Мария Некрасова
Большая книга ужасов – 86

Глава IV

Провалилась я сразу как легла. И когда застучали в стекло, ещё минут пять отмахивалась, думая, что мне это снится. Когда забарабанили особо настойчиво, я, не проснувшись толком, встала и пошла к двери с одной мыслью: убью!

Из распахнутой двери пахнуло холодком, фонарь над крыльцом осветил облезлые доски и старую тряпку, о которую вытирают ноги. Далеко впереди белели щиты баскетбольной коробки и блестели фонарики над входами в соседние корпуса. Я спустилась, чтобы глянуть на окно снаружи (ветка, что ли?), прекрасно зная, что никакой ветки там нет.

– Что за шуточки среди ночи? Поймаю – убью.

Ветер шумно свистнул мне в ответ, хлопнул дверью так, что стёкла в окне задребезжали. Прохладно. Поднялась в корпус, заперла дверь, рухнула досыпать.

– Кто там? – сонно спросила Ленка.

– Шутнички.

– Чьи?

– Не видела.

Я уже снова провалилась в сон, когда под окном послышалась возня. В этот раз не стук, а так, будто кто-то с той стороны рисует на стене мелом или даже выцарапывает ножом и при этом сопит, как будто у него насморк.

– Щас кому-то прилетит!

Под окном ненадолго притихли и опять: скрип, сопение…

– Да кто там?! Лен, твоя очередь.

Ленка села на кровати, ворча под нос ругательства, встала, пошла к двери, не переставая ворчать.

И тут за дверью что-то грохнуло. Оно стукнуло в дверь с такой силой, что в окне задребезжали стёкла, с подоконника свалилась какая-то мелочовка, а я вскочила. Кое-как просочившись мимо Ленки, распахнула дверь, стараясь ударить посильнее, чтобы ночной дятел улетел с крыльца и не успел убежать.

Тряпка. Грязненькая, чьи-то бывшие штаны, о которые теперь все вытирают ноги. Но не они же стучали! Я не поленилась – вышла, сделала несколько шагов в ночь. В лагере никогда не бывает темно по-настоящему – везде, где можно, висят фонарики, я прекрасно всё видела метров на сто вперёд. Шутничок, конечно, мог спрятаться в баскетбольной коробке: наверное, успел бы добежать… Но проще обежать корпус и спрятаться за углом. Я прошлась вдоль корпуса, заглянула за угол, прокралась вдоль глухого торца, где нет окон, и опять завернула за угол, оказавшись с другой стороны корпуса. Представила, как невидимый шутничок бегает от меня вокруг дома, успевая завернуть за угол раньше, чем я загляну. В эту игру можно играть до утра. Нет уж, дудки! Я спать хочу! Обошла весь корпус, вернулась в нашу комнатушку и под ворчание Ленки зажгла маленький свет.

– Кто там?

– Всё так же не имею понятия. – Полезла в тумбочку за коробкой с нитками-иголками. Больше здесь подошло бы ведро с зелёнкой, но я всё-таки помощник воспитателя, надо держаться солиднее…

Нашла самую толстую нитку, натянула на крыльце, так, чтобы она не попала в свет фонаря, поставила пластиковый тазик с водой у самой двери (металлический, конечно, лучше, потому что громыхает здорово, ну уж что было, то и поставила). Села к окну и затаилась. Сейчас посмотрим, кому не спится!

* * *

Разбудила меня Сашка. Подошла, тихонько толкнула, но мне хватило, чтобы подскочить на стуле:

– Ты чего? Живо спать!

– …А у вас там медведь. – Сашка кивнула на окно.

Сперва я даже не поняла, что за шевеление такое в свете фонаря. Низко, на самых ступеньках блеснула вроде голова: волосы, розоватая плешь… Да разве это медведь?! На четвереньках оно поднялось по лестнице, сунуло морду в мой тазик, чтобы попить, – и тут фонарь осветил его целиком.

Махонький, ниже колена, с проплешинами тут и там. В наморднике. Из сомкнутой пасти высунулся розовый язык и стал торопливо хлебать воду из тазика. Я мысленно согласилась с Сашкой: пусть все эти циркачи-дрессировщики в другой жизни станут черепахами. Чтобы прям позвоночник наружу! Позвоночник-то позвоночник – а что теперь делать? Медведь пил.

