Марина Серова
Меня не проведешь

Глава 2

Я следовала за ней, изо всех сил стараясь оставаться незаметной. Впрочем, у меня бы это получилось, даже если бы я продефилировала прямо перед ее носом несколько раз туда и обратно. Она была настолько занята своими мыслями, что не обращала внимания ни на кого, кто встречался ей на дороге.

Итак, мы летели по проспекту в неизвестном направлении, я даже чуть-чуть запыхалась. Немного не доходя до величественной консерватории, похожей скорее на старинный готический замок с привидениями, нежели на вместилище будущих музыкальных звезд, она свернула в подворотню, и мы оказались в старом, замусоренном и вонючем дворе, как в сказке, перенесясь с помпезно расцвеченного огнями проспекта в маленький Гарлем.

Она вбежала в дом – и я осталась в гордом одиночестве. Надо настроить камеру и терпеливо ждать, не ропща на бессмысленное времяпрепровождение.

Где-то вдали слышались голоса и смех, доносясь в мою глухомань нереальными отголосками иной, сверкающей жизни. Здесь же царила полная тишина, изредка нарушаемая только звуком включенного телевизора или собачьим лаем.

Я посмотрела на часы. Они показывали двенадцать. Я торчала здесь уже два часа. Честно говоря, мне это начало надоедать. Но основное требование моей работы – терпение. Поэтому я попыталась, в силу своих возможностей, раствориться во тьме, чтобы остаться необнаруженной, и продолжала ждать. Несмотря на холод, который начал пробирать меня, как щекотка.

Моя подопечная не появлялась. Я уже начала беспокоиться, что она решила заночевать у своей подруги. Кстати, интересно, как эта «подруга» выглядит. Жила-то она хоть и в самом центре Тарасова, но отнюдь не во дворце. Думаю, что очень многие жители здешнего «фешенебельного» района с огромным удовольствием поменялись бы на более отдаленные, но благоустроенные квартиры.

Так, размышляя, я провела еще полчаса. Наконец она появилась. И появилась не одна. Я быстро включила камеру. Уж не знаю, доставит ли тот, кого я дождалась, радость моему клиенту. Но работа есть работа.

Моя камера безжалостно фиксировала все. И счастливый взгляд Алины, направленный на спутника, – ее глаза сияли так, что стало светлей даже в кромешной темноте августовской ночи. И самого спутника, обнимающего Алину за плечи, как будто только он один и имеет все права на подобный жест. Сам он показался мне довольно симпатичным.

Герои моего фильма не подозревали, что их снимают, поэтому были естественны, он взял ее лицо в ладони и что-то шепнул, она рассмеялась. Он улыбнулся на ее смех и бережно коснулся ее губ своими.

«По-моему, – подумала я, – это можно было бы выгодно продать какому-нибудь режиссеру для великолепной любовной сцены». Хотя тот, кто это увидит, вряд ли будет в восторге от такой потрясающе эффектной сцены. Мне стало немного грустно. Во-первых, я себе не нравилась в роли шпионки за страстями. Во-вторых, они были так увлечены друг другом, что мне стало немножко завидно.

Они прошли совсем близко, настолько, что я услышала, как он сказал ей:

– Надеюсь, что у тебя все будет в порядке.

– Да, – вздохнула она, – только нам надо срочно найти какую-нибудь женщину по имени Леля. А где ее взять – ума не приложу.

Он рассмеялся.

Его ответ я не услышала – они уходили. Их фигуры таяли в темноте. Я немного подождала и проследовала за ними. Улицы были уже пусты. Пройдя мимо музея и университетского корпуса, они вышли к остановке. Здесь мы остановились.

Троллейбуса не было. Они начали волноваться, и он стал убеждать ее в чем-то горячо, но она только отрицательно качала головой. Узнать, о чем они спорят, я не могла – для этого мне пришлось бы подойти ближе и, значит, рисковать быть замеченной. Поэтому я предпочитала вести съемки издалека. Хватит и этого.

