Мария Владимировна Цура
Проклятая амфора

– Следующей жертвой стал Гелеон – держатель общественных бань. Вечером он заметил ту самую амфору, всполошился и потребовал ответа у рабов: кто из них притащил ее домой. Но они ничего об этом не знали или врали. А ночью Гелеон сорвался с крыши – он спал там в жаркую погоду. Лекарь сказал, что покойного убил приступ удушья.

– Кому досталось имущество? – деловито уточнила Ксантия.

– Его сыну. Весть о гибели отца застала его на пути в Каппадокию.

– Еще один богач, – отметила Глафира.

– За ним последовала старушка Эдия – сварливая вдова судьи Аполлонопольской дикастерии¹⁸. У нее денег было не слишком много, зато имелась большая вилла, виноградник и золотые украшения. Она велела рабыням убрать дом, одна из них увидела амфору, но не придала этому значения. Под утро старушка отправилась к Харону¹⁹ – задохнулась безо всякого воздействия извне. Ей наследовали внуки.

Глафира сделала очередную пометку на папирусе. Ксантия, казалось, слушала рассеянно, уделяя куда большее внимание мечу, но это была лишь видимость.

– Одну из рабынь Эдии продали моему дядюшке. Она и обнаружила после его смерти чернофигурную амфору в спальне, на большом сундуке. Сосуд исчез.

– А имущество перейдет к детям Финея, – закончила за него Ксантия.

– Верно.

– Нехорошая история, – покачала головой Глафира. – Жаль, что нельзя увидеть трупы, но удовольствуемся описанием лекаря. Он говорил о ранках в носу, лопнувших сосудах в глазах и посинении лица.

– Верно, – подхватил Мегакл. – Моя двоюродная сестра нанесла толстый слой церуссы²⁰, чтобы скрыть синие пятна, когда обряжала дядю перед похоронами.

– Есть яды, парализующие дыхание, – продолжила Глафира. – Но если всех этих людей вульгарно отравили, то к чему спектакль с амфорой? Ее ведь надо незаметно поставить, потом унести.

– Зато проклятие отвлекает от мыслей об убийстве, – не согласился мужчина. – Люди суеверны.

– Хорошо… – пробормотала девушка, побарабанив пальцами по столу. – Предположим, постарались тут вовсе не Ниоба и не первый владелец сосуда, а любящие родственники покойных. Но тогда это настоящий заговор: яд одинаковый, ритуал с появлением и исчезновением амфоры – тоже. Представим, что какой-нибудь запутавшийся в долгах внук решил избавиться от деда и подсыпал ему отравы. У него все получилось, он живет припеваючи – никаких проблем с полицией нома. Станет такой человек делиться своей тайной? Я думаю, нет.

– Лекарь спрашивал, что дядя ел и пил, – уточнил Мегакл. – И проверил остатки ужина: маленький кусочек пирога и несколько капель ослиного молока. Там не было яда.

– Обратите внимание на одну вещь, – подала голос Ксантия. – Слухи о проклятой амфоре появились недавно, да и то с легкой руки какой-то городской сплетницы, сумевшей сопоставить факты. До этого умерли шесть человек. Если на посудину хотели взвалить вину за смерти, почему она исчезала так быстро? Со стороны убийцы было бы разумнее убедиться, что ее разглядели и как следует запомнили слуги и домочадцы.

– И? – Глафира сосредоточенно нахмурилась.

– Складывается впечатление, что убийца, кем бы он ни являлся, сам верит в силу сосуда, – пояснила брюнетка.

– Но травит настоящим ядом? – усмехнулась Глафира. – Не сходится.

– Он может и не знать про яд, – задумчиво ответила Ксантия.

Глава 9. Отчаяние

Пожилой, но довольно крепкий мужчина расхаживал по комнате, заложив руки за спину и сверкая грозным взглядом из-под кустистых бровей. Его сын стоял напротив и мял в руках шляпу, словно собирался изодрать ее в клочья.

– От тебя ни в чем нет толку! – заявил пожилой. – Мне самому приходится разъезжать по миру и заключать сделки, и это в моем-то возрасте! Но, даже оставляя тебя дома, я не могу быть уверенным, что ты не натворишь бед. Перед отплытием я просил купить у лекаря раствор и обработать им склад, не так ли? Я дважды напоминал об этом в письмах! И что я увидел, когда вернулся? На агаровом дереве завелись грибы! Бесценная древесина пропала, мы потеряли ее и должны вернуть деньги заказчику!