Я схватилась за телефон, но Сашка повисла на моей руке.

– Не звоните никуда, его заберут обратно в цирк! – она пыталась шептать, чтобы не разбудить Ленку, но выходило не очень.

Ленка нехорошо заворочалась.

– Тихо ты! – Я положила телефон и стала соображать, что делать.

Если узнает Хурма, да если вообще кто-нибудь узнает, мишке не поздоровится. Его без церемоний сдадут циркачам, потому что он их собственность, а у нас тут дети: ответственность, опасность и все дела. Одно дело жалеть мишку на словах, а совсем другое – реально помочь, и тут всё разбивается об ответственность, должностные обязанности и кучу всего вот этого. Хурма хорошая тётка, но рисковать должностью из-за этого плешивого она не будет. Не говоря уж об охраннике и даже о Ленке. Значит, я опять одна (Сашка не в счёт, её надо гнать в спальню – мало ли что!) А ведь он правда опасен: что со старушкой сделал!

Медведь пил. Маленький и плешивый.

– Давайте отвезём его в лес! У вас же большая машина!

– А если он захочет порулить?

Вообще Сашка права: погрузить зверя в багажник и вывезти в лес, благо не так далеко. Только куча маленьких «но»: пойдёт ли он со мной, провезу ли мимо охраны, и Петрович обязательно докопается, куда меня понесло среди ночи. А багажник у меня от салона не отделён, медведя не уговоришь посидеть тихонечко. Не сожрёт ли он меня по дороге – и, наконец, сумеет ли он выжить в природе? Может, он родился в цирке, вон какой махонький.

Медведь пил. Я открыла холодильник и полезла за колбасой:

– Пообещай мне сидеть смирно в комнате! Он опасен – старушку помнишь?

– Серьёзно? Что-то не верится…

– Цыц!

Сашка стащила из-под ножа кругляш колбасы и смиренно уселась на мою кровать. Лена угрожающе всхрапнула, но не проснулась.

* * *

Первые два кругляша я просунула под дверь, чтобы медведь не сразу меня испугался. Вряд ли он хорошего мнения о людях, так что лучше не рисковать. Я не видела, как он ел, могла только гадать: справился ли он с предыдущим куском, и взял ли его вообще. На третьем куске я решилась чуть приотворить дверь. Она открывается наружу, поэтому первым делом я опрокинула свой же тазик, и он с грохотом покатился по крыльцу. Хорошо, что нет металлического, тогда бы Ленка точно проснулась! Медведь отпрянул в темноту, я вышла, показала Сашке кулак на прощание и быстренько прикрыла за собой дверь.

Медведь сидел под крыльцом, глядя на меня ошарашенными глазами. Я оставалась на корточках, чтобы не пугать его полным ростом, тихонько бросила ему ещё кусок колбасы. Не сводя с меня настороженных глаз, он протянул морду, понюхал – и слизал.

Жрать в наморднике не очень-то удобно. Минуты три я ждала, пока он расправится с колбасой: она то и дело выскальзывала на крыльцо, он слизывал, и всё начиналось сначала. Но от куска убывало по чуть-чуть с каждым разом – значит, он всё-таки ел. Потихоньку я протянула руку – и чуть не получила по ней когтистой лапой: вовремя отдёрнула. Когти были длиной с мой палец: вот тебе и бедная зверюшка. За четвёртым куском он уже подошёл. Ещё три минуты возни – и очередной кругляш колбасы был побеждён. Пора. Я выпрямилась. Медведь шуганулся, но тут же шагнул ко мне, вытянув вперёд любопытный нос: гони ещё колбасы! Держа кусок в вытянутой руке, я стала аккуратно пятиться мимо медведя – подальше от крыльца, в сторону парковки. Тут метров сто, а колбасы не так много. Сашка в комнате прилипла к оконному стеклу.

