило ее выгонять. Некрасиво как-то получилось, – касаюсь его плеча, – вот теперь точно все, – хлопаю по твердой груди и сажусь в машину.

Глава 2

Я смотрел на нее, маниакально отмечал каждое движение, взмах ресниц, поворот головы, ползущие вниз уголки губ, растерянные и слегка влажные глаза. Я пропускал все ее эмоции через себя, боль, слезы, истязание. Она въелась в кровь, мысли, жизнь. Она была и останется там навечно. Меня трясло вместе с ней, было страшно.

Ты не признаешься в этом сумасшедшем страхе, но поглощен им полностью.

Ей больно, и она не может справиться с этой болью, пережить. Но она сильная, моя Марина сможет, просто нужно время.

Она хотела ранить, побольнее сковырнуть медленно затягивающуюся рану. Это читалось в ее глазах. Она хотела моей боли, чтобы иметь возможность управлять своей. Для нее я бесчувственная машина. Она в это верит, верит в то, что говорит. Искренне верит, что мне все равно, что я не сожалею.

Пальцы дрожат. Смотрю на ее заплаканное лицо и не вижу больше ни черта вокруг. Только ее глаза и всю ту боль, обиду, которая там таится. Она вновь протаскивает меня, связанного по рукам и ногам, через терновник, забывая хоть иногда сбавлять скорость.

Два месяца ада. Самого настоящего, когда ты мечешься, совсем не понимая, кто друг, а кто враг. Тебе больно, а как иначе, если тебе наживую вырвали сердце?!

Я знал все, что с ней происходит. Слышал ее истерики в записи, зацикливая их по кругу. Слушал и понимал, что ничего уже не будет, это конец. Я, как последний трус, не смог переступить черту, не смог увидеться с ней. Прилетал, сидел под дверью палаты и каждый раз уходил, так и не взглянув ей в глаза. У меня не хватило смелости, может быть, где-то даже совести.

Мы согласовали наш развод сразу, как только она выписалась. Это было Маринино решение, жесткое, волевое, которое я уже вряд ли бы смог изменить.

Все время, что ее не было рядом, я лез на стены днем, мочил направо и налево неугодных, мстил, все больше погрязая в крови. Ставил цели и точно знал, к чему стремлюсь. Но все это было днем, ночью я нюхал и бухал, много, так чтобы вырубиться и ни черта не вспомнить наутро.

Поэтому о том, как эта дура оказалась сегодня в доме, не имел и малейшего понятия. Как узнал после, она живет здесь уже месяц. Эта шлюха ошивается здесь тридцать дней, а я даже не осознаю, как так получилось. Охрана показала пару записей из дома, как я ее трахал. Но я этого не помню, ни черта не помню. Впрочем, это не освобождает от ответственности.

Зажимаю пальцами переносицу, смотрю на Маринкины слезы. Хочется ее остановить, встряхнуть и попытаться объяснить, вот только смысл? Разве ей это нужно? Она приняла свое решение, не сегодня и не вчера. Я умер для неё уже давно, а сегодня, окончательно и бесповоротно закапал свою могилу, возведя крест.

Сжимаю пальцы в кулаки, когда машина скрывается за воротами особняка.

Вот теперь точно все, повторяю про себя ее же слова…

– Где эта дура? – спрашиваю у стоящего за спиной Глеба, нового начальника охраны.

– Найти?

– В гостиную ее приведи.

Взбегаю по лестнице и, зайдя в дом, подкидываю в камин дров.

– Саша, я не хотела, – это первое, что слетает с ее губ, стоит Глебу зашвырнуть ее сюда.

Она пятится назад, быстро перебирая ногами. Ей страшно, это чувствуется в каждом слове, жесте. Еще шаг, спина прилипнет к стене, и отступать будет некуда.

– Я правда не знала, что Марина здесь, я не собиралась никуда лезть… слышишь?