Чтобы не заскучать окончательно в ожидании троллейбуса, несущего мне освобождение, я начала рассматривать окрестности. На улицах воцарилась тишина. Людей почти не было. Загадочно и таинственно мерцали фонари.

И тогда я увидела эту машину, я сначала не обратила на нее внимания. Машина как машина. «Ауди» темного цвета, то ли синего, то ли черного, – в ночи, как известно, все кошки серы. Она стояла в переулке, потушив фары, и чего-то или кого-то ждала. Теперь мне кажется, что она явно была в засаде, ожидая момента, когда можно будет напасть. Но тогда мне показалось, что водитель просто кого-то ожидает. В ней не было ничего зловещего. Потому что, если в воздухе и носилась тревога, я настолько расслабилась под действием прохладного августовского вечера, что позволила себе недопустимую оплошность не обратить на это никакого внимания.

Троллейбус подошел, они попрощались, и, когда троллейбус проглотил ее тонкую фигуру, он пошел в сторону дома. Я выключила камеру (и это было моим вторым крутым проколом, за который я потом буду клясть себя со страшной силой! Если бы я этого не сделала, все было бы не так…), подумала, что вся моя работа сделана – собранный материал обеспечивал полное неспокойствие семьи Чернецовых, – и, заглушив голос совести, объяснив себе и ей, что это моя работа, собралась домой, чтобы позвонить господину Чернецову и передать ему на следующий день все собранные улики о преступной деятельности его супруги.

В это время машина, мирно стоящая до этого момента на месте, вдруг резко взвизгнула и рванула вперед на бешеной скорости.

* * *

Я даже не успела заметить, как это произошло. В воздухе вдруг нарушился покой – знаете, как это бывает, вы испытываете страх, как будто аура всеобщих кошмаров заполняет пространство. Друг Алины лежал на дороге, как тряпичная кукла, раскинув руки, в совершенно идиотской, неестественной позе, словно этой самой кукле рассерженная хозяйка вывернула ноги и руки и бросила из окна.

Наверно, удар был слишком сильный, потому что, когда я подбежала, он уже не подавал признаков жизни. Его глаза остекленели, уставясь в ночное небо с обидой, будто спрашивая: «Как же этакое могло произойти со мной?» Помочь я ему уже ничем не могла. Я сама находилась в шоке, честно говоря – на моих глазах погиб человек, – но отчего-то внезапность этой нелепой смерти выбила меня из уравновешенного состояния. Не помню, как я добрела до таксофона, вызвала милицию и уже не нужную «Скорую», привалилась к стене и закрыла глаза.

Мы были на пустынной улице одни. Он даже не успел крикнуть, и если кто и заметил неладное, то не показал виду. Во-первых, на этой улице почти не было жилых домов, так что некому было даже из окон посмотреть. Я же в данной ситуации не могла помочь никому. Даже самой себе. Если бы у меня хватило мозгов не выключать мою камеру.

* * *

Алина вошла в квартиру тихо. Впрочем, Андрей не спал. Он сидел в кресле одетый, и у Алины создалось впечатление, что он сам только что вернулся.

Она подошла к нему и, посмотрев в глаза, тихо сказала:

– Извини, – и чмокнула его в щеку.

Он, поморщившись, кивнул.

– Ну, – спросил он, нарушив затянувшуюся паузу, – как дела у твоей подруги?

– Как всегда, – пожала она плечами, – неудачи на личном фронте с огромными душевными потерями…

«Господи, как я устала врать…» – подумала Алина.

«Господи, как я устал от ее вранья», – подумал Андрей.

Оба сделали, однако, вид, что все нормально. Улыбнулись друг другу, и она спросила, не нальет ли он ей чашечку кофе. Он налил, посетовав, что она пьет его слишком много и уж тем паче нельзя пить его на ночь.

– А ты куда-нибудь выходил? – рискнула поинтересоваться она и, заметив, что он напрягся, пояснила: – Просто ты одет как на выход…

– Да так, побродил немного, – признался он.

Она сделала вид, что поверила ему. Хотя в душе шевельнулось что-то неприятное.

