Марика Девич
Не Господь Бог

– Ах какой! Ты гляди! Ну-ка, давай бегом. Да приходи вечерком, пирожком угощу, – рассмеялась соседка.

Потрепала мальчишку по голове.

– Здоров, Инн, будь ласка, одолжи соли.

Митя рванул к кухне. Но мать за плечо притормозила.

– Нету у нас соли. Извините, – сказала мать.

– Да ладно вам. Соли пожалели, – соседка одарила взглядом, впрочем, не слишком-то обидевшись, – у других попрошу. Господи…

– Соли мне не жаль, мне жаль семьи, которые вы разбиваете, и детей ваших, которые на это смотрят, – сказала мать.

– Своего пожалей, квёлый, что лук варёный, мои-то весёлые. Скажи, завидуешь, – соседка вышла.

Мать хватанула воздух ртом. Но тут же нашлась.

– Да ты пьяная! От неё же несет за версту, ты чувствуешь, Митя?

– Что?! – возмутилась соседка, – да я днём в рот не беру! А тебе б не помешало хоть иногда расслабиться. Вобла сушёная.

Митя представить себе не мог, что с его мамой кто-то может так разговаривать. Казалось, закрывшейся дверью её ударило по лицу.

– Она сама вошла, мам, я её не пускал. Не слушай её, пожалуйста! – сын бы всё отдал, чтобы залечить мамину рану от укуса соседки. Он даже осмелился протянуть руку и дотронуться до плеча матери, которая стояла у окна.

– Ах ты защитник, да ты же первый пустил сюда, стоял, слюни пускал, я всё видела, – мать приблизила к нему лицо с побелевшими от злости глазами.

Мама брезгливо отодвинула сына.

– Эту вонь отсюда не выветрить.

Митя смотрел, как она распахивала все окна. Но этого было недостаточно, она вперилась в сына, который тоже кинулся открывать окно в кухне, помочь, искупить.

– Да это же от тебя. Бога ради, избавь меня от этого.

Митя не понял, что ему делать.

– В душ! – показала мать тупице.

Стоя в душе и взяв мочалку в руки, Митя тёр с остервенением своё непослушное тело и глотал слёзы. Людмилино тело картинкой стояло у Мити перед глазами. И эта картинка не стиралась. Лил на восставшую предательскую плоть ледяную воду, ненавидя себя.

Отдернув занавеску, мама смотрела Мите ниже талии. Он закрылся мочалкой, мать зло деернула его за руки.

– Мойся, чтоб я видела!

Под её взглядом Митя тёр свой позор. Мать выхватила мочалку и тёрла сама, затем швырнула мочалку в раковину. Вышла. Митя прислонился к холодному кафелю и заплакал.

А спустя месяц он узнал, что детей у тёть Любы забрали в детдом по сигналу бдительных соседей.

– Это была не мама, не по её вине! Наверняка, тёть Люба и правда пила, – сказал Митя.

Лена ничего на это не ответила. Её другое интересовало.

– Скажите, Митя, мама часто наблюдала за вами, дотрагивалась, пока вы принимали душ?

– На что вы намекаете? – молодой человек не ожидал такого поворота.

– Часто она входила к вам в ванную?

– Мама запрещала запирать замки, боялась, что я могу потерять сознание! Что я могу поскользнуться! Она была! Она была!

– Святой, – закончила за юношу Лена.

– Да! Святой! У мамы даже никого не было! – молодой человек, кажется, готов был наброситься на Лену.

– У неё были вы. Вы ведь были уже достаточно взрослым мальчиком, подростком, – пояснила Лена. – А когда вам было двенадцать, шестнадцать, двадцать, мама продолжала так делать?

Митя изменился в лице. Она попала в точку.

– Я не потерплю таких домыслов и грязи про мою маму!

Молодой человек схватил куртку и выскочил вон из кабинета.

Он быстро шёл, почти бежал по коридору к выходу, в очередной раз чуть не свалив пальму Людмилы Исааковны. Не попрощался и хлопнул дверью. Людмила Исааковна даже не успела предложить последнего оставшегося котёночка, удивленно смотрела ему вслед. Лена вышла из кабинета.

– Что вы ему сказали, Леночка? Такой интеллигентный мальчик, и даже не попрощался.

