Маргарита Клочкова
Качаясь на качелях жизни

Все так живут

Возвращаясь домой из магазина, я держала в руках два огромных пакета с едой.

Мои руки сводило под тяжестью купленного, и я не раз пожалела, что, торопясь на трамвай, забыла дома новые перчатки.

Я пыталась шевелить пальцами, чтобы они окончательно не заиндевели на холоде, но казалось, что у меня не руки, а протезы. Протезы, которые прям сейчас откажут.

В это время я услышала резкий звук. Водитель, отъезжающий с парковки, отчаянно жестикулировал и кричал «дура».

Так оно и есть, он прав.

Я дура.

Взвалила на себя всё и несу.

Иногда радостно, иногда – нет.

А чаще с одной мыслью: «Все так живут!».

А это что значит?

Только одно: все так живут, и мне так жить надо.

Прийти домой, найти там мужа, сидящего за компьютером, рядом – пустые тарелки из-под еды и сетования, что в наше время тяжело найти работу после сокращения.

Поспешить на кухню, увидеть крошки на столе, пустую кастрюлю от борща и засохшую уже лужу с остатками супа.

Разобрать сумки, громко вздохнуть, как бы приняв, что это моя жизнь, что красиво только в кино бывает.

Налить воды, чтоб отварить пельмени, зайти в комнату, увидеть двух сыновей-подростков, которые даже не смотрят на тебя, потому что мать у них давно, а новую версию игры выпустили всего неделю назад.

Подойти, чтоб обнять, но услышать в ответ: «Отойди и не мешай».

Выйти тихонько, закрыв дверь, потому что все так живут.

Где они, эти мужья, дарящие цветы без повода, и дети-гении, открывающие в четырнадцать лет свой бизнес. Где?

Вернуться на кухню, заварить себе чай, присев впервые с утра.

Макать пакетиком вверх-вниз, наблюдая, как он окрашивает воду, услышать от мужа, пришедшего попить: «Жрать когда?»

Резко вскочить, чтоб начать готовить ужин, оставив чай на столе.

Но все, все так живут. Все.

Руки продолжало сводить от холода, пакеты, казалось, разрезали пальцы пополам.

Снова какой-то резкий звук клаксона, удар, резкий удар вбок, боль и небо.

Такое красивое небо.

Боже, как красиво летят пушинки снега: одна, вторая, третья…

Они опускаются на мое лицо, закрывая глаза. Глаза, которые уже не увидят жизнь, жизнь, которой живут все.

Среди мишуры теряется душа

Андрей сидел за столом в центре огромного зала, стильно украшенного к Новому году, и смотрел на парящих под потолком воздушных гимнастов в ярко-пестрых костюмах, а перед глазами стояли мама и ее подружка, тетя Нина, и то, как они, переодевшись в какие-то нелепые платья, завывали, прижавшись друг к другу спинами: «Главне-е-е-ей всего, погода-а-а в доме, а все-е-е другое – су-у-у-у-уета».

И им тогда он, десятилетний, верил, хотя в руках вместо микрофонов были бананы, но пели с такими эмоциями, что невозможно было представить, что главнее может быть что-то другое. В их голосах на надрыве было и про то, что они готовы мириться с мелкими неурядицами, вроде задержки зарплаты, детьми, которые получили трояк за контрольную; готовы любить мужей, хотя они предпочитают посмотреть дома футбол по телевизору, вместо того чтобы хоть раз в год пойти в театр, как «приличные люди ходят».

Но «певицам» маме и тете Нине тогда Андрей верил, они не врали, выступая у елки посреди небольшой комнаты, стены которой были украшены мишурой в виде цифр 1995, и даже на алоэ в углу висели новогодние шары.

Мама с подругой пели, и Андрей верил всей душой в волшебство происходящего, а вот воздушным гимнастам сейчас верить не хотелось вообще.

«Красиво и слажено все делают», – проносилось в голове Андрея, рассматривающего, как они скользят высоко над столами. Скользят только потому, что им заплатили за это.

