Марина Серова
Оранжевая комната

– И кто же?

– Я не могу сказать.

– Но почему? Пусть это прозвучит цинично, но ведь Анны-то все равно нет…

– Именно поэтому и не могу.

– В таком случае, дружок, ты останешься здесь. Пытать я тебя не буду, ты и так не в лучшей форме, но, когда вернусь, ты сам все расскажешь. Иначе… иначе я сделаю так, что убийство твоей любовницы повесят на тебя. Уж будь спокоен.

Я не очень надеялась на то, что произнесенные мною слова произведут хоть какой-нибудь эффект, но у меня оставалось мало времени, а дел было по горло.

Прежде всего мне необходимо было выпить чашку горячего кофе и выкурить сигарету.

Я по-прежнему решила обходиться без милых сердцу костей, зато, когда была выпита последняя капля кофе, моя рука сама по привычке опрокинула чашку. И я замерла. Дождавшись, когда кофейная гуща примет достаточно неподвижный рисунок, я перевернула чашку и внимательно посмотрела на ее дно. Как ни странно, но я нисколько не удивилась, увидев перед собой миниатюрный, сотворенный из кофейных и почти симметричных разводов театральный занавес. У меня от нетерпения даже ноздри затрепетали.

Вымыв чашку, я заглянула в спальню к раненому и, сообщив ему о наличии продуктов в холодильнике и микроволновке, поспешно вышла из квартиры.

Саша Берестов теперь надежно замурован. Он стал моим пленником, и от этой мысли мне было почему-то очень хорошо.

Глава 5
МАРГАРИТА И АЛИСА:
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Сергей Иванович Шубин, находясь на своей даче в Жасминном, замачивал толстые розовые куски свинины в вине «Монастырская изба», время от времени промокал рукавом слезящиеся глаза. Погода стояла прекрасная. Жизнь с каждым днем радовала все больше и больше. В просторной кухне гулял ветерок, прилетевший сюда из сада и теперь весело заигрывавший с пестрыми занавесками. Было тихо до ломоты в ушах. Слава богу, подумал он, что дачный телефон почти никто не знает. Аня не позвонит, он сказал ей, что они с Абросимовым и его замами – Сквозниковым и Трубниковым – засядут за преферанс. А карты – это святое. Карты – это то немногое, что он позволял в своей заполненной делами и заботами жизни. И Аня это понимала. Кроме того, никогда не повредит немного отдохнуть друг от друга. Обычно в те дни, когда он с друзьями собирался поиграть в преферанс, Аня ходила к своей массажистке или приглашала домой подруг. Звонили маникюрше, косметичке и расслаблялись. Женщинам ведь не вино нужно, им подавай торты, пирожные, фрукты. Невинные и, в общем-то, бестолковые существа. Как дети.

Он любил Анну. По-своему, по-мужски, быть может, несколько грубовато. Супружеский долг свой он исполнял исправно, но скорее из уважения к Ане, чем по зову страсти. Уж больно скована она в постели, к тому же хрупка и нежна до чрезвычайности. А в последнее время и вовсе сдала. Похудела. Авитаминоз, решил Шубин и купил ей на полмиллиона витаминов.

Мысли о жене были прерваны воробьем, который, залетев в кухню в открытое окно, смешно опустился на стол и вдруг, словно сообразив, куда попал, в одно мгновение вылетел в сад.

В миску с мясом посыпалась зелень – петрушка, кинза, укроп, – затем шмякнулось полкило густой желтоватой сметаны. Именно от сметаны шашлык приобретает особую сочность и нежную рыжую, дымную корку.

Прикрыв все это крышкой, Шубин занялся помидорами. Помыл и оставил на большом блюде. Рядом, в глубокой, сплетенной из лозы тарелке, высилась горка оранжевых, с маслянистым блеском, апельсинов. Конфеты и вино лежали в машине. Вспомнив об этом, он вышел из дома и направился к ней. Красный пижонский «Форд» сверкал на солнце.