– Правду. Произнесла вслух то, что он всю жизнь боялся себе сказать. Это больно, – сказала Лена.

– Знаете, моя дорогая, если так пойдёт, все клиенты разбегутся. Ну нельзя же так.

– Не волнуйтесь.

– Как же не волноваться, Леночка? Этого напугали, того прогнали, вы так разоритесь! Совсем не умеете вести бизнес.

– По-моему, проблем с зарплатой у вас не было, – заметила Лена.

– Так я не о себе, о вас волнуюсь! Аренда, налоги, дочка, расходы, вы сама женщина-то не старая, – всполошилась женщина.

– Ради Бога, Людмила Исааковна, не волнуйтесь. А парнишка, он вернётся. Будьте уверены. Они всегда возвращаются, – заверила Лена.

– Что-то не верится, – покачала головой администратор.

– Хотите пари? – Елена протянула руку Людмиле Исааковне.

– А если выиграю? – спросила администратор.

– Двухмесячный отпуск! – предложила Лена, подуставшая от пальм и котят.

– Я не хочу в отпуск, – отдёрнула руку Людмила Исааковна.

Работа была смыслом её жизни, тут было интересней, чем в телевизоре, зачем ещё отпуск?

– Ладно. Если выиграю я, вы уберёте эту чудовищную пальму, – сказала Лена и скрылась у себя в кабинете.

Людмила Исааковна хлопнула глазами. Чудесная пальма! Она стащила её с ресепшена из-под носа охранника. Это ей стоило, между прочим. Теперь она не просто не верила, а очень надеялась, что юноша не придёт.

Через неделю ровно в 10:00 Митя Ушаков стоял на пороге.

Лена выдохнула колечко дыма в окно, и лукаво посмотрела на надувшуюся Людмилу Исааковну:

– Вам дать номер грузчиков?

Администратор впустила парня и закрыла дверь, глядя на пальму. Возвращать дерево на ресепшен она не собиралась.

Лена приветливо кивнула, как ни в чём ни бывало.

– Рада, что вы вернулись, Митя. Проходите!

Митя в нерешительности топтался в дверях.

– Я в прошлый раз вам нагрубил. Простите меня, пожалуйста.

– Принято, прощено. Да проходите же! – потянула Лена и усадила молодого человека в кресло.

– Мне сегодня приснился сон, – сказал он, по привычке спрятав руки между колен.

– Поэтому вы пришли? Из-за сна? – удивилась Лена.

– Он повторяется, он про маму. Он уже замучил меня.

Из кресла Митя смотрел на стоящую перед ним Лену снизу вверх, глаза были красными, волосы взъерошены.

– Расскажете?

– Стыдно.

– Давайте на кушетку, расскажете в потолок.

– Неудобно, как я разлягусь тут перед чужим человеком, – смутился парень.

– Падайте! Вы деньги заплатили, я врач. Чего меня стыдиться?

Спустя миг Митя вместил своё длинное тело на кушетку и заговорил.

Сон Мите Ушакову был всегда один и тот же. С самого раннего детства, сколько он себя помнил.

Тёмная птица билась в окно, требовательно, настойчиво. Она всё время меняла очертания, из легкой маленькой превращаясь в огромную и густую. Птица растекалась по всему оконному стеклу, как клей, пытаясь зацепиться когтями, желтыми, с чёрными траурными краями. Они проникали через стекло, тянулись к его горлу. Невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой, тело не подчинялось. Дикий ужас охватывал его, а голоса, чтобы кричать, не было. Он стремительно уменьшался до размера любимой плюшевой игрушки, теперь его легко было зацепить, когтями его подтягивали к стеклу, так что приходилось поворачивать в сторону голову, чтобы не раздавить лицо, распластанная щека, приплюснутый распахнутый глаз, он видел себя и с той стороны, и с другой. Когти крепко держали его, а тело птицы превращалось в розовую плоть, из которой вырисовывались женские груди, соски бесстыже торчали в разные стороны, дразнясь. Он больше всего на свете хотел жадно захватить их своим расплющенным ртом, но мешало стекло. Где-то сверху начинал раздаваться громкий размеренный стук клюва по стеклу, оно рассыпалось на мелкие крошки, Митя наконец с жадностью и сладострастием присасывался к груди, но потом случалось самое ужасное: подняв голову, он видел маму, и они вместе, он, мама, груди, птицы, летели в бездонный чёрный колодец.

