Марина Хробот
Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица

Каждый месяц на Руси случается праздник. Бывают страшные, такой как Карачун в самую длинную зимнюю ночь, или поминовения Дедов и Баб в конце зимы и осенью. Бывают рабочие праздники, когда начинаются посев, сенокос или жатва. Но самые любимые и весёлые – летний Купала и зимняя Масленица.

Летнего Купалу легко праздновать. На улице от заката до рассвета нету ночи, солнце так и гуляет по небу. Все травы цветут и пахнут, яблоки завязываются на ветках, морковка из грядок вылезает, репка, ещё горькая, но уже вкусная, рядами желтеет. Лесная ягода среди грибов боровиков, маслят и сыроежек либо чернеет черникой, либо дразнится красной земляникой в мелких семенах. Но солнце уже уходит из самого длинного дня, сокращая своё появление с каждым днём.

А вот зимняя Масленица празднуется из последних сил. День только уровнялся с ночью, снег начал таять, сосульки с крыш капать, но ещё долго ждать зелёной травы на земле и первых листьев на деревьях. Зато просыпается надежда на скорое жаркое лето и урожаи всего, что вырастет. Домашняя скотина нагуляет мяса, на болота и поля прилетит дикая птица. И хочется разгульно веселиться на Масленицу, чтобы Боги услышали и помогли.

Деревня Явидово. Масленица. Утро Понедельника-Встречи

Как всегда, с ночи Недели^[1] до рассвета понедельника в деревнях не спали, готовясь к большому празднику. Не прекращалась беготня между домами. У кого-то не было яиц для пирогов, у кого-то кончилась закваска для хлеба, и у всех не хватало соли. Дошло до того, что с божниц доставали маленькие солонки и выскребали из них самую лучшую, чёрную соль морянку, привезённую с озера Ильмень. С соседями такой солью не делились, самим еле хватало.

Не спалось не только из-за волнения, но и из-за голода, всё-таки две седмицы прошли пустыми^[2]. Но, наконец-то, прошли! В мечтах об угощениях, ночь казалась бесконечной. Подсохший не подсоленный хлеб не лез в горло, от горохового варева с сушеными грибами уже тошнило.

В домах жарили творожники и складывали высокой горкой на отдельном деревянном блюде. На втором, таком же, лежали печенья-жаворонки с глазками из сушеной черники.

* * *

Крутившаяся у печи старая Снежана не замечала в морщинах под глазами сажу. Особенно чернел на лице нос, постоянно шмыгающий и подтираемый ладонью в нагаре.

– Прилетай лето, приноси тепло, – тянула песню Снежана, накрывая блюдо расшитым рушником с печеньем-птичками.

– Согрей землю, разбуди траву, – подхватила напев свекрови худенькая и хромая Годислава.

Обе бабы, трудились в старых залатанных рубахах, но в белых хлебных передниках.

Весь стол и залавок^[3] за печью радовали глаз заставленными крынками со сметаной, горшками с разным маслом и блюдами.

Из сеней^[4] в комнату вошел Ведогор с дровами, свалил их у печи и взял с залавка свою кружку.

– Тёща дорогая, ты зачем мне налила козье молоко? Я его с детства не терплю.

– Брагу и медовуху спрятала наша Домослава, – с удовольствием заявила Снежана, оттискивая на раскатанной тесте вырезанного из дерева жаворонка. – Не нальёт до похода в Священную Рощу.

– Тьфу ты, неприятность какая, – Ведогор одёрнул плетёный пояс на тёплой домашней рубахе. – Пойду овец на снег выгоню и ещё дров наколю, а то вы за эту ночь в два раза больше обычного сожгли.

В дверях он столкнулся с супругой.

– Много набрала, – радостно сообщила Домослава, держа в поднятом переднике яйца и они удобно лежали на большом животе под грудью. – Есть что на Масленицу покрасить и отнести в житницу^[5]. Ведогор, а чего ты в лаптях, а не в валенках? По утру ещё холодно.

– Да я бегом сбегаю, – уверил супругу Ведогор, подтянул шерстяные порты. – Не успею замёрзнуть.

* * *

Варили яйца и красили луковой шелухой в желтый цвет, а сухой кислицей в бледно-зелёный. Порошками, сменянными у гончаров, яйца красили в красный и синий цвета.