Будучи в принципе совестливым человеком, Сергей Иванович старался не думать о том, что он самым бесстыдным образом собирается изменить жене. Он и раньше, конечно, изменял, но это были в основном девочки, с которыми он с друзьями развлекался после преферанса. Не по любви, даже не по страсти, а подчиняясь главным образом веселому, бесшабашному настроению и, что и говорить, самой настоящей похоти. Вот, кстати, о похоти они и затеяли намедни дискуссию. Похоть – что это, хорошо или плохо? Пóшло или нормально? Хорошая тема. Пришли к выводу, что стремление мужчины обладать женщиной вообще – независимо от того, испытываешь ли ты к ней какие-либо другие чувства, кроме сексуальных, – и есть похоть. И что это нормально. Полезно. Прекрасно. Вообще замечательно. Словом, оправдали себя на все сто.

Но то было с девочками. Сегодня же к нему должна приехать женщина. Необычайно хорошенькая, изящная, интеллигентка, умница и само очарование. Глядя на такую женщину, невозможно не стать сентиментальным.

Они познакомились две недели назад возле его дома. Шубин вышел из подъезда и заметил, что какая-то очаровательная незнакомка рассматривает его новый автомобиль.

– Нравится? – спросил он только для того, чтобы заговорить с нею.

– Не то слово, – ответила она приятным бархатистым голосом и улыбнулась. – Как хорошо быть мужчиной и обладать такими возможностями…

– Если вы о машине, то что мешает вам купить себе такую игрушку?

– Да-да, конечно… Но обстоятельства не всегда складываются таким образом, чтобы можно было себе позволить приобрести «Форд». И я, заметьте, не имею в виду деньги. Понимаете, за машиной нужен уход, в ней надо разбираться, а я совершенно не приспособлена к этому… Вот водить, это да. Это так приятно… до головокружения…

После этих слов Шубин подумал о том, что если у незнакомки кружится голова от езды, то что же с ней происходит в постели? Она, наверное, совсем голову теряет.

На вид ей было тридцать с небольшим. Высокая, стройная, с волосами цвета августовской соломы. На ней было белое обтягивающее платье, которое прекрасно оттеняло чудесный нежный загар. Она смотрела на него прозрачными голубыми глазами и улыбалась пухлыми розовыми губами. Неповторимое выражение ее лицу придавали темные, вразлет брови. В общем, женщина-мечта. У Шубина даже дух захватило.

– Хотите, я вас подвезу? – вдруг неожиданно для себя предложил он и галантно поклонился в шутливом менуэте. В этот день у него было прекрасное настроение: документы на поставку оборудования для фирмы «Штольц» были подписаны. Все шло самым лучшим образом. И тут… она.

– Вообще-то я не сажусь к незнакомым мужчинам, но у вас такая машина, такая… – Она в восхищении сжала кулачки и, как показалось Шубину, даже притопнула. – «Форд» – это класс!

Он подвез ее в центр и, не удержавшись, пригласил пообедать в частный ресторан, располагавшийся в цокольном этаже соседнего с их офисом дома. Там обычно подавали заказные блюда, и хозяин заведения, Роман Филькин, по средам готовил гуся.

Они договорились встретиться в три часа. И она пришла. Их обед продлился до самой ночи.

В ресторане, лишенном дневного света, было мягкое спокойное освещение. Шум шагов официанта поглощали ковры. На столиках в отдельных кабинетах стояли живые цветы – в тот день были сильно пахнувшие лилии, от которых у Шубина немного разболелась голова. Задрапированные красным бархатом кабинки располагали к интимной беседе. Это чувствовалось в самой атмосфере, царящей в этом мирке чревоугодия и прочих мирских радостей.

После того как был съеден молодой гусь с яблоками и выпито шампанское, Маргарита, так звали женщину, перебралась на колени к Шубину и стала нашептывать ему на ухо такие вещи, от которых он пьянел больше, чем от вина.