«А с чего им выступать тут бесплатно, а? Это их работа, – отвечал он сам себе. – Все верно. Им заплатили, чтобы они развлекали бомонд. Или как еще назвать собравшихся тут? Поэтому сиди и пей давай с улыбкой принесенный аперитив».

А гимнасты в это время взлетали, словно дивные птицы, и резко скатывались вниз, и Андрей вспоминал, как они с братом и дочками тети Нины – Машкой и Наташкой – вышли танцевать, как брат поднял Машку вверх, она раскинула руки в разные стороны, и они оба упали на пол у елки, а сверху на них – мамы; как все безудержно смеялись, потому что тетя Нина продолжила петь даже лежа. Она пела в уже раздавленный банан-микрофон «…А все-е-е дру-у-у-гое сует-а-а», и невозможно было не верить в ее «настоящность».

А гимнасты сейчас, вроде с открытыми улыбками, то поднимаются по алым полотнам вверх, то резко падают вниз, но что-то не то.

Кажется, что все! Конец! Сейчас рухнут, но они остаются парить, держась кончиками пальцев за ткань, как за спасательный круг, но при этом нет в них «настоящности», а может, «настоящности» не было просто в жизни уже взрослого Андрея.

– Талантливо, Сонь, – произнес он вслух, а в мыслях продолжил: «Но не душевно, парят, как наши с тобой отношения. Только от того, чтобы «рухнуть», удерживают не пальцы ног, а мое терпение, возможно, мои деньги… и походы по твоему желанию к психологу».

Соня ничего не ответила мужу, она уже обнималась с какой-то блондинкой, от улыбки которой исходило только одно – лицемерие; вернее, модные ныне приспособленчество, называемое networking.

«Интересно, они обе понимают, что улыбаются друг другу наигранно, как герои кино? Или хотя бы у одной из них есть наивная вера в то, что это все вокруг по-настоящему?» – пронеслось в голове Андрея, и он вспомнил, как смачно его обнимал при встрече дед. Он зажимал его в свои руки, будто в капкан – капкан любви – и, громко хохоча сквозь густые рыжие усы, добавлял: «А ну-ка выберись, то зацалую, как малыша». И Андрей выбирался, принимая правила игры.

«Вспомнил чего? – заспорил он снова в своей голове. – То дед твой, родной человек, а тут жена обнимается с незнакомой женщиной. Ты что, предлагаешь им устроить “капкан любви”»?

Андрей улыбнулся сам себе, пока Соня болтала уже с другой девушкой, вроде одетой в платье, а вроде и нет, потому что оно настолько просвечивало все изгибы ее фигуры, показывая, что она без нижнего белья, что становилось немного неловко, и он начал усиленно рассматривать жену в новом платье, которое она специально для этого вечера заказывала у известного дизайнера, выпустившего таких всего пять.

Он смотрел на вырез платья Сони и будто… ему не тридцать семь, а десять, и его мама примеряет изумрудное платье на базаре на картонке у груды вещей, наваленных в бело-синей палетке.

– Да оно же порванное.

– И это где еще? – отпивая чай из термоса, самоуверенно произносит женщина в валенках, толстой бесформенной куртке и шали. – Это модель такая. Вы в моде много понимание?

– Вот же стрелка, видите? – не унимается мама.

– Женщина, не нравится, снимайте, если брать не будете, – доносится ответ, продавец отворачивается, думая, что «тут уже ловить нечего».

– Нет, я куплю, если «скинете».

– Хорошо, двадцать рублей скину.

И потом мама в этом платье, прикрыв стрелку брошью, пела с тетей Ниной.

В реальность Андрея вернул официант, предлагая очередную закуску. Выглядела она пафосно, а называлась вообще помпезно: брускетта с риетом из лосося по-фламандски на подушке из пюре из авокадо.

