Марина Цветаева
Петербургская драматургия. Ежегодник 2022
СВЯЩЕННИК (подходит). Не ругайте ее. Пришла она сюда по наитию, Бог ее привел.
ФРОСЯ. Так я и не ругаю…
СВЯЩЕННИК. Как девочку зовут?
ФРОСЯ. Тамара. Томочка.
СВЯЩЕННИК. Я вас с Томочкой в бомбоубежище виде пару раз, а вот в храме – ни разу.
ФРОСЯ. Так мы… мы и не ходим в храм…
СВЯЩЕННИК. Жаль… А девочка ваша пришла. Значит, запала в нее искра Божья. Я так и звать ее буду теперь – Искра Божья. (Томочке.) Если захочешь что-то спросить, подходи, спрашивай, не стесняйся. (Отходит.)
ТОМОЧКА (смотрит на икону Богородицы). Какая красивая!
ФРОСЯ. Пойдем домой, Томочка?
ТОМОЧКА. Постоим еще немножко. Это Богородица?
ФРОСЯ. Богородица.
ТОМОЧКА. Я у Богородицы попрошу, чтобы война скорее закончилась, чтобы тетя Дуся не болела, а папа живой вернулся… Как у Богородицы надо попросить?
ФРОСЯ. Как чувствуешь, так и проси…
Затемнение.
АВТОР. Ближе к лету отец навострился ловить рыбу на Крестовском острове близ стадиона имени Кирова. Этого стадиона, увы, уже не существует. На его месте красуется похожая на летающую тарелку Газпром Арена.
Возникают очертания невского берега. Олег и парень помладше стоят у края воды. У парня удочка. У Олега удочка и сачок.
ПАРЕНЬ. Отойди! Всю рыбу распугаешь!
ОЛЕГ. На что ловишь?
ПАРЕНЬ. Не скажу!
ОЛЕГ. Я на поденку. На жучков.
ПАРЕНЬ. Я на мормышку.
ОЛЕГ. На какую еще мормышку?
ПАРЕНЬ. На такую! Красную нитку к крючку привязал!
ОЛЕГ. И много наловил?
ПАРЕНЬ. Ничего… Я первый раз.
ОЛЕГ. Так учись. (Берет сачок, ловит им мелкую рыбешку.)
ПАРЕНЬ. У меня тоже сачок дома есть.
ОЛЕГ. Смотри, сколько мелочи. (Поддевает рыбу сачком.)
ПАРЕНЬ. Дай поближе разгляжу. (Достает рыбку из сачка, хочет ее съесть.).
ОЛЕГ. Не тяни в рот, поранишься!
ПАРЕНЬ. С чего это?
ОЛЕГ. Она колючая.
ПАРЕНЬ. Действительно колется!
ОЛЕГ. Еще бы! Она так и называется – колюшка.
ПАРЕНЬ. А как же ты ее ешь?
ОЛЕГ. Мать в мясорубке прокручивает. Потом жарит. Почти как рыбные котлеты получается…
Затемнение
АВТОР. Маленькая рыбка, не больше четырех сантиметров в длину. На спине три колючки. Всегда считалась сорной. В Кронштадте на западной стене Обводного канала возле Синего моста установили памятник колюшке. Три маленькие бронзовые рыбки качаются на металлических волнах. В дни блокады сорная рыбка колюшка многим спасла жизнь.
Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Томочка достает из нижней части буфета иконы, завернутые в белую материю.
ФРОСЯ. Зачем ты иконы достала?
ТОМОЧКА. Посмотреть. (Разворачивает икону.) Это что за икона?
ФРОСЯ. Спас Вседержитель.
ТОМОЧКА (разворачивает другую икону). Эти дяденьки кто?
ФРОСЯ. Это Петр и Павел.
ТОМОЧКА. Зачем ты их в буфете прячешь?
ФРОСЯ. Не те были времена, чтобы иконы в комнате держать. Вот ты пионерка. А если бы учительница узнала, что у нас иконы висят? Она бы ругать меня стала.
ТОМОЧКА. Я не скажу.
ФРОСЯ. Знаю, что не скажешь. Ты взрослая уже. Но иконы лучше уберем от греха подальше…
ТОМОЧКА. Ты веришь в Бога мама?
ФРОСЯ. Человеку надо во что-то верить…
ТОМОЧКА. Ты прямо скажи!
ФРОСЯ. Я верю в Бога. В Победу верю. А вот в коммунизм… Честно тебе скажу, не очень мне в него верится. Ты только в школе об этом не вздумай рассказывать!
Затемнение
АВТОР. Эти иконы так и хранились у бабушки в буфете за банками с крупами и мешочком с белыми сухарями, где однажды в детстве я их случайно обнаружил. После ее смерти мама мне рассказала, что эти несколько икон, бабушка забрала с собой, когда они вместе с дедом бежали от раскулачивания из деревни. Как и бабушка, мама хранила их в шкафу завернутыми в тряпочку. После маминой смерти я отнес их в церковь.
Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Окна расшторены, светит солнце. Мать Олега в бархатном вечернем платье стоит у зеркала. Входит Олег.
ОЛЕГ. Ух ты! Давно ты не надевала это платье.
МАТЬ. Висит оно на мне. Но если с этим пояском… Как ты думаешь?
ОЛЕГ. Куда это ты собралась?
МАТЬ. В филармонию. Сегодня премьера симфонии Шостаковича.
ОЛЕГ. У тебя есть билет?!
МАТЬ. Нет. Обещали достать…
ОЛЕГ. И что?
МАТЬ. Двойная пайка хлеба и баночка керосина в придачу…
ОЛЕГ. Ого!
МАТЬ. Где же я им хлеб и керосин возьму? Я им Эфрона и Брокгауза предложила.
ОЛЕГ. Да ну! Не захотели?
МАТЬ. Может, и к лучшему… Шостаковича мы по радио послушаем. А платье я все равно решила надеть.
ОЛЕГ. Чтобы радио слушать?
МАТЬ. А что? Скоро ли еще попаду на концерт? Садись. Сейчас начнется трансляция. Интересно, там в зале и люстру зажгут?
ОЛЕГ. А как же!
(Олег и мать садятся на стулья напротив тарелки радио.)
МАТЬ. А ты не хочешь белую рубашку надеть, Олег?
ОЛЕГ. Не успею уже.
Звучит голос диктора. «Исполнение Седьмой симфонии в осажденном Ленинграде – свидетельство неистребимого патриотического духа ленинградцев, их стойкости, их веры в победу. Слушайте, товарищи!»
Вдалеке раздается звук вражеских самолетов, вой воздушной сирены.
ОЛЕГ. Гады! Именно сейчас им надо бомбить!
МАТЬ. Этого стоило ожидать. Ничего, ничего! Исполнение не прервут! Я в этом уверена!
По радио звучит 7-я Симфония Шостаковича
Затемнение
Часть вторая
АВТОР. Седьмая симфония Шостаковича прозвучала в Ленинграде 9 августа 1942 года. Этот день был выбран не случайно. К этому дню фашисты намеревались захватить город и даже заготовили пригласительные билеты на банкет в ресторане гостиницы «Астория». Они просчитались! Симфонию услышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска. «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну",– вспоминал один из воевавших под Ленинградом немецких солдат. Вскоре отцу исполнилось восемнадцать, и он ушел на фронт. На Ленинградский фронт, где воевал его отец – дед Константин. Отец попал в часть, воевавшую в районе «Невского пятачка». (Разворачивает вклеенную в книгу карту.) Этот участок фронта, а точнее клочок земли на левом берегу в излучине Невы в районе Невской Дубровки, занимает особое место в истории Битвы за Ленинград. Здесь шли самые кровопролитные бои, неоднократно отсюда наши войска начинали наступление на Мгу и Синявино с целью прорвать блокаду Ленинграда. Отец попал в саперный батальон. (Читает по книге.) «В светлое время суток ни одна лодка не отважилась бы пересечь расстояние в полкилометра от одного берега до другого»,– вспоминал один из участников тех событий, − Когда наступала ночь, над Невой роились вражеские ракеты, выхватывая из темноты скелеты понтонов, шлюпок, катеров…» В одну из таких ночей, лодка, в которой находился отец, перевернулась, и все оказались в ледяной невской воде. Отцу посчастливилось выплыть.
Возникают очертания фронтовой земляка. На веревках развешана военная форма. Закипает самовар. Олег сидит завернувшись в шинель.
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Ты везучий, парень! Доплыть до берега в ледяной воде… Бог спас. Будешь в церкви – свечку поставь за свое спасение. Или ты в Бога не веруешь? Что молчишь? Некрещеный, небось?
ОЛЕГ. Я комсомолец.
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Комсомольцу тоже не вредно крестится.
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Не слушай ты его! На вот, выпей! (Протягивает кружку.)
ОЛЕГ. Что это?
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Лекарство. Горьковато, правда, но надо потерпеть. Сделай вдох, целиком в себя влей, а затем сделай выдох. Потом водой запьешь.
Олег берет кружку, выдыхает, залпом выпивает содержимое и долго не может откашляться.
МОЛОДОЙ СОЛДАТ (посмеивается). Что, глаза на лоб вылезли?
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Водой скорее запей! (Протягивает кружку с водой.) Ну как?
ОЛЕГ. Глаза в кучку сводит.
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Зато воспаления легких не будет.
ОЛЕГ. Что это было?
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Так спирт же.
ОЛЕГ. Предупреждать надо.
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Ты вправду не понял? И спирта что ли на вкус никогда не пробовал?
