Мария Баганова
Рудольф Нуреев
Талантливые учителя
Удальцова во Дворце пионеров дала Рудольфу лишь первые уроки классического танца, а в 1953 году при Уфимском театре открылась уже настоящая балетная студия, где преподавали вышедшие на пенсию солисты оперы и балеты. Нуреев перешел в класс бывшей балерины петербургского Мариинского театра Елены Константиновны Войтович. Ей была присуща особенно изящная пластика и уверенная техника. Войтович исполняла сольные партии и заглавные роли, и могла многому научить талантливого мальчика. К тому же она была не только балериной, но и балетмейстером, и совместно с Халяфом Сафиуллиным ставила балеты: великолепное «Лебединое озеро» Петра Ильича Чайковского, «Горную быль» советского композитора Александра Сергеевича Ключарёва и ряд хореографических миниатюр в традициях русской балетной школы. Уважение к ней Нуреев сохранил на всю жизнь.
Другим его преподавателем стала Загида Нуреевна Бахтиярова – выдающаяся балерина, ранее блиставшая на сцене Уфимского театра. Критики отмечали ее способность к драматическому перевоплощению и артистизм. Занималась с Нуреевым и легенда башкирского балета – Зайтуна Насреддинова, некогда поразившая его грацией и красотой в «Журавлиной песне». Брал он уроки и у ее мужа – Халяфа Гатеевича Сафиуллина, блестящего танцовщика, гордости уфимского театра.
Его учителя понимали его, разделяли его идеалы, поощряли его усилия, а дома продолжалось противоборство с отцом. Рудольф уже окончил среднюю школу. Его ровесники работали или учились, приобретая нужную профессию, а он упорно не желал этого делать, продолжая выступать с танцевальными коллективами Уфы. Бестолковость сына злила и раздражала Хамета. Он постоянно бранил сына и жену – за то, что потакает оболтусу. Очень долго этот человек не понимал, что артист балета – завидная и почетная профессия, продолжая считать сына неудачником. Он не мог оценить адский труд, благодаря которому дается легкость балетных движений, называя Рудольфа лодырем и лентяем.
«С самого своего возвращения и до сегодняшнего дня отец остается в моей памяти как строгий, очень могучий человек с сильным подбородком и тяжелой челюстью, как незнакомец, который редко улыбался, мало говорил и который пугал меня. Даже мысленно я все еще боюсь посмотреть на него прямо»[14], – вспоминал Нуреев.
Обстановка в семье стала более мирной, когда Рудольф получил место статиста в труппе Уфимского театра оперы и балета и принес домой первую зарплату. К тому же он «подрабатывал»: давал в рабочих коллективах уроки народного танца. Набиралось еще 200 рублей в месяц – это уже было немало.
Трудно сказать, как бы сложилась его судьба, останься Нуреев дома. Вполне вероятно, что он бы стал гордостью Башкирии. Ведь во многом благодаря именно усилиям Бахтияровой, Насретдиновой и Сафиуллина сейчас в Уфе существует башкирская балетная школа, признанная во всем мире. Однако тогда она только зарождалась, и не могла удовлетворить амбиции молодого Нуреева.
Глава вторая. Ленинград
Переезд в Ленинград
Летом 1955 года в Москве проходил фестиваль башкирского искусства. Уфимский театр решил «повезти в Москву» национальный балет – «Журавлиная песня», то есть именно тот балет, с которого началось знакомство Нуреева с танцевальным искусством. Однако артист, который должен был исполнять одну из сольных партий, по какой-то причине не смог участвовать в поездке. Семнадцатилетний Нуреев, не колеблясь, предложил свою кандидатуру, хотя партии этой совершенно не знал. Его взяли на гастроли, и он принялся усердно разучивать роль, однако к моменту приезда в Москву перезанимался и получил травму.