Медведь повторил свой фокус с лапой, я отдёрнула руку, колбаса спланировала по дуге и отлетела на пару метров. Что ж, хотя бы в нужном направлении. Я отбежала туда, дождалась, пока медведь отыщет кусок и расправится с ним…

Если бы нас кто-нибудь заметил (Сашка не в счёт), я бы сгорела от стыда: дура в пижаме посреди ночи кормит медведя крошечными кусочками, как уточку в парке. Интересно, сколько на территории уличных камер и спит ли Петрович или ржёт у мониторов? В последнем случае он скоро явится с подкреплением… Спокойно! Качество на мониторах паршивенькое, совру, что сманивала бродячую собаку, потом посадила в багажник и вывезла…

Идея мне самой так понравилась, что я без страха протянула руку и сорвала с медведя намордник. Если я всё-таки сумею отвезти его в лес… Мишка тут же бросился на меня, я метнулась в сторону, кинув в него остатками колбасы.

Без намордника медведь расправился с колбасой за несколько секунд и без приманки пошёл в мою сторону, шевеля ноздрями: «А ещё есть?» Нету. Врать нехорошо, но надо. Я вытянула перед собой руку, сложив большой и указательный пальцы, будто приманиваю глупую собачонку. И попятилась в сторону парковки.

Мишка догнал меня в три прыжка. Встал на задние лапы, лизнул мои пустые пальцы. Из-под губы сверкнул клычок размером с фалангу пальца, я успела убрать руки за спину и отпрыгнуть назад. Мишка опустился на четвереньки, потянул носом в мою сторону: ох сейчас всыплет кому-то за обман! Но он отвернулся и побежал рысью обратно в сторону корпуса.

– Эй, куда?!

На секунду он исчез в темноте, чтобы тут же вынырнуть на самокате и шустро вырулить на дорожку. Я подумала, что он помашет мне лапой, но медведь сосредоточенно отталкивался задней, уезжая всё дальше от корпуса, от парковки… Я побежала за ним, слабо соображая, что буду делать, если правда догоню. Ехал он небыстро, и уже у баскетбольной коробки мы поравнялись. А дальше что? Мишка уверенно рулил к корпусу администрации. За спиной громко хлопнула дверь: Сашка, убью!..

У корпуса администрации камер как грязи и за собачку медведя на самокате уже никто не примет. Хорошая новость – ночью там никого, кроме Иваныча, который ночует сегодня в кабинете Хурмы. У самого корпуса нас и догнала Сашка.

– Давай назад! – Из головы не шла убитая старушка.

– Ну Ляльевгеньна!

Медведь спешился и повторил фокус с ночным хулиганом: постучал в окно, отбежал в темноту. Интересно, этому его тоже в цирке научили?

Из корпуса между тем послышалось бодрое:

– Иду! – И часто-часто зашаркали шаги.

Иваныч. Не спится ему. А мы тут с визитом.

– Сашка, брысь по-хорошему!

– Это мы, Валерий Иваныч!

– Саша!

Мы пререкались минут пять. Медведь за это время уже набоялся и вышел в свет фонаря, сев у крыльца в шаге от меня и периодически косясь на самокат.

Лязгнула задвижка, на пороге возник Иваныч, близоруко щурясь в темноту:

– Чего не спишь, Ляля Евгеньевна? А ты-то чего не спишь?

– Не могу уснуть!

Иваныч посторонился, впуская нас, и, прежде чем я успела что-то промычать, мишка промылился под нашими ногами как шустрый кот и скрылся в темноте пустого корпуса. Сашка бесцеремонно оттолкнула меня и проскочила следом. Убью! Я вошла, заперла дверь, включила свет.

– Доброй ночи, Валерий Иваныч. Чупакабру видели?

– Почему? Ты красивая.

– Я про медведя! – Я вглядывалась в темноту коридора. Корпус администрации изнутри – это один сплошной тёмный коридор с щербатыми рядами белых дверей по обе стороны. Я включила только дежурную лампочку над самым входом, её света не хватало, чтобы разглядеть, что там в темноте. Сашка стояла рядом с Иванычем и делала невинные глаза. – Ты сейчас же пойдёшь в корпус. Здесь замкнутое пространство, я не позволю тебе…

– Да чего ты на ребёнка набросилась, Ляля Евгеньевна!

– Там медведь!

– Я никого не видел.

– Сейчас увидите, – пообещала я. – Эти разгильдяи показали, где у Хурмы холодильник?

Иваныч закивал, я шагнула в коридор и стала нашаривать на стене выключатель.

– Перегорела лампочка, – услужливо откликнулся Иваныч, когда я уже впустую щёлкала клавишей. – А мы правда медведя ловить пойдём? Давно я так интересно не жил!