ОЛЕГ. Никогда. На сахар обменивал…
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Ты вон свои законные 50 грамм на сахар менял, а видишь, как они иногда пригодиться могут!
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Закуришь? (Протягивает свою раскуренную самокрутку.)
ОЛЕГ. Закурю. (Берет самокрутку, затягивается и снова закашливается.)
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. И не курил никогда, что ли?
ОЛЕГ. Никогда…
МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Тогда считай, что сегодня у тебя произошло полное боевое крещение!
ОЛЕГ. Что-то в сон меня клонит. Голова не держится на плечах.
ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Поспи, сынок. Сон хорошо лечит. (Молодому солдату.) Укрой-ка его получше.
Затемнение.
АВТОР. Операция «Искра» по прорыву блокады Ленинграда началась 12 января 1943 года. До этого Красная армия дважды пыталась освободить так называемый «шлиссельбургско-синявинский выступ», где расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами составляло не более 12-16 километров. (Склоняется над картой.) Вот он на карте этот кусок земли, занятый фашистами, за освобождение которого было отдано столько жизней!
Возникают очертания землянки. Олег сидит на пеньке неподалеку от нее.
МАЙОР. Товарищ рядовой, подойдите ко мне!
ОЛЕГ (вскакивает). Слушаю вас, товарищ майор.
МАЙОР. Как тебя зовут, дай вспомнить… Олег?
ОЛЕГ. Так точно!
МАЙОР. Сам ленинградец?
ОЛЕГ. Так точно, товарищ майор.
МАЙОР. Ну. вот что, Олег… Давай без этого, без субординации, что ли… Вот… (Достает из кармана письмо.)
ОЛЕГ. От кого письмо?
МАЙОР. Не от кого − кому… Сыну. Тебе сколько лет?
ОЛЕГ. Восемнадцать.
МАЙОР. Ему двенадцать. Он там, в блокадном городе…
ОЛЕГ. Понятно…
МАЙОР. Ничего тебе не понятно. Ты дослушай. Сегодня в ночь я иду на задание. Подробности рассказать не могу, сам понимаешь. Но живым я с задания не вернусь…
ОЛЕГ. Ну что вы, товарищ майор…
МАЙОР. Не перебивай. Есть у меня такое предчувствие. Так вот, я написал сыну письмо. Отправить хотел. Потом передумал.
ОЛЕГ. Я, кажется, понял.
МАЙОР. Правильно понял. Ты был там. Ты знаешь, как там тяжело. Только не перебивай, и без того говорить трудно. Ты ведь и сам не на много старше моего Лешки… Сына Лешкой зовут.
ОЛЕГ. Понятно…
МАЙОР. Держи. (Протягивает Олегу письмо.) Отправишь письмо, если я не вернусь.
ОЛЕГ (берет письмо). Я уверен, что вернетесь!
МАЙОР. Меня предчувствие редко обманывает. И знаешь что, Олег, ты тоже прочти это письмо. Считай, оно и тебе адресовано.
ОЛЕГ. Вернетесь вы с задания, товарищ майор!
МАЙОР. Прощай… (Уходит.)
Затемнение.
АВТОР. Майор не вернулся. А через несколько дней в полдень 18 января, после ожесточенных боев части Ленинградского и Волховского фронтов соединились в районе Рабочего поселка № 5, сухопутная связь Ленинграда с Большой землей была восстановлена. Отец этого уже не застал, за две недели до этого он был контужен и ранен во время боев за Шлиссельбург. О прорыве блокады он узнал в госпитале. (Берет книгу, читает). Из приказа Военного совета Ленинградского фронта. В итоге боев решена задача исторической важности: город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника… Доблестные войны Ленинградского фронта разгромили противника и отбросили его по всему фронту на 65-100 километров. В ожесточенных боях взяты Красное Село, Ропша, Урицк, Пушкин, Павловск, Ульяновка, Гатчина…» В этот день, 27 января 1944 года в Ленинграде прогремел салют в 24 залпа из 324 орудий.
Возникают очертания ленинградской улицы, по ней идут Томочка и Фрося. К ним подбегает незнакомая женщина, обнимает Фросю.
ЖЕНЩИНА. Ой, милая вы моя! Прорвали блокадное кольцо! Конец блокаде! Мы победили!
ФРОСЯ. Что же вы плачете, женщина?
ЖЕНЩИНА. Сама не знаю. От радости!
ФРОСЯ (обнимает Томочку). Конец нашим мучения, Томочка!
ЖЕНЩИНА. А скоро уже и войне конец!
ТОМОЧКА. Война закончится? Да?
ФРОСЯ. Закончится, Томочка! Чуть-чуть подождать!
ТОМОЧКА. Чего же ты плачешь?
ФРОСЯ. А ты чего плачешь?
ЖЕНЩИНА. Все плачут. Все с ума посходили! Никогда такого не видела! Дайте я вас обниму! (Обнимает и целует Томочку.)