Вот как сам Рудольф Нуреев описал это происшествие: «…то ли по причине усталости и возбуждения, то ли из-за того, что я еще не привык к обычному нормальному режиму взрослых артистов балета и к изнуряющему ритму их работы (только в день приезда было три репетиции), но я, очевидно, слишком переутомился и, тяжело приземлившись после пируэта, растянул связки на пальце ноги. Моя ступня вскоре так распухла, что я не смог даже надеть туфли и должен был оставаться в балетных тапочках. И опять начало казаться, что крышка моего сундука, едва открывшись, вновь захлопывается над моей головой»[15].
Обычно на лечение подобных травм требуется не меньше месяца, но Нуреев сумел восстановиться за неделю и вышел на сцену несмотря на то что ступня еще побаливала. Впоследствии он признавался, что им двигало не самопожертвование, а чистой воды эгоизм: его волновал не столько успех башкирского балета, сколько то впечатление, которое он сам произведет, выступая перед артистами Большого театра. Видимо, впечатление это было благоприятным, поскольку Нуреев сумел добиться разрешения на поступление в Московское хореографическое училище. Счастье было так близко, но от поступления пришлось отказаться: у Московского училища в то время не было общежития, а на то, чтобы снимать квартиру, у Нуреева элементарно не хватило денег. Пришлось вернуться в Уфу.
Рудольф был в отчаянии. Но тут ему помогли преданные друзья и педагоги: аккомпаниатор Ирина Воронина собрала подписи лучших уфимских танцовщиков и балетмейстеров и направила в Министерство культуры Башкирской Республики письмо с предложением направить Нуреева на учебу в Ленинград. Получив положительный ответ, Нуреев купил билет до Ленинграда и отправился в путь.
Город на Неве
Санкт-Петербург, Ленинград – без всякого сомнения, один из красивейших городов мира. Каменные набережные Невы, Зимний дворец, Казанский и Исаакиевский соборы, Медный всадник, многолюдный Невский проспект – и серое холодное небо. Ленинград ошеломил молодого провинциала: «…я помню, как почувствовал себя одиноким и затерянным, оказавшись в городе, залитом солнцем. Эти тяжелые облака просто висели над промышленными окраинами, над которыми они висят круглый год. Но это то, чего я, мальчик из Уфы, никогда не знал[16]», – вспоминал Нуреев.
Конечно, Нуреев был смущен и даже растерян, оказавшись в исторической столице, но он был не из тех, кто тушуется и сдается. Тем более, что в 1955 году он был не единственным провинциалом в Санкт-Петербурге. Прошло совсем немного лет после окончания страшной ленинградской блокады, когда население города сократилось в два раза. Поэтому после войны в Ленинград переселялись многие жители сел и небольших городов.
«Как только я прибыл в Ленинград, помчался к балетной школе на улице Росси. На этой улице начинали почти все великие имена русского балета: Павлова, Карсавина, Кшесинская, Герд, Ермолаев, Чабукиани и Баланчин… все они бежали по этой прекрасной улице. В свой первый визит туда я явственно слышал эхо всех моих кумиров. В школе в это время были в разгаре ремонт и уборка до начала занятий. В своем желании скорее попасть в школу я прибыл за неделю до начала нового учебного года»[17], – писал он о своем первом дне в городе.
Танцевать в Мариинке – это мечта многих балетных танцовщиков! Мариинский театр, который в советские времена назывался Кировским, считает годом своего рождения 1783-й, когда был издан Указ об утверждении театрального комитета «для управления зрелищами и музыкой» и торжественно открыт Большой Каменный театр на Карусельной площади. Он дал новое имя площади, дошедшей до наших дней как Театральная.
Театр несколько раз горел, перестраивался, расширялся. Русская труппа выступала здесь попеременно с итальянской и французской, шли драматические спектакли, устраивались также вокально-инструментальные концерты, шли балеты великого Шарля Дидло, Жюля Перро и Артюра Сен-Леона.
Со временем спектакли русской труппы были перенесены на сцену так называемого Театра-цирка, расположенного напротив. Этот Театр-цирк сгорел в 1859 году, и на его месте архитектором Альберто Кавосом был построен новый театр. Он-то и получил имя Мариинского в честь царствующей императрицы Марии Александровны, супруги Александра II.