И вот Андрей уже открыл широко рот, чтоб укусить, как услышал от жены:

– Зачем ты разеваешь на пол-лица? Неприлично ведь. Столько лет, а не понимаешь, что надо…

– Сонь, – перебил он ее, – дай мне, пожалуйста, спокойно поесть бутерброд.

– Это брускетта, а ты пасть разинул.

– Да-да, я помню, там еще риет, да на подушке, – Андрей начал смеяться так сильно, что руки его затряслись, и эта самая прослойка из пюре авокадо немного «съехала», капнув на белую скатерть.

Андрей закрыл рот, сконфуженно улыбнулся жене и поставил на стол тарелку с содержимым, а перед его глазами стоял папа.

Папа и дядя Вова, муж тети Нади, и как они вдвоем под крики «Давай! Давай!» дрались подушками, а глаза при этом были завязаны шарфами.

Андрей вместе с братом, Машкой и Наташкой прыгали от радости на диване, каждый болея именно за своего папу.

Сколько же счастья тогда было и задора! И неудачный прыжок, после которого Машка разбила стакан со смородинным компотом, только усилил накал страстей, хотя тетя Надя эмоционально вспомнила чью-то там мать.

– Сонь, у тебя родители в детстве на Новый год конкурсы устраивали? – спросил он, откусывая брускетту.

Жена, не отрывая глаз от присутствующих, пробубнила:

– О, смотри, сам Смирнов тут, – затем она будто опомнилась и ответила: – Новый год я чаще всего справляла у дедушки с бабушкой, потому что родители куда-нибудь уезжали, например, однажды рванули вдвоем в Москву, оставив меня в очередной раз в деревне, поэтому я мечтала вот так красиво встречать этот праздник в самом лучшем платье, а не уныло сидеть со стариками, вспоминающими, как тысячу лет назад они были бодры и веселы.

– Почему ты так грубо, Сонь? Везде своя прелесть. Мне вот не надо этого пафоса, честно, хотя я могу себе позволить, как там эту… лакшэри лайф. А я вот помню, как любил приезжать к дедуле с бабушкой. Мы с ними на широченных лыжах по снегу ходили в лес, а им было тогда лет по семьдесят, и после таких походов обязательно была баня, – Андрей закатил глаза, не обратив внимания, что жена погружена в сканирование только что пришедших гостей. – Сонь, помню, как сейчас, сижу в бане красный, как «Феррари», о котором ты мне непрозрачно намекаешь, сижу, и кажется, что от жары плавится даже мозг. Я весь в поту, как стекло в капельки воды во время сильного дождя, и дедуля заносит таз, а в нем – с горой снег, и он начинает им меня растирать. А от снега, понимаешь, не холодно, от него вообще не холодно.

– От чего не холодно? – переспросила Соня, которая, будто весенняя муха, проснулась от спячки, и начала слушать мужа.

– От снега, солнышко, не холодно. От снега, если этот снег в руках того, кому ты дорог и важен.

– Андрей, опять ты начинаешь, верно? Почему ты мыслишь этими категориями и не хочешь понять, что прошлого уже нет? Ты тянешь свою душу туда, куда не надо. Живи настоящим. Доверься Вселенной, и она услышит.

– Доверился уже, – недовольно буркнул он в ответ, запихнув последний кусок брускетты в рот, затем вздохнул и решил все-таки закончить начатое. – А еще дедуля перед Новым годом всегда свинью колол, чтобы на стол бабушка свежину сделала, а мне ухо давали жевать. Ты только представь, лампой опалят, осмолят, это когда тушу одеялами накроют, чтоб шкура мягкой стала.

После этих слов Соня округлила неистово глаза, пытаясь не пускать в свой мир рассказы об убийствах свиней, но муж продолжал:

– …И вот дед для меня ухо отрежет и прям на морозе жевать дает. М-м-м, вкусно!

– Фу-фу! Зачем ты это сказал? Я теперь есть не смогу весь вечер. Ты это специально, да? Чтобы мне отомстить за это все? Фу! Закрыли тему.

