Марина Крамер
Жертвы осени
Город Вольск, год назад
В небольшой комнатке, заставленной мониторами видеонаблюдения, кипел чайник. Васёна сидела на раскладушке, заправленной темно-серым одеялом, а Игорь Ильич заваривал чай в большой алюминиевой кружке.
– И не скучно вам тут – одному? – спросила Васёна, принимая из рук охранника стакан, в который он налил чай для нее.
– Привык. Я уже десять лет один, с тех пор, как жена ушла, – усаживаясь в крутящееся кресло, ответил Игорь Ильич.
– А-а…
– А ты, значит, с отцом живешь? А мать где же?
– Мама погибла, когда мне было семь лет.
– Тяжело, наверное, мужику-то одному было девчонку растить… – со вздохом проговорил охранник.
– Не знаю, наверное… С нами бабушка жила, мамина мать. Папа же военный корреспондент, он постоянно куда-то уезжал.
– Погоди-ка… – вдруг чуть подавшись вперед и всматриваясь в ее лицо, сказал Игорь Ильич. – Ну-ка, вправо посмотри… ага… То-то я и думаю, почему мне твое лицо кажется знакомым… Ты дочь Владимира Стожникова, да?
– Да. А вы папу знаете?
Он как-то странно на нее посмотрел, медленно кивнул:
– А мать, говоришь, погибла?
– Да. Но я не знаю, как это произошло, папа никогда не говорил. Я пыталась у бабушки спросить, но та сразу плакать начинала, так что я боялась лишний раз заговаривать.
Васёна поежилась, сделала глоток чая. Охранник продолжал смотреть на нее каким-то странным взглядом, полным не то сочувствия, не то грустного удивления:
– А зачем ты меня про парк начала расспрашивать?
– Живу рядом. Но бегать там мне папа никогда не разрешал, мы с ним всегда по набережной с утра пробежки совершаем, хотя парк ближе намного.
– Можно понять… – бормотнул Игорь Ильич, обхватив свою кружку рукой. – Я в то время опером работал, аккурат в бригаде по расследованию этих убийств в парке и пришлось ковыряться. До сих пор не могу вспоминать – потом не сплю. В общем-то во многом из-за этого дела я и уволился, не мог на работу ходить. Страшно это – когда молодой парень запросто девчонок жизни лишает, да еще так жестоко…
– Так вы, значит, видели этого Бегущего со смертью? – Васёна передвинулась на самый край раскладушки, и конструкция слегка скрипнула.
– Я на задержание выезжал.
Васёна полезла в сумку, вынула листок, который принес ей утром Васильев, и протянула охраннику:
– Вот это – он?
Игорь Ильич бросил на листок беглый взгляд и отвернулся:
– Он… я эту морду век не забуду. Во время обыска так нахально держался, отрицал все. Я еще подумал: как можно спокойно по ночам спать, когда в комнате хранишь отрезанные волосы тех девчонок, которых изнасиловал и убил потом? Волосы, безделушки какие-то – и все в пакетиках, аккуратно так…
Васёна тоже почувствовала, как ее накрывает волна страха: каким же бесстрастным и жестоким должен быть человек, спокойно срезающий прядь волос у только что убитой им жертвы?
– А… у него семья была? – почему-то спросила она, и охранник кивнул:
– Была, как не быть. Мать, когда услышала, в чем сынка обвиняют, так на пол и повалилась, никогда не думал, что доведется увидеть, как человек мгновенно умирает. Сердце не выдержало… Да и то, если подумать, это ужас ведь ужасный: родной сын оказался маньяком и серийным убийцей… Она его родила, вырастила, в макушку чмокала, наверное, а он… – Игорь Ильич махнул рукой и вытащил пачку сигарет: – Не возражаешь?
– Курите… папа все время курит, я привыкла.
Охранник затянулся сигаретным дымом, помахал рукой перед лицом, разгоняя сизое облачко:
– Отец его даже на суд не пришел, боялся на улице показаться – народ обозленный был, прохода не давали. Уехал потом куда-то, не выдержал позора, и дочку младшую забрал, той лет десять, кажется, было или около того.
– А кем он работал, не помните?
– Кажется, в заводоуправлении… но точно не помню, врать не хочу.