– Правда? – сжимаю ворот ее розовой рубашки. – А может быть, ты врешь? – бровь по инерции ползет вверх, и я тяну ее тряпки на себя. Пуговицы гроздями летят на пол, разлетаясь по паркету.

– Нет, нет. Правда, я тебе клянусь, слышишь? Саша, я не хотела, чтобы так вышло.

– Чего ты вообще здесь делаешь?

–Ты не помнишь? – всхлипывает. – Меня мать из дома выгнала, я же рассказывала…

– Да мне по*уй, – разжимаю пальцы, вытирая их о пиджак и отталкивая от себя ее тело.

Убираю руки в карманы, слегка запрокидывая голову назад.

Сажусь в кресло. Глаза касаются оранжевых языков пламени камина. Закидываю ногу на ногу, пробегая взглядом по растерянной Анфискиной мордахе.

–Хорошая шуба, – подношу зажигалку к зажатой в зубах сигарете, – долго отрабатывать придется.

Мартынова растирает по лицу слезы, но ответить мне не успевает.

Лукьян забегает в гостиную со словами:

– Партия стволов ушла, – замолкает, пробегая взглядом по Анф. – Она опять здесь? Когда ты ее уже вышвырнешь?

Пожимаю плечами.

–Зря ты осталась, – в упор смотрю на Анфиску, – за это время ты могла услышать то, что не предназначено для твоих ушей.

Марат скалится, доставая ствол.

–Мы ее здесь? Или как?

–Убери, бл*, ковер же запачкает.

Мартынова давится слезами и, подавшись вперед, падает на колени у кресла, в котором я сижу.

–Я ничего не знаю, ничего не слышала, не видела. Я клянусь.

Слышишь. Я правда ничего не знаю…

–А я в этом не уверен. Марат, вот ты ей веришь?

– Не очень, – трет рукояткой ТТ подбородок.

– Вот и я.

– Саша, я же, я же… – она озирается по сторонам, воет в свои ладони, после чего резко наклоняется, загаживая пол. Ее выворачивает на паркет, снова и снова.

– Да уберите уже ее отсюда. Глеб!

– Будет сделано.

– И далеко не отпускай, наверху заприте. Не уверен, что эта дура не взболтнет где-нибудь лишнего.

Лукьянов выходит из гостиной, и я иду за ним следом. Обогнув лестницу, попадаем в бильярдную.

– Не думал, что ты дашь ей развод, – достает кий.

– А что, мне ее в доме запереть?

–Ну… – смотрит наверх, – Мартынову…

– Не сравнивай. – Почему не сказал, что эта тут в качестве мебели?

– Думаешь Маринка бы поверила? Я себе сам уже не верю. К чему обострять и делать из неё дуру. Что с ментами?

– Все ровно.

– Всех взяли?

–Всех.

– Хорошо. Значит, будем действовать. Я хочу сделать это в Аккордовском доме, символично получится.

– Эстет херов. Ладно. Я понял.

– Сколько у нас Ломовских жизнеспособных осталось, из тех, кого взяли?

– Пять.

– Шума нет? А то такая волна самоубийств…

– Нормально, я приплатил кому надо.

– Хорошо. Я тут думал про местный нефтеперерабатывающий завод, Ломов был у них в доле, а мы чем хуже? Да и перспектив там столько…

–Что предлагаешь?

– Есть одна идея, если получится, нам понадобится юрист и платежеспособный гарант, будут нужны инвестиции.

Марина.

Смотрю на засыпающий город через запотевшее стекло машины, вытирая слезы. Как он мог? Все еще не верю в то, что видела. А ведь он даже не пытался оправдаться, сделать хоть что-то… он просто стоял и смотрел.