В это время зазвонил телефон. Она подняла трубку – это мог быть Михаил. Последнее время он мало заботился об осторожности.

– Алло, – сказала она.

Взволнованный женский голос попросил к телефону ее мужа.

* * *

Факт, что некая женщина поздно ночью желает услышать во что бы то ни стало Андрея, ее несколько напряг. В душе появилось и начинало распоряжаться настроением холодное бешенство.

Она внимательно следила за Андреем. Он был настолько бессовестным, что, услышав этот голос, сначала расплылся в радостной улыбке, от которой Алину начало подташнивать, и протянул: «Да ничего-ничего, Танечка…», потом его лицо начало меняться. Сначала он взглянул на Алину с холодным бешенством, потом лицо Андрея вытянулось, и он растерянно пробормотал: «Да, да… Ужасно… Конечно… Я подъеду…»

Он повесил трубку, вытер пот со лба и, посмотрев на Алину, открыл рот, попытавшись что-то сказать, но устало и безнадежно махнул рукой и, ничего не объяснив, вышел из дома. Она застыла.

Внутри ее, в самой глубине души, появился животный страх. Она почти физически почувствовала – что-то случилось. Что-то странное и страшное. То, чего она ожидала и боялась…

* * *

Он появился в моей квартире ровно через час. Весь этот час я металась, как зверь, запертый в клетке.

Впрочем, я умею заставить себя успокоиться. Просто приказываю себе: «Знаешь, Танюша, радость моя, не можешь справляться с эмоциями – нечего тебе заниматься этим делом. Иди в бухгалтеры». Отчего-то в бухгалтеры мне идти настолько не хочется, что я быстро беру себя в руки. Не то чтобы я что-то имела против этой профессии, но не мое это занятие. Не создана я для экономической деятельности. Слишком у меня нрав живой и веселый. Кроме того, я недолюбливаю деньги – то есть я отношусь к ним с некоторой симпатией, так как они помогают мне жить, но посвящать им все свое время я бы не смогла.

Так что мысль о том, что если я не угомонюсь, то сама себя отправлю в иную сферу деятельности, заставила меня успокоиться, а чтобы время в ожидании Чернецова не тянулось томительно долго, я обратилась к любимому выяснению будущего с помощью магических костей.

Выпало 13+30+44. «Вас порядочно расстроило одно незначительное обстоятельство, которому из-за своей впечатлительности вы придали слишком большое значение».

Да уж. Конечно, когда на твоих глазах сбивают человека, имеющего к тому же отношение к делу, которым ты занимаешься, – это настолько незначительно, что и внимания обращать не стоит, оказывается. То ли они – «магические советчики» – решили выполнить функцию психиатра, что получилось у них несколько неумело, то ли у них не все в порядке сегодня с умственной деятельностью, то ли у меня сегодня не все в порядке с чувством юмора. Ладно. Отставим детские игры и подумаем, поразмыслим.

Во-первых, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. То есть я все, что меня просили, уже сделала. Расследованием смерти вследствие дорожно-транспортного происшествия меня никто заниматься не уполномочивал. Значит, не твое это, Танечка, дело, так?

Наверное, не мое. И как бы мне ни не давала покоя мысль о том, что это самое ДТП подстроено и кому-то не хотелось видеть героя Алининого приключения живым, я все-таки уйму собственное любопытство.

Так что все, Танечка, у нас с тобой совсем не плохо. Успокоив себя, я повеселела и обрела способность трезво мыслить.

В это время и появился Чернецов.

* * *

Лицо его было белее белого. Он кивнул мне и прошел в комнату. Там он долго пытался справиться с собой, потом резко развернулся в мою сторону от окна, в которое смотрел, беззвучно шевеля губами, и спросил:

– Как это произошло?

Я пожала плечами. Если его интересовало, как произошло, что его жена завела роман с посторонним, я не знаю, не присутствовала при их первой встрече. Увы, я пропустила прелюдию и попала только к финалу.