Когда же подали крем в вазочках и клубнику, Марго брала ягоду губами и язычком заталкивала ее в рот Шубину.

Она исчезла прямо из ресторана. Сказала, что ей нужно в туалет, и пропала.

А объявилась лишь через три дня, когда Шубину уже начало казаться, что эта восхитительная женщина ему только приснилась.

Она больше не соглашалась обедать с ним. Они встречались в условленном месте, Марго курила одну сигарету за другой и, покатавшись с полчаса по городу, настаивала, чтобы он отвез ее к Радищевскому музею. Так продолжалось до тех пор, пока Шубин не спросил ее, что она делает в музее.

– Гнездо у меня там, – ответила она мрачно цитатой из известного детского анекдота.

– У тебя неприятности? – спросил Шубин. До него вдруг дошло, что его образ жизни, а вернее, уровень жизни, может не совпадать с ее уровнем.

– Слушай, тебе нужны деньги?

– Понимаете, дело не только в этом… Здесь в городе… суета, кругом машины, шум, выхлопные газы… Меня это угнетает…

– У меня с собой пятьсот долларов… Завтра будут еще.

Она, словно деньги волновали ее меньше всего, спокойно приняла из его рук пачку зеленых и спрятала в сумочку.

– Я бы хотела куда-нибудь в лес, на природу, – она подняла на него свои огромные, с темными густыми ресницами, глаза, – где мы могли бы побыть вдвоем. Согласитесь, что лежать на залитой соусом и шампанским скатерти в позе препарированной лягушки и чувствовать при этом, кроме мужской силы… взгляд порочного официанта-онаниста…

Шубин покраснел. Как не краснел никогда. Но и возбудился до пяток.

– Я все понял… У меня в Жасминном есть дача, вернее, даже дом. Я идиот, мне надо было додуматься до этого самому. В четверг приходи к своему любимому музею, я буду тебя ждать…

– Нет-нет, я приеду сама. Ты мне только покажи, где это находится…

И он показал. Они пробыли в Жасминном часа три.

– Тебе понравилось здесь? – Шубин с нежностью смотрел, как Марго одевается.

– Дом как дом. Большой, – спокойно ответила она, глядя куда-то в пространство.

…Она должна была приехать с минуты на минуту. Сергей Иванович стоял у окна и смотрел на дорогу.

Как-то очень некстати вспомнилась жена. А что, если она вдруг возьмет и приедет на дачу? Просто так, сядет в машину и приедет. От этой мысли ему стало не по себе. Она ведь никогда так не поступала, так почему же он об этом думает? Что может быть проще, чем позвонить и узнать, дома она или нет?

И вдруг он почувствовал, что ему чего-то не хватает. Вроде бы все как обычно, и, однако, что-то было не так. Последовательность жестов, движений, сопровождающих человека на протяжении всего дня, была все та же: хождение из угла в угол – классика! – пощипывание в нервном ожидании мочки левого уха; приглаживание правой рукой довольно густых для пятидесятилетнего мужчины волос – русых, с алюминиевым блеском; похлопывание себя по карманам. Стоп! Вот оно! Он похлопал себя по левому бедру в том месте, где находился карман, но не услышал характерного позвякивания ключей. Их было так много, что ключ от машины он всегда держал отдельно, в нагрудном кармане рубашки или пиджака. Для удобства, так сказать. Все еще не желая верить в свои смутные подозрения, Сергей Иванович быстро сунул руку в карман, и ему стало плохо: ключей не было. Он моментально проверил остальные карманы – пусто. Выбежал во двор, к машине, порылся в бардачке. Нет. Неужели он потерял всю связку ключей?! Драгоценных ключей?! Его квартира закрывалась замками – и их было немало! – врезанными в две мощные двери: одну – деревянную, другую – металлическую. Что, если Анна вышла и в дом пробрались воры?