ФРОСЯ. А бегут все куда?
ЖЕНЩИНА. На Марсово поле! Там салют будет. Там сегодня весь день гулянье!
ФРОСЯ. Что же мы стоим? Бежимте!
ТОМОЧКА. Скорее, мамочка, бежим!
Слышны залпы праздничного салюта.
Затемнение.
Возникают очертания больничной палаты военного госпиталя. Олег и его новый друг Толик сидят на кроватях. У Толика в руках гитара. Олег что-то рисует карандашом в блокноте.
ТОЛИК. Ну вот, там праздник, салют – а мы тут сидим… Хорошо хоть гитара нашлась. С песней как-то веселее.
ОЛЕГ. Ты на гитаре учился, Толик?
ТОЛИК. Какое там! Парни во дворе три аккорда показали. Оказывается любую песню можно сыграть на трех блатных. (Наигрывает на гитаре и поет.)
Давно ты не видел подружку,
Дорогу к знакомым местам,
Налей же в солдатскую кружку,
Свои боевые сто грамм.
Гитару возьми, струну подтяни,
Солдатскую песню запой,
О доме своем, о времени том,
Когда мы вернемся домой.
ОЛЕГ. Здорово! Научишь меня? Я давно хотел на гитаре научиться.
ТОЛИК. Учится нечему. Я за две недели освоил.
ОЛЕГ. Чем будешь заниматься после войны?
ТОЛИК. На завод вернусь. А ты?
ОЛЕГ. Я школу художественную закончил при Академии художеств. Хотел в Академию поступать. Война все планы сбила. Может, и мне на завод пойти?
ТОЛИК. Не, лучше учиться. Чего ты в блокноте рисуешь?
ОЛЕГ. Так… Можешь посмотреть. (Протягивает блокнот.)
ТОЛИК. О! Так это ж я! С гитарой! И похож. Тебе точно учиться надо!
ТОЛИК. Можешь мне этот рисунок подарить?
ОЛЕГ (вырывает листок из блокнота). Держи!
ТОЛИК. Я жене его пошлю. И про тебя напишу.
ОЛЕГ. Ты женат?
ТОЛИК. Даже почувствовать себя женатым человеком не успел, как началась война.
Она на учительницу в Герценовском училась. Их вместе с институтом эвакуировали в Кыштым.
ОЛЕГ. Это где же?
ТОЛИК. Ох, далеко! На Урале…
ОЛЕГ. Не грусти. Праздник сегодня. Спой еще что-нибудь.
ТОЛИК (берет гитару, играет и поет).
Все хорошо, прекрасная маркиза,
Дела идут и жизнь легка…
Затемнение.
АВТОР. Из госпиталя отец и Толик выписались в один день. Более того, их обоих отправили в военное расположение под Ропшей. Письмо майора лежало у отца в кармане гимнастерки. Он решил вручить его лично.
Возникают очертания ленинградской улицы. Олег стоит возле разрушенного во время бомбежки дома. Мимо проходит девушка-почтальон с сумкой через плечо. Олег останавливает ее.
ОЛЕГ. Скажите, это дом номер семь?
ДЕВУШКА. Все, что от него осталось.
ОЛЕГ. Точно семерка?
ДЕВУШКА. Точно, вам говорю! Я тут все дома знаю. Почту разношу.
ОЛЕГ. Вы почтальонша?
ДЕВУШКА. Почтальон! Еще до войны на почте работала. Вот как было раньше, звонишь в дверь, тебе открывают, и ты говоришь: «Вам письмо. Пляшите!» А сейчас разве скажешь «пляшите»? В основном похоронки приходят.
ОЛЕГ. Я вот тоже письмо с фронта передать должен.
ДЕВУШКА. Кому-то повезло! Вы не забудьте сказать: «Вам письмо. Пляшите!»
ОЛЕГ. Нельзя. Это тоже вроде как похоронка.
ДЕВУШКА. Как это похоронка? Вы ж говорили − письмо!
ОЛЕГ. Да вот только того, кто писал это письмо, уже нет.
ДЕВУШКА. Погиб?
ОЛЕГ. С задания не вернулся.
ДЕВУШКА. Вот оно что… Адрес какой?
ОЛЕГ. Дом 7, квартира 11. (Указывает на разрушенный дом.) Это действительно дом номер семь.
ДЕВУШКА. Действительно. А письмо кому? Я многих из этого дома знала.
ОЛЕГ (достает письмо, читает). Гамзелеву Алексею.
ДЕВУШКА. Знаю. Мать его знаю, тетю Лиду. Она до войны в нашей школе библиотекаршей работала. Муж у нее военный. Только она умерла еще в декабре…
ОЛЕГ. А сын?
ДЕВУШКА. Забрали… Вроде как его на Большую землю эвакуировали… А вы давайте письмо, я на почту отнесу. У нас много таких писем, чьи адресаты выбыли…
ОЛЕГ. Хорошо. Только сначала я должен его прочесть.