– Вас интересует, как произошла гибель друга вашей жены? – поинтересовалась я. – Я даже не успела это осознать. Относительно же интересующих вас материалов – вот они. – Я протянула ему пакет с видеокассетой, фотографиями и записями разговоров.

– Боюсь, интерес здесь представляет только видеокассета, – сказала я, – остальное – исключительно прогулки Алины в одиночестве.

Он кивнул и взял пакет. Достав видеокассету, он взглянул на нее, как на скорпиона, готовящегося ужалить.

Потом, вспомнив, сказал:

– Ах да…

И он протянул мой гонорар. Я кивнула. Не знаю, много ли счастья принесла ему моя деятельность. Иногда неведение лучше. Тем более когда все так печально завершается. Моя работа была выполнена, а смотреть на ее результаты мне не хотелось. И хотя спать уже не было смысла – за окнами начинал светлеть мрак, свидетельствуя о скором приближении утра, – мне все же отчаянно хотелось заснуть.

Поэтому я попросила у него прощения за то, что побеспокоила его так поздно, и сделала все возможное, чтобы он понял, что утешать его я не намерена и делать ему в моем доме, увы, больше нечего.

Он это понял и вежливо откланялся.

Когда за ним закрылась дверь, я облегченно вздохнула. В мире вокруг меня воцарились тишина и покой. Я погружалась в них, освобождаясь от ненужных и неприятных воспоминаний о теле, брошенном поперек дороги страшной силой, я ставила точку там, где нужно было поставить запятую. Но сейчас я вспомнила спасительную формулу Скарлетт О'Хара: «Я подумаю об этом завтра».

Сегодня мне нужно хотя бы два часа сна.

Глава 3

Алина налила кофе в чашку и открыла газету. На кухне царил безупречный порядок, несвойственный ее натуре. Просто вчерашний скандал заставил ее забыться в уборке.

Бессонная ночь выдавала себя кругами под глазами. Пальцы немного дрожали. Он вернулся под утро и сначала долго молчал, а потом включил видеомагнитофон.

Он молчал и потом, когда кричала Алина. Потому что, оказывается, он следил за ней. Оказывается, она, как в дешевых романах, была пошло и банально выслежена. Ее любовь превратилась в отвратительно глупую и банальную интрижку благодаря его грязному вмешательству. А он, виновник всего этого, не сказал ни слова. Как будто стал немым. Правда, в один момент, неуловимый и быстрый, он взглянул на нее, и ей показалось, что он хотел что-то сказать, но сдержался. Остановил себя усилием воли, в его глазах мелькнула жалость, и эта жалость разозлила Алину еще сильнее.

Утром он как ни в чем не бывало поцеловал ее на прощанье и ушел на работу. И теперь она, немного успокоившись, решила отвлечь себя хотя бы чтением идиотской газеты.

Усмехнувшись тому, что от истерики она готова спастись столь нетипичным для нее занятием, она раскрыла газету и остолбенела.

С последней страницы, обведенный в траурную рамку, ей улыбался Михаил. Чашка выпала из ее рук, она даже не заметила, что кофе довольно сильно обжег ее, что на платье расплывается коричневое неотстирываемое пятно.

Она только посмотрела на это пятно растерянно, и именно из-за этого пятна по ее щекам поползли крупные слезы.

Все закончилось. Ее жизнь больше никогда не будет наполнена смыслом. И это чертово пятно никогда не отстирается.

* * *

Она долго сидела, не меняя позы, потом встала и набрала его номер. Как будто надеялась, что это обычная газетная «утка». Сейчас он подойдет к телефону. А если его нет, подойдет кто-нибудь из художников. И скажет ей, что Михаил вышел выпить кофе. Или еще куда-нибудь. Трубку действительно взяли. Но когда она попросила позвать Михаила, сначала долго молчали, а потом тихо сказали:

– Разве вы не знаете? Он погиб сегодня ночью. Его сбила машина.

