Мария Петренко
Кто такой Малкольм Пэрриш?
Глава 16
В ту ночь я не смог больше сомкнуть глаз, а на утро встретился с Аннабель. Я был опустошён, разбит… Со стороны я выглядел, наверное, ужасно.
– Ты весь белый, как мел… А глаза… Ты не спал? Они просто красные. Что произошло? – девушка была встревожена.
– С-сядь, п-п-пожалуйста, – я заикался, чем ещё больше напугал девушку, но она села на скамью, – Малкольма… его…
– Что? Что?! ЧТО?! – девушка трясла меня за плечи.
– Малкольма больше нет! – я закричал и вскочил со скамьи, – Его нет! Он утонул, провалился под лёд… – я тяжело дышал, пытаясь выдавить из себя слова.
– Ты разыгрываешь меня?! – девушка вскочила на ноги.
Я покачал головой. Как бы мне хотелось, чтобы это был розыгрыш.
Аннабель упала на колени прямо на плитку, из неё вырвался полный отчаяния вопль: «Нет!». Могу поклясться, для нас обоих мир в этот момент рухнул; в моих руках рыдала и кричала девушка, а в моих ушах стоял звон. Мне было всё равно, что о нас думали прохожие, а ведь они оглядывались. У Аннабель сердце рвалось на части, как и моё. Мы долго рыдали, сидя в объятьях друг друга. В этот день никто из нас домой не вернулся: мы переходили из аптек в скверы, не произнося ни слова, а лишь всхлипывая. Домой я пришёл только утром, совершенно убитым. Я рассказал всё родителям, точнее, попытался. Мама чуть не потеряла сознание, а папа обнял рыдающего меня, хотя и сам начинал плакать. Скоро к нашему дому подъехали Декстер и Катарина, видимо миссис Пэрриш дала им мой адрес.
– Адам, я… – Декстер кусал губы, пытаясь справиться с эмоциями, – Господи, Адам!.. – он закрыл глаза руками и отошёл в сторону.
– Иди сюда, maus, – Катарина крепко обняла меня.
Все вместе, впятером, мы заливали слезами дом и друг друга.
Мне же требовалось приехать в академию за своими вещами, так как год уже заканчивался, да и я не мог там находиться.
Я пришёл в академию, чтобы забрать свои вещи и печатную машинку Малкольма. Из-под матраса торчал кусочек бумаги – это оказалось послание мне.
«Адаму Говарду на случай, если меня уже нет.
Я был хорошим. Правда, был хорошим,
Писал свою историю, и вдруг,
Я цепи оборвал свои, мой друг,
Оставив жизнь в туманном прошлом.
Прости, когда, не говоря не слова,
Я всё бросал, пугал тебя, как мог,
И, оказавшись между двух дорог…
Прости, прости, я повторяю снова.
Я не хотел, поверь, я не хотел,
Я поступал так глупо, так обидно.
Я так запутался, перед тобой мне стыдно.
Но я не справился. О нет, я не сумел.
Я обещал, что буду жить счастливым,
Я обещал, что выдержу, смогу.
Я думал, что тебе я не солгу.
Но наша жизнь, увы, несправедлива.
Я точно знал, что ты не подведёшь,
Я знал, что ты всё сделаешь, как нужно.
Для меня счастье – наша дружба.
Послушай, друг, ты далеко пойдёшь.
Ты женишься на ней и очень скоро,
Я знаю, очень скоро ты придёшь,
(Хотел бы я жить так, как ты живёшь).
Прошу, запомни наши разговоры…
Прости за всё, я повторяю снова.
Не забывай меня и всё, что обещал.
Своих я обещаний не сдержал…
Мои прощальные слова. Точнее, слово.»
Я не знал, что мне делать. Я был просто убит. Я уже не мог плакать, ведь было уже нечем… Все ребята провожали меня взглядами, полными печали и сочувствия, а Курт Маккинли отдал мне тот самый термос, который у него забирал Малкольм, чтобы помочь мне справиться с усталостью. Он смотрел на меня своими полными наивности глазами.
– Забери его, Адам… Ему он нравился, и… – он хлюпал носом, пытаясь сдержать слёзы.
– Маккинли… – я обнял его, закусив губу.