Первые крашеные яйца бабушка Снежана и её дочь Домослава понесли в житницу, напевая: «Взайди просо, взайди лён, дай нам жизни, дай нам радость». Снежана держала горшок с яйцами, Домослава светоч^[6].

Закрыв за собой дверь, обе хозяйки поочерёдно подходили к каждому сусеку^[7], долбленному из липовых брёвен и впихивали в середину пшеницы, проса, льна и всех остальных семян по варёному яйцу для лучшей всхожести.

Так делали в каждой житнице всех Славян.

С рассветом наступило самое тяжкое испытание – блины. Их пекли сразу на всех сковородах и латках^[8], что находились в доме. У кого на железных, у кого на глиняных. И нельзя было съесть ни одного, хотя они, тонкие в мелкую дырочку или высокие и жирные, с сушеными ягодами и орехами, исходили сытным запахом и маслом.

Но по закону первый блин нужно было отдать Кому, великому зверю Медведю. Нарушишь закон, и в течение круглого лета^[9] может кто-нибудь из семьи заболеть, или сломает в лесу, или в доме ногу-руку-ребро. И потому приходилось сдерживать голодную слюну.

Даже Домослава терпела, хотя была уже на сносях^[10] и ей, по обычаю, можно было есть яйца и пить молоко.

– Пойду, отдохну, – пожаловалась ей Годислава. – Замучалась всю ночь заниматься выпечкой. – И она прилегла на спальной лавке рядом с дочерью, Василисой.

* * *

При голубеющем зимнем небе, волховица Ведунья, возраста которой никто не знал, одетая в праздничные рубаху и юбки, расшитые знаками Мокоши^[11] и в лисью рыжую шубу, встала у общего деревенского колодца.

Явидовский колодец самый удобный по всем ближним деревням. Поперёк деревянного сруба лежало тяжелое бревно длиной в три локтя с накрученной на него железной цепью, с загнутым прутом, вставленным в бревно и привязанным деревянным ведром. Такое богатство мог подарить деревне только князь Переслав.

Ведунья громко предупреждала всех, кто первыми пришел за водой, о вреде обжорства после пустых седмиц ещё два дня, до среды. Она знала, что её слова обязательно разнесут по домам. Да и повторяла она их каждую Масленицу.

– Кишки порвёте, пожалейте родных. Начинайте с блинов, с яиц, с творога, с печенья, но не с мяса.

Подходящих за водой баб Ведунья строго оглядывала и показывала, куда складывать принесённые обрядовые вязанки дров.

– Кладите сразу в княжьи сани. Не забудьте старые одежды для сожжения Масленицы, – напоминала она. – Детишки чтобы шли в Священную Рощу с драными и ломанными вещами, не держите в домах старьё, каждый день приносите ещё и ещё!

Бабы, а их было большинство у колодца, кланялись Ведунье и, набрав воды, не дожидаясь соседок для привычных сплетен, спешили домой держа на плечах коромысла с вёдрами. Одеты они пока были в повседневные тулупы, но весело перемигивались, ожидая праздничного дня.

* * *

– Уже рассвет. Подъём! – Кричала бабушка Снежана, вставляя в деревянный светец^[12] новые лучины^[13]. Но в комнате всё равно было темно. – Снег в вёдрах растаял, девочки, спускайтесь к печи умываться.

Кряхтя, Снежана перегнулась через пустую и заправленную лавку дочери и зятя, отодвинула внутренний ставень оконца. Через растянутый бычий пузырь^[14] пробился розовый свет восхода.

– Бабуля, ну чего ты суетишься? – Заворчала с полатей^[15] девица Дива, старшая своей сестры-близняшки на несколько хвылин^[16]. – Мы, наверное, первые, кто встал в такую рань. Первые.

– Да! – согласилась её сестра Мила.

Обе девицы удивляли своей красотой все соседние деревни и, особенно двойным отражением друг в друге. И сёстры знали об этом.

Оберегая живот, Домослава боком сидела за столом, пересыпала из головок мак в кружку и тихо улыбалась, радуясь спокойствию в семье.

Дверь в комнату снова открылась, и голос Ведогора загремел во всю мощь:

– Девки, хватит спать! Вставайте! Принесите в дом колодезной воды, ни кружки не осталось, а снега не натаскаешься.

