Мария Лаговая
Говори, никто не услышит
Последней следователь навестил старушку, бабу Настю, с которой был знаком по давнему делу. Однажды баба Настя, по обыкновению встававшая очень рано, вышла во двор вынести мусор и обнаружила у контейнера убитого человека. Мертвец лежал на спине, она сразу его узнала – это был их новый дворник, из узбеков, они сменялись каждый месяц, и старушка уже не помнила, как кого звали. Баба Настя долго смотрела на его лицо, заострённое и застывшее, а потом наклонилась и медленно погладила его по голове, будто поправляя тёмные растрёпанные волосы. «Опять зарезали, как в те две революции, на улице… На моего сыночка похож, царство ему небесное, такой же никому не нужный был, окромя мя», – она утёрла слезы и, шаркая ногами, засеменила домой к телефону вызывать милицию.
Сейчас её возраст приближался к столетнему рубежу, и она всё больше молчала, а когда говорила, то почти всегда о смерти, или о том, что хочет умереть: «Го..но не держится. Хочу смерти, не надо ничего больше, пора». Виктор слышал, что на днях её должны навестить родственники из другого города. Но те всё никак не появлялись – то хоронили кого-то, то продавали всё что есть, чтобы здесь купить жилье. Рассчитывали на бабы Настин куш после расселения, выжидали: она ветеран, блокадник, может поболее жилплощадь дадут. Если, конечно, не помрёт старуха раньше срока.
«Хороший он, светлячок», – думала Вероника, пока Виктор рассказывал им свои новости. Она почти понимала его сама, и сегодня Надя переводила на жестовый язык для собственной тренировки.
Напоследок, перед уходом, следователь спросил Нику и Надю: «Слушайте, про кого же баба Настя говорила? Мол, видела в доме новенького – высокий, молодой, с головой что-то непонятное, то ли блондин, то ли рыжий… Может, привиделось бабке, а? А сосед твой снизу, который пил, помер. Знаешь? Тихо так, во сне».
«Не знаю, я никого не видела», – Ника удивленно пожала плечами, но тут что-то ёкнуло у неё под сердцем, и в голове промелькнула страшная догадка: «Вот. Это он, Абр, убивает!»
10
Проводив своих гостей, Вероника вернулась обратно в кухню с нахмуренным и настороженным видом. Абр как ни в чём не бывало мыл после посиделок посуду. Разговор начался издалека, с обсуждения способа приготовления тех самых лепешек, которыми Виктора угощала сестра Айришата. Ника слушала и отвечала Абру невпопад, наконец, он замолк на полуслове, и покрутил как девушка завиток у виска: «Ладно, не напрягайся так. Не я это сделал. Не я! Не тот я ангел, ну, не для этих дел».
– А для каких, интересно?
– Прислали проверить кое-что.
– Проверил? И как?
– Давай я тебе лучше про лепешки. Миллион вкусовых рецепторов…
– Абр!
– Ну, не могу я сказать! Иначе покарают…
– Да, да, на десять тысяч лет! Слыхали мы эту песню, – Вероника перевела дух, – И что же это за кара такая? Что это значит?
– Это значит, что опять сюда.
– Куда сюда?
Ника вдруг поняла, о чём он, и брови её взметнулись вверх. Сюда?? На Землю, что ль? О, нет, нет, не может быть, чтобы так банально… как в книжках пишут! О, Абр!
Тут даже ангел не сообразил, как ответить, и виновато промолчал.
– Нет, правда? – Ника смотрела на него с кислым видом.
Абр пожал плечами, будто извиняясь, и кивнул завитой русой головой.
Верон закрыла лицо руками.
– Хочешь чайку свеженького?
– Нет, я, пожалуй, покурю лучше, – Ника, не глядя, пошарила рукой на кухонной полочке и нащупала телефон, зажигалку и открытую пачку. В ней оставалось две сигареты.
– А ты не куришь?
– Не знаю, не предлагал ещё никто.