Я вышел из академии. Ребята пытались что-то сказать мне, крикнуть, попрощаться, но мне было всё равно – я их не слышал и не хотел слышать. Я пообещал сам себе, что вернусь сюда либо учителем, либо не вернусь вообще.
Через несколько дней должны были быть похороны, на которых я собирался произнести речь, но не планировал её писать, ведь нужно, чтобы слова шли от сердца. Как раз тогда и пришли его книги, которые я заказывал; я решил не отдавать Аннабель её книгу, а исполнить нашу мечту.
Я не ложился спать перед похоронами, я просто не мог заставить себя уснуть. Я выпил 2 чашки кофе и собрался. По привычке я сказал: «Пэрриш, помоги мне завязать галстук» – и понял, что же я ляпнул… Мы с родителями забрали Аннабель и поехали к церкви. Даже в чёрном платье, с красными и опухшими от слёз глазами, с дрожью, которую нельзя унять, она была похожа на ангела. Встретил нас Декстер с новостью, что через 3 месяца у них свадьба.
– Поздравляю…
– Адам, – Декстер присел на корточки передо мной, будто я ребёнок, и взял меня за руку, – Ты же станешь моим свидетелем?
– Конечно…
Я отпустил его руку и вошёл в церковь. На меня обратились взгляды всех присутствующих. Я держал в дрожащих руках книгу Малкольма, которую я вложил в его руки и приступил к своей речи.
– Малкольм Пэрриш был… Был самым лучшим человеком в моей жизни. Самым искренним из всех, кого я знал. Но и, как оказалось, самым печальным. Он часто скрывал свои переживания, но чувствовал облегчение, когда мог выговориться. Он не был открытой книгой: он был такой книгой, которая пишет себя сама. Вот только в эту историю очень часто вносили свои поправки цензоры… Однажды Пэрриш сказал мне: «Мечты не должны быть погребены под слоями сомнения». Он не собирался закапывать свою мечту – её за него похоронили заживо. Я обещал Пэрришу пригласить его на мою свадьбу, но надеюсь, что он придёт сам. Он здесь: видит и слышит нас. Малкольм… Прости, я знаю, что ты не любишь, когда тебя называют по имени, но… Я всегда буду любить и помнить тебя, что бы ни произошло. Я благодарен тебе за всё: за дружбу, за помощь, даже просто за время, которое мы провели в академии и за её пределами.. Ты останешься в наших сердцах навсегда как сын, брат, ученик, друг. Я не смог тебе помочь. Прости за всё, что я сделал, быть может, обидного. Я сделаю всё, что пообещал тебе. Я никогда тебя не забуду. Не было в моей жизни никого, кого я любил бы настолько сильно, как тебя. Клянусь, ты будешь всегда в моём сердце…
Когда я проходил к своему месту в зале, я задыхался и дрожал, мой глаз дёргался. На меня смотрел каждый, клянусь, каждый провожал меня взглядом. Мои губы дрожали, сердце бешено колотилось в груди, пытаясь вырваться. Наконец, мои ноги подкосились, и я потерял сознание.
Глава 17
Я не мог плакать, когда произносил речь. Я не мог плакать, когда моего лучшего друга закопали в землю. Я не мог…
Когда все уже разошлись, а я стоял на месте, ко мне подошла Катарина.
– Милый… Пойдём, ты замёрзнешь, – она набросила на мои плечи шаль и, обняв за плечи, повела в церковь.
Там она усадила меня на скамью.
– Я хочу тебе кое-что рассказать.
Когда я была маленькой, мой отец рассказывал мне историю о необычном мальчике.
В деревне вместе с родителями и тремя братьями жил мальчик. Его называли сыном солнца, ведь круглый год на его носу сияли веснушки. И имя у него было солнечное – Лабберт – яркий. Сама деревня была тёмной, глухой и мрачной, люди – скучными и угрюмыми.
У мальчика был свой островок солнца: небольшая поляна недалеко от деревни, покрытая нарциссами. На этой поляне однажды Лабберт встретил девочку с длинными чёрными косами, похожую на оленёнка: с большими глазами и маленьким носом и губками. Звали её Хайке. Девочка посоветовала Лабберту отправиться на другой конец деревни, к озеру, где живёт колдунья. Причём, никто не знал, быть может, это – добрая фея, а может и злобная ведьма.