Он сел и попытался сосредоточиться. Весь день он находился в своем офисе, приводил в порядок бумаги, звонил партнерам, прорвался в министерство и, только заручившись поддержкой замминистра, успокоился, расслабился и, сказав секретарше, что больше не вернется, поехал на рынок за мясом и зеленью.

Алиса? Разве его секретарша Алиса была на месте?

Он закрыл глаза и напряг память. После звонка в Москву он хотел попросить секретаршу, чтобы она приготовила ему по-быстрому чашку кофе, но… Точно, ее на месте не оказалось. И что же дальше? Он вышел из своего кабинета и прошел по коридору до лифта, покурил и вернулся к себе. А как долго он курил? Из лифта вышла миниатюрная брюнетка в красном брючном костюме и спросила его, где находится женский туалет. Он принялся объяснять, но женщина почему-то сказала, что ничего не поняла и не мог бы он сам ей показать. Шубин подивился тогда еще ее наглости: просить о подобном директора фирмы! Пока он провожал ее до туалета, из лифта кто-то вышел – это он точно слышал – и направился в сторону приемной.

– Вы извините, конечно, – сказала брюнетка в красном костюме, – но мне кажется, что от вас пахнет женскими духами. Слишком уж приторный запах.

– А кто вы, собственно, такая и что вы делаете здесь, в моей конторе? Вы к кому-нибудь пришли?

– Во-первых, не грубите. А во-вторых, разве вы не видите, что я беременна? Женщина в таком положении всегда хочет в туалет. Ребенок давит, понимаете? – И она хмыкнула, окинув его брезгливым взглядом.

– Куда давит? – не понял Шубин. Его раздражала и сама женщина, и ее костюм, и дурацкая манера разговаривать.

Она ничего не ответила и зашла в туалет, а он вернулся к лифту и зачем-то закурил еще раз. Зачем? И почему у лифта, неужели нельзя было покурить у себя в кабинете?

А все это время в его кабинете никого не было. Ключи, которые мешали сидеть развалясь в кресле, он оставил прямо на столе. Но Алиса?..

Шубин кинулся к телефону и позвонил к себе на работу.

– Алиса?

Но в трубке кто-то всхлипывал.

– Кто там, черт возьми?! Позовите Алису!

– Сергей Иванович… – он узнал голос своего главбуха, Марины Станиславовны. – Алису… убили. Ее нашли на заднем дворе, ее кто-то сбросил вниз… Вы приедете?

Шубин, потрясенный таким известием, молча опустил трубку. Липкий пот сделал влажным ладони. Холодок смерти прошелестел в саду за окном.

Убили Алису? Бред. Может, она сама выпала из окна?

Закурив, он в волнении набрал номер своего домашнего телефона. Трубку долго не брали, а когда взяли, он почти заорал:

– Аня? Наконец-то… Ты дома? Представляешь, у меня пропали ключи. Прошу тебя, сиди дома и никуда не выходи. Я сейчас… вернее, нет, не сейчас, позже, а может быть, и завтра приеду, и мы врежем новые замки… Алло? Ты чего молчишь? Ты уже знаешь об Алисе?

Но на другом конце провода положили трубку. Он перезвонил – длинные гудки.

И тут он понял, что сегодняшнее свидание не состоится. Что Марго не придет. Он просто почувствовал это.

И в то же самое мгновение увидел ее. Она подходила к воротам. Спокойная, улыбающаяся. В сиреневом нарядном платье, прижимая к груди сумочку.

Шубин смотрел на нее, и это несоответствие ее жизнерадостности и того состояния, в котором находился сейчас он сам, обескуражило его. Он уже не мог понять, то ли радоваться ему приходу Марго, то ли – как подсказывал рассудок – объясниться с ней, пока не поздно, и, посадив ее в машину, мчаться в город, к себе в контору, чтобы подробнее узнать обстоятельства смерти своей секретарши. Кроме того, у него пропала связка ключей, а жена – и это уж совсем непонятно! – почему-то не желает с ним разговаривать и бросает трубку.