В Москве еще с неделю не могу заставить себя выйти из дома. Постоянно плачу, жалею себя и одновременно ненавижу за эту слабость, ничтожность. Я должна научиться жить дальше, как бы плохо и горько мне ни было. О Доронине больше ничего не слышно, совсем, и это ни черта не радует, а как меня может радовать, что любимый человек способен жить без тебя? Быть с другой, пока ты умираешь изо дня в день, ненавидишь ночь, потому что она вытаскивает на поверхность все твои страхи, парализует, заставляя повиноваться.

Боль живет во мне постоянно, и неясно, сколько это продлится. В город медленно приходит лето. Жаркое, солнечное. Отец пытается вытянуть меня на улицу, но я живу лишь работой, прихожу туда раньше всех, ухожу позже. Жизнь превращается в сплошной день сурка, и он мне нравится, с недавних пор новизна пугает, как и люди. Я же давно заметила, что боюсь новых знакомств.

– Марин, может, в кино сходим? – папа заглядывает ко мне в комнату воскресным утром, на нем серые брюки и заправленная в них белоснежная рубашка с коротким рукавом.

– Не хочется, – отрицательно мотаю головой, упираясь глазами в книгу. Уже час не могу прочесть второй абзац, перечитываю, не в состоянии уловить суть. В мыслях я совершенно не здесь, в мыслях я в прошлом, которое из раза в раз перекликается с вымышленным будущим. Сказочным, ненастоящим, тем, которое никогда не настанет.

– Марин, ну так нельзя.

Тяжелой папин вздох явно прогнозирует долгую беседу, диалог, который был между нами уже сотни раз.

– Пап, я разберусь сама, хорошо?

– Конечно разберешься, но разве, не стоит прислушаться? Сколько можно сидеть в четырех стенах? Жизнь на этом не заканчивается, слышишь?

– Я поняла.

Поднимаюсь с дивана, закрывая книгу с громким хлопком и откинув на стол, прихватываю оттуда маленькую черную сумочку на тоненьком ремешке, выскальзывая за дверь в прихожей.

Очень долго гуляю по городу, просто хожу размеренным шагом, стараясь не думать ни о чем. После полудня забегаю в небольшое кафе, несколько столиков в котором расположены под открытым небом, теплый ветер ласкает кожу, развевает волосы, и те прилипают к накрашенным помадой губам. Присаживаюсь на стул, подзывая официанта. Приветливый парень почти сразу приносит мне мое мороженое и сок.

– Девушка, – раздается позади, заставляя кожу покрыться мурашками.

Оборачиваюсь на голос, который принадлежит мужчине в военной форме. Ему слегка за тридцать, четыре ярко блестящие звездочки на погонах привлекают к себе внимание, и я на мгновение прикрываю глаза, наконец обращая взор к его лицу.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – свожу брови и не могу вспомнить, – разве мы знакомы?

– Нет, но я бы очень хотел это исправить. Константин, – браво улыбается. – Я присяду? – усаживается напротив, не услышав мой ответ.

–Вы уже присели, – закидываю ногу на ногу, – честно, у меня нет желания к новым знакомствам, простите.

– Ну может быть, вы хоть скажете, как вас зовут?

– Если скажу, вы уйдете?

–Возможно, – обнажает белые зубы, поправляя фуражку.

–Марина.

– Очень красивое имя, морское.

–Вы моряк?

– Так точно.

– Что забыли в нашем не морском городе?

– Командировка, второй день как приехал.

– Откуда?

– Из Владивостока.

– Никогда там не была.

– Мы всегда это можем исправить.

– Мне кажется, вы обещали оставить меня одну, если узнаете мое имя?

– Обещал и выполняю, – достает из нагрудного кармана блокнотик и, нацарапав что-то ручкой, протягивает мне вырванный листок, – буду ждать вашего звонка, Марина.

– Я не позвоню, – пожимаю плечами.

– Я все же верю в удачу. Надеюсь, что мы еще увидимся.

– Прощайте, Константин.

– До свидания, Марина.

Закатываю глаза и, смяв листок, хочу оставить его в пепельнице, но в последний момент почему-то все же кидаю его в сумку.