Васёна наморщила лоб. Заводов в их городе было три, два из них работали до сих пор, хоть и сменили нескольких хозяев, а вот один так и развалился в начале двухтысячных, и его полуразрушенные корпуса только пару лет назад начали приводить в порядок, собираясь построить большой развлекательный центр с аквапарком и площадками для роллеров. В принципе ей было неважно, на каком именно заводе трудился отец серийного убийцы, но почему-то не давала покоя фамилия «Тиханевич».
– Скажите, Игорь Ильич, а фамилия Тиханевич вам нигде не попадалась?
– Тиханевич? Нет, вроде не слышал. А кто это?
– Бизнесмен из Беларуси, торгует молоком и медом с собственных ферм, а раньше вроде как жил в России, но чем тут занимался – я не смогла узнать, вообще никакой информации нет. А фоторобот Вознесенского всплыл вместе со статьей о Тиханевиче в минском издании, вот я и заинтересовалась. Мне показалось, что я уже видела это лицо, но теперь понимаю, что вряд ли – скорее всего, просто похож на кого-то, – вздохнула Васёна.
– Погоди… как это – в Беларуси, с чего?
– Не знаю… там статься была о том, что в доме этого бизнесмена нашли незарегистрированный пистолет.
– Пистолет… – повторил охранник, потерев пальцами переносицу. – Пистолет, пистолет… А фоторобот, говоришь, тоже там был?
– Да. Объявили в розыск брата этого Тиханевича.
– Вообще ничего не понимаю. А Вознесенский-то при чем тогда?
– Вот и я не знаю. Мой приятель где-то нашел эту фотографию, что я вам показала, и это оказался Леонид Вознесенский, но какая связь между ним и Тиханевичем, я до сих пор не могу понять. Может, просто в минской статье вместо реального фоторобота случайно поставили этот, бывают же ошибки…
– Пистолет, пистолет… – снова пробормотал охранник. – А знаешь что? Ведь пистолет тогда у Вознесенского так и не нашли. Нож – да, нашли, шел как вещдок, орудие преступления, он этим ножом волосы срезал у жертв, но пистолета не было. Перерыли все, а не нашли. Да и Вознесенский категорически все отрицал – ну он вообще ни в чем не сознавался, так что на его слова никто особенно и не рассчитывал. Но мы землю копали – в буквальном смысле слова, а пистолета так и не нашли.
– И вы думаете…
– Нет, я ничего не думаю. Столько лет прошло… пистолет, скорее всего, уже заржавел где-нибудь на дне реки, а это все – просто совпадение и ошибка, как ты и сказала. А вообще… не копалась бы ты в этом деле, девочка, – вдруг серьезно произнес Игорь Ильич. – Ты еще молоденькая, к чему тебе такие ужасы…
– Ну, я вообще-то специализируюсь на криминальных новостях, – слегка обиделась Васёна и поправила очки.
– Вот и специализируйся, кругом такого полно. Но послушай моего совета: не трогай дело о Бегущем со смертью, будет очень плохо. А сейчас давай-ка я тебе такси вызову – ночь уже, как пойдешь-то? – И он решительно вынул из ящика стола мобильный телефон.
Город Вольск, наши дни
В этом банке Еву давно знали в лицо. Она приходила примерно раз в пару месяцев, шла в помещение с ячейками и проводила там не больше пяти минут. Здесь, конечно, никто не знал, что эта старающаяся не привлекать к себе внимания миниатюрная женщина могла быть владелицей этого банка, если бы все в ее жизни сложилось иначе. Но сейчас даже ее фамилия ничего не говорила сотрудникам, потому, возможно, никто особенно и не обращал внимания на эти регулярные визиты.
Ева же ходила в банк с единственной целью – в ячейке, арендованной на ее имя, хранилась коллекция очень дорогих ювелирных украшений, которую отец сумел сохранить, а мать не решилась трогать, потому что он категорически объявил ей, что все это принадлежит Еве и только она сможет распоряжаться золотом, бриллиантами и платиной, когда станет взрослой.
Теперь коллекция, которую с любовью собирал для нее отец, помогала Еве элементарно выживать. Она продавала что-то и этими деньгами оплачивала квартиру, на них же покупала необходимый минимум продуктов и жила до того момента, как деньги заканчивались.
Она с удовольствием устроилась бы на работу, но никуда не брали. Ей очень хотелось работать с детьми, но об этом вообще не могло быть речи, даже няней устроиться она не смогла бы, имея за плечами такой «пробег» по психиатрическим стационарам.