– Как же хочется есть! – тянулась Дива, высунув руки из-под овчинного одеяла и протягивая стройные ноги на досках палатей, покрытых коровьими шкурами и старыми простынями, шевеля при этом пальчиками. – Всё бы съела, что приготовила бабуля. Всего хочется.

– О-о-очень, – зевнула Мила.

– Нельзя! – рявкнул Ведогор. – Вот, козьего молочка хлебните, воду принесите и – в Священную Рощу! – Подойдя к лавке свояченицы и племянницы, он откинул одеяло. – Годя, понятное дело, что ты за ночь уработалась, а ты, Вася, почему не одеваешься? Ведунья, небось, заждалась и другие девки набегут раньше тебя.

Потягиваясь, Василиса, крепенькая и румяная встала, надела лапти и побежала через сени на задний двор, к летнему нужнику^[17], открытому по случаю оттепели.

Пописав, Василиса обтёрлась между ног снегом. Вернувшись в дом, стала переодеваться в праздничную одежду. Пока натягивала чистую исподнюю рубаху, а на неё плотную, шерстяную, мама Годислава расчёсывала её волосы, расплетя и заново заплетая тугую косу. На лоб дочери Годя надела тканный венчик, расшитый речным жемчугом. Юбку Василиса надела сестринскую, свою у неё мыши погрызли.

Уже стоя в дверях, Вася завязала клетчатый платок и дождалась от матери поцелуя в щёку.

– Красна девица ты у меня. Позавтракаешь? – с беспокойством спросила Годислава.

– По пути перекушу.

Схватив с блюда печенье, Вася выскочила из дома.

Утро было тёплым, ярко светило солнце.

Так хотелось Василисе через хвылиночку быть в усадьбе князей. Она сегодня такая нарядная и светлая! И юбки новые и не привычный тулуп на ней, а норковая шубка. Княжич Милояр, солнышко сердца, должен ахнуть от удовольствия, увидев её.

И Вася побежала по тропинке, ведущей в княжескую усадьбу не по дороге к колодцу вдоль реки, а напрямую, через холм. Тёплый ветер подталкивал в спину.

* * *

Сёстры Мила и Дива так и лежали на полатях, глядя в тёмную крышу и ленясь спуститься.

– Вся деревня… – потягиваясь, начала разговор Дива. – Говорит о вчерашнем приезде княжича Милояра, приезде княжича. – Как всегда, она повторялась для убедительности.

– Красивый парень. – Мечтательно говорила Мила. – Мы ж вчера с тобой глядели, когда они с нашим княжичем Граней достраивают стойла на площади. И хозяйство, говорят, у него богатое.

– Ты про какое хозяйство? Хозяйство, про какое? – Хихикала Дива, щипля сестру за бок и плечи. – То, что между ног или то, что в его усадьбе в деревне Глины?

Обернувшись на внучек Снежана погрозила им корявым пальцем.

– Не о том смеётесь. Милояр-то вчера в деревне Корзово драчуна скрутил. Тот скотина такая, супружницу свою, беременную бил. Милояр его отправил к старосте – трезветь.

Обе сестры осуждающе покивали головами: «Бывает же сволота», и тут же настроение их переменилось. Прикрывая рот ладонью, Мила зашептала сестре:

– Дива, не блей козой о княжиче. Хорошо отец не слышит, а то огребла бы по заднице.

– Чего это по за-а-аднице? – растягивала слова Дива. – Мы уже взрослые, нам в супруги идти пора.

– Вот нам завтра и навяжут невестины колодки, будем хромать полдня, – зевая, напомнила Мила.

– Ой, как ты сегодня много говоришь, – удивилась Дива. – И сколько у нас на Масленицу женихов и невест будет по деревне в колодках ходить? Ходить в колодках?

– Полно и невест, и женихов. – Обрадовалась интересному разговору бабушка Снежана, не переставая перекладывать выпечку с горячих сковородок на деревянные блюда, расставляя их по столу. – Заневестилась вредная Болеслава, страдает по Велемиру Бортнику. Его старший брат Итир Бортник сохнет по вдовой Оне, подружке нашей Василисы. Из третьего дома от колодца Котя в невестах, а ещё девка с другого конца деревни, та, что длинная и тощая, как жердина от осины. Из Рудых Болот два жениха приедут, из других деревень кто-то… Точно не знаю, – хмыкнула Снежана и утёрла нос ладонью. – Опять же княжич Милояр. На всю седмицу нам устроят смотрины. – Бабушка подняла голову, разглядывая в сумраке полати. – Девочки, пора вставать…

– Так блинчиков хочется, – жалостливо попросила Дива.