Услужливое воображение подсказало, а вернее, нарисовало ему картинку: воры в квартире, а Аня, связанная, с кляпом во рту, испуганно смотрит, как его грабят.

– Что-то я не чувствую запаха костра, – услышал он уже над самым ухом и очнулся. Маргарита стояла перед ним, сияя, словно майский пион. – Ну же, обними меня! Я тебе не снюсь!

И она, приблизившись к нему вплотную, обвила руками его за шею и крепко прижала к себе.

Глава 6
СЛАДОСТРАСТНЫЙ ФОТОГРАФ

– Нет, вам лучше пересесть на диванчик, вот сюда. – Мартин Штраух, фотограф, взял за плечи студентку музыкального училища Лизу Смирнову и подтолкнул к дивану. – Головку немного склоните, плечико оголим, оголим, не стесняйтесь, спинку выпрямим и… улыбнемся!

Он фотографировал на дому, и весь город знал, что Штраух – мастер своего дела. Разумеется, его посещали не для того, чтобы сфотографироваться на паспорт или военный билет. К нему ходили в основном женщины, чтобы обессмертить свою красоту. Время шло, девочки превращались в девушек, девушки – в женщин, женщины – в увядающих женщин (мягко говоря), а на фотографиях Штрауха все они оставались свежими и молодыми. Он знал, как правильно установить софиты, чтобы лицо получилось матовым, а глаза – блестящими. На снимках, выполненных Штраухом, можно было пересчитать реснички, заметить месяцеподобные светлые кромки на ногтях – до того качественно все было сделано.

Но еще весь город Маркс знал, что Штраух неравнодушен к женщинам и что если к нему пришла хорошенькая клиентка, то она не уйдет до тех пор, пока он не дотронется до самых сокровенных ее мест. Девственницы краснели, чувствуя, как шестидесятилетний худощавый, с большими навыкате карими глазами фотограф как бы нечаянно касается их груди, как его длинные пальцы поглаживают талию или бедра, а то и вовсе забредают в теплые лабиринты женского тела. Да, всё все знали, но никто не устраивал сцен или скандалов на этот счет. Должно быть, невинным девушкам такое обращение с мужчиной было просто любопытно и щекотало воображение, молодым женщинам был повод поразвлечься, а зрелые дамы так вообще видели в нем мужчину в самом полном смысле этого слова и многие могли бы позволить ему больше, если бы он только намекнул.

Увы, Штраух был эстетом. Он любил женское тело, но удовольствие находил в том, чтобы смутить клиентку, заставить покраснеть нежные щечки и увидеть тот удивительный блеск в глазах, который заменял ему сокровенный сок женщины в момент интимного прикосновния к мужчине. Быть может, именно поэтому его фотографии были так удачны и словно светились изнутри волшебным светом самой плоти.

Жена Штрауха умерла, когда ему самому было сорок лет, а его дочери Соне – пять. Он как мог воспитывал ее до совершеннолетия, кормил, одевал, следил за ее занятиями в школе, а когда девочке исполнилось шестнадцать, отдал ее замуж за своего друга, скорняка Исаака Ляйфера, которому давно исполнилось пятьдесят. Маленький городок осудил отца, отдавшего свою юную дочь старику. Но, как ни странно, Исаак и Соня жили спокойно, без ссор и скандалов, хотя и особенной любви между супругами не замечалось. И никто, конечно, не подозревал о том, каким тяжелым испытанием был для Сони этот неравный брак. Исаак старался, чтобы в доме всегда была хорошая еда, чтобы его маленькая жена ни в чем не нуждалась. Он одевал ее как куклу, покупал ей драгоценности и дорогую одежду. Но когда наступала ночь и Соня ложилась в постель, для нее начинался самый настоящий кошмар. Она закрывала глаза, стискивала зубы, сжимала крохотные кулачки и, стараясь не закричать, терпела момент исполнения Ляйфером супружеского долга. Это происходило по нескольку раз за ночь. Не понимая смысл происходящего, поскольку она, как женщина, еще не созрела, Соня в душе презирала мужа и мечтала о его смерти. И однажды осенью, когда за окнами их просторной, богато обставленной квартиры шел дождь со снегом, в комнате было пасмурно и уныло, а в форточку врывался запах мокрой земли и реки, Соня поняла, что так дольше продолжаться не может.