– Не то слово! Главное – не наступить на него… Саша, ты ещё здесь?!

– Ну Ляля Евгеньевна!

– Так она хотя бы с нами, – вступился Иваныч.

У меня уже сил не было с ними спорить.

Ощупывая стены и скользя ногами по полу, как на коньках, я потихоньку двинулась по коридору, покрикивая на Сашку, чтобы держалась в хвосте. Иваныч хихикал, дурак старый, и делал то же самое – только со своей стариковской скоростью и шарканьем.

– Почему коляску не взяли?

– Прогуляться охота. Бессонница, я бродил-бродил… Хорошо, что вы пришли, сейчас чайку…

– Валерий Иваныч, какой чаёк – медведь в корпусе!

– Да где же?

– Сейчас найдём.

Первая дверь – кабинет Хурмы, я толкнула её и озарила коридор маленьким светом настольной лампочки. Дед хорошо устроился на диванчике у окна: плед, подушка, раскрытая книга корешком вверх – названия, стоя в дверях, я не видела. А медведь у моих ног тянул носом в сторону комнаты.

– Опа! – Иваныч заметил медведя. – Я думал, ты шутишь! А погладить его можно?

– Не советую.

Я вкратце рассказала о нашей возне у корпуса. Иваныч всё это время пробирался в комнату к своему диванчику, держась то за стенку, то за стул, и смеялся. Давненько я не слышала, как старики смеются! Сашка уже брякала посудой.

Пока Иваныч шёл и усаживался, я успела открыть холодильник, приманить мишку фирменным вареньем Хурмы и даже вытереть за ним ковёр и диван, потому что аккуратно есть медведь не умеет. Сашка успела заварить и разлить чай, и я спешила расправиться со своей чашкой, чтобы помыть и заварить кофе.

У Хурмы уютный кабинет, здесь каждая малявка знает, где чай, где кофе, где варенье. Но это не значит, что мишке здесь будут рады.

– Он может ребят покусать, – выдал Иваныч, попивая из чашки.

Я кивнула:

– Не знаю, что делать. Не хочу возвращать циркачам. Я спать не смогу после этого. И себе не оставишь…

И тут в дверь позвонили.

Глава V

Сашка без лишних слов закатилась под диван. Я сбросила её чашку в раковину и на ватных ногах пошла открывать, уже зная, кто там. Петрович увидел шевеление на мониторах и наверняка засёк мои танцы с колбасой и мишку на самокате.

Открыла:

– Привет, Петрович. Заходи, разговор есть. Только дверь закрой. – Я развернулась и ушла по коридору вперёд Петровича к кабинету Хурмы. Лишь бы Петрович прошёл, не крикнул мне что-нибудь в спину, не возражал – это сейчас очень важно.

За спиной лязгнул засов – отлично, – и охранник тяжело протопал за мной в своих убойных военных ботинках. Слышать это было неуютно.

Я открыла кабинет Хурмы, вошла, села за её стол, кивнула Петровичу на стульчик напротив, где обычно отдуваются провинившиеся подростки. Только Петрович этого жеста не заметил. Он вошёл и с порога уставился на медведя, который сидел в ногах у деда и приканчивал очередную банку варенья. Иваныч понял его замешательство по-своему:

– Заходите, не стесняйтесь! У нас тут междусобойчик. Хотите чаю?

Бедный охранник мог только кивнуть. Пришлось вставать, делать успокоительный чай, копаться в шкафчиках Хурмы в поисках успокоительных конфет. Иваныч, который сидел ближе к холодильнику, нашёл даже успокоительный лимон.

Охранник сидел за столом поджав ноги (мишка был в шаге от него), вцепившись двумя руками в кружку с чаем, и шумно хлебал, не сводя глаз с медведя. Глаза у него были совершенно шальные.

– Так это правда медведь?

– Ну да, а кто же! – вместе выдали мы с Иванычем.

– Я на мониторах видел, но сам себе не поверил. Вроде вечером прогнали, а он опять… И так тихо сидит…

– Обожрался! – хихикнул Иваныч, глядя, как мишка уютно укладывается на ковре. – Сейчас ещё и захрапит. – Он посерьёзнел и сказал, глядя прямо на охранника: – Нельзя ему в цирк. Смотри, какой замученный.

– Да их и запретить хотят вроде… И чего, и куда его?