– Прости, – молодой наклонил голову, его пальцы еще яростнее вцепились в шляпу.

– Ха! Ты что, ребенок? Пообещаешь вести себя по-другому, и все исправится? Это я скажу тебе на смертном одре: «Прости, Главк, но у тебя нет наследства». А теперь убирайся отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

Юноша, бормоча извинения, попятился к двери, нащупал спиной ручку и выпал в коридор. Его лицо тут же преобразилось: разгладилась беспокойная морщинка на переносице, а губы растянулись в улыбке. Обман удался!

Месяц назад, как раз перед отъездом отца, Главк проиграл в кости две тысячи драхм. Он извелся, придумывая способ достать деньги, и, в конце концов, продал партию дорогого дерева другому крупному торговцу, а у него забрал пораженное грибковым паразитом. Молодой человек боялся, что управляющий, писец или кто-нибудь из рабов догадается, что произошло, и доложит хозяину. Но нет, все прошло гладко. Он свободен!

– Благодарю тебя, о, Гермес, покровитель воров, – прошептал юноша, чуть не подпрыгивая от радости. – Клянусь жизнью – больше никогда не стану играть.

Главк с аппетитом поел, выспался и с утра проснулся в великолепном настроении. Он решил сходить в общественную баню и немного размяться: помимо парных, массажа и услуг парикмахера, там были прекрасные спортивные площадки.

Новый хозяин бань хорошо знал Главка – они вместе учились. Поэтому, встретившись, юноши обнялись.

– Твое дело процветает, Загрей, – отметил гость, покупая у разносчика пиво. – При старике Гелеоне тут царила скука смертная.

– Отец придерживался старых порядков: ни тебе акробатов, ни музыкантов, ни танцев. Особенно в женском здании. Но, поверь мне, девушкам гораздо веселее принимать процедуры, когда их развлекают милые молодые люди, – он подмигнул. – Никогда не догадаешься, кто стал моей самой частой посетительницей.

– Кто же?

– Агенора.

– Эта столетняя черепаха? Врешь!

– Даже столетней черепахе нужно время от времени стряхнуть пыль со своего панциря.

Они расхохотались, хлопнув друг друга по спине в знак полнейшего понимания.

– Ну а ты чем занимаешься? – спросил, отсмеявшись, Загрей. – Вникаешь в семейное дело?

– Пытаюсь, хотя отец постоянно мною недоволен.

– Звучит знакомо. Мой старик тоже в меня не верил. И, посмотри, как он ошибался. Хочешь еще пива? Или сыграем? Что предпочитаешь: сенет, кости?

– Давай лучше побросаем мяч.

К полудню Главк вернулся домой и ощутил какое-то странное беспокойство. Ему словно чего-то не хватало, только он не мог понять, чего именно. Он ел и не наедался, пил и чувствовал жажду. Пальцы тревожно искали мелкие предметы и вертели их без остановки. Чтение начатого накануне трактата Цицерона²¹ «О нахождении риторики» не успокаивало, для ответа на письма друзей не изыскивалось подходящих слов.

После заката он бродил по ночному городу, убеждая себя, что прогулка ему поможет, в то время, как ноги несли его в известном направлении – к капелее²² на окраине. Это было одно из самых грязных и опасных заведений. Помещение кое-как освещали лампы, подвешенные к потолку, и светильники на ножках. Тесно прижатые друг к другу столы почти не оставляли места для прохода. За ними сидели подозрительные личности: пили, играли, бранились и дрались.

– Это ты, Счастливчик? – приветствовал его лысый здоровяк в мятой и оборванной кожаной кирасе, из-под которой торчал подол короткой серой туники. – Мы скучали по тебе.

Главк плюхнулся на лавку напротив него, проклиная себя за слабость. «Ты еще можешь уйти, – билась в голове мысль. – Пока не поздно». А язык уже соглашался сыграть.

– У меня шесть, – ухмыльнулся лысый, обнажая ряд почерневших зубов. – Твой черед.

Рука Главка сжала кости и привычным движением бросила их на столешницу.