Исаак лежал на ней вот уже четверть часа, он весь взмок, тяжело дышал, а конца его упражнениям все не было видно.

И тогда Соня, протянув руку к тумбочке, схватила лежавшую там стальную спицу, с которой тотчас соскользнуло вязание, и хладнокровно вонзила ее в правый глаз мужа. Он застонал так, словно наслаждение, к которому он так отчаянно стремился, обрушилось на его измученное тело. И затих. Возможно, в эти мгновения он испытал наиболее острые – в прямом и переносном смысле – ощущения: смертельную боль в сочетании с оргазмом.

Соня сбросила его с себя, сразу же перевернула на спину, чтобы из глаза не хлынула кровь, и спокойно ушла в ванную – приводить себя в порядок.

Когда она вернулась, мертвый Исаак с выражением удивления на лице, лежал на постели, и Соня подумала, как хорошо, что она больше никогда не увидит его, не услышит, не почувствует на себе его прикосновения.

Она прикрыла убитого простыней и пошла к отцу.

Штраух в это время фотографировал двух подружек, они хохотали, подмигивая друг другу, и никак не могли усесться на диване таким образом, чтобы обеим попасть в кадр.

Соня зашла на кухню, съела яблоко и принялась ждать.

И только когда в доме все стихло и Мартин вошел на кухню, она бесстрастным голосом произнесла:

– Я убила его, па. Извини, он был твоим другом.

За большие деньги Мартин устроил так, что все в городе до сих пор думают, будто Исаак Ляйфер умер от кровоизлияния в мозг. Хотя, по сути, именно так и было. Кровоизлияние… от спицы.

Молодая вдова осталась жить одна в большой квартире.

Но вскоре ей это надоело, и она устроилась работать на почту. Будучи девушкой любознательной и энергичной, она не могла долгое время оставаться без настоящего дела. Ей хотелось поскорее выбраться из этого гнилого места, именуемого провинцией, и укатить в Америку. Или – на худой конец – в Германию. Но для этого были необходимы большие деньги. Ляйфер оставил ей, конечно, кое-что. Но этого «кое-чего» хватило бы только на билет и на год жизни на чужбине. А что дальше?

Она начала с того, что стала вскрывать письма. Дома, ночами, она держала конверты над паром и погружалась в чужие тайны. Но ничего интересного – кроме разве что любовной переписки – не встречала.

В это же время к ней зачастил Андрей Прозоров. Молодой парень, который, случайно оказавшись в этом городе, мечтал, так же, как Соня, уехать из России.

В постели они строили планы, чертили схемы подкопа сберкассы, рассуждали о возможности спрятать трупы в Черном озере или на нефтебазе, подсчитывали, сколько потребуется денег на дорогу до Берлина или Нью-Йорка…

В городе начали происходить убийства. Стали исчезать люди. Ограбили сберкассу – двух кассиров и контролера вместе с охранниками убили бесшумными выстрелами в голову.

Преступников не находили.

Вскоре к Соне и Андрею присоединился Вадим Неустроев. Втроем стало удобней «работать». Они прекрасно ладили и понимали друг друга с полуслова – даже в постели, которая наконец-то открыла Соне свои запретные радости.

Штраух молчал. Он чувствовал себя виноватым в том, что не смог сделать свою дочь счастливой, что вместо того, чтобы дать ей возможность выйти замуж за любимого человека, он отдал ее Ляйферу, руководствуясь лишь материальными соображениями. Отсюда – ненависть и жажда наверстать потерянное.

Однажды ночью, когда, плотно поужинав, уставшие после сложного дела Андрей и Вадим крепко спали – они взяли кассу заготконторы, – Соня по старой привычке достала из сумочки два десятка писем (она продолжала работать на почте) и поставила на плиту кастрюльку с водой.