Митя тяжело и часто дышал, дрожал всем телом. Под изумлённым взглядом Лены пациент скрутился всем телом бок, подтянул колени к груди, и обхватил себя руками, пытаясь закрыться. Лена прохладной ладонью коснулась его холодного, в испарине, лба.

– Пожалуйста, – попросил он.

– Митя, – тихо позвала она.

Парень вздрогнул, открыл глаза, очнулся, взгляд стал осмысленным. Митя резко сел, обессиленный. Первым делом он оглядел себя, как будто боялся, что забылся и сделал что-то неподобающее.

– Я вас напугал, простите.

Прокофьева была профессионалом своего дела, это было подтверждено опытом, дипломами и сертификатами, записью на месяц вперед и благодарностями пациентов, передававших её номер из рук в руки. Она вытаскивала из тяжёлых клинических депрессий и суицидов, но навык абстрагироваться от чужой боли так и не пришёл. Лена положила ладони на его свёрнутые широкие плечи, заглянула в глаза.

– Всё хорошо, – сказала она, – вы в безопасности. Это был просто сон.

Парень опёрся крупными ладонями о край кушетки и наклонился вперед, качнувшись, как будто собирался прыгнуть с края пропасти.

– Мама знала, что вас мучают кошмары?

– Я спал в проходной, конечно, знала. Я же кричал во сне, – Митя говорил, повернув голову в сторону, избегая смотреть в глаза. – Она меня насквозь видела. Откидывала одеяло, я был без трусов, простынь испачкана. Простите за эти подробности.

– За что же простите? Это были поллюции, – сказала Лена. – Это нормально.

– Это были улики, следы моего позора.

Вот он и сказал то, зачем пришёл.

Мальчик-старичок в застиранной серой маечке, прикрываясь руками от беспощадного света трёхрожковой люстры, шёл в ванную. Мать проводила взглядом и сорвала простынь с матраса. На нём остались мокрые кляксы. Сжав губы в нить, мать перестелила чистую постель, подняла комок грязного белья с пола и направилась в ванную.

В углу ванной стояла стиральная машинка, но мама стала стирать простынь в раковине, кажется, она забыла о технике, или не хотела испачкать ею остальное бельё в барабане. Мама тёрла простынь хозяйственным мылом, стирая в кровь костяшки пальцев, на глазах сына, который намывался мочалкой в старой стоячей ванной. Если бы он мог, он бы тоже стёр самого себя до полного исчезновения. Задернуть занавеску он не осмеливался, опасаясь вызвать новую вспышку гнева любым лишним движением. На часах было три ночи.

– Три, а может и четыре утра, я уже точно не помню. Это продолжалось, пока и я, и простынь не становились чистыми. Пока от меня не переставало вонять, – пояснил Митя.

– До каких пор у вас были такие бессонные ночи? – уточнила Лена.

– Это закончилось только с её смертью.

Лена с миг осознавала услышанное. Дима продолжил, смутившись ещё больше.

– Знаете, мне и сейчас порой кажется, что от меня исходит неприятный запах, что люди его чувствуют. Вы чувствуете? Только честно.

Голос парня опять сделался детским, высоким: нужно было набраться смелости, чтобы такое спросить. Лена сглотнула, глядя в его огромные страдающие глаза. Он в страхе ждал ответа.

За столько лет практики Лена так и не смогла привыкнуть к изощрённости родительских пыток, тем более изощрённых, что те раны, которые они наносили своим детям, были надёжно спрятаны от глаз свидетелей внутри, их нельзя было предъявить, как синяки или переломы. Может, законом и предусмотрено наказание за истязание детской души, за уничтожение человеческого достоинства ребенка, только Лена ни разу не слышала, чтобы кого-то осудили за это.

Она должна была сказать мягче, иначе, позже. Но сказала сейчас. Твёрдо, ясно и прямо.

– Митя, ваша мать страдала нарциссическим расстройством личности. Такие люди не испытывают эмпатии к другим людям. Вы слышали о таком? Можете уйти, если не готовы это принять.

Митя молчал. Но не бросался прочь от правды, как в прошлый раз.