Домой возвращаюсь в приподнятом настроении, впервые за долгое время я думаю о чем-то кроме своих трагедий и проблем. Поднимаюсь на этаж, а открыв дверь и увидев черные лакированные ботинки, застываю как вкопанная. Из кухни доносятся голоса, делаю шаг и резко останавливаюсь. Нет, нет… почему сегодня, сейчас?

Сашкин голос становится ближе, и через секунду он оказывается стоящим напротив меня в другом конце коридора. Смотрю на его лицо и не могу оторвать глаз. У него, как и всегда, цепкий взгляд, темный, завораживающий и одновременно до жути пугающий. Переминаюсь с ноги на ногу, не в силах выдавить из себя хоть слово. Доронин убирает руки в карманы, изучающе бегая глазами по моему телу.

–Ты похудела… еще больше.

– Зачем ты приехал?

– Были дела, решил зайти в гости.

– Не думаю, что тебе тут рады…

– Ты сейчас говоришь о себе? Твой отец устроил мне более чем радушный прием.

– Ухо….

Не успеваю договорить, как папа, вышедший вслед за Сашкой, берет с полки ключи от дома и, обойдя меня стороной, молча выходит из квартиры. Предатель, хочется крикнуть ему это вслед.

Не смотрю на Доронина и, не проронив больше и слова, захожу в свою комнату, конечно, он придет сюда за мной. Придет, усядется на диван, что, собственно, и происходит за моей спиной, пока я, стоя перед зеркалом, снимаю сережки, укладывая те в шкатулку.

Сашка смотрит на мое отражение, а после резко выпрямляется и в пару шагов пересекает разделяющее нас расстояние. Кладет ладони на мою талию, подвигает к себе, громко втягивая воздух рядом с моим виском. Его губы едва касаются кожи, а я словно зачарованная, стою и не могу пошевелиться, оттолкнуть, сказать хоть что-то, меня будто ввели в транс, внутри я кричу, вырываюсь и яро желаю, чтобы он ушел, внешне же больше похожа на неприступную ледяную статую, которая только и смогла, что вздернуть правую бровь.

– Я так хотел тебя увидеть. Очень хотел тебя увидеть, – шепотом, перебирая пальцами пряди моих волос.

– А как же Мартынова? Уже не удовлетворяет? – искривляю губы, желая уколоть побольнее.

По Сашкиному лицу скользнула усмешка, и он резко отдернул руку, поворачиваясь ко мне спиной. А разве не ты хотела все закончить? Не ты решила, что так будет правильнее? К чему сейчас устраивать драму?

– Доронин, ты пришел в мой дом, хочешь чему-то меня поучить, выказать, насколько я виновна, говоришь, что соскучился, а сам все это время спишь с другой бабой, даже живешь с ней. Не это ли странно? Я ушла, потому что этого хотела. Хотела все изменить, и сейчас хочу того же, зачем ты приехал? Я тебя не ждала, не жду, пойми это наконец. Теперь у каждого из нас своя жизнь. Если тебе нравится, то мне нет дела до того, что в ней присутствует Анф, нет. Но прошу тебя, не нужно меня мучить, не приходи, не появляйся здесь больше. Слышишь?

Саша растирает лицо ладонями, поддевая висящую на спинке стула сорочку пальцами, ухмыляется и, отбросив тряпку на диван, резко повернувшись, начинает наступать.

Именно наступать, хищно, бесшумно, словно пума. Сглатываю, упираясь бедрами в тумбочку. Дыхание учащается, как и биение сердца.

– Не подходи, – говорю громко, но спокойно, я вижу, как его глаза застлала темная пелена, улавливаю еле ощутимый запах алкоголя…в таком состоянии он способен на все что угодно, более того, именно таким он сюда и приехал, просто я совсем не заметила это сразу. Он взвинчен, выпил, зол, явно на нервах, и способен на любую глупость.