Верон рассмеялась. Чудной всё же парень, этот Абр. Он нравился ей внешне, но «Надюше он бы больше подошёл», – таков её окончательный вердикт. Абр как-то проболтался о том, что они, ангелы, не могут влюбляться как люди. «Повезло», – сквозь зубы ответила ему тогда Вероника. Сейчас она смотрела на него с улыбкой, всё же хорошо, что он здесь, вдвоём веселее. Абр будто бы понял её мысли, и смело протянул руку: «Давай проверим – курю я или нет?» Пока он осторожно затягивался, стоя у комода, Вероника тайком сфотографировала Абра на телефон, для Надюши.
«Скажи мне, Абр, а почему бог допускает то, что творится на земле?», – Нику потянуло пофилософствовать.
«Но ведь он сам этого не делает. Не начинает войны, не плодит нищету, люди сами выбрали свой путь, ф-ф-ффф… развития, – Абр выдохнул дым и продолжил, – То, что жизнь порой как ад – это плоды рук человеческих, а не попустительство бога. Это плата за вашу свободу выбора».
– Которой у нас же и нет.
Абр тряхнул завитками: «Сами себя закабалили: страстями, незрелыми законами, двойной моралью. Установками, стереотипами, моделями поведения. Поклоняетесь идолам – статусу, дорогой машине, престижному образованию. Сами придумали себе других богов – слышите ли настоящего? Тогда ничего этого не надо. Ох, старо как мир». Он сделал рукой красивый театральный жест, дымящая искорка проплыла по воздуху.
– Но ведь по-другому не умеем, была бы анархия, опять войны, революции…
– Да, ты права. Пусть лучше так. Мнимые цели лучше бесцельности.
Ника скривилась: «Ага, ещё один брехун на мою голову. Говорят-говорят, а кто дело делать будет?»
«Ну, я мастер кухонной философии, – Абр лукаво подмигнул, – а у тебя случайно сигаретки не с сюрпризом? Нет?»
– Знаешь, будь потактичнее.
– Хорошо, извини.
В следующую секунду он резко надвинулся на Веронику и сдернул её со стула. Девушка упала на его руки. Сзади раздался звон стекла, Верон его не услышала, но ощутила, как на спину посыпались мелкие осколки. Увесистый с виду камень приземлился прямо на стол. Через пару минут она поднялась с пола и осторожно подошла к разбитому окну. Абр внезапно исчез. Выглянув на улицу, Ника увидела своего соседа, Айришата: он держал за плечо мальчугана лет двенадцати и что-то выговаривал ему с суровым видом. Тот попытался улизнуть, но вырваться из рук сильного рослого охранника было невозможно. Айришат состоял в службе безопасности у одного нувориша, ему предложили эту работу после несчастного случая. Восемнадцатилетний парень вынес малолетнюю сестру из горящего дома, когда они жили всей семьёй в небольшом горном поселении. Айришат очень сильно обгорел и долго лечился, а маленькая Айрам благодаря его отваге осталась цела и невредима. Про историю узнали газетчики, раздули из него героя, местное начальство подарило семье обновлённый дом. А через три месяца Айришата и сестру пригласили на ток-шоу в столицу, где его чествовали вместе с остальными такими же смельчаками. Программу увидел помощник и доверенное лицо одного из воротил столичного бизнеса, и посоветовал своему хозяину нанять парня на службу: «Неплохой из него охранник тебе получится. Сильный, честный урод, преданный тебе по гроб жизни», – так Айришату сломали судьбу.