Еве иногда становилось очень страшно: рано или поздно ее запасы подойдут к концу, и что делать тогда? Она попробовала обратиться в службу занятости, но там после пары вопросов ей отказали, сославшись, конечно же, на ее психическое нездоровье.
Оспаривать это она не могла – слишком много документальных подтверждений, а слова и уверенность Резникова совсем ничего не значили для официальных структур, хотя много значили для самой Евы. В мире был хотя бы один человек, который не считал ее душевнобольной, и это поддерживало Еву.
Она стала ловить себя на том, что все чаще рисует и в этих рисунках постоянно одно и то же: человек, собака, пистолет в вытянутой руке, но эта рука существует как бы отдельно от всего рисунка и не имеет отношения к человеку с собакой. Даже цветом она отличалась от общей композиции – была угольно-черной, а все остальное – серым, как в тумане. И эта нарисованная рука преследовала Еву в снах, слишком уж реалистично выходила на рисунках, впечатывалась в мозг, и этот образ потом не отпускал. Пить снотворное Ева боялась, вообще старалась не принимать лишних таблеток, да и Вадим советовал справляться с бессонницей при помощи дыхательных упражнений или долгих вечерних прогулок.
Гулять вечером Ева совершенно не боялась, не чувствовала никакой опасности от пустых улиц, от редких встречных прохожих. Она всегда боялась утра.
Визиты к Резникову стали ежедневными – третью неделю она не находила себе места, каждое утро подолгу рыскала в интернете, выискивая новые упоминания о пересмотре дела Бегущего со смертью, но ничего не находила. Это должно было успокаивать, но происходило наоборот: отсутствие новостей казалось самой страшной новостью, от которой все внутри холодело.
– Я тебя не понимаю, – спокойно и размеренно говорил Вадим, сидя в кресле напротив нее. – Раз новостей нет, значит, и не происходит ничего.
– Ты не понимаешь. – Ева съеживалась и обхватывала себя руками. – Скорее всего, об этом деле просто запретили писать… пока… Ведь тогда, в самом начале, этот журналист из Москвы… ну, ты ведь смотрел, читал – ты же сам мне говорил, помнишь?
– Ева, успокойся.
– Как?! Ну скажи, как я могу теперь успокоиться?! Я окно утром открыть боюсь, я все время руки эти дурацкие рисую! – выкрикнула она и снова съежилась, забилась в кресло, словно старалась сделаться как можно незаметнее.
– Когда кричишь, становится легче?
Она зажмурила глаза и отрицательно замотала головой:
– Нет… я не могу кричать, у меня в горле как будто ком какой-то встает – и все, даже дышать тяжело становится… Я иногда думаю: вот пошла бы в лес, встала где-нибудь на поляне, голову запрокинула бы и кричала до тех пор, пока силы не кончатся… а не могу, понимаешь? – Она открыла глаза, лихорадочно заблестевшие и увлажнившиеся слезами. – Я ведь пробовала… несколько раз пробовала, в лес уходила – и все… стою, как дура, на поляне, рот открыла – а крика нет, и дышать не могу совсем… И потом так противно, словно… словно… – Она заплакала, уронив голову на подлокотник кресла.
Вадим слушал не перебивая. За те долгие годы, что лечил Еву, он сумел неплохо ее узнать. Иногда Резников думал: а какой она могла бы быть, если бы не то злополучное утро в парке, что разделило ее жизнь на две неравных части? На ту, где Ева была счастлива, и на ту, в которой находилась теперь…
Однако во время какого-то из сеансов она вдруг начала рассказывать об отце, и Вадим понял, что счастлива Ева была только в раннем детстве, когда единственный мужчина, которому она доверяла, называл ее принцессой, баловал и окружал заботой и любовью. И с момента его исчезновения у Евы никогда и никого больше не было. А потом случился Вознесенский – и все, в ее голове навсегда образ любого мужчины оказался крепко связан с негативными эмоциями, болью, кошмарами и страхом.
Ева была очень одинока, у нее не имелось подруг, мать умерла – словом, человек остался в буквальном смысле слова один на один со своими проблемами. Вадим помогал ей чем мог, но старался все-таки не переступать грань, отделяющую психиатра и пациентку друг от друга. Он опасался, что Ева воспримет его помощь как намек на что-то большее и это очень осложнит и жизнь, и дальнейшую работу. Но со временем он вдруг понял, что не вызывает у нее никакого интереса как мужчина. Возможно, это были последствия огромных доз препаратов, которыми ее глушили много лет в больницах, а возможно, она тоже не допускала мысли о том, что между ними могут возникнуть отношения иного рода. То, что было сейчас, устанавливалось годами и теперь устраивало обоих, так к чему нарушать это равновесие?