ДЕВУШКА. Чужое письмо?
ОТЕЦ. Майор велел мне прочесть, если с задания не вернется.
ДЕВУШКА. Какой майор?
ОТЕЦ. Гамзелев. Отец Лешки. Я думал, вместе с Лешкой его и прочтем…
ДЕВУШКА. Ну тогда что ж… Читайте.
Затемнение.
АВТОР. Дошло это письмо до адресата, или нет, неизвестно. Но содержание его отец мне пересказал.
В луче прожектора – Майор.
МАЙОР. Ну вот, мой сын, мы больше не увидимся. Если ты получишь это письмо, значит меня уже нет в живых. Час назад я получил задание, выполняя которое живым скорее всего не вернусь. Ты, не пугайся, малыш, и не унывай. Гордись той гордостью, с которой твой отец идет на смерть. Нашему городу грозит опасность. От выполнения моего задания зависит дальнейшее благополучие Ленинграда. Не каждому доверено умирать за Родину. Я задаю себе вопрос: какие силы помогают мне сохранить мужество в эти часы? И тут же даю ответ: дисциплина и долг. Правильно говорят: от дисциплины до геройства – один шаг. Это, сын, запомни раз и навсегда. Рассказываю тебе обо этом, чтобы ты знал, кто был твой отец, как и за что отдал жизнь. Вырастешь большим – осмыслишь, будешь дорожить Родиной. Хорошо, очень хорошо дорожить Родиной. Сын, ты в каждом письме ждал моего возвращения с фронта. Без обмана: больше не жди… Прощай. Люблю, люблю до последней капли крови! Выполняйте мое завещание.
Затемнение
Возникают очертания разрушенного Екатерининского дворца в Пушкине. Олег и Толик бродят среди развали.
ОЛЕГ. Какой дворец уничтожили, гады! Я был здесь до войны. С экскурсией.
ТОЛИК. Мы с женой тоже. Мне больше всего Янтарная комната понравилась. Что с ней стало? Как думаешь, наши ее вывезли?
ОЛЕГ. Не знаю.
ТОЛИК. Мы целовались на скамейке. Той самой, на которой Пушкин сидел. Такое чувство, что это было давно-давно, в другой эпохе.
ОЛЕГ. Это и было в другой эпохе. В довоенной.
ТОЛИК. Смотри-ка, елка!
ОЛЕГ. Новогодняя. И серпантин.
ТОЛИК. Новый год фашисты справляли.
ОЛЕГ. Тоже люди.
ТОЛИК. Нет! Они не люди! Они враги! Они уроды, изверги! Всех бы голыми руками передушил! Жрали тут и пили свой вонючий шнапс, скоты!
ОЛЕГ. Вот закончится война, неужели в нас навсегда останется эта злоба?
ТОЛИК. Навсегда! И на много поколений вперед!
ОЛЕГ. Я так не думаю. Человеку свойственно забывать. И прощать.
ТОЛИК. Простить? Никогда! Забыть? Разве такое возможно забыть?
ОЛЕГ. Забыть все можно.
ТОЛИК. Ты меня не зли!
ОЛЕГ. Посмотрим, что будет лет через 20…
ТОЛИК. Я так далеко не загадываю. День прошел, ты жив − и этого довольно.
ОЛЕГ. Когда закончится война? Год еще, ведь не больше?
ТОЛИК. Как думаешь, доживем до победы?
Затемнение.
АВТОР. В нашей семье, где и отец, и мать, и бабушки с дедушками пережили блокаду, было особое отношение к хлебу. С раннего детства я знал, что нет ничего вкуснее и нет ничего дороже хлеба. Если тебе протягивали ломоть хлеба, отказаться было нельзя: самое страшное, самое позорное, если тебя заподозрят в нелюбви к хлебу! В детстве меня всегда посылали за хлебом. Нужно было спуститься во двор, пройти еще один двор − проходной, и вот она – крошечная булочная на углу Кирочной и переулка Радищева. Я покупал в ней круглый черный хлеб за 14 копеек. На нем была характерная трещинка посредине, невероятно вкусная корочка, в которую я вгрызался, возвращаясь домой. Я приносил хлеб, который выглядел так, словно его мыши обгрызли! Но никто ни разу слова мне не сказал в упрек. Напротив, глаза родных светились от счастью: ребенок сыт, ребенок любит хлеб! Бабушка рассказывала, как за две недели до полного снятия блокады в двухдневный отпуск приехал с фронта мой дед Миша и привез с собой буханку черного хлеба….
Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Утренние сумерки. На кровати лежат Томочка и Фрося. На соседней кровати похрапывает Михаил. Между кроватями стол, а на столе в хлебнице, накрытой полотенцем, лежит хлеб.
ТОМОЧКА. Что-то не спится, мама.