Соня встала и медленно пошла по залу, то и дело улыбаясь одним приглашенным и обнимаясь с другими, ее пайетки на длинном красном платье отливали серебром под светом ламп. Она шла, излучая уверенность в том, что не сомневается в выбранном пути, чего нельзя было сказать об Андрее, который, оставшись один за столом, решил съесть еще и риет жены.

Он жевал бутерброд, вспоминая хруст свиного уха, а еще как мама на праздничный стол непременно делала бутерброды со шпротами и как у него была миссия – натирать поджаренные на скороде куски хлеба долькой чеснока, предварительно состругав ножом, подгоревшие части.

– Эх, – тяжело вздохнул Андрей, мысленно добавив: «Вкусные были, не то, что этот риет».

Хотя брускетта была приготовлена бесподобно: таяла во рту, но не было в ней теплоты, «показушность» только.

Точно, брускетта – это прям бутерброд без души, будто женщина, которая вроде говорит о гармонии к себе и миру, стремясь к совершенству, а на деле теряет себя в погоне за ныне модным. Вот таким и была эта самая вкусная брускетта с риетом, но Андрею так хотелось шпрот.

Вернулась Соня, сказав счастливо, что скоро к ним подсядет сам Смирнов с женой.

– Солнышко, давай бутерброды сделаем со шпротами на завтра? И чтоб майонез такой кислый-кислый, что аж уксусом отдает, а?

– А ухо свиньи не надо? Андрей, я уже заказала сырную тарелку и куропаток, забыл? Я и так пошла тебе на компромисс, согласившись справлять Новый год дома вдвоем.

Громко заиграла ритмичная музыка, и на сцену вышли девушки в купальниках, расписанных стразами. Перья, прикрепленные сзади на пояс, качались в такт движениям упругих полуобнаженных ягодиц, и смазливые девушки лихо отплясывали, несмотря на высоченные каблуки.

Глядя на них, Андрей подавился от смеха глотком вина, оно полилось у него через нос, и Соня опять нервно затрясла головой.

– Все хорошо, зай, я вспомнил просто, как мама упала на тетю Надю со стула, – Андрей снова закатился со смеха, не обращая внимания на дико округленные глаза жены, боявшейся нарушить правила этикета.

Он смеялся, вспоминая, как десятилетним пацаном никак не мог понять, почему его мама с подругой так задорно танцуют несмотря на то, что, как ему казалось, уже довольно немолоды. Маме тогда было тридцать четыре – возраст уже солидный, – а они забрались вдвоем на табуретку, пока мужья пели «Ат-каза-а-а-ла мне два раза, не ха-а-чу сказала ты…», забрались и стали танцевать, будто не старые.

«Боже мой! Маме ведь тогда было всего тридцать четыре, меньше, чем мне сейчас, а у нее уже я был и Косте было двенадцать, – заговорил Андрей снова сам с собою в мыслях, перевел глаза на жену, такую изящную и красивую. – А у нас с Соней пока только планы, планы, планы. Сначала планы стать визажистом, потом – визуализатором пространства, так вроде, называлось обучение, которое он оплатил. А теперь жена планировала стать крутым астрологом.

– Ну и не ной! – заспорил Андрей сам с собой. – Сам женился, сам оплачиваешь все. Что, не видишь, что ли, детей нет, ведь у жены-то Огнеша подтирает ретроградный зад Меркурию, то коридор затмений от прежней кармы отмыть надо.

– Ну и загнул я! Смешно! Зад Меркурию подтирает! Может, рассказать ей шутку? Нет, не буду, обидится еще, – улыбался Андрей, поэтому вслух произнес: – Солнышко, тебе еще шампанского подлить?

– Давай. Тебе здесь не нравится, да?

– Да, я говорил, что не хочу сюда идти. Я тут лишний, мысли у меня такие, мягко говоря, недобрые.