С утра пораньше Лабберт взял у отца лодку и сквозь утренний туман поплыл по прозрачному, будто бы зеркальному, озеру. И правда: на другом берегу стояла одинокая лачужка, заросшая плющом. Внутри домик оказался гораздо больше, чем выглядел снаружи: на многочисленных полочках на стенах ютились, как птички, баночки и склянки, в стеклянных шкафах сквозь матовые стёкла еле-еле виднелись ступки и связки трав. А в углу, возле камина, хлопотала хозяйка – черноволосая низенькая старушка, бормотавшая что-то на латыни.
– Здравствуйте, бабушка, – мальчик собрал всю смелость в кулак и обратился к колдунье.
– Здравствуй, солнечный зайчик. Я знала, что ты придёшь: я всё вижу.
Старушка повернулась к Лабберту и широко улыбнулась. Да так, что сам мальчик не смог сдержать улыбки.
– Я пришёл от Хайке. Она…
Не успев договорить, Лабберт встал, как вкопанный, и не смог пошевелить даже пальцем. Колдунья смешала в ступке какие-то травы и цветы, прошептала что-то невнятное, и целое облако обрушилось на мальчика. Только после этого Лабберт смог сдвинуться с места.
– Иди, солнышко. И не забывай смотреть под ноги, – старушка подмигнула мальчику и захлопнула перед ним дверь.
Лабберт не успел ничего понять, но рассмеялся странной, но приятной бабушке, и уплыл. Вернувшись в деревню, мальчик вприпрыжку бежал домой, чтобы поделиться с семьёй этой весёлой историей. Его ни капельки не смутило то, что все односельчане смотрели ему вслед, выглядывали из окон. Остановившись на полпути к дому, Лабберт вспомнил слов старушки: « Не забывай смотреть под ноги» – и опустил глаза вниз. Под босыми ногами мальчика была ярко-зелёная трава с разноцветными цветами. Охнув, он повернулся: за мальчиком по земле тянулась полоса зелени с пышными цветами.
С каждым шагом Лабберта деревня становилась всё ярче и светлей, а жители счастливей и веселей. Лабберт даже забыл о своей полянке с нарциссами и Хайке. Прошло несколько дней, и мальчик наконец-то отправился проведать девочку-оленёнка.
– Хайке! Ты не поверишь. За мной появляется трава и цветы, представляешь?! – мальчик чуть не упал в нарциссы от усталости.
– Здравствуй, солнечный зайчик, – в мгновение ока девочка превратилась в ту самую колдунью.
– Это были вы? Вы – Хайке?
– Ты был рождён для того, чтобы нести прекрасное в мир, мой мальчик. Твои веснушки светятся на солнце, ты никогда не замечал? Такие люди отмечены солнцем, Лабберт.
Колдунья растворилась в воздухе, оставив мальчика наедине с раздумьями.
– Малкольм тоже был отмечен солнцем… – я понял смысл этой сказки.
– Именно, maus. Он – частичка солнца, а солнце у каждого своё. И потому – вечное. Твоё солнце живо, не так ли, Адам? И оно никогда не погаснет. Я звала его «солнышком», и он любил эту сказку больше всех остальных моих, – она достала сигарету и закурила.
Я сидел рядом с Катариной и думал. Просто думал, даже не зная, о чём. Я просто вспоминал.
Я пришёл в тот самым магазин, где мы были зимой, и положил его книгу на ту самую полку, на самое видное место. Я сфотографировал полку на фотоаппарат мгновенной печати. Я был уверен в том, что меня прогонят или даже арестуют, но мне было всё равно. Я озирался по сторонам, моя рука сама тянулась к книге, чтобы забрать её. Мне казалось, что весь мир в этот момент остановился. Меня не заметили, ну или попытались не замечать.
Весь оставшийся день я бродил по городу и вспоминал самые лучшие моменты с самым лучшим человеком в моей жизни: наше знакомство, нашу мантру – «Мечты не должны быть погребены под слоями сомнения», нашу первую встречу с Аннабель, как он подарил мне этот галстук и разочаровался в этом подарке, как я бинтовал ему руку, как он танцевал у меня дома, как мы дрались из-за того, кто же будет спать на кровати, как он раздавал мне советы о том, что делать, что говорить Аннабель и всё такое…
Я вспоминал его последние слова, его последний звонок…
Спустя 5 лет перед своей свадьбой я положил на могилу Малкольма приглашение на свадьбу. То самое, серое с чёрными и белыми геральдическими лилиями.