ФРОСЯ. Мне тоже не спится, Томочка.
ТОМОЧКА. А папа спит?
МИХАИЛ. Папа спит. Только не вздумаете хлеб есть! Хватит уже. А то и умереть можно. Сердце, не дай бог, остановится.
ТОМОЧКА (шопотом). Почему же это сердце остановится?
МИХАИЛ. Не знаю. Но меня предупреждали. Случаи были. Нельзя с голодухи сразу много есть!
ФРОСЯ. Я тоже что-то такое слышала.
ТОМОЧКА. Неужели от хлеба умереть можно?
ФРОСЯ. Если сразу слишком много съесть, плохо станет. А мы вон как с тобой на хлеб набросились.
ТОМОЧКА. Разве? Мы и не съели ничего…
ФРОСЯ. Давай уж утра дождемся. Утром хлеба поедим.
ТОМОЧКА. Ну, хорошо. Поедим утром…
(Сопят, но заснуть не могут.)
ТОМОЧКА. А пахнет-то как!
ФРОСЯ. Хлебом! Ой, как пахнет!
ТОМОЧКА. Давай по маленькому кусочку?
МАТЬ. Ну, давай. Только чтоб папа не услышал…
Мать и Томочка тихо встают, подходят к сколу. Мать отрезает каждой по маленькому ломтику хлеба, они съедают его и снова ложатся в кровать.
ТОМОЧКА (через какое-то время). Ты спишь?
ФРОСЯ. Сплю.
ТОМОЧКА. Я тоже не сплю. Ты хлеб хорошо салфеткой закрыла?
ФРОСЯ. Хорошо. Сама видела.
ТОМОЧКА. Я внимание не обратила. Может проверить?
ФРОСЯ. Ну, проверь…
ТОМОЧКА (вскакивает, подходит к столу и тут же возвращается). Закрыла…
А мыши его не съедят?
ФРОСЯ. Какие мыши, Томочка? В городе уже два года никакой живности не водится!
ТОМОЧКА. Это правда… Что, будем спать?
ФРОСЯ. Будем спать… (Через какое-то время.) Что-то никак не заснуть. В голову разные мысли лезут…
ТОМОЧКА. А у меня одна только мысль: он там лежит. На столе. Хлеб.
ФРОСЯ. Ну хорошо, еще по одному кусочку!
ТОМОЧКА. А папа не заругается?
ФРОСЯ. А мы тихонечко.
МИХАИЛ. Ладно уж, еще по кусочку. Только совсем по маленькому!
ФРОСЯ. Мы по махусенькому. Мы ж все понимаем, Миша!
ТОМОЧКА. Встаем?
Встают, подходят к столу. Мать отрезает каждой по кусочку хлеба, и они его съедают. Возвращаются и ложатся в кровать.
ФРОСЯ. Ну, теперь уж точно до утра.
ТОМОЧКА. Как долго ждать…
МИХАИЛ. Какое долго! Светает уже. А вы так глаз и не сомкнули!
ФРОСЯ. Мы спим, Миша. Спим.
Затемнение.
АВТОР. Дед Костя тоже воевал на Ленинградском фронте. Родом он был из богатой купеческой семьи, получил хорошее образование и собирался поступить, как его старшие братья, в Гейдельбергский университет. Но началась революции. Как это не удивительно, дед принял советскую власть. О своем происхождении он предпочитал умалчивать. В 44-ом году на территорию Ленинградской области стали массово поступать немецкие военнопленные. Тут дед и сознался, что неплохо владеет немецким языком. Его направили переводчиком в отдельный рабочий батальон, состоявший из немцев, прошедших соответствующую проверку. (Берет со стола деревянную табакерку.) Вот эту табакерку вырезал в подарок деду один из военнопленных. Табакерка с секретом – не сразу откроешь.
Возникают очертания стройки, обнесенной колючим забором. Константин и охранник курят на бревнышке. Слышно, как кто-то играет на губной гармошке.
КОНСТАНТИН. Красиво играет. Только тоскливо очень. Почти все немцы умеют на губной гармошке играть. Интересно, кто их учит?
ОХРАННИК. А ты спроси, спроси. Ты же по ихнему лопочешь!
КОНСТАНТИН. И спрошу. А ты чего злишься?
ОХРАННИК. Повесить их надо было всех! А они тут на гармошках играют!
КОНСТАНТИН. За что повесить?
ОХРАННИК. За шею!
КОНСТАНТИН. Они военнопленные. Где твое великодушие и милосердие?
ОХРАННИК. Чего?
КОНСТАНТИН. Русским людям свойственно милосердие.
Подходит пожилой немецкий солдат.
ОХРАННИК. Чего приперся? Хенде хох!
Немец улыбается, поднимает вверх руки.
КОНСТАНТИН. Этот-то чем тебе не угодил?
ОХРАННИК. Все они хороши.
КОНСТАНТИН. Ты приглядись. Он же почти старик.