Она очень тихо сказала: «Извините». Повесила трубку. Почему-то ей вспомнилось, что, когда она пришла домой, Андрей был одет. Он явно выходил. И он… Следил за ними… Ужасная мысль холодом прошла от самого мозга до пят, заставляя все тело содрогнуться от кошмара.

– Это он… – сказала она неизвестно кому, глядя в пустоту потухшими глазами, – это Андрей убил его…

И, сжав руки в кулаки, закричала, как обычная деревенская баба, громко и зло:

– Это Андрей убил Михаила!

* * *

Звонок разбудил меня со свойственной моему телефону жестокой безжалостностью. Я открыла глаза. Впрочем, иногда открыть глаза еще не значит проснуться. Поэтому я бы не сказала, что уже готова к подвигам нового дня. Для этого мне еще не мешало бы умыться ледяной водой, выпить чашку наикрепчайшего кофе, вот тогда я начну с большей уверенностью передвигаться в пространстве.

Трубку я все же подняла. И услышала:

– Алло, Таня?

– Да, я слушаю, – пробормотала я, делая вид, что проснулась уже давно, просто чем-то занята.

– Это говорит Чернецов. Ради Бога, Танечка, извините, но мне необходимо с вами встретиться.

Его голос выдавал, что он находится в состоянии истерики. Что-то случилось, хотя с ним, бедным, и так случилась масса неприятностей.

– Хорошо, – согласилась я довольно необдуманно, поскольку опять позволила эмоциям победить разум – честно говоря, мне стало его до невыносимости жалко.

– Я подъеду к вам через полчаса, – выдохнул он облегченно.

«Да, – подумала я, – если меня не скосит гангстерская пуля, то уж непременно сгубит доброта». Что-то с этой самой добротой надо было делать. Поскольку иногда именно она мешала мне хотя бы какой-то период времени пожить спокойно.

* * *

Если при нашей первой встрече он поразил меня неуверенностью в себе, то теперь он и вовсе походил на загнанную дичь. Он влетел в мою комнату с таким видом, будто за ним гонится стая гончих псов. Плюхнувшись со всего размаха в кресло, он обхватил голову руками и простонал:

– Что мне делать, Таня?

Ей-Богу, я не знала, что ему делать. Можно было, конечно, отсоветовать ему обратиться к трудам классиков с попыткой найти там ответ. Но, как я поняла из уроков литературы, классики и сами особенно не знали толком, что делать. А вечный совет моей бабушки, что надо «снять штаны и бегать», был несколько неуместен в свете происходящих вокруг нас событий.

Поэтому мне не оставалось ничего, кроме как пожать плечами и участливо поинтересоваться, что случилось с моим гостем такого, чего он никак не мог предвидеть.

– Она обвиняет меня в том, что я убил Михаила, – простонал он, не отнимая от лица рук, – она считает, что я задавил его. Понимаете?

Я поняла. Ситуация действительно выглядела отвратительной. Тем более что он вполне мог быть подозреваем в этом.

Во-первых, он запросто мог проследовать за нами и, подождав некоторое время, нанести удар. Поскольку у него имелся мотив, то вполне логично было заподозрить его в убийстве.

Во-вторых… Впрочем, все предположения разбивались об одно доказательство его невиновности – он знал, что за его женой следят. А это значило, что если бы он и хотел убить, не стал бы вызывать меня, а выследил бы все один, зачем ему лишние свидетели?

Человек, сбивший Михаила, не знал, что их видят. В состоянии аффекта он тоже не находился, так как все было рассчитано до мелочей. И выполнено с таким самообладанием, что оставалось только позавидовать.

Кажется, он плакал. Тихонечко и по-детски. Вернее, по-щенячьи поскуливая. Я сделала вид, что не заметила этого.

– Извините, – прошептал он, – просто столько всего навалилось…

– Ничего, – кивнула я ему ободряюще, – только нам с вами некогда заниматься плачем Ярославны. Давайте постараемся все проанализировать.

– Хорошо, – сказал он. – Вы ведь мне поможете, Таня?

Ну что я могла поделать? Передо мной сидел отчаявшийся, постаревший человек, и, как ни крути, помочь ему могла только я – мне пришлось согласиться на дальнейшее расследование.