Но рисунки Евы его настораживали. И сегодняшнее признание в том, что она испытывает потребность выплеснуть из себя накопившееся, но никак не может.
«Я зашел в тупик, – думал Вадим, глядя с жалостью на плачущую в кресле Еву. – Нужен какой-то толчок, что-то такое, что поможет ей хоть немного освободиться, хоть чуть-чуть сдвинуться с этой точки. Но я даже приблизительно не представляю, что это может быть».
Москва, наши дни
– Я не понимаю…
Мила сидела на краю кровати и растерянно наблюдала за тем, как Тимофей скидывает в небольшой чемодан вещи.
– Чего ты не понимаешь? – Он повернулся к комоду, где стояли флаконы с его туалетной водой – у Милы для подобных вещей в гардеробной была целая полка.
– Ты еще утром никуда не собирался, а сейчас упаковываешь вещи… да еще берешь с собой эту невыносимую вонь! – Она встала и отобрала у Тимофея флакон, который тот не глядя взял с комода и собирался положить в косметичку к пене для бритья и зубной щетке.
– А что тебя больше удивляет: мой выбор туалетной воды или то, что я собрался в командировку?
– Тим! Ну я ведь серьезно… послезавтра день рождения владельца канала, мы приглашены на банкет, а теперь…
– А теперь ты можешь поехать туда одна, я не возражаю. А владелец в курсе, что я срочно вылетаю в Вольск. – Тимофей критически осмотрел содержимое чемодана, прикидывая, все ли необходимое собрал, и закрыл его. – Так что не вижу проблемы, Милуша.
– Но… как я буду выглядеть, если приеду на банкет одна?
– Выглядеть ты будешь прекрасно, как всегда, – рассмеялся Тимофей, подходя к ней и обнимая за талию. – Купишь себе новое платье, туфли… съездишь в салон красоты… в общем, займешься всем, что так любишь, а потом поедешь в ресторан и будешь общаться с людьми, которые мне лично противны, но тебе почему-то приятны, только и всего. А я в это время буду работать. Каждому свое.
– Но почему непременно нужно куда-то лететь?
– Потому что тема моего расследования – там. И я должен все как следует разнюхать, понимаешь? Если все, что я узнал, правда, то у меня в руках реальный шанс снять убойный репортаж. Даже не репортаж – целый документальный фильм можно будет сделать, понимаешь?
По глазам он видел, что не понимает. Да она вообще мало что понимала в его работе, ее это интересовало только в связи с количеством приглашений на модные мероприятия, а то, что иной раз Тимофей ночами не спит, буквально по строчкам вымучивая новый материал или сценарий для передачи, Мила, конечно, предпочитала не замечать.
Иногда Колесников начинал смотреть на женщину рядом с собой трезвым взглядом и даже подумывал расстаться, но потом, взвесив все «за» и «против», остывал. Спутница ему была необходима: какие-то протокольные мероприятия он игнорировать не мог, и там чаще всего рядом нужна была дама, а Мила в этом плане подходила идеально. При всей своей недалекости и какой-то дремучей необразованности (что, конечно, довольно странно для девушки, окончившей, по ее словам, институт искусств где-то в провинции) Мила умела так изящно и многозначительно молчать, что у собеседника складывалось впечатление о ее напряженной внутренней жизни, о наличии глубоких мыслей, делиться которыми она просто не хочет.
Мила нравилась его друзьям, умела не выставлять Тимофея в неприглядном свете, напротив – если уж ей приходилось что-то говорить, то темой всегда был Колесников и то, как он умен, талантлив и гениален. Словом, Мила была образцовой содержанкой во всех смыслах этого слова и поддерживала имидж Тимофея, а большего он от нее и не требовал. Кроме того, она была очень хороша в постели, и это тоже являлось несомненным плюсом. Так что менять шило на мыло Колесников не спешил. А поговорить… ну, разговоров ему хватало и на работе.
– Может быть, я поеду с тобой? – вдруг произнесла Мила, обвивая его шею руками, и Тимофей от неожиданности даже вздрогнул:
– Что?! Куда ты поедешь?
– С тобой, – повторила она. – Я хочу полететь с тобой в этот Вольск, что тут странного?