Возглавивший балетную труппу театра в 1869 году Мариус Петипа продолжил традиции своих предшественников. Он сохранил старинные спектакли – «Жизель», «Эсмеральду», «Корсара», – редактируя их и осовременивая. Создавал свои – например «Баядерку» и «Дочь фараона». Сотрудничал с именитыми композиторами – Цезарем Пуни, Адольфом Аданом, Людвигом Минкусом. На сцене Мариинки блистали Полина Карпакова, Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Николай Легат, Михаил Фокин…
В ноябре 1917 года Мариинский театр был объявлен Государственным и передан в ведение Наркомпроса. В 1935 году ему было присвоено имя партийного деятеля Сергея Мироновича Кирова, не имевшего к опере и балету никакого отношения. Но одно дело имя, а другое – традиции! Несмотря на массовую эмиграцию артистов балета, Мариинка-Кировский сохранила свою хореографическую школу, и ее училище по праву считалось лучшим в стране.
Это стало возможным во многом благодаря одной женщине – Агриппине Яковлевне Вагановой, в отличие от своих коллег не покинувшей Россию. Сама Ваганова не была эталоном балерины – небольшой рост, тяжеловатые крепкие ноги, жесткая пластика рук. Но, борясь со своим неподатливым, некрасивым телом, она поняла, на что способен человеческий организм, какими средствами добиться от тела грации и точности движений. Недаром ее ученики и ученицы позже скажут: «Про тело она знала все». И Ваганова сумела эти знания синтезировать и выработать на их основе новаторскую методику, получив от критиков неофициальный титул «царицы вариаций». До сих пор вариации в гран-па[18] балета «Дон Кихот», в па-де-труа[19] теней в «Баядерке», в па-де-труа в «Пахите» и многие другие называют «вагановскими». Сегодня ее прыжок – история балета.
Когда «великий исход» артистов балета из России опустошил театральные сцены Петрограда и Москвы, Ваганова стала во главе хореографического училища. Ею были воспитаны Марина Семенова, Галина Уланова, Татьяна Вечеслова, Ольга Иордан, Наталья Дудинская, Алла Шелест, Алла Осипенко, Ирина Колпакова, Фея Балабина, Елена Тангиева…
Увы, к тому времени, когда Нуреев приехал в Ленинград, Ваганова уже ушла из жизни. Но созданная ею методика работала! Ее ученики выступали на сцене и преподавали.
Легендарными танцовщиками считались и считаются лауреаты Сталинских премий Константин Сергеев, Николай Зубковский, Алексей Ермолаев, Вахтанг Чабукиани. Они обладали виртуозной техникой и стали гордостью советского балета, образцом для подражания.
Училище
Рудольф Нуреев явился в училище на знаменитой улице Зодчего Росси прямо к директору Ленинградского государственного академического хореографического училища Шелкову и заявил:
– Я – Рудольф Нуреев. Я хочу здесь учиться!
Поначалу тот опешил от такой наглости. Но Валентин Иванович Шелков – сам в прошлом артист балета и заслуженный деятель искусств – был опытнейшим педагогом, он видел много самоуверенных молодых людей, и точно знал, что далеко не все из них преувеличивают свою одаренность. Встречаются и те, к кому стоит присмотреться. Поэтому он разрешил Нурееву экзаменоваться, еще не зная, что впоследствии не раз об этом решении пожалеет.
Нуреев пробовался в класс народного танца. Когда он показал свой сольный классический номер, комиссия приняла решение зачислить его. Нуреев тогда очень мало что умел, однако в этом странном юноше можно было разглядеть задатки талантливого танцовщика и незаурядные природные способности.
В состав комиссии входила Вера Сергеевна Костровицкая – ученица Вагановой, заслуженная артистка РСФСР, бывшая балерина, выдающийся балетный педагог и автор собственной методики преподавания танца, популярной и востребованной до сих пор. Она определила потенциал приехавшего поступать в училище Рудольфа Нуреева и приняла его на свой страх и риск. Вера Костровицкая сказала ему: «Вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете и никем не стать. Второе вероятно». Нуреева это ничуть не обидело, а лишь подстегнуло его рвение к танцу. А Костровицкую он впоследствии вспоминал как одного из талантливейших российских педагогов.