* * *

Конечно, первым делом я попыталась связаться с Алиной. После моих долгих телефонных уговоров она все-таки разрешила мне приехать. Чернецов поведал ей, что нанял меня для расследования. Это было глупостью с его стороны, поскольку Алина была довольно умной и быстро смекнула, что именно я и являюсь той «сволочью», которая подглядывала за ней в дверную щелку по просьбе ее мужа.

Вполне естественно, что я не вызвала у нее симпатии. Холодная приветливость Алины убивала наповал, выглядело это примерно так: «Я, конечно, поговорю с вами из вежливости, но не рассчитывайте на многое».

Я сделала несколько попыток добиться хоть какого-то контакта, но все было тщетно. Фактически Алинино поведение говорило об отказе разговаривать. На все интересующие меня вопросы она или отвечала, сжав зубы, односложно и не очень внятно, или просто пожимала плечами. Наконец ей прискучила эта игра, и она совершенно невежливо встала, всем видом показывая мне, что аудиенция закончена.

И все-таки мне удалось узнать пусть немного, но кое-что полезное. Во-первых, я узнала адрес жены Михаила. Во-вторых, крайне нелюбезно, но все-таки Алина сказала, что последнее время он чего-то очень опасался. Она даже рекомендовала ему обратиться к психоаналитику, но он сказал, что это здесь ни при чем – просто ранее он ввязался в историю… Тут он оборвал речь на полуслове, и больше они к этому не возвращались.

Про историю их отношений она отказалась особенно распространяться, но я поняла, что они вместе учились в художественном училище, влюбились, но не поженились, а даже наоборот – поссорились, причем так глупо, как это свойственно только очень молодым и горячим натурам.

Предлог для ссоры был из серии «ты меня не понимаешь» и перерос в глобальный конфликт так незаметно и прочно, что бедный Михаил с горя сел на иглу, в чем ему очень помогла его нынешняя супруга, работавшая медсестрой и питавшая к нему пламенную страсть, позже он на ней женился. Алина тоже вышла замуж, и они очень долго друг друга не видели. Встретились случайно, на какой-то выставке. И прежняя любовь вспыхнула с новой, еще более сокрушительной силой.

Обычная история. Таких много.

Так что, вытянув клещами из Алины все, что можно, я отправилась дальше. А именно – к той самой супруге Михаила.

* * *

Я вошла в изрядно заплеванный подъезд, в очередной раз порадовавшись, что в моем доме нет мусоропровода. Потому что в этом доме он был, о чем свидетельствовали горы мусора на каждом этаже, и от запахов, царящих здесь, можно было навечно потерять аппетит. В лифте, призванном отвезти меня на требуемый девятый этаж, тоже было муторно находиться. Во-первых, наши лифты уже давно используются исключительно как общественные туалеты, а во-вторых, они почему-то так дребезжат и скрипят, что сразу становится страшно, что сейчас ты либо застрянешь между пятым и четвертым этажами и окажешься замурованным и вынужденным терпеть зловоние довольно долгое время, либо и вовсе полетишь вместе с лифтом в шахту, не успев ни с кем попрощаться.

Поэтому, когда он все же остановился со страшным шипением, заставившим меня заподозрить, что это еще не все, может быть, он решил взорваться напоследок, я вздохнула с облегчением. Злодейский лифт распахнул свою утробу, и я оказалась временно для него недосягаема.

Отыскав взглядом нужную мне дверь, я направилась к ней.

* * *

Лена Полянова до недавнего времени старательно производила вид очень счастливой и благоустроенной женщины. Внезапная смерть мужа разозлила ее так же, как все, что он последнее время делал, будто нарочно стремясь лишить ее столь тщательно выработанного имиджа.