Я изложила свой план и свои сомнения насчёт этого плана, упирая на то, что главное – убрать его от людей, да так, чтобы он никому не попался. А на воле, может, и выживет… Одновременно я ждала, пока загрузится компьютер Хурмы, чтобы поискать какие-нибудь центры реабилитации для таких, как медведь. Может, где и примут, научат рыбачить, воровать мёд, а уж потом отпустят…

– Меня уволят, если я промолчу. Он на все камеры попал: захочешь – не сотрёшь. А у меня инструкция…

Этого я и боялась. У охранников всегда инструкция.

– Я тебя к себе возьму, Петрович. В турагентстве, конечно, не так весело, как в детском лагере, но там и делать почти ничего не надо, и платят побольше.

Охранник молча отставил пустую чашку, и я помчалась наливать ещё.

– И вообще ты ни в чём не виноват. Ты увидел зверя на мониторах, пошёл искать, выпустил между делом воспиталку, которой срочно понадобилось в ночную аптеку, а зверя так и не нашёл. Да и был ли зверь? Может, собака какая…

– На самокате?! Но вообще да… Ловлю на слове насчёт работы. А то лето скоро кончится. Знаешь что? У меня дача неподалёку. Забор высокий, соседей нет. Можно там его пока спрятать, а ты ищи свой реабилитационный центр.

– Петрович, я в тебе не сомневалась!

Он осушил вторую чашку в два глотка и засобирался:

– Пойду зверя искать! – он подмигнул. – Он мне записку оставил, что больше не придёт, а сам… Осторожно там!

Хорошо, что в здании администрации нет камер.

* * *

Я проводила Петровича и бессильно плюхнулась на стул. Сашка вылезла из-под дивана, пыльная, но довольная и навёрстывала упущенные возможности у вазочки с конфетами. Медведь дрыхнул, свернувшись на ковре как кошка.

– Саш, давай в свою палату! Я удивляюсь, что Петрович про тебя не спросил. Хочешь, чтобы меня уволили?!

– Так я камеры-то обходила, Ляля Евгеньевна! Он и не заметил!

– Хитрюга, – Иваныч заговорщицки подмигнул.

– Умею-могу…

Старик близоруко осматривал комнату, будто что-то искал:

– Моя ребёнком любила прятаться в огромную коробку из-под телевизора. Я её хранил, там гарантия…

– Они теперь плоские, Иваныч. Да и как я туда медведя засуну?

– Кресло моё возьми!

– Да ну, не сядет!

– А ты попробуй! Он цирковой или нет? Бурый на чёрном, панамку нацепила, пледиком накрыла – ни одна камера не разберёт, кто там у тебя едет.

– С вами нескучно!

Иваныч уже стоял на ногах и рылся в отобранной у Сашки вазочке с конфетами. Каждую брал в руки, рассматривал, близоруко щурясь, откладывал на стол… Когда образовалось две пригоршни – одна разномастная, другая одного сорта, – сгрёб вторую в ладонь:

– Вот эти ему больше всего по душе. Ну-ка, где моё кресло?

Сашка уже подтащила кресло, не сводя с деда любопытных глаз. Может, он и прав: мишка небольшой, чудесно поместится. Лишь бы сидел, лишь бы без глупостей. И как он среагирует на машину?

Иваныч между тем развернул конфету и водил ею перед мордой спящего медведя. Медведь дёргал носом, высовывал язык, потом наконец проснулся и вскочил.

– Але-гоп! – приказал дед, держа конфету над креслом.

Мишка встал на задние лапы к креслу мордой.

– Хорошо, – похвалил дед. – А теперь, пожалуйста, але-гоп.

Я бы на месте медведя покрутила лапой у виска и обиделась, но всё-таки медведь терпеливее меня. На всякий случай он покружился, вопросительно глядя на деда, но тот покачал головой:

– Это всё прекрасно, но теперь давай але-гоп сюда, – Дед похлопал ладонью по сиденью кресла. Медведь опустился на четвереньки, понюхал сиденье и сел на пол с озадаченной мордой. Я попробовала немного покатать кресло туда-сюда – может, у него возникнут ассоциации с самокатом? Иваныч понял и поднял конфету так, чтобы она была над спинкой кресла. Медведь тут же вскочил на сиденье мордой к спинке и уселся верхом. Задние лапы торчали из-под ручек, смешные когтистые ступни шевелились.