– Вы, трепетный одарённый ребенок, были, по сути, заложником. Ваша мать на протяжении многих лет изо дня в день ломала вас как личность, ваше человеческое и мужское достоинство. Вот что такое ваш сон, ваш фимоз, ваша девственность в двадцать девять лет.

Митя отшатнулся, зрачки глаз расширились, стали как тот колодец, куда он падал вместе с матерью. Но он не убегал.

Лена знала, если человек пришёл, значит, зерно подозрений в почву брошено. Рано или поздно жертва родительского абьюза понимает, что убежать всё равно не получится. Куда бы ты не бежал, вместе с собой багажом ты везёшь свои тело, мысли, душу, воспоминания, свои сны. Поэтому многие старики-родители, утверждавшие в детстве над детьми свою власть, срывавшие зло, что нельзя было сорвать снаружи, на взрослых, на супругах, на начальниках, так ненавидят «этих психологов» в старости. Боятся, что рухнет домик, построенный без фундамента, а только на одних лишь поздравительных открытках, фальшивых тостах и редких телефонных звонках, из жалости, вины и долга.

Митя смотрел в стену, ему было невероятно больно.

– Может, она любила меня как-то по-своему?

– Нарциссы не умеют любить, у них нет этого в базовой комплектации. Не заложено.

– Значит, дело не во мне? Не в том, что я был таким плохим?

Лена знала, как важен для него ответ.

– Вы одарённый, красивый, хороший человек, но вам этого никто никогда не говорил, – сказала Лена.

Митя поднял глаза и спросил:

– А у кого-то ещё так было? У вас были такие случаи?

И Лена заранее знала, что такой вопрос будет. Страшно быть одним таким, с клеймом на лбу, отверженным, как больной волчонок, изгнанный из стаи. Если таких больных несколько – это уже шанс на выживание.

– К сожалению, это происходит куда чаще, Митя, чем принято считать в нашем обществе духовных скреп и святого материнства. Эта броня покрепче депутатской неприкосновенности.

– И как другие живут? Как с этим жить?

– Ключевое слово тут – жить, Митя. Идёмте.

Лена потянула его с кушетки к дверям.

– Куда? – испугался Митя.

– Жить, Митя! Жить!

В салоне красоты пахло свежесваренным кофе. Митя был усажен в мягкое кожаное крутящееся кресло. Праздничное освещение, зеркала, приятная музыка, безупречная вежливость и бархатные пуфики напомнили ему о театре, куда они ходили с мамой два раза в год.

– Вам с молоком? Сахар?

Митя принял стаканчик от порхающей сотрудницы в униформе, и конечно же, при неосторожном движении расплескал, но вместо нагоняя получил извинения и заверения, что всё в полном, полном порядке. Опасаясь опять разлить или поперхнуться, он отставил кофе и напряженно следил глазами за Леной и стилистом, к которому она его привела. До него донеслось:

– Все битком, дорогая, запись за месяц вперед. Но только ради тебя!

Ровесник Мити, Игорь, был сам себе рекламой, красив, как артист, безупречен, ухожен от макушки до кончиков ногтей. Лена была верна своему парикмахеру уже много лет. А он, судя по всему, был многим обязан ей.

Лена подумала, что в порядке исключения расскажет Мите об истории их знакомства с Игорем. Несколько лет назад парень попал к ней после попытки самоубийства. В подмосковном военном гарнизоне, где они жили, отец-подполковник, пьющий от безысходности, бессмысленности и беспросветности, избил Игоря до полусмерти, когда тот не выдержал и признался, что внуков дедушке с бабушкой ждать от него не стоит. Как спал по подсобкам, и драил полы за возможность видеть работы у мастеров. Как приходил в отчаяние от того, что заработанные, лучше и не вспоминать как, деньги, потраченные на учёбу, пропали зря: конкуренция велика; как Лена вселяла в него веру, как держала за руку, когда он осмелился подойти к мастеру и попросил дать ему всего один шанс. Теперь к нему очередь, только этого никогда не увидят родители – отец запретил даже упоминать о нём, а мать никогда не осмелится…

– Это как же вы себя так не любите? Сколько вам лет? – Игорь весело и необидно зацокал языком и покрутил кресло в разные стороны.