– Один!

Через час он очнулся. Пелена исчезла, разум заработал четко, как мельница, из которой вытащили застрявшее зерно. Его со всех сторон окружали хищные оскаленные физиономии. «Капкан захлопнулся, – подумал Главк. – Сколько же я теперь должен?».

– Две мины ²³серебра, – озвучил лысый. – Жду неделю. Ты ведь человек слова, Счастливчик? Не подведи меня.

Тяжелая рука легла на плечо юноши. На мгновение ему почудилось, что острые когти стервятника вцепились в кожу. Он судорожно сглотнул и кивнул.

– Еще вина? – предупредительно осведомился хозяин капелеи, держа наготове кратер²⁴ с дешевым местным пойлом из разных сортов винограда.

– Нет, мне пора.

Главк встал и побрел к выходу, спотыкаясь о лавки и вытянутые ноги пьяниц, валявшихся на полу. На улице стрекотали ночные насекомые, звездное небо было удивительно синим, сказочным, луна сияла серебристым светом. «Я вижу это в последний раз», – тоскливо заметил про себя юноша, возвращаясь домой. Требуемую сумму он не смог бы достать при всем желании: отец не даст, занять не у кого, заложить нечего – драгоценности, доставшиеся в наследство от матери, давно ушли на уплату предыдущих проигрышей.

Остается один выход – покончить с собой. Но так не хочется расставаться с миром, полным красоты! Если он умрет, то так и не узнает, чем закончился трактат Цицерона, не попробует булочек с тимьяном, которые превосходно печет их кухарка, не глотнет фалернского²⁵, не побегает с мячом.

Повезло же Загрею: его папаша увидел проклятую амфору и испустил дух с перепугу, оставив сына богатым. Может, заказать в гончарной лавке похожую да подложить своему старику в спальню? Маловероятно, что сработает. Отец Главка не склонен к истерике, он скорее выбросит сосуд за окно и забудет о нем. Хотя Гелеона тоже нельзя назвать трусом, а все-таки он погиб. Что же сказал лекарь? Разрыв сердца? Вроде нет… Что-то другое… Удушье! Значит, страх ни при чем, амфора действует как-то иначе. И где ее достать?

Глава 10. Избиение Ниобид

На следующий день, едва дождавшись утра, Главк поспешил в общественную баню. Он так нервничал, что не сразу сообразил, куда идти. Здание имело причудливую конструкцию: три независимых внутренних двора вели в мужское отделение, женское и для бедняков. Последним посещение частично оплачивалось из казны, а над входом красовалась выбитая на камне надпись: «Чистота спасает от болезней». Правда, неизвестно, кому предназначался призыв, если посетители, не способные уплатить три обола за парную, не умели читать.

Изучив лозунг трижды, Главк понял, что свернул не туда, обошел стену и уперся носом в ворота, у которых сидела женщина, принимающая деньги.

– Куда ты собрался, господин мой? – недовольно буркнула она, окинув взглядом его дорогой хитон и фиолетовый плащ с вышивкой. – На акробата или разносчика не похож.

– Я… мне… – растерялся Главк. – Заблудился.

– Тридцать шагов налево, – подсказала собеседница. – Больным вход за полцены, если только это не зараза.

Он и впрямь походил на больного: бледный, с трясущимися руками и спутанными волосами. Его лихорадило, стоило вспомнить о долге и прикосновении холодных, цепких пальцев лысого.

Один из охранников вызвался проводить Главка до мужского отделения. У ворот он крикнул:

– Эй, позови-ка лекаря.

– Не надо, я здоров, – пискнул Главк не своим голосом.

Его подхватили рабы, практически доволокли до лужайки, где тренировались борцы, и усадили рядом с большим бассейном. Он умылся и закрыл глаза, чтобы не свалиться в обморок.

– Друг мой! Что с тобой? – из-за колонны вышел Загрей. – Вчера ты был таким веселым!

Главк хотел заявить, что все в порядке, но вместо этого разразился слезами, бестолково бормоча:

– Кости… отец… деньги… лысый стервятник.

– Вот что, принесите нам сюда фиников и немного цекубского²⁶, – приказал хозяин слугам, а потом ласково обратился к товарищу по школе. – Что ж ты сразу не рассказал? Есть способ уладить твои дела.