– Я сдержал своё обещание, Пэрриш. Ты же придёшь? – я был взволнован, – Конечно же, ты придёшь. Всё сделано по твоим советам – от приглашений до галстуков. Вот только… я не умею завязывать галстуки до сих пор, прости меня… Я люблю тебя, Малкольм. Я люблю тебя.
Каждый раз я надеялся увидеть его. Как привидение, как игру воображения – неважно. Просто увидеть, просто прикоснуться.
– А что же Аннабель? Где она сейчас?
– С ней всё хорошо, она по-прежнему прекрасна, как и 28 лет назад. Спустя пару недель после похорон, миссис Пэрриш ушла от мужа, обвинив его в смерти сына, а бизнес мистера Пэрриша рухнул. Этого удара он не выдержал. А вот миссис Пэрриш жива до сих пор, но живёт она где-то очень далеко. Декстер и Катарина постоянно в разъездах, ведь Пэрриш-средний занят военной карьерой. Так что, теперь могилу Малкольма Пэрриша посещают лишь трое: я, моя жена Аннабель Говард, в девичестве Отис, и наша дочь Элиза.
Однажды Элиза увидела фотографию Малкольма в моём школьном альбоме.
– Папа, это тот самый Малкольм Пэрриш? Какой же красивый… – тогда она заплакала, я обнимал её крепко-крепко, – Почему он так рано погиб, папа?!
– Иногда мне кажется, милая, что в тебе его душа. Такая же чистая и светлая. И у тебя веснушки!
– А представь, каким он был бы сейчас… Папа…
Я не мог ей отвечать, мне было слишком больно. Я никогда не рассказывал ей про Пэрриша многого.
– Мам, а ты? Кем он был в твоей жизни?
– Знаешь, доченька, – жена уводила Элизу подальше, когда видела, что я на грани очередного срыва, – Если бы не он, мы бы с твоим отцом не познакомились.
– Он нравился тебе, мама?
– Твоя любознательность… Нет, не нравился. Мне нравился твой отец, а особенно его всегда растерянное выражение лица.
– А Александр? Он какой? – она говорила о сыне Декстера и Катарины, Александре. Юноша был военным, как и его отец.
Во время одного из редких возвращений четы Пэрришей на родину, мы собрались вместе. К превеликому счастью моей дочери, Александр оказался очень похожим на Малкольма: те же широкие густые брови, то же квадратное лицо, та же причёска. Только Александр был бледней, выше и крепче, как Декстер.
– Oh mein Got, Elise! – колдунья-Катарина рассмеялась, увидев раскрывшую рот от удивления Элизу.
– Я уже чувствую свадьбу, друг мой, – шепнул мне Декстер, подмигнув.
В день рождения Малкольма я пришёл к нему.
– Здравствуй, друг… Совсем скоро мы станем официально роднёй… Не верится, правда? Ты бы видел мою дочь, когда она увидела Александра! Вы похожи. Очень. Она скорбит по тебе, как и я, как и Аннабель. Вот только она совсем тебя не знала, и Элизе от этого лишь печальней. Я представляю, как ты говорил бы ей: «Элиза, милая, ради всего святого, не называй меня Малкольм» – и смеялся… Она такая же светлая, как и ты. А знаешь, Мал… Пэрриш, вы с Александром переняли мягкость внешности твоей матери. Декстера это как-то обошло стороной. Это будет третья свадьба на твоей памяти, даже не верится. Я чувствовал твоё присутствие 24 года назад, я… до сих пор не умею завязывать галстуки, прости… Тогда я попросил Катарину о помощи и был таким же красным, как и тот галстук, что ты подарил мне.
Я говорил долго, очень долго, пока на моё плечо не легла рука дочери. Она мягко улыбнулась мне и присела рядом, положив на могилу букет и красивый конверт с приглашением на свадьбу.
– Папа… Я могу?..