Лена не собиралась приходить на помощь. Она присела в сторонке, попивая кофе и полистывая глянцевый журнальчик с довольной улыбкой чеширской кошки.

– Ой, да не бойся, больно не будет! – успокоил Игорь, всплеснув рукой и дотронувшись нежно до плеча испуганного клиента. Митю осенила страшная догадка. Не может быть! Никогда в жизни он не бывал в таких местах, и это был первый голубой, которого он видел не по телевизору в своей жизни.

Через пару часов все было кончено. Из зеркала на Митю смотрел интересный молодой человек, с модно взъерошенными спереди волосами и аккуратно постриженными висками.

– Бэкхем, вылитый Бэкхем! Нет, вы полюбуйтесь на него, да я просто бог! – Игорь изящным жестом снял и откинул в сторону шёлковую пелерину.

– Бог! Бог! – искренне похвалила Лена.

Пока Игорь порхал вокруг новой клиентки, с которой расцеловался, как с родной матерью, Лена обратилась к Мите, который по-прежнему сидел, не двигаясь, в кресле.

– Митя, вас не узнать! Что же вы молчите? – спросила Лена.

Тот обернулся к ней и спросил:

– Сколько это стоило? Это бесплатно?

– С ума сошли? Платно и очень, – Лена прошептала ему на ушко, и добавила, – ну плюс- минус…

Митя чуть в обморок не упал.

– Я только вчера получил зарплату, это же половина, – прошептал он, боясь, что кто-то услышит.

– Да, надо зарабатывать больше, – сказала Лена безжалостно и пошла попросить счёт.

Однако Игорь от гонорара великодушно отказался, попросив только Митю попозировать для рекламы.

– Меня? – переспросил Митя.

– На нашу страницу. А вообще-то с таким лицом нужно по ящику выступать! Да, Ларочка?

Новая клиентка, в которой Митя с изумлением узнал телеведущую новостей Ларису Савицкую, обернулась и оценила:

– Хорош.

– Когда по телеку крутили рекламу марки, мама говорила, что её в китайских подвалах делают дети-рабы из дешёвой нефти.

Митя вынырнул из очередной яркой толстовки с капюшоном. С джинсами, которые отлично сидели на узких бедрах, вроде определились. Девочки-консультантки принесли очередной ворох рубашек, а ещё спортивных штанов, футболок и кед.

Митя вопросительно смотрел на Лену, ожидая, чтобы она одобрила его выбор.

– Не слишком?

Лена обернулась:

– Вы мне? Откуда мне знать?

Не хватало ещё чтоб девушки, которые поглядывали на парня с любопытством, подумали, что он пришёл с мамочкой. Лена делала вид, что вообще случайно тут оказалась и с интересом рассматривала ядовито-желтую вязаную шапку. И уже через неё голый торс парня в одних джинсах, когда он снял очередную рубашку. Бицепсам явно не хватало объёма, прессу – кубиков, телу – загара, но девчонок-консультанток это не смущало, одна из них подала голос:

– Вижу, вы никак не определитесь. Вам помочь?

– Если честно, было бы неплохо, спасибо! – поблагодарил Дима.

Девушка деловито перекинула то, что круто, в одну сторону, что не круто – в другую, быстренько разрешив все сомнения.

Переодевшись в старое, Митя направился к кассе.

– Столько вещей. И недорого получилось, – сказал он, рассчитавшись картой.

– Дорого – не круто, – сказала девушка между делом, передавая ему огромный пакет. – Спасибо за покупки.

Лена тем временем, соблюдая конспирацию, оплачивала желтую шапку. Митя уже было собрался уходить, как девушка его окликнула:

– Простите, пожалуйста, можно спросить?

Митя замер, поправил на себе жилет, как перед важным ответом:

– Да.

– Ваш жилет… – сказала с улыбкой девушка.

Митя вздрогнул, покраснел, ждал издевки. Но девочка смотрела с искренним интересом:

– Похож на то, что был на мистере Дарси, ну, в первой «Бриджет Джонс»! Такой прикольный, это какая марка?

Митя беспомощно посмотрел на Лену. Но та не собиралась приходить на помощь.

Митя, в облегчении от того, что над ним никто не будет смеяться, ответил, пожав плечами:

– Хэнд-мэйд.