– Да, – подтвердила Мила. – И печенья-жаворонка, и сырников.

Обтряся от маковой шелухи передник на домашней юбке, Домослава встала, обернулась в сторону дочерей.

– Вставайте, дурынды! Я с утра глянула на Снежную Бабу^[18] во дворе, а у неё платок скосился на голове и выпала морковка, я их поправила. Оттепель. Значит, днём на солнце будет жарко.

– А можно сырника, мама? – Дива сиганула с полатей на пол, минуя три ступеньки. – Так хочется, так хочется, вся изошлась слюной.

– Хочется, – бормотала Мила, медленно спускаясь вниз.

– Громыхайте тише, девочки, маленький Сотя ещё спит. – Прислушавшись к ребёнку в себе и тоже голодная, Домослава разрешила. – Рассвет наступил, можно съесть кусок хлебушка или сладкое печенье, – с удовольствием оглядывала красавиц дочерей Домослава добавила. – Но только по одному. Эх, я сейчас наведу румянец нашей Мокоши.

– Воды нужно много, – Годислава плотнее прикрыла себя меховым одеялом. – Днём все горшки, сковородки и ложки отмывать.

– Два раза за водой сходите, девочки! – отозвалась из-за печки бабушка Снежана.

– Бегом сбегаем! – крикнула Дива, натягивая тёплую рубаху.

– Два раза, – соглашалась Мила, надевая юбку.

– На дороге не упадите, воду не расплескайте, – ворчала Домослава, натирая свекольный румянец деревянной Мокоше и переплетая её светлую косу из шерстяных ниток.

Поцеловав в макушку богиньку, Домослава поставила её на место, на одну из полочек для Богов, расположенных одна под другой. Зашептала, прикрыв глаза:

– Помоги нам, Мокошь. Как можешь – помоги. Дай девочкам хороших супругов, всем жизни спокойной, здоровья сыну Соте и новом ребёнку, мамке, Ведогору, родным… ну, ты сама знаешь кому и сколько.

– Мама, я кушать хочу! – С печки слез Сотя, младший ребёнок в семье, и стоял в исподней рубахе, от души потягиваясь. – Блинами пахнет.

– Пока нельзя! – строго отказала бабушка Снежана.

– Печенье можно, – и Домослава дала сыну тёплого печенья «жаворонка». – Попей козьего молочка, от него станешь здоровым, толстым и мужская пипка большая вырастет. Возьми батину кружку на залавке.

Прихлёбывая молоко, Сотя ткнулся в большой живот и тёплую мамкину грудь.

– Сегодня начнём веселиться, да, мама?

– Обязательно, лучшик мой.

Деревня гончаров Глины. Княжич Милояр

Вчера утром княжич Милояр быстро собрался в гости. Скотник запряг в расписные сани любимого коня Ситича. Рабочую лошадь Милояр запрягать запретил:

– Что же я буду хуже другана Гранислава? Да ни за что!

– Чего ты орёшь, с самого рассвета? – сонно возмутилась его сестра Зореслава, выйдя на крыльцо в домашней шерстяной рубахе и куньей душегрейке.

– Не могу усидеть дома. Еду в гости к князю Переславу и другу Гране.

– Ой, да так вам там будет тяжело праздновать-то Масленицу! – язвила Зореслава. – Береги себя, не упейся вусмерть.

Милояр сам положил в сани мешок печёных кругляшей-ватрушек, без которых гончары не садились за стол. Ночью повариха Шура напекла их постными, с щавелем, солёной крапивой и грибами. С творогом и яйцами пока было нельзя из-за пустых седмиц. Ещё в сани Милояр поставил короб праздничной одежды, сверху всего навалил соломы.

А соли в доме не осталось. Утром даже не хотелось есть сваренную пшенную кашу на воде и конопляном масле.

Проезжая через деревню Корзово, стоящей ровно на половине пути между его деревней Глины и Явидово, Милояр лениво смотрел по сторонам. Дома здесь были такие же добротные, как у него во владениях, заборы с плетнями плотные, а всё равно деревня выглядела серой. Оба колодца со старыми «журавлями»^[19] покосились, тулупы у баб без выдумок, без вышивок. И на столбах заборов бело не больше пяти волчьих черепов.