Я молча встал и ушёл. Я слышал лишь обрывки фраз моей девочки, а на мои глаза наворачивались слёзы. Мне хотелось упасть на траву и разрыдаться, как тогда… когда мне позвонили и сказали о трагической гибели моего лучшего друга. Меня сдерживало только элементарное желание не быть сопляком в глазах уже взрослой дочери. Но я не смог. Я не смог сдержаться. Я рухнул на землю, захлёбываясь слезами, и подполз к большому дереву, чтобы опереться на него спиной. Из моих глаз катились слёзы, я кричал, срывая глотку, постоянно повторяя: «Нет! Почему?!». Мне было больно, просто больно, и ничего более. Когда во мне уже не осталось сил плакать, когда виски сдавливала дикая боль, я открыл глаза, и на мгновенье мне показалось, что возле меня сидел он, Малкольм, и улыбался… Но нет. Конечно же, это была Элиза; дочь обнимала меня и плакала сама. А как мне хотелось в тот момент хоть на секунду увидеть Пэрриша. Ещё раз взглянуть в его огромные серые глаза над целым мостом из веснушек от уха до уха. Хоть раз улыбнуться в ответ на его широкую ассиметричную улыбку. Услышать, как он говорит мне: «Эй, Говард!» – так, как не может сказать никто. Я был готов отдать всё, что у меня есть, любые деньги, да даже свою жизнь.
Я пытался заглушить, хоть как-то унять эту боль в себе практически 30 лет, но до сих пор я не могу забыть этого… этого парня. Меньше чем за год два абсолютно разных человека настолько сблизились, что стали практически частью друг друга.
Я всегда помнил Пэрриша, я всегда любил его…
Несколько лет назад я собственноручно собрал деньги, работая сверхурочно, откладывая несколько лет; я собирал их для того, чтобы осушить то чёртово озеро. Я помню, я копил деньги лет 5, чтобы больше ни одна душа не находилась там. Когда я приехал к старому дому Пэрришей, и машины начали свою работу, я вошёл в дом. Он был полон старых вещей, ведь миссис Пэрриш выезжала из дома в спешке, все картины были на своих местах. Я поднялся по лестнице на второй этаж, к комнате Малкольма. Она была такой же, какой я помнил её практически 30 лет назад. Я открыл шкаф и был ошарашен: вся одежда была совершенно нетронута ни временем, ни молью. На вешалках висела форма «Вестфилда», добрая дюжина рубашек, а внизу аккуратно, как будто под линейку, была расставлена обувь. В окно я слышал гул машин, переговоры рабочих, а в моей памяти всплывали самые лучшие воспоминания. Я вышел на балкон, откуда было видно озеро, и вспомнил наш диалог:
« – У тебя с балкона видно озеро. Красиво.
– Ага. Всё детство хотелось там поплавать летом, но вода всегда холодная.»
– Господи…
Я был напуган теперь. Тогда я даже не мог представить, как всё обернётся… И знаешь, Патрик… Я был в ужасе. Тогда ещё ходили слухи, что это был не несчастный случай, а самое простое самоубийство. Только представь себе это.
– Мистер Говард! – закричал мне рабочий из бригады, когда увидел меня на балконе, – Вы можете ехать домой, тут работы на пару суток!
Я спускался, нехотя. Выйдя из бывшего дома Пэрришей, я хлопнул бригадира по плечу и уехал. Через несколько дней утром меня разбудил звонок.
– Мистер Говард, простите, что так рано. Мы закончили, ребята отгоняют машины через час. Успеете подъехать?
– Да… да, конечно, успею.
Ты даже не можешь себе представить, как я был счастлив увидеть вместо того злополучного озера пустырь. Я заплатил сверх нормы, горячо поблагодарил ребят и ещё полчаса, наверное, простоял на месте.
Ну, иди, Патрик. Уже почти ночь, а завтра вставать рано. Послушай меня: береги своих друзей. Береги Доминика, никогда не бросай его. Будьте всегда вместе, всегда рядом друг с другом…
– Хорошо, мистер Говард. Я буду, – Патрик закивал, прощаясь с мистером Говардом.
Ещё никогда столько мыслей не крутилось в его голове. Ещё никогда он не был так поражён и одновременно растерян. Все уже давным-давно спали, только Доминик ждал своего друга в комнате, ужасно волнуясь.
– Господи, я чуть не умер. Я же волновался! – Доминик налетел на друга с объятиями, чуть тот вошёл.
Патрик зарылся лицом в рубашку Доминика.