Девушки дружно засмеялись. Та, которая осмелилась, засмеялась громче всех.

– Отличная шутка. А вы милый. Может, позвоните мне как-нибудь, я бы с удовольствием поучилась. Хэнд-мэйду.

Девушка написала свой номер и дала Мите. Он едва устоял на ногах.

На выходе из магазина они перестали шифроваться, и Лена пошла с ним рядом. У Мити тренькнула смс-ка: отчёт из банка, он встревожился.

– Я за день и-за вас почти всю зарплату потратил!

– Я ж говорю, зарабатывать надо больше, – ничуть не смутилась Лена. Она заметила оптику.

– Стоп! У вас чудовищные очки! Идёмте!

– Слушайте! – впервые возмутился Митя. – Я как в передаче «Снимите это немедленно».

– То есть, телевизор вы всё-таки иногда смотрели?

Они вышли из торгового центра с пакетами наперевес.

– А вы необычный психолог. Никто так не делает, – сказал Митя.

– А я делаю, – просто ответила Лена. – Силой никого не держу. Можете в любой момент выйти из игры.

– Нет, я, пожалуй, останусь, – твёрдо ответил Митя.

– Тогда вас ждет ещё одно испытание на прочность, – улыбнулась лукаво Лена.

Лена вместе с тренером по боксу Виктором со скамейки наблюдали, как в углу тренажёрного зала Митя, уже переодетый в спортивную форму и бойцовские перчатки, не слишком ловко скачет вокруг груши.

– Как бы он себе запястье не отбил, твой товарищ, уверена, что ему нужна груша? – с сомнением покачал головой тренер.

– Больше, чем гантели. Как дочка? – спросила она.

– Начала потихоньку есть, твоими молитвами, – сказал Витя.

Дочка Вити должна была участвовать в отборе на детско-юношеский чемпионат по плаванию. В один день у девочки случился спазм желудка – это когда человек не может принимать пищу. Во-о-бще. Даже через катетер. Дочка Вити не могла больше принимать в себя тренировки, белковые коктейли, ранние подъёмы, и вообще ненавистное ей плавание. Она хотела рисовать, но о том, что она хочет, родители-спортсмены не спрашивали. Пока этот вопрос не поставила ребром сама жизнь. Дочка потеряла двенадцать килограмм при весе в сорок.

– Вашими усилиями. Это вы перестали от своей девочки ждать результатов. И просто позволили жить, – сказала Лена. – Сила сопротивления, ты же сам помнишь, равна силе давления. Может ещё когда и вернется в спорт.

– Если только сама захочет, – замахал руками тренер. – Чуть родного ребёнка в гроб не вогнал.

– Это потому что ты сам на пьедестал не вышел, я тебе всё это говорила.

– Спасибо тебе, Лен, если б не ты… Позвали тебя к дочке, а оказалось, нам надо было головы лечить. О чем мы только думали? Какой же я был упёртый придурок.

– Вить, не вини себя. Пользы от этого никому нет. Главное, что себе в этом признались, тут нужно мужество, ты не представляешь, какая это редкость, когда родители признают ошибки. И пытаются что-либо изменить.

– Лучше поздно, чем никогда, – горько хмыкнул тренер.

– А никогда не поздно, Витя, – Лена бодро встала, – ну что, идём к нашему? Сделаете из него человека?

– А как же, – уверенно ответил тренер, став обычным, мускулистым суровым мужиком без страха и упрёка.

– Девочки, поможете? – Витя обратился к двум тренершам. – Они его вдохновят, можешь мне поверить.

Глядя на бодрых подтянутых девушек с круглыми попками и железным прессом, Лена не сомневалась. Вспомнила, что сама-то в клубе не была пару месяцев точно, и бег забросила. Не только она Мите станет стимулом, но и он ей.

Выходя из зала, она взяла с Мити обещание, что они теперь каждый вечер ровно в восемь будут вместе бегать «пятёрочку» по набережной, вместо сессий в кабинете.

Лена с Митей, его новой спортивной сумкой и огромным пакетом вещей, стояли у спортклуба, пытаясь поймать такси. Сегодняшний день, прическа, новая одежда обычного тридцатилетнего столичного парня, изменили его.

Но кажется, только внешне.

– Может, на метро? – начал канючить парень. – Или вон маршрутка. Просто я не привык, это всё слишком для одного дня.