– Это не то чтобы странно, это даже как-то глупо – лететь со мной в провинциальный город, о существовании которого ты наверняка услышала только что.
– Ты в этом уверен? – прищурилась Мила. – Может, я всю жизнь мечтала там оказаться… Ну что тебе стоит взять меня с собой, а?
– Дорогая, да ты с ума сошла! – расхохотался он, подхватывая Милу на руки. – Это тебе не отель «пять звезд», не европейский курорт, даже не турецкое побережье – это провинциальный город, где всего пара хороших гостиниц. Там совершенно другой уровень сервиса, другой уровень жизни, там никто тебе с утра овсянку любимой фирмы искать не станет.
– Ты так говоришь, как будто я родилась и жила в царских хоромах! – вдруг огрызнулась Мила и потребовала: – Отпусти!
Тимофей удивился еще сильнее:
– В каком смысле?
– Поставь меня на пол! Я иду спать!
Он выполнил требование, и Мила, развернувшись, быстрыми шагами покинула комнату, на ходу прихватив лежавший в кресле плед. Тимофей услышал, как она спускается вниз, и понял, что девушка действительно пошла спать, причем в гостевую спальню на первом этаже.
– Интересно, чем это я так ее зацепил? – пробормотал он, очень удивленный таким поведением.
Мила никогда не рассказывала о своей прошлой жизни, только упомянула вскользь, что мать давно умерла, а отец живет где-то на Севере, но названия города Тимофей никогда не слышал. Он даже паспорта ее толком не видел, даже в голову не приходило что-то в нем рассматривать.
– Да и черт с тобой, дуйся, – пробормотал Колесников, сбрасывая покрывало с большой кровати прямо на пол. – Мне вставать в безумную рань, а я должен под твои капризы подстраиваться…
Он уже почти заснул, когда на тумбочке рядом брякнул мобильный – пришло сообщение.
Протянув руку, Тимофей увидел банковский отчет о потраченной сумме. Мила заказала очередную дорогущую сумку.
Город Вольск, год назад
Васёна потеряла покой, сон и аппетит. Задавшись целью выяснить связь между убийцей Вознесенским и бизнесменом Тиханевичем, она постоянно сидела в интернете, все глубже зарываясь в чужие жизни. И если с Вознесенским все было более-менее понятно, поскольку даже большой телевизионный цикл о расследовании серии убийств был снят одним московским телеканалом, и это не считая многочисленных статей, то вот биография Тиханевича казалась ей абсолютно странной.
Материалов о нем нашлось крайне мало, можно сказать – совсем ничего, только какие-то белорусские издания, а в России о нем как будто и не знали, хотя Васёна нашла упоминания о том, что родился и жил до начала нулевых бизнесмен именно здесь. Но кем был, чем занимался – оставалось тайной.
– Ну так ведь не бывает… Он же не мог начать что-то делать только в Минске, почему-то же он именно там оказался? – Она сняла очки и зажмурилась – в глаза словно горсть песка бросили, рука непроизвольно потянулась к верхнему ящику стола, где всегда хранился пузырек с хорошими глазными каплями, снимавшими такие неприятные проявления «излишнего трудоголизма», как называл это отец.
Препарат принес небольшое облегчение, Васёна отодвинулась от стола и вспомнила, что сегодня еще ничего не ела. У нее был выходной, и, проснувшись утром и совершив традиционную пробежку, она сразу же уселась за стол в отцовском кабинете и погрузилась в поиски информации. Ей казалось, что она не так много времени провела за этим делом, однако часы на столе демонстрировали обратное – было уже почти семь часов вечера.
– Ого… – пробормотала Васёна, для верности взяв тяжелые бронзовые часы в руку и поднося к глазам. – Однако… То-то я и думаю, а чего это так подташнивает…
Выбравшись из-за стола, она уныло побрела в кухню. Готовить Василиса не любила и не особо умела. Раньше этим занималась бабушка, потом, конечно, пришлось самой, но Васёна предпочитала обходиться либо походами в кафе, либо просто доставкой готовой еды. Когда возвращался отец, устраивал настоящие пиршества – вот уж кто был фанатом кулинарии во всех ее проявлениях. Ему нравилось стоять у плиты, пробовать какие-то новые вкусы, он умел готовить и национальные блюда тех мест, куда чаще всего ездил в командировки.