– Правда?

– Ну конечно! Только он слегка странный.

– Безразлично.

– Ты что-нибудь знаешь о проклятии Ниобы?

– Разумеется. Она похвалялась перед Латоной, что у нее двенадцать детей. Аполлон и Артемида убили всех до одного, а Ниоба обратилась в камень.

– Так вот, ходят слухи, что у одного из ее сыновей была любовница. Она сбежала в Египет и родила близнецов. Угадай, где обитают их потомки? Здесь, в Аполлонополе. Твой отец может оказаться одним из них. Тебе надо всего лишь указать на него богам.

– Какая чушь!

– Верь или нет, но мне это помогло. Я отнес записку в храм Гора Бехдетского – тебе же известно, что его отождествляют с Аполлоном. Недели не прошло, как мой почтенный родитель отправился к Аиду.

– Но если Феб²⁷ расправился с твоим отцом из-за родства с Ниобой, то почему он не тронул тебя?

– О, это тоже своего рода проклятие. Предполагается, что я должен жить с чувством вины, и оно меня когда-нибудь убьет.

Загрей оглушительно расхохотался и осушил свой килик²⁸, а потом вытер губы и продолжил серьезным тоном:

– Кроме того, тебе следует сделать пожертвование в храм Гора. Три мины серебра.

– Но сейчас у меня нет денег!

– Не беда, расплатишься, когда получишь наследство. Только не вздумай позабыть о долге. Богов нельзя водить за нос – они худшие кредиторы.

– Что нужно написать в записке?

Глава 11. Познай пределы, человеку данные

Главк не без трепета приблизился к храму, воздвигнутому чуть в стороне от города. Он был памятником, связывающим две культуры: египетскую и греческую. Несколько поколений Птолемеев²⁹ покровительствовали его строительству, и вот, через двести лет, проект, наконец, близился к завершению. Высокие ворота охраняли статуи Гора в виде сокола. У них люди оставляли пожертвования и молились в те дни, когда храм закрыт для посещений.

Главк достал маленький папирус и примотал к нему пару ожерелий, уцелевших после его расплаты по игровым долгам. Потом он произнес довольно путаную молитву Аполлону и поспешно ушел, оставив свиток на жертвеннике. Жара стояла невыносимая, а разносчиков с холодным пивом не наблюдалось. Тогда Главк отправился в сторону рынка, надеясь немного освежиться. Его внимание привлекли жонглеры, устроившие представление у входа, особенно девушка, грациозно подбрасывавшая и ловившая кольца. Он простоял возле них больше двух часов, и только потом отправился домой.

– «Познай пределы, человеку данные»! ³⁰– раздался дребезжащий голос, и чья-то костлявая рука вцепилась в его запястье.

Юноша онемел и с ужасом повернул голову. На него смотрела жуткая старуха с безумными глазами, одетая в лохмотья, босая и растрепанная. Она сказала именно то, что было написано на его свитке.

– Ты кто? – пробормотал он.

– Иди за мной.

Через пять минут они оказались в жутких трущобах, где двух- и трехэтажные дома с плоскими крышами прижимались друг к другу, оставляя тонкую тропинку для прохода. Старуха втолкнула Главка в грязную комнатушку, забитую пучками сушеной травы, частями тела различных грызунов и дешевой, плохо обожженной глиняной посудой. На ее фоне явно выделялась великолепная чернофигурная амфора. Артемида тянется за новой стрелой, изящно выгнув руку за спину, к колчану, а Аполлон безжалостно целится в маленького мальчика, прикрывающегося руками. Золотое поле усеяно трупами.

– Приветствую тебя, потомок проклятого рода, – заявила старуха.

– З-здравствуй, – ответил юноша и с отвращением отпрыгнул от стула, по поверхности которого бегали жирные тараканы.

– Я Тирия.

– Жрица Аполлона?

– Вестница смерти.

С этими словами старуха упала на колени и затрясла головой, на ее губах выступила пена. Она закричала мужским басом:

– Яжа, яжа! Жеф дажай, о ме-е-е!

Потом резко схватила круглый горшочек, откинула плотную крышку, зачерпнула горстку желтоватого песка, и он загорелся прямо на ее ладони.