– Слишком – это заставлять пожилую женщину идти до метро.

– Вы не пожилая!

– Ах Митенька, вы такой воспитанный мальчик! – подколола Лена.

– Перестаньте, а?

– А вы ловите такси.

– Так никто не останавливается. Заняты все! – возмутился Митя.

– Конечно, все давным-давно используют приложение.

– Приложение?

– Вы правда айтишник?

– Просто не пользовался такси, – рассердился Митя.

Лене нравилось, что он сердится. Вообще-то первыми, на ком можно безопасно для жизни тренировать все свои эмоции, должны быть родители в семье, но только не для хороших мальчиков и девочек, которым запрещено иметь право на чувства. Разрешено было иметь только обязанности, главная из которых – быть всем удобным.

Наконец, рядом остановилось такси. Митя открыл перед Леной дверь, закинул пакеты с вещами в багажник и приготовился сесть рядом с ней.

– Нет-нет, – остановила она, – вы вперёд. Ваш адрес первый, покажете путь, и вы платите.

– Я? – удивился Митя.

– Что вы так смотрите, Митя? Не я же. Вы мужчина. Вот и привыкайте.

Митя с миг похлопал глазами, сел вперед.

Лена наклонилась к плечу парня:

– И, знаете, что? Я больше не хочу называть вас Митя. Договорились, Дима?

Лена заметила, как он расправил плечи, указывая таксисту дорогу.

Такси затормозило у Диминого дома, на одной из глухих линий Васильевского острова.

– Вы здесь живёте? Мы почти соседи, – заметила Лена, рассматривая пятиэтажный дом, пока парень вытаскивал своё добро из багажника.

– Простите, а можно к вам на минуточку? – спросила Лена.

Ну и наглость, почти восхитился Дима. Себе он такого никогда не позволял.

– В туалет очень хочется, – пояснила Лена. Чем ещё больше повергла его в краску.

Да, Дима изменился, но не до такой степени, чтобы услышать подобное от дамы, но и не настолько, чтобы отказать человеку в столь деликатной просьбе.

Арка, двор колодец, покосившаяся лавочка, хилые кусты, колченогий горнист с советских времён, вороны, разрывающие пакет мусора около одноглазого подбитого фонаря, довершала картину покрашенная коричневой масляной краской дверь парадной. Кодовый замок был сломан, и, похоже, никто не собирался его чинить.

– Полдома надеется на снос и расселение, полдома пишет протесты, так что, видимо, это надолго, – пояснил Дима.

В парадной воняло мочой и мусоропроводом. Они поднимались на третий этаж пешком, лифта предусмотрено не было. Лена оглядывала облупленные стены, стихийные завалы из старых колясок, дырявых тазов и прочей рухляди.

Дима смутился, впуская гостью в обитую дерматином дверь тридцать второй квартиры.

– Я не ждал гостей, вы уж извините.

Вопреки его извинениям, в прихожей, и, насколько можно было заметить отсюда, во всей квартире стоял идеальный порядок.

– Чаю? – дежурно спросил Дима.

Вежливость в него была встроена на уровне инстинкта, как зевок.

– Пожалуй, – неожиданно легко ответила Лена, как будто забыв о том, что сильно хотела в туалет, а на улице ждёт таксист.

Лена разулась, Дима подставил ей засаленные гостевые тапочки, не заметив её скрытой улыбки.

Ах, эти старые добрые традиции подавать гостям ношеные десятками чужих ног тапочки! Они казались ужасным анахронизмом, как и всё в этой квартире, застывшей в эпохе советского застоя. Выцветшие бабочки на обоях, отклеившийся угол открывал штамп «Ленинградская фабрика бумажных изделий. 1975». Вытоптанные ковровые дорожки с орнаментом, паркет ёлочкой, гобелены и дух затхлости, ожидания плохих новостей, таблеток от моли, рассованных по карманам никому не нужных бобровых шапок и пудовых каракулевых шуб, с ноткой валерьянки, конечно же. Единственной новой вещью, словно случайно оказавшейся тут, являлся жидкокристаллический экран компьютера, с мощным моноблоком многоядерного процессора.