– В кого ты у меня такая безрукая, Васёна? – спрашивал он со вздохом, наблюдая за тем, как единственная дочь не может нормально очистить от шелухи луковицу. – Кто тебя замуж-то возьмет, а? Разве что Ромка Васильев – ему тоже все равно, что в рот тащить, так и будете на пару в столовку бегать.
– А мы и бегаем, – радостно сообщала дочь, заклеивая пластырем порез на пальце.
– Даже не сомневаюсь, – снова вздыхал Владимир Михайлович.
Но Васёна никогда не переживала по поводу отсутствия у себя кулинарных талантов, ей хотелось добиться признания в профессии, а не получить звание образцовой домохозяйки. К счастью, в современном мире уже можно было позволить себе не травиться собственной невкусной едой, а заказать что-то более приятное с доставкой, чем она и пользовалась.
Приобщившись в очередной раз к благам цивилизации, Васёна уселась у окна ждать доставщика с заказом, попутно просматривая распечатанную статью из очередной минской газеты.
«Надо бы, конечно, найти какой-то источник в правоохранительных органах – не тот, что у меня сейчас есть, а кого-то с возможностями побольше».
Ее источник – одноклассник Лешка Карамышев, работавший в одном из районных отделений полиции, – мог, конечно, немного, но материал для заметок подбрасывал регулярно, а на большее его скромного звания и должности пока не хватало, но Васёна была благодарна и за это.
– Тебе, дочь, не хватает солидности, – шутил отец. – Ну, сама посуди: кто такую пигалицу всерьез воспринимать будет? Уж точно – не пресс-служба городского управления, не говоря уж об области.
– И что теперь – из-за внешности амбиции свои куда-нибудь засунуть? Что ж вы с мамой меня такую родили-то? Ты вон почти два метра, красавец, мама, наверное, тоже была не из последних… какая-то странная комбинация генов вышла, не кажется тебе?
При упоминании о матери отец всегда мрачнел, замыкался и сворачивал разговор, какой бы темы он ни касался. Он никогда не спрашивал у Васёны, помнит ли она маму, как будто боялся, что ответ окажется отрицательным. Маму она действительно не помнила совсем – то есть не могла представить ее четко, все больше в памяти возникал размытый силуэт, длинные вьющиеся волосы, почему-то всегда белое платье с широкой длинной юбкой и… запах.
Вот запах духов Васёна помнила совершенно четко, даже знала, как они назывались – «Фуэте», рижские, маленький ребристый флакончик с черной пробкой. Ей очень хотелось такие же, но отец, углядев однажды в ее руках тот последний флакончик, что остался от мамы, забрал его и унес к себе в кабинет, а Васёне назавтра поставил на туалетный столик запечатанную коробочку с красивым пузырьком в виде зеленого яблока.
Она ничего не сказала, но запомнила этот поступок отца – он не хотел, чтобы мамин аромат носил кто-то еще, пусть даже это родная дочь. Васёна не обиделась, но на «Фуэте» не покушалась больше никогда, а старенький флакончик с остатками духов так и стоял в отцовском кабинете, на самой высокой книжной полке за стеклом.
– Я, видно, здорово проголодалась, – пробормотала Васёна, – ишь, как мысли скачут: со статьи на Лешку, потом на папу и мамины духи… Надо все-таки перерыв сделать. И где этот доставщик, в конце концов, я так тут и умру голодной смертью…
Роман приехал, когда Васёна уже приканчивала огромную пиццу и едва дышала от удовольствия и большого количества еды.
– Ч-чем это у тебя п-пахнет? – поведя носом, спросил он еще в прихожей.
– Ты слегка опоздал, но еще можешь присоединиться, там осталась пара кусочков. – Васёна вытерла салфеткой пальцы и вздохнула: – Почему все, что я съедаю, проваливается куда-то, а не оседает, например, на боках?
– Да ты в-ведьма, – расхохотался Роман, входя в кухню и обводя взглядом пустую коробку от большой пиццы и несколько таких же, опустошенных почти до дна контейнеров из-под салатов.
– Ну и ладно! Мой руки, я тебе сейчас разогрею.
– А это ч-что? – Роман зацепил пальцами один из распечатанных листков, пробежал глазами. – Все-таки к-копаешь?
– Негде мне копать, – засовывая в микроволновку тарелку с оставшимися кусками пиццы, вздохнула она. – Понимаешь, такое впечатление, что до Беларуси этот Тиханевич и не жил вовсе. Вся его история – там, а ведь родился и вырос он здесь, в России, и жил, похоже, до начала нулевых тоже тут. Но никакой информации вообще – так ведь не бывает?