– Жеф дажай! Жеф хат дажай! – завопила она, наблюдая, как ее руку пожирает ослепительное, ярко-зеленое пламя.

Главку показалось, что из комнаты исчез воздух. Он попятился к выходу, надеясь убежать от ужасной ведьмы, но на его пути выросла светло-коричневая змея с крепкими чешуйками-шипами и рожками на голове.

– Ф-ф-ф, – предупреждающе зашипела она.

Главк застыл на месте. Он не знал, кого боится больше: извивающейся гадюки или старухи, бьющейся в исступлении, а потому просто зажмурился и стал повторять себе: «Это сон. Сейчас я проснусь и попрошу раба принести мне мяса, вымоченного в вине, и орехов с медом. Потом я пойду гулять, и все будет хорошо».

Что-то ткнулось в его ладонь. Юноша инстинктивно сжал предмет и открыл глаза. В его руке оказалась амфора с черными рисунками, завернутая в плотную ткань.

– Оставь ее в комнате обреченного на ночь, а утром унеси. И верни мне так, чтобы никто не видел, – сумасшедшая Тирия пришла в себя и теперь говорила более осмысленно, хотя глаза ее не переставали светиться каким-то беспокойным огнем.

– Х-хорошо.

Старуха подняла гадюку и распахнула перед ним дверь. Главк вывалился на улицу, прижимая сосуд к груди.

Глава 12. Битва за жизнь

Галия встретила у ворот своего дома новых постояльцев: ворчливого старика, укутанного в шерстяной плащ, словно его не грело палящее солнце, и его дочь – женщину лет тридцати пяти с усталым лицом и безрадостными глазами.

– Мы прибыли из Коптоса! – рявкнул старик, точно собирался сразить наповал этим заявлением. – И нам порекомендовали твой дом, как тихое и благопристойное место для путников. Я бы никогда в жизни не покинул свою усадьбу, но внучатый племянник выманил меня сюда льстивыми письмами!

– О, папа! – попыталась остановить его женщина, но он вскинул руку вверх, отметая предостережения.

– И что, как ты думаешь, поджидало меня на его вилле? Разврат! Полнейшее бесстыдство! Загрей никогда не отличался высокой моралью, а его жена потворствует этому! Только представь, у них гостит какая-то сомнительная девица! Я сначала решил, что какая-нибудь родственница, но потом случайно увидел тако-о-о-е! – он закатил глаза.

– Папа, пожалуйста!

– И мое терпение лопнуло, – подытожил старик. – Я сказал, что ни минуты не останусь в этом притоне и не позволю осквернять душу моей дочери подобными вещами. Надеюсь, здесь мы сможем подождать лодку – я нанял ее вчера, но до отплытия еще день.

– Конечно-конечно, – подхватила Галия. – У меня вам наверняка понравится. Сейчас постояльцев мало: две приличные, спокойные девушки и старушка. Можно гулять в саду, я поставила несколько скамеек в самых приятных уголках: под платаном, на зеленой лужайке, у клумбы с розами и рядом с бассейном. Я так же предлагаю завтрак и обед за отдельную плату. Для рабов есть комнатка наверху.

– Мы не взяли с собой слуг, – вздохнула девушка.

– А зачем им таскаться следом? – тут же встрял ее отец. – Дома полно работы, и за два места на самом плохоньком судне пришлось уплатить двадцать драхм! Грабеж! Мы уж как-нибудь управимся без рабов, слава богам, моя дочь все умеет.

Галия пожалела женщину и поспешно предложила:

– Вам будет помогать моя сирийская служанка, она очень расторопная.

– Превосходно, – злобно буркнул старик. – Полагаю, никто из твоих гостей не болеет? Я ужасно боюсь лихорадок, чесотки и желудочных расстройств. В прошлом году заразился таким кашлем, что едва не умер.

– Папа, это последняя гостиница, остальные ты отверг, – в монотонном голосе женщины послышались нотки раздражения. Она явно утомилась, на одной ее руке повис отец, а на другой – дорожные узлы.

– Здесь все здоровы, – поспешно заверила Галия. – Кроме того, мой брат – лекарь и, в случае чего, непременно поможет.