В ванной на полу был уложен выцветший «кабанчик», коричневый длинненький такой кафель. Сантехника была старой, но содержалась в стерильном состоянии. На вешалке висели ветхие, истерзанные сотнями стирок полотенца. Лена открыла воду, посмотрела на себя в зеркало – в сговоре со скудным освещением оно подчеркнуло все её недостатки, искажало буграми и уродовало лицо. Соседи, видимо, зажгли газовую колонку, раздался гул, Лена вздрогнула, стало жутковато. Смыла воду в унитазе, даже не поднимая крышки, поспешила к двери, на которой, как и говорил Дима, щеколды не было.

Вдруг краем глаза Лена заметила тёмную тень. Она быстро обернулась – то была не тень, а старый байковый тёмно-фиолетовый халат, под ним, мысочек к мысочку, стояли женские тапочки с помпонами. Лена принюхалась. Разве может халат женщины, умершей три года назад, так стойко хранить запах её парфюма? Немыслимо. Леной овладело любопытство: стараясь не шуметь, она открыла полочку. В ней и обнаружились полупустые духи «Невские», а ещё потрескавшаяся тушь, засохшая помада тона «Болгарская Роза» и крэм в тюбике под названием «Элегия».

«Стена плача», – догадалась Лена. Она понюхала духи. «Какой мерзкий приторный стойкий запах,» – подумала она, и в то же миг духи выскользнули из рук, осколки упали в раковину, порезав Лене ладонь. Дима робко постучал на звук:

– Вы в порядке?

Лена открыла дверь. Дима увидел разбившийся флакон.

– Это были мамины любимые, – сказал Дима. – Им лет сто.

– Простите, пожалуйста. Ваша мама, похоже, наказала меня за любопытство. Я открыла ящик в поисках мыла.

Лена завралась – мыло тут лежало почти новым куском, но Дима не обратил внимания, смотрел со страхом, как капает кровь с её ладони в белую раковину:

– Есть лейкопластырь? – спросила Лена.

– Должен быть здесь, – отморозился Дима. – Мама всегда тут хранила лекарства.

Дима открыл другой ящик, там обнаружились лекарства, слишком много лекарств для столь маленькой семьи. Лена не встречала в своей практике ни одного здорового ребенка у святых матерей, посвятивших себя своему чаду. Больными управлять легче, ясно.

– Может, марганцовка? Мама всё обрабатывала марганцовкой, – предложил Дима.

– За марганцовку теперь и посадить могут.

Нашёлся йод, Дима помог наложить пластырь. Лену выворачивало от этого тошнотворного запаха. Это было просто невероятно, чтобы старые духи заставляли щипать и слезиться глаза, въедались в кожу, одежду, волосы.

Дима всмотрелся обеспокоенно:

– Вам нехорошо?

– Просто надо на свежий воздух.

От чая с любимым маминым печеньем курабье Лена отказалась.

– Дима, можно я задам вам один вопрос? – спросила она.

– Конечно, – ответил Дима, который не знал, что теперь делать с ситечком полным заварки, если гостья не хочет чай.

– Вы любите курабье?

Дима завис, задумался.

– Да нет, вообще-то. Мама любила, а я как-то до сих пор покупаю на автомате и…

– А чай? А это ржавое ситечко? А эти чудовищные обои, эти полотенца! Неужели вам приятно всем этим пользоваться?

Дима, судя по взгляду, никогда не думал об этом.

– Зачем вы храните верность тому, что причинило вам столько боли? Этим мутным зеркалам, этим старым шкафам, они ведь забиты мамиными вещами доверху, верно? Сколько ещё вы будете поклоняться ее халату, духам, тапочкам?

– Мне нужно время, – сказал Дима глухо, ставя фарфоровую чашку обратно на её место к хрусталю в стенку. – Я не могу так сразу.

– Три года, Дима. Три. Года. Вашей жизни. Другой может и не быть.

Когда за Леной закрылась дверь, Дима опустился на стул, обитый чёртовым гобеленом, и впервые смотрел на своё жилище другими глазами, глазами чужого человека.

Лена вошла в квартиру, с удовольствием вдыхая знакомый запах своего жилья, смесь корицы, грейпфрута, кофе. Сняв обувь, она крикнула в гостиную, где горел свет и работал телек:

– Мышонок, привет! Угадай, чего я тебе купила!