«Если убийства связаны с ним, то они недоказуемы. Туда нельзя соваться», – говорил про него Виктор. Ника чувствовала, что Айришат совсем не тот человек, за кого его принимают окружающие. Он певец гор и поэт своей родины, на которую всегда хотел вернуться. И сейчас Айришат стоял на пути к отступлению: десять лет службы, ему доверяли безоговорочно, он же хотел одного – «умереть» для старой жизни и уехать вместе с сестрой. Петербург это вовсе не конечная цель маршрута, а всего лишь остановка для запутывания следов. По новым паспортам у них другие имена, и дни рождения, для своего босса он прописан в другом адресе. И если ему понадобиться сжечь этот город, он это сделает! Сестра Айрам временно посещала местную школу и училась музыке, но в городах музыка не звучала, а только изучалась. Мешали шум, сутолока, неприветливые серые лица. Так чувствовала девочка, которая сама была словно мелодия, звучащая на просторах полей, среди кристальной воды и прозрачного воздуха её родных мест.
«Нет, он не убийца», – Вероника помахала Айришату из окна рукой, и крикнула: «Всё в порядке, давай, отпусти его! Он нечаянно!» Напуганный до дрожи в коленках, беспризорник благодарно улыбнулся, и тут же сиганул в подворотню. «Хорошо бы «мёртвая царевна» такого мальчугана усыновила. А в своём доме-музее открыла студию творчества для детей. Я могла бы преподавать им актёрское мастерство», – Ника отошла от окна, глотнула воды из остывшего чайника, а потом вспомнила про снимок. То, что она увидела на фотографии, очень сильно её озадачило. На экране у Абра будто бы отпечатались два лица, одно из которых она знала из детства.
11
Через два дня почта глухих принесла страшные новости: был найден мёртвым Филипп. В тот же вечер прилетела ещё одна плохая весть: Аркет сорвался с крыши, слава богу, не насмерть. Было подозрение, что он хотел догнать убийцу, ведь оба несчастных случая произошли в сходный промежуток времени, в одном квартале, у соседних домов.
Уныние охватило Нику, тоска стыла в сердце. Накануне Абр сказал ей: «Я чувствую, что сегодня опасность прошла рядом с тобой. Твои шестьсот две тысячи нервных клеток просто погибли от перенапряжения». На голове у него были заплетены дреды, нелепо торчащие во все стороны как провода. Ну как такого можно принимать всерьез?
Как назло, в тот день, Вероника встречалась с множеством людей: хозяйка двух собак, которых она выгуливала за деньги, семинар в библиотеке, там знакомых человек пять, с кем можно было перекинуться парой слов. Позже она увидела Айришата с сестрой, а после обеда собакомама привезла для Ники-терьера собачей еды на две недели вперед, к тому же приходил Сергей-айтишник проверять свои игровые серверы.
Следующие пару суток Вероника пребывала в сонном, плотном бытие. Ей постоянно не хватало воздуха. Она не замечала, какая у Абра прическа, вставлено ли стекло в разбитую раму, гуляла ли она с Ники. Верон, как могла, утешала Надю, которая горевала о Филиппе.
Единственное, что чуть резче проявилось из окружающего Нику тумана – встреча с Айришатом перед его отъездом. Он сам зашёл попрощаться, и на память подарил красивый альбом, посвящённый современной фотографии. Закладка-ленточка лежала на странице со знакомыми Нике снимками, подписанными Лёшкиной фамилией. Нелепое совпадение как напоминание о ещё одной потере.
Тогда они вдвоём в единственный раз съездили в родной город Вероники. Алексей работал над проектом одного издательства: заказчик хотел фотографии российских городов-миллионников, но просил избежать стандартных открыточных видов. Лёшка был счастлив – ему дали возможность показать его любимую Москву, какой её видел он. Алексей вставал в четыре утра, и отправлялся с камерой наперевес и рюкзаком за плечами снимать безлюдную, отдохнувшую и умытую утренним дождём столицу. Городские пейзажи на фотографиях дышали простором, были наполнены предрассветными красками солнца и сочной свежестью листвы.
Дома, дворики, улочки… их наконец-то можно было увидеть глазами влюблённого в них художника. Лёшка возвращался домой, и Ника готовила ему завтрак, а потом, пока он досыпал, разглядывала его снимки и не узнавала мегаполис, в котором жила, настолько непривычным было отсутствие суеты, смога, пробок и толпы людей. На фотографиях существовал совсем другой, Лёшин город.