Когда привередливого постояльца, наконец, удалось препроводить в комнату, хозяйка перевела дух и поспешила на кухню – предупредить слуг, что на обед требуется больше хлеба и тушеных овощей. Пересекая большой зал, она бросила взгляд на квадратное окно, заплетенное розами – прекрасный вид, и солнце не так сильно пробивается в дом, однако несколько цветков завяло, и пора бы их срезать. Траектория движения тут же изменилась: женщина заглянула в резной римский сундук и вынула из него ножницы, а потом вышла на улицу. Но планы снова нарушились – по дорожке между кустами тамариска брел ее брат, странно покачиваясь.

– Филипп! Что с тобой? – Галия подозрительно взглянула на его потное лицо и лихорадочно блестевшие глаза. – Неужели ты пьян?

– Конечно, нет, – пролаял в ответ лекарь и зашелся в приступе кашля. – Работал в асклепионе³¹, лечил детей, и, видимо, заразился.

– Но почему ты не пошел домой? – она боязливо оглянулась и понизила голос. – У меня очень мнительный постоялец, я поклялась, что тут его здоровью ничто не угрожает!

– Мне нужно проведать еще одну пациентку, я думал немного отлежаться у тебя до вечера и посетить ее – она живет неподалеку, на маленькой вилле. Но раз такое дело, я лучше уйду.

– Еще чего! Ты едва стоишь на ногах! Уложу тебя в свободной комнате. Не спеши, шагай медленно, вот так.

Они потихоньку преодолели три ступени широкого крыльца, но потом силы окончательно покинули лекаря, и он стал оседать на пол. Галия собиралась криком созвать всех на помощь, но, к счастью, по лестнице как раз спускались Ксантия и Глафира. Они быстро подхватили Филиппа под руки.

– У него сильный жар, – покачала головой брюнетка.

– Я дам ему отвар из ивовой коры, – откликнулась ее подруга. – Но он поправится не раньше, чем через неделю.

– Мне… надо… к больной… – слабо засопротивлялся мужчина.

– Я сама к ней схожу, – заверила его Глафира.

Совместными усилиями они втащили Филиппа на второй этаж и уложили в постель.

– Полагаю, ты принадлежишь к косской школе ³²медицины? – лекарь встревоженно схватил рыжую девушку за руку. – Я не позволю каким-нибудь неучам прикасаться к моим больным.

– Да угомонись ты, наконец! – возмутилась Галия, подкладывая ему под голову дополнительную подушку. – Радуйся, что кто-то вызвался тебя подменить.

– Я не подведу, – пообещала Глафира. – Отдыхай и набирайся сил.

– Пошли записку к нему домой и в асклепион, предупреди, чтоб слуги перенаправляли всех страждущих к нам, – посоветовала Ксантия хозяйке.

– Надеюсь, их будет не много, – нервно усмехнулась Галия. – Иначе новый гость съест меня живьем.

Но ее чаяния не оправдались. Сначала прибежала служанка от одинокой молодой женщины и заявила:

– Пусть лекарь поторопится, ей очень худо!

Ксантия забрала из конюшни золотистого ферганского скакуна Берза и усадила Глафиру позади себя. Они мчались во весь опор мимо садов и огородов, а, когда, наконец, спешились, у калитки их ждала, беспокойно прохаживаясь, сама хозяйка – слегка бледная, но вполне бодрая. Увидев вместо Филиппа двух девушек, она удивилась и даже как-то насторожилась, но потом сказала:

– Ладно, если господин лекарь доверил вам свою работу, значит, все в порядке. Кстати, меня зовут Немея.

– Очень приятно. Не сомневайся, – серьезно заверила ее Глафира и встряхнула рыжими кудряшками. – Я знаю, что делаю.

Женщина тяжко вздохнула.

– Видишь ли, у меня странные симптомы. Кажется, я отравилась несвежим молоком. Или, возможно, в пироге попались гнилые фрукты. Меня постоянно мутит, кружится голова, а иногда накатывает слабость.

– Так-так, – поощрила Глафира, тщательно вымыла руки и стала раскладывать разные инструменты.

– Она беременна, – шепнула подруге Ксантия. – Берусь утверждать без всякого осмотра.

– Похоже на то, – так же тихо ответила ей Глафира. – Но нельзя же так сразу огорошить незамужнюю женщину. Я пытаюсь найти способ деликатно намекнуть, вот и тяну время.