ОХРАННИК. А чего ему от нас надо? Ты спроси!
КОНСТАНТИН. Он говорить не может.
ОХРАННИК. Немой, что ли?
ОХРАННИК. Контуженный. Ты слышал, что в старину немых немцами называли?
ОХРАННИК. Не…
Пленный протягивает Константину деревянную табакерку.
КОНСТАНТИН. Ист дас эин гешенк?
Пленный улыбается, кивает.
ОХРАННИК. Чего это он?
КОНСТАНТИН. Говорит, что это мне подарок. Вчера весь вечер что-то ножичком выстругивал. (Пытается открыть табакерку.) Как же она открывается?
ОХРАННИК. Дай мне! (Достает ножик, собирается вскрыть табакерку.)
Пленный мычит, качает головой, мол не надо ножик применять.
КОНСТАНТИН. Ножчиком любой дурак откроет. Ты лучше пойми, в сем тут секрет.
ОХРАННИК. Да ну ее! (Отдает табакерку пленному. Тот показывает, как она открывается.)
КОНСТАНТИН. Надо же! Хитро придумано. (Убирает табакерку в карман.) Спасибо за подарок. Данке шон.
Затемнение.
АВТОР. Из моих родных до Берлине дошел только дед Миша. А свою единственную медаль «За отвагу» он поучил в Польше. (Берет со стола сложенную в четверть бумагу.) Вот… Информация с сайта «Подвиг народа». (Надевает очки, читает.) «Приказ Командующего Артиллерии 71-ой стрелковой дивизии 70-ой Армии 2 Белорусского фронта … От имени президиума Верховного Совета Союза ССР награждаю медалью «За Отвагу» телефониста штабного взвода управления…» Это про моего деда Мишу говорится! «…за то что он 17 января 1945 года в период взятия города и крепости Модлин под сильным артиллерийско-минометным огнем противника дал связь в артиллерийские части дивизии и не сходя с линии исправил семь порывов линии связи…» (Складывает и убирает документ.) Модлин… Это в Польше. Крепость такая в 30 километрах от Варшавы в месте слияния рек Вислы и Наревы. Ее построили по приказу Наполеона в начале 19 века. Информация из Википедии. Увы, поляки решили забыть, как наши деды за них воевали… Дед Миша очень дорожил этой своей медалью.
Возникают очертания ленинградской квартиры. Михаил сидит за столом, обедает. Фрося сидит рядом, наблюдает, как тот есть. Раздается стук в дверь. Входит подвыпивший сосед Борис с газетой в руках.
БОРИС. Газету читали? «Известия». Вот! (Разворачивает газету, медленно читает.) Указ! «Учитывая многочисленные предложения награжденных орденами и медалями Союза ССР об отмене денежных выплат по орденам и медалям… и о направлении высвободившихся средств на восстановление народного хозяйства СССР Президиум Верховного Совета постановляет: с 1 января 1948 года отменить выплаты по орденам и медалям…» А?! И билет бесплатный на поезд раз в год отменяют! И проезд в трамвае! Как дальше жить?
ФРОСЯ. У тебя-то что за медали? И много ли ты за них получал? А бесплатный проезд тебя вовсе не касается! Это только орденоносцам.
БОРИС. Все равно обидно!
МИХАИЛ. Ты только за этим пришел?
БОРИС. Петр Анисимович из девятой квартиры говорит: отвоевали мы свое и стали никому не нужны! Обидели нас!
МИХАИЛ. Так и сказал?
БОРИС. Я, говорит, теперь свой орден детям дворовым отдам. Пусть они им хоть в «чику» играют!
ФРОСЯ. У него ж Орден «Красной Звезды»! Неужели детям на игрушки отдаст?!
БОРИС. Не отдаст. Жена в комоде спрятала.
МИХАИЛ. Я б за такие слова твоему Петру Анисимовичу морду начистил.
ФРОСЯ. С ума сошел, Миша. Он инвалид!
МИХАИЛ. Вот и я говорю, если б не был он инвалид. Где моя медаль, Фрося? Принеси.
ФРОСЯ (приносит шкатулку, в которой хранится медаль). Чего это вдруг она тебе понадобилась?
МИХАИЛ. Она одна у меня. Медаль «За отвагу». Но нет ничего ее дороже! (Достает медаль из шкатулки, целует и убирает обратно.)
БОРИС. «За отвагу»? В ней 30 граммов серебра. Это точно. Мужики взвешивали.
МИХАИЛ. И что с того?
БОРИС. Говорят, медали будут на деньги обменивать!
ФРОСЯ. И кто тебе такую чушь сказал?
БОРИС. Слышал разговор в трамвае.
ФРОСЯ. Одна баба сказала, да? А ты и поверил!
БОРИС. Интересно, сколько за твою медаль дадут?