– Так даже лучше, лишь бы он сидел.

– Будет сидеть! Держи, – Иваныч ссыпал мне в ладонь горсть таких конфет, медведь тут же сунул любопытный нос, возникла заминка, пока я пихала конфеты в карман и разворачивала одну, чтобы уговорить мишку посидеть смирно. В ходе заминки медведь неловко шевельнул ступнёй, стянул со стола скатерть с посудой, испугался, чуть не удрал – пришлось успокаивать конфетой…

Эту скатерть мы на него и нацепили вместо пледа: коричневая в белую клетку – она была то что надо, чтобы сбить с толку любого случайного свидетеля. На голову медведю дед пожертвовал свою кепку. Я боялась получить когтями по руке, но медведь принял подарок спокойно.

– Годится! – оценил дед. Ему-то что – не ему же тащить красавчика до самой парковки. Да как-то ещё в машине везти!

* * *

Мы вышли втроём: я, Сашка и медведь в коляске. Сашка без нареканий ускакала в корпус, прячась по кустам и петляя по слепым зонам. Я убедилась, что она идёт куда надо, и покатила коляску к парковке. Ух, я думала, грыжу заработаю! Медведь вертелся, требовал конфету и угрожал лапой: было видно, что ему неудобно. Я толкала коляску, скармливая ему по полконфетки за три шага, и молилась, чтобы хватило. Господи, как поедем-то?! К счастью, медведь ещё не привык, что на нём нет намордника, поэтому конфеты брал аккуратно, слизывая языком, а то бы кто-то лишился пальца. По дорожке коляска пошла резвее, я уже почти бежала. Медведь держался за спинку кресла передними лапами, я громко уговаривала его потерпеть – как будто в машине станет лучше! Я не заметила квадрокоптера!

Эти твари летают совершенно бесшумно, а у Лёлика ещё какой-то особо навороченный, с ночной съёмкой. Я его увидела, только когда он завис у меня перед самым носом. Лёлик, проклятье лагеря! Первым моим порывом было бросить коляску и убежать, закрывая лицо. Там отличные камеры – видела, знаю. Не то что наш раритет на территории лагеря!

* * *

Спокойно, Ляля Евгеньевна! Не забываем, кто здесь мудрый воспитатель, а кто хулиган, да ещё не спит ночью! Я сделала строгое лицо и погрозила камере пальцем.

Квадрокоптер учтиво отлетел на шаг назад, чтобы с новой силой метнуться к мишке, да ещё долбануть меня по затылку – нечаянно, я надеюсь. Удар получился слабенький, всё-таки квадрокоптер очень тонкая штука, но нам с мишкой хватило. Он испугался, рванулся на меня, я испугалась, рванулась назад, вместе мы опрокинули коляску, и ещё пару секунд я наблюдала, как клетчатая скатерть будто жирный удав быстро уползает в темноте. Потом скатерть осталась лежать, а мишка исчез из виду.

* * *

Квадрокоптер нахально висел в полуметре от моего лица. Обидно – не то слово! Ужасно хотелось высказать ему всё, что я думаю о произошедшем, останавливало только нежелание смотреть это потом в социальных сетях: мы эту породу знаем! Я глянула в камеру, тут же забыла все ругательства и подобающим воспитательским тоном произнесла:

– Лёша, почему ты не спишь после отбоя? Да ещё небось на улице, за пределами корпуса. Думаешь, для тебя не писаны правила? Сейчас я приду – и кому-то не поздоровится! – Произнеся эту речь, я развернулась и гордо покатила пустую коляску в сторону нашего корпуса. По дороге прихватила скатерть и упавшую кепку. Обидно было до слёз, не говоря уж о том, что мы с медведем попали в кадр любопытной камеры любопытного Лёлика.

– Ляля Евгеньевна, – послышалось за спиной, – ну Ляля Евгеньевна, я нечаянно!

Кто хоть раз слышал более идиотскую отмазку, тому я дам баночку фирменного варенья Хурмы! Думаю, она будет не против, как все училки и я: она слышит это «я нечаянно» около двухсот раз в день и немножко звереет.

– Нечаянно вышел после отбоя, чтобы поснимать окрестности квадрокоптером? Какая продвинутая молодёжь! Знаешь, когда я ребёнком лунатила, меня только и хватило попытаться спустить в унитаз папин ботинок.