Вскрыв первый же конверт, она поняла, что год «работы с корреспонденцией» не прошел даром. Она была вознаграждена сполна. Это было письмо из Германии от Отто Либена, адресованное его внучке Маргарите Калининой. Отто Либен, эмигрант, долгое время живший в Мюнхене – а до этого в Марксе и Алма-Ате (когда немцев в двадцать четыре часа выселили с берегов Волги и отправили эшелонами в Казахстан), – обращался к своей единственной, оставшейся в России внучке со следующими словами:

«Маргарита! Я, Отто Либен, твой дед, хочу сообщить тебе, пока ты не уехала из этой страны, что настало время поговорить с тобой о наследстве. О том, что принадлежит мне по праву и по ряду причин осталось невостребованным мною, а теперь принадлежит тебе. Это надо взять и распорядиться таким образом, чтобы об этом не узнали власти. Одной тебе будет сложно, поэтому обратись за помощью к своему дяде, моему сыну, Карлу. Он умный человек и сможет тебе помочь. Если сочтешь нужным, поделишься с ним по-родственному, хотя он и так богат, у него все есть. А теперь напряги свою память и вспомни, что я рассказывал тебе о загадках Яна Перельмана и о гравюрах.

Ты была тогда маленькой девочкой, и я рассказал тебе сказку о красивом дождливом городе, в котором был маленький дворец с оранжевой комнаткой. И что случилось с нею потом. И о волшебнике, который что-то спас и спрятал в надежном месте. И о плане этого места, который волшебник отвез в далекую страну.

Письма в вашей стране вскрываются, поэтому я не могу писать тебе открытым текстом. И даже сейчас я обращаюсь к тому, кто читает эти строчки (если это не ты, Марго): «То, что вы делаете, подло! Сложите листок вчетверо и положите обратно в конверт. Это не имеет к вам никакого отношения. Я забочусь о продолжении своего рода, и это мое личное дело. Не будьте свиньями!»

Так вот, Марго, я скоро умру. Через несколько дней к тебе придет один человек и принесет одну вещь. Это первая часть гравюры. Две я отдам Карлу. А четвертую (в скобках шла фраза на немецком) мой секретарь отдал по ошибке одному русскому бизнесмену, который гостил у нас. Его имя тебе назовут при передаче вещи.

Ты можешь задать законный вопрос: а почему же я не могу передать через моего посланца и это письмо? Объясняю. Он поедет в Россию через три дня, а за это время я могу умереть. Кроме того, вдруг этот человек – которому я, кстати, доверяю, – прочитает письмо и не передаст его тебе?

Извини, служанка Магда несет мне лекарство. Я заканчиваю письмо. Целую тебя, Маргарита. Надеюсь, что мое вмешательство в твою жизнь поможет тебе выехать из России и поселиться в Мюнхене. Твою долю наследства, касающегося недвижимости в Германии, я уже оговорил в завещании. Целую тебя, твой дед Отто Либен».

Соня достала сигарету и закурила. Письмо датировано 29 апреля. Шло оно почти месяц. Значит, этот человек или уже приезжал к Маргарите, а она, не получив письма, ничего не поняла. Либо он в пути. Либо еще не появлялся в городе.

Надо все разузнать об иностранцах, приезжавших сюда за последние полмесяца, и посмотреть телеграммы, адресованные Калининой.

Соня взглянула на часы. Три часа ночи. Отец уже спит. Да и не стоит его волновать. Хотя он наверняка сможет ей рассказать что-нибудь об Отто Либене.

Она заглянула в спальню, где спали мужчины, ставшие теперь ее семьей. Она любит их, она верит в них, она надеется на них.

Шелковый халатик соскользнул на пол. Соня, оставшись в одной сорочке, нырнула в постель, зарылась в простыню между Андреем и Вадимом и, помечтав немного, уснула.