– О чем вы шушукаетесь? – встрепенулась пациентка. – Мои дела настолько плохи?

– Нет-нет, – успокоила ее Глафира. – У тебя есть семья?

– Мы не ладим.

– А друзья? Кто-нибудь близкий?

– А что? Я умираю? – ее лицо вытянулось.

– Да нет же, – Глафира взяла ее за руку. – Ты только не волнуйся. Я задам решающий вопрос: как долго длится задержка?

– О, не-е-ет! – заголосила женщина. – Умоляю, только не говори, что я жду ребенка!

– Но, скорее всего, так и есть, – виновато промямлила ученица лекаря.

– Тогда дай мне что-нибудь для аборта!

– Я не могу, – Глафира опустила глаза.

– Почему? Боишься рискнуть репутацией? Но от этого зависит моя жизнь! Он меня убьет!

– Кто? – спросила Ксантия.

– Любовник. Он женат, богат, известен, и скандалы ему не нужны. Если он меня бросит, я останусь без денег и умру в нищете! Вилла мне не принадлежит, я ее снимаю.

– Понимаешь, любые средства, вызывающие выкидыш, очень опасны и непредсказуемы, – пояснила Глафира. – Начнется кровотечение, и остановить его никто не сумеет. Ты фактически просишь у меня яд!

– Тогда я позову другого лекаря, – упрямо повторила женщина.

– Не стоит делать глупости, – охладила ее пыл Ксантия. – Поговори с отцом ребенка. А уж потом, если он не проявит понимания, что-нибудь придумаем.

– Верно, – подхватила Глафира. – Мы тебя не бросим!

Кое-как успокоив Немею, они неспешным шагом отправились в гостиницу. Солнце уже давно село, воздух стал прохладнее и чище, а с Нила доносилось пение катавшихся на лодках людей.

– Паршивый выдался день, – пробурчала Глафира, не чувствуя умиротворения. – Медицина привлекла меня как раз ощущением некоторого могущества. Приятно сознавать, что можешь помочь там, где другие бессильны. И вот, сталкиваешься с подобной ситуацией! Мать и ребенок целиком зависят от какого-то ветреного богача, и не в моей власти повлиять на него! Что, если он ее прогонит? Или подтолкнет к аборту?

– Прелесть сложных задач – в поисках их решения, – отозвалась Ксантия невозмутимо.

– А если его нет? В математике, например, так бывает.

– Значит, я стану первой, кто его найдет, – пожала плечами брюнетка.

– Твоя запредельная самоуверенность восхищает, – фыркнула Глафира.

– Мир принадлежит тем, кто никогда не сдается. Так мне однажды сказали.

Ученица лекаря бросила на нее любопытный взгляд. Подруга только что явно процитировала Владыку мечей. «Он ее любит, в этом сомнений нет. А что чувствует она?». Девушка не отважилась бы задать подобный вопрос вслух. Ксантия была доброй, и отзывчивой, но иногда в ее глазах загорался пугающий ледяной огонь – какая-то часть прошлой жизни, о которой Глафира знала очень мало.

«Его сердце, как морская скала, как морская скала, – тянулось грустное хоровое пение с реки. – Мне жаль, и ему тоже жаль». Плеск весел добавлял мелодии мягкости и печали. Молодежь, катавшаяся на лодках, пела на египетском с сильным греческим акцентом. Нил неумолимо заставлял вспоминать язык тех, кто первыми пришел на его берега.

– И почему мы не взяли фонарь? – Глафира споткнулась о камень и чуть не взвыла от боли. – Надеюсь, мы доберемся прежде, чем я переломаю себе ноги.

– Сядь на коня, – предложила Ксантия. – Я говорила тебе: не покупай эти сандалии – у них слишком широкий ремешок.

– Но они такие красивые! Смотри, у нашей гостиницы собрались люди, и почему-то мне кажется, что опять случилась какая-то беда.

Она не ошиблась. Под старой пальмой сбилась группка из трех человек: нетерпеливо притопывавший раб в набедренной повязке что-то жалобно бормотал и заламывал руки, Галия размахивала факелом и спорила с ним, стражник в доспехах не вмешивался и только нерешительно посматривал в сторону хозяйки.