Атмосферность Вероникиного Петербурга вдохновила его на серию фотокартин на крышах, в дворах-колодцах и старинных домах. Они нашли энтузиаста, который водил их по заброшкам – давно забытому миру великолепных зданий и показывал интерьеры полуразрушенных дворцов и гостиных с лепниной и паутиной на потолках. Крутые винтовые лестницы, узкие шахты лифтов, забитые хламом камины, бельма круглых окон на чердаках. Веронику завораживали и пугали замкнутые колодцы, в которых небо чертило свою геометрию – квадраты, трапеции, кособокие треугольники. Всё это кружилось, кружилось по спирали и падало вниз! Вниз!
Нике казалось, будто от старых, полуразрушенных стен идёт выпуклый объёмный материальный звук, похожий на гул в дымоходах. Подобно вздохам и стонам умирающего, слышался ей величественный поминальный хор, где верхние октавы брали скрипучие рассохшиеся двери и сиплые от сквозняков форточки, а на нижних хрипели гнилые водопроводные трубы, жамкающие перила, эхом отдающие шаги по мраморным пыльным ступеням… И звонки, дверные звонки на всевозможные лады, – всё это складывалось в невероятную какофонию и воздушную вибрацию, которую Ника ощущала кожей. У неё кружилась голова, и пару раз становилось дурно до обморока. Тогда она ещё подумала, что беременна.
В скорбной тишине нынешних событий Ника шаталась по квартире и нигде не могла найти себе места. Надя не заходила к ней вот уже второй день. Верон пыталась посмотреть телевизор, но не любила постановочные шоу, в одном из которых ей довелось участвовать: на съемках ведущий называл Веронику глухонемой, хотя она отвечала на вопросы собственным голосом.
Верон вспомнила Филиппа. Как же глухие умели говорить! Вот бы слышащим иметь подобную артистичность и фантазию. Ёмкий и образный язык глухих не мог позволить себе роскоши на лишние междометия, слова-паразиты, все эти – типа, ну, это, давай…
Нике мучительно хотелось поговорить с кем-то о Филиппе, выплакаться, но никого рядом не было: «Кругом только смерть и одиночество… Нет, Господи, свихнусь точно! Как от столько-то не свихнуться! Трупы и сосед этот… лысый. Вот сейчас выведу его на чистую воду!». Всё произошедшее было слишком даже для испытанных киношной трёпкой нервов Вероники. У неё началась истерика.
Абр ждал её в девятиметровке. Взгляд Вероники скользнул по нему, а потом остановился на пыльном торшере и покосившемся набок абажуре. Ага, сейчас будет тебе прическа.
– Скажи мне, а почему вы, ангелы, твою мать, быстрого реагирования, тогда не спасли мою маму? Не изменили маршрут за минуту до трагедии?
– Это была её судьба.
– Ах, судьба! Конечно! А я? Я ведь могла поехать с ней.
– Твой ангел тогда и погиб.
Это было сильно.
– Из-за меня?
– Вместо тебя.
Да, она долго корила себя за то, что если бы поехала, может, обошлось бы. Они могли сесть в другую маршрутку или ещё что-нибудь… Но по словам лысого ангела получается безысходность: погибли бы обе. И с какой стати она верит этому странному существу? Хочет верить, поэтому и верит.
– А почему меня сделали глухой? Тоже судьба такая? Да зачем я вообще родилась и живу калекой? Глухой тетерей? Какой в этом смысл? Ты знаешь, что такое быть инвалидом, да ещё в этой стране? Без права голоса! Да ещё одиноким инвалидом?
– Ника, хочешь, я попрошу… чтобы тебя забрали туда. Это будет мне стоить тысячу лет, но раз так всё плохо… там ты будешь слышать!
Вероника зарыдала.
– Да иди ты!
– Но ведь у тебя теперь есть я.
– Ты тоже уйдешь.
– Одна не останешься, – Абр обнял её и погладил по голове, – не останешься.