Имидж для Лены был важнее всего на свете. Именно из-за него она когда-то вышла за Михаила замуж – как раз в стране вовсю шла перестройка, и в моде были музыканты, художники и прочие неформалы. Михаил на роль неформала идеально подходил, в ту пору носил волосы ниже плеч и хранил во взгляде ницшеанскую отрешенность. Правда, когда они познакомились, он сходил с ума от своей столь же неформальной однокурсницы, и первое время Лене приходилось выслушивать долгие откровения по поводу космической страсти к «единственной женщине, которая заслуживает поклонения». К счастью, «единственная женщина» очень скоро отошла в разряд воспоминаний юности – не без стараний умненькой Лены, сумевшей тактично объяснить Михаилу, что толку от подобных женщин в жизни мало, одни неприятности, причем она сумела восстановить Михаила против предмета его воздыханий, неумеренно восхищаясь этим предметом, не забывая при этом намекнуть, что эта женщина просто не понимает богатства души Михаила, всем своим видом показывая, что уж Лена-то в состоянии оценить Михаила по достоинству.

Очень скоро деятельность ее принесла результаты – Михаил и Алина поссорились именно на почве непонимания, и Михаил сначала ходил гордый собой, а потом… Поняв, что ссора явно затянулась и Алина даже не собирается появиться перед его очами, он начал метаться по жизни в попытках найти забвение от обрушившегося на него горя. Услужливая Лена и здесь ему помогла – благо что работала она в психиатрической клинике медсестрой, – и в жизни Михаила появились так называемые «колеса», завершившие Ленины труды по распаду личности. Уже через год Михаил был раздавлен и готов на все. Лена взяла его за руку и, намекнув, что как-то раз он обещал на ней жениться, отвела его в загс, где их замечательный союз был скреплен, причем Михаил был вполне доволен, поскольку Лена казалась ему свободной эмансипированной женщиной. Правда, на свадьбе, устроенной Лениными родственниками, он всплакнул, вспомнив об Алине, и сравнил ее и Лену не в пользу последней – но поезд ушел.

Через очень короткое время Лена сообщила, что беременна, с «колесами» было покончено, а в жизни Михаила появилась прелестная девочка, существование которой Михаил расценил как Божий дар, а Елена на время была приравнена к Богородице.

Какое-то время он был счастлив. Только Елену его счастье не обрадовало. Во-первых, Елена была отодвинута на второй план, а это ее не устраивало. Она и так уже натерпелась от Алины, и теперь то, что появилась такая женщина (пусть даже ее собственная дочь), занявшая все воображение Михаила, доводило ее до исступления.

Елена стала очень раздражительной. Кроме того, перестройка закончилась, а вместе с ней в небытие отошла и мода на интеллигенцию. Явились новые «герои», с экранов понеслась музыка «гоп-стоп», и на сцену уверенным шагом вышел отряд уголовной гопоты. Связывать себя с ними Елене, конечно же, не хотелось, и она погрузилась в уныние. Денег не хватало, картины никто не покупал, и Михаил, вспомнив о давнем увлечении камнями и витражами, отправился переучиваться на художника-ювелира. Вскоре дело пошло, Михаил добился определенных успехов и с удивлением обнаружил, что обретенная им профессия вполне обеспечивает не только кусок хлеба с маслом, но и растущие запросы его супруги. К моменту, когда гопота такими уверенными шагами покинула авансцену, уступив место хитреньким и умненьким мальчикам-юристам, Михаил уже вовсю трудился над огранкой алмазов для местной фирмы и временами получал за это огромные деньги – поскольку и гопота, и юристы почему-то питали к бриллиантам слабость.

Естественно, за все это он должен был быть благодарен именно Елене. Ведь это она сделала все, чтобы устроить своего безнадежно романтичного мужа в ряды «передовиков». Конечно, все это делалось, чтобы Елене жилось не хуже, чем другим. Быть женой аутсайдера не входило в ее имидж.

Надо сказать, что Елена добилась огромных успехов во взаимоотношениях с Михаилом. Он очень скоро оказался под ее каблуком настолько, что даже почти разучился сам что-либо обдумывать. Например, его жена, как только не находит в ком-либо рабского восхищения собой, тут же объявляет, что этот человек не понимает Михаила. Именно так были разрушены все отношения Михаила с матерью и сестрой, которую до этого Михаил обожал и которая на него оказывала довольно сильное влияние. Это влияние Елену и злило больше всего. Путем кропотливой психологической работы сестра была изгнана из Михаиловой жизни, и в семье воцарились необходимые Елениному имиджу мир и покой.