До начала занятий оставалась еще целая неделя. Рудольф Нуреев, остановившись у дочери своего педагога Анны Удальцовой, провел это время с пользой для своего образования: «С самого раннего утра до позднего вечера я изучал Ленинград. В соответствии со временем дня я находил, что город может быть то строгим, суровым, бесстрастным; его каналы и белые каменные дворцы придают ему холодный и сдержанный вид, а затем ночью, со всеми своими студентами на улицах, он становился вновь веселым, оживленным городом. Невозможно устоять от прогулок по Невскому проспекту, вокруг Эрмитажа, Казанского собора… С этой первой своей недели в Ленинграде я находил, что этот город может точно соответствовать любому настроению: часто ностальгическому, меланхолическому, связанному с его прошлым, но вдруг под лучами солнца он становится ярким и улыбающимся, а его древние каменные фасады становятся неувядаемыми, живыми.
Я съездил в Петергоф, посетил летнюю резиденцию царей, теперь восстановленную, которая, как я считаю, находится в самом прекрасном парке, который я когда-либо видел. Когда я позднее прибыл в Вену с ленинградской балетной школой, что-то в Шёнбрунне напоминало мне петергофский парк»[20].
Учеба
Распорядок дня в училище был достаточно комфортным, а питание – изобильным. На завтрак давали чай и кашу, а иногда и какое-то пирожное. На обед – суп, овощи, мясо и даже сладкое, и примерно то же самое на ужин. Но Нуреев, осознав, что голод ему больше не грозит, завтраки часто пропускал, стремясь подольше поспать.
Занимались балетные по 8–14 часов в день. Им преподавали классический танец, характерный танец, но также и общеобразовательные предметы, а главное – историю искусств. Советский артист балета должен быть всесторонне развитым человеком!
Уроки химии, физики, географии Рудольф ненавидел. Он признавался, что частенько дремал на этих уроках, сказывалась не привитая еще в детстве привычка учиться, заниматься тем, что не интересно. Но уже тогда он стал мечтать о путешествиях, о том, как увидит Грецию, Италию…
О преподавании в собственно балетных классах он годы спустя, уже повидав мир, отзывался с восторгом: «Балетные классы в ленинградской школе такие насыщенные, так хорошо составлены и столь увлекательны, что одно занятие стоит четырех часов в другом месте в Европе»[21].
Рудольф Нуреев поступил в училище в семнадцать лет. Конечно, это было очень поздно – но по тем временам не критично. Образ жизни людей был совсем иным, и порой талантливые танцовщики не сразу определялись с выбором профессии. Поэтому в тридцатые годы ленинградское училище практиковало прием «великовозрастных» учеников на вечерние курсы, а в сороковые возобновило эту практику – по понятным причинам: слишком у многих «правильный» возраст для поступления пришелся на годы войны. Помогло Нурееву и то, что он уже имел некоторую подготовку и знал основы хореографии. Его зачислили в шестой класс, который вел сам директор училища Валентин Иванович Шелков. Но в шестом классе учились подростки, а Нурееву уже исполнилось семнадцать! Конечно, ему было неприятно и обидно заниматься с ними. Так и вышло, что в шестом классе он проучился всего две недели.
Как педагог Шелков был совсем не плох, многие отзывались о нем с уважением, но был он родом из Одессы, а одесситы не привыкли терпеть дерзости. К Нурееву он относился откровенно плохо. Сам Рудольф считал, что с ним обращались как «с отсталым подкидышем из пригородного приюта».
Однажды, вернувшись в общежитие после запрещенной отлучки, – в позднейших интервью Нуреев утверждал, что был в театре на балете «Тарас Бульба», – он обнаружил, что его постель и талоны на питание пропали. Это было формой наказания, коллективного осуждения, принятого в те времена. Сейчас бы подобные действия попали под определение «травли», а в те годы было вполне естественным, что при полном одобрении преподавателей соученики подстраивали пакости тем, кто, как тогда выражались, выбивался из коллектива.