– Ну п-почему? Он мог вполне п-подправить биографию, если за ним в-водились какие-то г-грешки, например, – усаживаясь к столу, сказал Роман. – По в-возрасту он вполне мог быть тут к-кем угодно, в том числе и б-бандюком каким… а они п-практиковали такие вещи – п-подчистить за собой, если б-была возможность.
– Погоди-ка, – Васёна забралась на стул с ногами, подперла голову кулаком и вопросительно уставилась на Васильева, придвинувшего к себе контейнер с остатками «столичного» салата, – ты хочешь сказать, что бизнесмен Тиханевич может оказаться вовсе не бизнесменом?
– И д-даже не Тиханевичем, – кивнул Роман, отправляя в рот салат.
– Но… выходит, у меня тогда совсем нет шансов? – расстроенно спросила Васёна.
– Ш-шанс есть всегда. Только объясни: т-тебе зачем это н-надо?
Она сорвалась со стула, убежала в кабинет отца и вернулась оттуда с ворохом каких-то распечаток. Небрежно сдвинув на самый край стола контейнеры, а коробку от пиццы отправив на подоконник, Васёна принялась раскладывать листки перед Романом.
– А затем, что мне кажется… понимаешь, между этим Тиханевичем и маньяком Вознесенским непременно должна быть связь. Конечно, существует вероятность, что при наборе текста вставили не ту картинку, но она очень мала, согласись? – Она ткнула в распечатанный фоторобот с минского сайта и в ту фотографию, что принес ей сам Роман. – Ну не может быть таких совпадений. Это один и тот же человек – но совершенно непонятно, почему его ищут в Минске, когда он давно сидит в настолько зарытом учреждении, что оттуда никогда не было побегов.
– И ч-что? – не понял Роман, свободной рукой взяв оба листка и глядя на них.
– Как – что? На фото – Вознесенский? А ищут-то брата Тиханевича. И еще… – она выдержала многозначительную паузу. – Я вчера вечером на работе задержалась, меня охранник выпроваживать пришел, и мы разговорились. И знаешь, кем он оказался? Бывшим оперативником, который как раз по делу Вознесенского и работал! – торжествующе выдала Васёна.
– И ты, к-конечно, сунулась к нему с р-распечатками, да?
– Да! А что такого? И он подтвердил, что на снимке как раз Леонид Вознесенский. Но вот дальше… – Васёна задумалась на секунду. – Знаешь, мне почему-то показалось, что он не хочет говорить об этом именно со мной. То ли я на него впечатления не произвела, то ли он к женщинам с недоверием… – Она умоляюще посмотрела на закончившего жевать Романа. – Но он наверняка знает об этом деле все, раз работал, правда же?
Васильев усмехнулся:
– И ты х-хочешь, чтобы с ним в-встретился я?
– Рома! – Ее голос сделался просительным. – Ромочка, ну помоги мне, пожалуйста! Охранник не станет больше говорить со мной, а…
– А м-мне непременно р-раскроет душу, – усмехнулся Роман, откидываясь на высокую спинку стула. – Т-ты, Васёна, авантюристка. Ну и к-как, по-твоему, я к нему п-подберусь? «З-здрасьте, дядя, мне бы про м-маньяка поговорить?» Д-догадываешься, куда он меня п-пошлет?
– Но ты ведь можешь сказать, что тебе заказали, например, статью о ветеранах полиции?
– Я же не ж-журналист, я редактор и немного ф-фотограф.
– Ты фотокорреспондент, просто ленивый очень и сам писать ничего не хочешь. Но прикинуться-то на час-другой можно? – не отставала Васёна.
– Тебя В-вовка не учил, что врать нех-хорошо?
– Да где тут вранье?! – искренне удивилась она. – Я же не предлагаю ничего страшного! И твою статью можем потом на нашем портале опубликовать – ко Дню милиции, например, чтобы вообще все по-честному было.
– В-вечно ты меня т-толкаешь на к-криминал, – вздохнул Васильев, понимая, что Васёна теперь ни за что не отцепится.
– Как тебе не стыдно? – возмутилась она. – Где тут криминал?
– Ох, ч-чувствую, оторвет мне В-вовка голову, – пробормотал Роман, вынимая из кармана потрепанную записную книжку. – К-как, говоришь, з-зовут охранника?