Проходящие по дороге по своим делам бабы, с вёдрами на коромыслах, с санками с детишками, с хозяйственными узелками, жадно рассматривали расписные сани княжича с высокими бортами по бокам и фигурным задником, и холёного коня в звенящей сбруе.

Из калитки дома, мимо которого Милояр медленно проезжал, вышла молодая баба в заштопанном на плечах тулупе, держа, как и положено пустые вёдра в левой руке, а коромысло на правом плече. Из-за занятых рук, у неё сбился платок и на бледном заплаканном лице, на скуле багровел след удара. В распахнутом тулупе торчал большой живот.

Вслед за женщиной из калитки выскочил здоровый молодой мужик в портах, босиком и в не подпоясанной рубахе. В два длинных прыжка он нагнал молодуху, и сбил на снег. Баба завизжала, пытаясь освободиться, сучила ногами и выставляла вперёд то вёдра, то коромысло, оберегая живот, но молодчик раскидал их в стороны и продолжал бить бабу по лицу и в грудь. Подъехавших саней княжича он не заметил.

Три бабы у колодца поспешили на помощь молодухе с коромыслами наперевес, но бежать им было далеко.

С ходу спрыгнув с саней, Милояр подхватил откинутое коромысло и с оттягом ударил им поперёк спины озверевшего мужика. Тот остановился, не понимая, кто осмелился помешать ему.

– Ты чего-о? – взревел молодчик, упав на снег и тут же вскочивший. – Щас я тебя! – И он замахнулся для удара.

Силушки у дурака было не занимать и Милояр точно бы огрёб кулаком в лицо, но тут подоспели соседки и стали от души лупить мужика тяжелыми коромыслами.

– Сучий потрох! – кричала баба в возрасте, не переставая бить молодчика по голове. – Нашел над кем измываться! Она же на сносях!

Молодуха сидела в сугробе и плакала, растирая по лицу кровь из носа и слёзы, и придерживала живот.

– Глаза залил и больше не с кем драться? – Другая баба тыкала коромыслом молодчику между ног, стараясь попасть в уд^[20].

– Доброго здоровьичка, княжич. – Опомнилась третья тётка, воткнув ведро рядом с собою в сугроб.

– Бабоньки, встаньте в сторонку. – Подойдя к молодчику, Милояр, подпрыгнув, ударил его ногой в живот и мужик осел в сугроб, рядом с супругой. Та испуганно отвалилась в сторону. – Вот, что она чувствует, мудак! Бабоньки, принесите-ка сюда из моих саней верёвку и кругляши, они в мешке.

Бабы стояли, крепко держались за коромысла, боясь сделать лишний шаг. Только самая пожилая не торопясь подошла к саням, пошуршала в сене, достала моток верёвки и синий мешок. На мешок стали поглядывать и остальные бабы, но держались, руки не тянули.

– Что делать, с сучьим потрохом, княжич? – спросила самая боевитая тётка.

– Да пошли вы все, – неожиданно взревел мужик и попытался встать из сугроба. – Я вас сейчас завалю!

– Свяжем, и он сам пойдёт к старосте. – Решил Милояр. – И, если этот выродок не отсидит в холодной клети хотя бы день, я нажалуюсь князю Переславу, и он увеличит оброк всей деревне. На обратном пути я спрошу со старосты. Как зовут эту сволочь?

– Старосту или сучьего потроха? – Баба в возрасте переглянулась с подружками. – Этого зовут Мрев, он в детстве чуть не помер. – И быстро заговорила. – Его с детства мать с тётками забаловали, да ещё и супруга безответная попалась, вот он и лютует.

Против трёх здоровенных баб и княжича, пьяный-пьяный, но не до безумия, мужик позволил себя связать и побрёл босиком по снежной дороге к дому старосты.

Непрестанно говорившие бабы поднимали беременную молодуху. Старшая из них достала из мешка кругляши-ватрушки и совала ей в руку.

– Бери, слёзы заешь.

– Ты сразу на улицу беги, как он драться начнёт, – советовала другая, запахивая на соседке тулуп.

– Нет, ты как увидишь, что он стал сжимать кулаки и ругаться, так сразу к соседке, а лучше к колодцу, там у нас всегда кто-нибудь стоит, – советовала третья баба.