В это счастливое время и встретилась Михаилу его драгоценная Алина.

* * *

Я нажала на кнопку звонка и стала ждать. Когда тяжелая металлическая дверь наконец-то открылась и я увидела на пороге Елену, она мне как-то сразу не понравилась. Дело было не во внешних данных, которые оставляли желать лучшего, а в необыкновенно спесиво-надменном взгляде, которым я была окинута с головы до ног.

– Здравствуйте, – открыла я рот, удивляясь собственной смелости, граничащей с безумием, – меня зовут Татьяна Иванова, и я занята выяснением обстоятельств гибели вашего мужа.

С этими словами я сунула ей под нос давным-давно просроченное удостоверение с красивыми буквами «Министерство юстиции России».

Уважение к государству в наших обывателях незыблемо, как наши границы, и Елена, несмотря на антипатию ко мне, впустила меня в свои апартаменты, недовольно скривившись.

– Чем же я могу вам помочь? – настороженно поинтересовалась она, жестом гризетки, изображающей королеву, указывая мне на антикварный стул.

– Видите ли, меня интересует, с кем в последнее время находился в контакте ваш муж и чем он занимался.

– В контакте? – переспросила она. – Последнее время он находился в контакте с кем угодно, только не со мной. Поэтому я вряд ли смогу вам помочь. Да и чем вызван ваш интерес к его персоне?

Я вздохнула. Елена явно не слишком переживала утрату. Она была настолько равнодушна, словно жизнь, которая оборвалась, принадлежала вовсе не отцу ее ребенка.

– Понимаете, – осторожно начала я, – у нас появились подозрения, что ваш муж был сбит машиной не случайно.

Она округлила на меня свои мелкие глазенки и протянула:

– Да бросьте! Кому он был нужен? – она взглянула на часы. – Да и не появлялся он здесь уже с месяц. Я не знаю ничего, вы понимаете?

В ее голосе начали проскальзывать истерические, визгливые ноты. Злость ей абсолютно не шла. Она увеличивала ее и без того крупный нос и уменьшала и без того маленькие глаза.

Вскочив с кресла, она нервно заходила по комнате. При каждом ее шаге полупрозрачный пеньюар распахивался и обнажал толстые бедра, ее движения были начисто лишены женственности, что было странно для столь полненькой фигуры. Угловатая и резкая, она тем не менее носила пояс с резинками и чулки – причем в квартире стояла неимоверная жара, и у меня возникло нехорошее подозрение, что сей жаркий сексуальный наряд был на ней не случайно и уж никак не ради меня.

Елена явно кого-то ждала и всем своим видом показывала, что мое присутствие в ее доме нежелательно.

Ну что ж… Я попыталась договориться с ней о еще одной встрече, но дружба со мной не входила в ее планы. Еще раз нервно сообщив, что Михаил уже давно не живет с ней, она сделала все, чтобы от меня отвязаться. То есть вручила мне адрес его сестры, его лучшего друга, и, еще раз взглянув нетерпеливо на часы, начала выпихивать меня из квартиры.

Последнее, что я услышала, уже стоя на пороге, что ей безумно тяжело, она одна поднимает на ноги дочь, ее жизнь не сложилась и что Михаил если и не был подлецом, то был полной тряпкой и она до сих пор не понимает, как согласилась выйти за него замуж.

Выйдя из подъезда, я смогла только пробормотать: «Да уж…», а еще через секунду я узрела причину Елениной поспешности. К дому подкатила роскошная «Ауди» темно-зеленого цвета, из которой с огромным и помпезным букетом алых роз, явно призванных обозначить всю глубину страсти дарителя, вынес свое тело некий господин, очаровательный в сознании собственной полноценности и значимости.