– Получилось?

– Не-а, так и торчал. Родители с утра очень удивились.

Лёлик хрюкнул и наконец вышел в свет фонаря. Всё это время он был шагах в десяти, паршивец, а я не замечала – слишком громко уговаривала медведя. Одно дело заснять воспиталку, пусть даже за неуставным занятием, другое – обхитрить.

– Нет, я правда нечаянно. В городе вечером опять кого-то убили, как ту старушку…

Скорее всего, он не врал, это же легко проверить. Я не слышала сегодняшние новости. У нас очень спокойный город, здесь месяцами ничего не случается, а тут одно за другим…

– А при чём здесь ты? Решил, что это твоя злая воспиталка, и пошёл снимать её на камеру?

– Я медведя искал. Он же был вечером в лагере, помните?

– Выходит, у него железное алиби: он был на футболе.

– Я серьёзно!

– Так и он серьёзно там был. А потом – со мной, могу подтвердить. Если бы не твоя вертушка, я бы его уже вывезла за территорию…

– И куда бы дели?

– В лес куда-нибудь, там ему место. Так чего тебя снимать-то понесло?

– Не подумал.

Второе место в рейтинге идиотских отмазок. Надо бы ответить дежурным «А кто думать будет – Пушкин?», но это бы значило, что я сама не думаю, что несу. А подумать надо хорошенько.

Я вспомнила минувшее утро и его короткий испуг, когда речь зашла о съёмках:

– Скажи, а что ты снимал там, на старой территории?

– Екатерина Вадимовна меня уже отругала!

– Я разве ругаю?

Лёлик достал телефон и долго ковырялся, чтобы найти нужное видео. Включил и даже показал мне: вообще на него не похоже.

В кадре были верхушки деревьев и облака, земли не видать. Оглушительно взревела музыка. Не музыка, а хор без музыки, заунывный, но громкий. Я быстро убавила звук, а то весь лагерь перебудим. Облако в кадре было тёмно-серое, в жизни такого не встретишь, странный эффект. Мне показалось, что я различаю в нём фигуры и даже лица. Они менялись, перетекая одно в другое, но продолжали двигаться единым облаком. Жутковато. Какие технологии теперь в руках у хулиганов. Ему бы мультфильмы рисовать…

– Здорово смонтировано, – говорю.

Лёлик замотал головой:

– Так и знал, что не поверите. И Екатерина Вадимовна. И отец… – Он выхватил у меня телефон и пошёл прочь – эффектно, как в кино.

На какую-то секунду я была готова ему поверить. Догнала:

– Подожди, провожу тебя в корпус.

Он дёрнул плечом.

– Знаешь, тебе вообще нелегко верить. Очень уж ты изобретателен по части проделок.

Улыбнулся. Снизошёл:

– Но они правда были такие. И пели страшно.

Я вспомнила, что сама слышала эту песню – там, на старой территории. Но верить Лёлику во всём – нет, спасибо.

– Будем считать, что ты заснял удивительный природный феномен.

– Я боюсь. Очень уж это странно.

– Странные вещи не обязательно страшные. Мы же не знаем, что это такое.

– Вот это-то и страшно! – Он по-хозяйски залез в окно палаты мальчиков.

В другое время я бы вернула и заставила войти как надо, а тогда была слишком озадачена увиденным. Надо признать: Лёлик умеет ставить в тупик.

* * *

Надеяться на то, что наше с медведем видео дальше Лёлика не пойдёт, было глупо. Я переоделась, рассудив, что поспать сегодня больше не получится, потом ещё побегала по территории, шурша фантиками конфет, в надежде, что медведь ко мне выйдет, но, похоже, он был достаточно сыт и достаточно замучен людьми, чтобы не высовываться. Остаток тёмного времени я провела в кабинете Хурмы, отчищая ковёр и оправдываясь перед Иванычем, почему у меня ничего не получилось с медведем. Старик расстроился, кажется, больше меня, но старательно меня утешал. Когда утром придёт Хурма, мы будем готовы. Мы объясним, мы уговорим её не сдавать беженцев. Она нормальная, хоть и со своими тараканами. Но утром ещё до подъёма над территорией лагеря застрекотал вертолёт.