Нуреев не побежал жаловаться и выяснять, что случилось, он просто лег спать на голом полу, а утром, не позавтракав (талоны-то пропали!), отправился в класс. Так как вечером из-за отлучки он пропустил и ужин тоже, а нагрузка была серьезной, Нуреев упал в голодный обморок. Последовало разбирательство и, естественно, виноватым объявили его самого.
Конечно, Шелков мог бы просто выгнать Нуреева, но что-то его остановило. Хотя, может быть, он просто хотел переложить ответственность на кого-то другого.
В юности Шелков учился у совсем тогда еще молодого преподавателя Александра Ивановича Пушкина, поэтому, даже став директором училища, прислушивался к его мнению.
Александр Иванович обладал уникальным даром сочинения учебных комбинаций, – логичных, последовательных, танцевальных и в то же время чрезвычайно полезных для развития координации, «воспитывающих» тело танцовщика. Эта система, призванная сделать тело дисциплинированным, подвижным и прекрасным, превращала его в чуткий инструмент, послушный воле балетмейстера и самого исполнителя. «Звездный класс» – так называли уроки Пушкина. К нему стремились попасть не только премьеры балета Ленинграда, но и со всего мира. У него обучались Михаил Барышников, Юрий Соловьев, Сергей Викулов, Олег Виноградов. Зал, где проводились уроки мастерства, всегда был переполнен.
Шелков отправил Нуреева в класс к Пушкину со следующим комментарием: «Я посылаю Вам одного упрямого идиота – недоразвитого злого мальчишку, который ничего не понимает в балете. У него плохая элевация[22] и он не может правильно держать позиции. Посмотрите сами и, если он будет так же продолжать у Вас, не будет другого выхода, как выгнать его из школы».
Во многом это было правдой: проблемы у Нуреева были. Это в школе в Уфе он был лучшим. Самородком! Там юношей, желающих танцевать, было немного, поэтому учителя уделяли ему много внимания. А здесь он оказался среди тех, кто начал учиться раньше и танцевал лучше него. Сам Нуреев признавал, что поначалу стоял «в конце палки», иными словами в конце балетного станка. А по неписаным правилам в центре станка, то есть ближе к учителю, стояли самые перспективные ученики, а по краям – те, у кого мало шансов.
Даже внимательный Пушкин поначалу отнесся к Нурееву с осторожностью и, как казалось юноше, редко смотрел в его сторону: Нуреев считался кандидатом на вылет. Он вспоминал, что однажды другие ученики даже подвели его к зеркалу со словами:
– Посмотри на себя, Нуреев… Ты же никогда не сможешь танцевать. Ты просто не создан для этого. У тебя ничего нет, ни школы, ни техники. Как у тебя хватает нахальства заниматься с нами в 8-м классе?
Выговор не охладил стремления Нуреева танцевать. Напротив – он стал заниматься с удвоенной силой!
«Каторга в цветах» – так назвала балетное искусство острая на язык Фаина Георгиевна Раневская. Очень точное определение: балетным приходится невероятно много работать, менять свое тело, превозмогая боль и усталость. Прошел через это и Нуреев.
Он был очень умным человеком и прекрасно сознавал свои недостатки. Мог казаться лентяем и выскочкой, но на самом деле он был трудоголиком, который много и усердно работал.
Сам Рудольф считал, что у него коротковаты ноги. Сомнительное утверждение, так как в течение веков взгляды на идеальные пропорции мужского тела менялись. Древний грек, пожалуй, счел бы его ноги не то что не короткими, но даже немного длинноватыми. Но в середине XX века в моде были другие стандарты.
Да, видя его более поздние выступления и фотографии, трудно в это поверить, но в годы ученичества фигура Нуреева действительно считалась далекой от балетного совершенства. Однако именно эти якобы коротковатые ноги и стали фактором прогресса для молодого Нуреева! В то время мужскому балетному танцу была свойственна солидность, приземленность, нарочитая мужественность. Но Нуреев на эту роль не годился: он был физически плохо развит: сказывалось голодное детство. Поэтому во время репетиций он использовал грузы, как легкоатлет, чтобы лучше натренировать мышцы.