МИХАИЛ. Знаешь что, Борис, шел бы ты отсюда! А то ведь я и тебе могу рожу начистить! Я свою медаль заслужил, и торговать ей не собираюсь.
БОРИС. Ну тихо, ты, тихо!
МИХАИЛ. А я говорю, пошел вон! И больше с такими разговорами ко мне не подходи!
Затемнение
АВТОР. С октябре 1944 года 26 Гвардейский истребительный авиационный полк, в котором оказался отец, не участвовал в боевых действиях. Полк барражировал в небе над Ленинградом, иными словами, охранял город от авиации противника. Но когда закончилась война, отца не демобилизовали, и он прослужил в полку еще 7 лет, аж до 1952 года. На гражданку он вышел в звании гвардии младшего сержанта. Нужно было на что-то жить. Поскольку в армии он освоил профессию ремонтника, то и устроился ремонтником на 1-ю ТЭЦ. Туда же, закончив школу, пришла работать электриком моя мама. Семейное придание гласит, что познакомились они в обеденный перерыв на трубе. «А» и «Б» сидели на трубе.
Возникают очертания ТЭЦ. Олег и Томочка сидят на трубе у каждого в одной руке по бутылке с молоком, в другой – по огромному сдобному рогалику.
ОЛЕГ. Что-то я не видел тебя раньше на станции. Давно работаешь?
ТОМОЧКА. Вторую неделю.
ОЛЕГ. А зовут как? Меня Олег.
ТОМОЧКА. Меня Тамара. В бригаде Томочкой называют.
ОЛЕГ. Кем же ты здесь работаешь, Томочка?
ТОМОЧКА (гордо). Электромонтером!
ОЛЕГ. Уж не в бригаде ли Сенцова?
ТОМОЧКА. Точно. У Сенцова.
ОЛЕГ. Так это про тебя рассказывают, как ты его отбрила?
ТОМОЧКА. Про меня. Только он сам виноват! Мне лампочку надо было в бойлерной поменять. А лестница высокая, тяжелая. Мне ее никак было в бойлерную не затащить. А тут как раз Сенцов мимо проходил. Я его и попросила помочь.
ОЛЕГ. И что же, помог?
ТОМОЧКА. Куда там! Начал мне лекцию читать, что он начальник, и не его это дело лестницы таскать. Я слушала, слушала, ну и ответила…
ОЛЕГ. И что ответила?
ТОМОЧКА (смеется). Будто вы сами не знаете! Об этом все уж неделю только и говорят.
ОЛЕГ. Знаю. Мне интересно от тебя услышать.
ТОМОЧКА. Сказал: «Карманное издание мужчины!» А в это время слесарь Петров мимо проходил и услышал. И всем растрепал.
ОЛЕГ (хохочет). «Карманное издание мужчины». Так он и вправду ростом не вышел! Теперь боится по станции ходить.
ТОМОЧКА (смеется). С меня он ростом! А мнит себя Наполеоном!
ОЛЕГ. А ты боевая! От горшка два вершка, а какой язычок злой!
ТОМОЧКА. Это я от горшка два вершка? Это вы мне?
ОЛЕГ. Тебе…
ТОМОЧКА. А разве мы с вами на «ты» перешли? Что-то я не припомню.
ОЛЕГ. Ну ты чего, Томочка…
ТОМОЧКА. Я вам не Томочка! Извольте меня Тамарой называть! И на «вы»! И по отчеству!
ОЛЕГ. Я твоего отчества не знаю.
ТОМОЧКА. И прекрасно! И не узнаете никогда!
ОЛЕГ. Ну, не сходи с ума! Хочешь после работы в мороженицу сходим? (Берет Томочку за руку.)
ТОМОЧКА (отдергивает руку). И трогать меня за руку я вам не позволяла!
ОЛЕГ. Ну вот! Ничего не понимаю!
ТОМОЧКА. И не поймете никогда с вашими куриными мозгами! (Уходит.)
ОЛЕГ (идет следом за ней). Куда же вы, Тамара! Не убегайте, пожалуйста!
Затемнение.
АВТОР. А потом они поженились, и на свет появился я. Отец окончательно похерил мечту стать художником, он продолжал рисовать, но только для себя. Это были карандашные портреты знакомых и акварельки по памяти. Свои рисунки он раздавал всем подряд, из его работ в доме почти ничего не осталось. Отец пошел учиться в Электротехнический институт на вечернее. Помню, как он сидит за письменным столом и что-то чертит, а его всячески отвлекаю: то пытаюсь залезть на плечи, то запихнуть в розетку циркуль, который только что вытащил из готовальни, то достают из железной коробки шурупы, познавая таким образом окружающий мир. Отец терпеливо это сносит, не ругается, не повышает голос. Вот как это было. (Надевает на палец шарик с нарисованной на нем рожицей, как это делал в своем знаменитом номере кукольник Образцов, и разыгрывает сценку, говоря разными голосами.)