– …среди ночи! – донеслась реплика Галии. – Уже почти десять часов! Можно подумать, мой брат – единственный лекарь в городе!

– Но господин умирает, – пискнул раб.

– И Филипп всегда составляет отчеты для полиции, – добавил стражник. – А там опять амфора!

– Он болен, а девушка, которая его заменяет, сейчас у другой пациентки, – непреклонно возразила хозяйка.

– Мы вернулись, – крикнула Ксантия. – Что тут происходит?

– Лучше объясню по дороге, – вздохнул стражник и отвязал свою лошадь. – Едем скорее к торговцу лесом – он задыхается.

История оказалась до странности похожей на те, что рассказывал Мегакл: богатый владелец усадьбы приготовился ко сну и внезапно ощутил приступ удушья. Он заметил амфору «Избиение Ниобид» – она стояла в углу, из нее торчала одинокая белая лилия. Рабыня подняла тревогу по приказу хозяина: послала за лекарем и полицией. Она же их и встретила.

– Совсем плох, совсем, – тараторила нубийка, хватая Глафиру за гиматий, словно боялась, что та убежит, не оказав помощи.

Они с Ксантией прошли длинный зал с каменными колоннами и римской мозаикой, выложенной на полу причудливым узором. Комната больного находилась на первом этаже, примыкая с одной стороны к его кабинету, а с другой – к библиотеке. В просторном, полупустом помещении было два широких окна, громадный сундук без украшений, столик, маленькие водяные часы и две узких, сдвинутых вместе кровати без подголовников. На одной из них лежал без сознания пожилой мужчина – силуэт его запрокинутой головы выхватывала из темноты тусклая масляная лампа.

– Он перестал дышать! – крикнула в отчаянии рабыня и приникла губами к его губам.

– Не делай этого! – Ксантия оттащила ее в сторону. – Иначе тоже отравишься. Принеси лучше пару факелов – нужно больше света.

Глафира приложила зеркальце к носу мужчины, открыла его рот, попробовала нащупать пульс, поискала бьющуюся жилку на шее и сказала:

– Сердце остановилось.

– Нет! Нет! Нет! – зарыдала нубийка, и к ней присоединился бледный юноша, бестолково маячивший в дверях.

– Замолчите! – рявкнула Ксантия. – Не мешайте!

– Помогите переместить его на пол, – попросила Глафира.

Старика аккуратно уложили на твердой поверхности. Ученица лекаря, подоткнув хитон, уселась рядом с ним, измерила пальцами какое-то расстояние и принялась ритмично давить на грудную клетку, считая вслух: «Раз, два, три…».

– Не получается! – воскликнула она с досадой и болью. – У меня не хватает сил, попробуй ты.

– Я могу переломать ему ребра, – с сомнением отозвалась Ксантия.

– Ничего, это не главное, нажимай, как я показываю, и жди, когда сердце забьется.

Они поменялись местами. Глафира быстро считала, стараясь сохранять спокойствие, но ее взгляд, устремленный на водяные часы, становился все более удрученным.

– Хватит, – мрачно скомандовала она, наконец. – Он умер.

Ксантия встала с пола, оглядела испуганные, встревоженные лица, и четко, без эмоций стала отдавать распоряжения:

– Позови стражника. Собери всю еду и питье, что подавали сегодня, и проследи, чтоб никто к ним не прикасался.

Рабыня тут же утерла слезы, кивнула и ушла.

– А ты кто? Сын, племянник?

– Сын, – пробормотал Главк и представился.

– Очень хорошо, мы займем кабинет твоего покойного отца и зададим домочадцам несколько вопросов. Кстати, где амфора?

Безумный взгляд юноши переместился в угол комнаты: теперь там валялась только срезанная, полуувядшая лилия.

– Только что видел ее здесь.

– Дай ему какое-нибудь лекарство, – обратилась Ксантия к Глафире. – И сама тоже выпей. А я соберу всех в большом зале, чтоб не шныряли по дому.

Ученица лекаря словно потеряла последние силы после смерти старика. Она сидела, прислонившись к боковине кровати и откинув голову назад. Главк устроился рядом.

– Ты так старалась спасти его, точно от этого зависела твоя собственная жизнь, – сказал он. – Не расстраивайся, он был не самым приятным человеком.