Вытирая лицо концами съехавшего с головы платка, молодуха начала успокаиваться и даже с интересом поглядывать на нарядного княжича. Хлюпая носом, она, тем не менее, ухватила три кругляша и спрятала за ворот рубахи.

– А за что он её бил? – Повысил голос Милояр.

– Мужики такого склада, то есть без совести, – назидательно говорила старшая баба, одаривая соседок печёными ватрушками-кругляшами. – Бьют, когда у него уд «не стоит», либо брага кончилась.

– И потому, что от браги, уд не стоит, – дополнила розовощёкая соседка в цветастом платке, тоже запихивая за ворот тёплой рубахи ватрушки и хитро поглядывала на соседку. – Имей совесть, ты же все выпечку сейчас потаскаешь. А с чем княжичу ехать в гости?

– Берите всё, – решил Милояр, для которого покрасоваться перед бабами было, что в жару водицы попить. – К князю в гости еду, а у них в усадьбе никто не голодает.

Заохавшие бабы запричитали: «доброго тебе здоровьичка, княжич», «сытно и весело встретить Масленицу», «жену тебе добрую и ласковую», благожелательными взглядами проводили Милояра, усевшегося в сани и дёрнувшего вожжи лоснящегося Ситича.

Выпечку бабы поделили тут же, а синий мешок отдали пострадавшей молодке.

* * *

Узкая дорога, блестящая подтаявшим настом, выходила из лесной чащобы, и показался просвет поля. Значит, скоро Явидово. Жалко, что сегодня был последний день пустых седмиц, а то бы они с Граниславом оторвались по полной. И напились бы от души, и наелись любимой гусятины и натешились бы в мыльне^[21] с мыльницами^[22]…

«Жениться что ли?» – неожиданно подумал Милояр. – «И скакать по другим бабам надоело, все они в мыльне одинаковые, когда голые. И семью с детьми пора заводить…»

Опушка леса закончилась. Впереди расстелилось заснеженное поле, стал виден холм с княжеской усадьбой за высоким частоколом^[23]. Справа заворачивала ледяная речка, заметённая снегом. Вдоль дороги серели дома с дымками из крыш, покрытых соломой или досками.

На столбах заборов и плетней белели черепа лосей и волков, а кое-где медвежьи. От завистливого соседского сглаза и лесных хищников. Над дверями овчарен и житниц, радуя слух, звенели ряды коровьих и козьих рогов, отгоняя злых упырей.

«Ладно, гуся с поджаренными перепончатыми лапами сегодня не будет, так хоть ягодной браги можно напиться – Мечтал Милояр. – Уж с этим княгиня Умила не поскупится. А завтра начало Масленицы, и мы с друганом Граней оторвёмся, как сможем…»

* * *

Вечером трое молодых княжичей и князь Переслав сидели в столовой. Княжичи обсуждали и рисовали на вымоченной бересте план предстоящего торжка. На парнях и князе были надеты льняные рубахи. Чистые и новые. Такие могли позволить себе только они. Простые мужики носили льняные рубахи только по праздникам. А ежедневно либо грубые шерстяные зимой, либо конопляные летом.

– Нужно сколотить торговые обменные ряды. От сюда и до сюда, – тыкал пальцем в бересту княжич Гранислав. – Обновить мостки для въезда гостевых саней со стороны реки, поставить качели, сразу на трёх человек, столб с верёвочными «шагами» и столб с подарком наверху.

– Я люблю на «шагах» прыгать, – улыбнулся младший княжич, Святослав, светловолосый взрослый подросток.

– Не забудьте о летней конюшне и обязательно нужно подновить навесы над чурами^[24], а то обидятся, – сказала вошедшая в столовую Ведунья. – Я только что сходила в Священную Рощу. Над Перуном и Родом завалились навесы. И ещё нужно сменить ржавые набойки на груди Сварога и наплести из ниток новую косу для Мокоши.

– Когда же всё успеем? – озаботился князь Переслав, почесал седеющую бороду и хмуро выпил которую за вечер кружку крепкой браги.

Представив, как до вечера придётся сидеть рядом с ленивым и хмельным князем, да ещё за пустым столом, княжич Гранислав встал и хлопнул Милояра по плечу.

– Пойдём, друган, начнём сколачивать обменные столы прямо сейчас. Завтра не успеем.

– И я с вами, – вскочил младший княжич Святослав.

– Лады, братишка, пойдём с нами, поработаем, – согласился Граня.