Желая, чтобы ноги казались длиннее, он упрямо поднимался на высокие полупальцы, почти как балерина на пуанты. Мало того, он почти единственный из танцовщиков-мужчин изучал приемы женского танца и практиковал растяжку, подчас устраивая соревнования с одноклассницами.
Сейчас многие танцовщики-мужчины исполняют женские партии. Пожалуй, никто уже и не удивится, увидев танцовщика в балетной пачке и на пуантах. Ведь это сцена! Настоящий артист может использовать разные приемы. Но в те годы подобное шокировало.
Шокировало и то, что Нуреев много внимания уделял балетным костюмам: придумывал фасоны с завышенной талией, играл с цветом… По мнению людей пятидесятых, это было совсем не мужским занятием.
Александр Иванович Пушкин поначалу относился к Нурееву настороженно и далеко не всегда поощрял своего ученика. В 1956 году он отказался включить его в ученический спектакль, считая, что он к этому еще не готов. Однако строптивый Рудольф продемонстрировал Пушкину блестяще исполненную мужскую вариацию из балета «Эсмеральда». Педагог признал свою неправоту, и Нуреев выступил в концерте.
Постепенно отношение Пушкина к Нурееву изменилось, и он признал в нем незаурядный талант. Хотя претензий к нему было много – в основном дисциплинарные.
Нуреев игнорировал распорядок дня, принятый в училище, – он делал то, что хотел. Никогда не пропуская занятий танцами, он частенько прогуливал общеобразовательные предметы, исчезал из училища по вечерам, что запрещалось правилами. Его тяжелый строптивый характер проявлялся в общении со сверстниками, с учителями… Если Нуреев уважал кого-то, то он относился к этому человеку с пиететом, но если он считал кого-то недостаточно талантливым, то не считал нужным скрывать это. Неудивительно, что большинство однокурсников и преподавателей относились к нему с настороженной неприязнью.
Когда в очередной раз встал вопрос об исключении Нуреева из училища, очень спокойный, выдержанный Пушкин нашел тот единственный аргумент, который перевесил все упреки в заносчивости, в упрямстве, в недисциплинированности, – незаурядный талант Нуреева. Да, заявил Пушкин, исключив дерзкого Рудольфа училище может решить многие вопросы, связанные с дисциплиной, но, возможно, мир потеряет великого танцовщика. Что важнее? Аргумент возымел силу, и Рудольфа оставили в училище.
Нуреев впоследствии с благодарностью вспоминал своего преподавателя: «Он наполнял душу волнением, тягой к танцу».
Александр Иванович был его единственным по-настоящему близким человеком в училище, которого он любил и уважал как никого другого. Когда Нуреев должен был окончить девятый класс и покинуть училище, Пушкин, несмотря на стремление Рудольфа начать самостоятельную карьеру, убедил его остаться еще на год и продолжить обучение.
На какое-то время Александр Иванович заменил Рудольфу отца: одно время Нуреев даже жил в квартире у Пушкина. Завистники и сплетники сочиняли, что у Нуреева роман то ли с супругой Александра Ивановича – жизнерадостной Ксенией Юргенсон, тоже в прошлом балериной, то ли с ним самим… Недоброжелатели давно обратили внимание на холодность, которую проявлял в целом темпераментный Нуреев по отношению к женскому полу. Сам же он всегда, даже после смерти своего учителя, утверждал, что их отношения были отношениями именно между учителем и учеником – и ничем большим.
Бегство Нуреева за рубеж принесло Александру Ивановичу много неприятностей: ему пришлось неоднократно давать объяснительные показания о своем бывшем ученике в КГБ. Именно тогда у него стало барахлить сердце, что привело к его безвременной кончине: 20 марта 1970 года у Александра Ивановича на улице случился сердечный приступ. И когда, упав, он просил прохожих о помощи, слышал упреки в том, что он пьян. Ведь на вопрос, как его зовут, он отвечал:
– Александр Пушкин…