– Так ты расслабься, сейчас должен жонглер выступать. Все хорошо, будь в мо-мен-те, до-ро-гой.

– Хорошо-хорошо, буду. Но, знаешь, Сонь, мишуры много, это бывает на елку навешают-навешают много игрушек, гирлянд, дождик, и веток зеленках с иголками становится вообще не видно, вот и мне сейчас так. Сути происходящего, так сказать, не пониманию.

Но жена его не дослушала, кто-то прислал ей смешное видео, и она стала показывать Андрею, как кот в новогоднем колпаке мяукает в такт песни «Jingle bells, jingle bells».

Он посмотрел без интереса, отпил еще розового вина, подумав, что пора расслабиться и сменить напиток.

И в ожидании коньяка сидел с улыбкой, которую Соня приняла, как знак того, что муж наконец-то смог «вписаться» атмосферу красивого новогоднего праздника, а Андрей на самом деле вспоминал, как отец слегонца пнул под зад рудого кота Борьку, и тот пролетел полкомнаты, сев на подвязанный поясом от старого бабушкина халата алоэ, украшенный новогодними шарами.

А пнул оттого, что кот, играя с мишурой, испортил семейное фото на диване. Пнул, «потому что купили пленку всего на двенадцать, Кать, кадров, а тут эта скотина лезет. Кому сдалось фото с рожей кота, а?»

Андрей улыбался, вспоминая, как потом отец успокоился, пошел мириться с котом, предлагая колбасу из «Оливье», и как они снова после примирения стали фотографировались все вместе на диване у ковра, как мама говорила: «Так все молчим, не разговариваем, а то на фотке рты будут перекошены». И именно у нее там открыт рот. Вспоминал, как в итоге на фото, которое распечатали и поставили в рамку, смотрят мама, брат, он и папа с котом в обнимку.

С лица Андрея не сходила улыбка от осознания того, что такое счастье ведь было в жизни! Но куда «растворилось»? И чем больше он стал зарабатывать, тем быстрее крупинки счастья исчезали из его жизни.

На сцену вышел жонглер. Парень в черном смокинге с бородой Санта-Клауса, лихо подкидывал вверх красные мячи: один, два, пять, семь. Зал аплодировал его ловкости.

Делать это, стоя на цилиндре, конечно, искусство. Андрей аплодировал в числе прочих, но вспоминал папу с дядей Колей и то, как они бились яйцами.

Рассказать о таком Соне он не мог точно, она бы психанула, поэтому хихикал тихонько про себя.

В это время за стол подсел «тот самый Смирнов» с женой, Андрей напрягся больше прежнего, пытаясь выбросить из головы воспоминания о том, как мама привязала к поясу брюк отца и его оппонента прозрачные полиэтиленовые пакеты, в которых лежали по два вареных яйца, и задачей битвы было «разбить яйца противника».

Жонглер ушел со сцены победителем, не уронив ни одного мяча и не упав с цилиндра, как и его отец тогда, кричавший и бивший в грудь с криком «Мои яйца крепче!». Андрей улыбнулся и заметил, что на него по-доброму смотрит жена «того самого Смирнова».

– Вам налить вина?

– Да, давайте.

– Сейчас равиоли принесут и еще… какую-то мудреную хрень, забыл название.

– О, заманчиво звучит. Я – Оля.

Соня сконфуженно посмотрела на самого «модного стилиста города» и предложила мужу пойти танцевать.

Андрей положил ей руки на талию и вспомнил, как год назад мама прислала ему видеопоздравление с Новым годом. На нем она и папа танцевали, вернее, она представила их лица в какой-то чудаковатый клип с эльфами, собирающими подарки.

Соня прижалась ближе к мужу, и в нем затеплилась надежда услышать от нее что-то про любовь, что ли, но она произнесла:

– Нужно чтобы ты очень понравился Смирнову, потому что в себе я не сомневаюсь, я хочу предложить ему свой астропрогноз, чтоб он потом всем рассказал обо мне, понимаешь.

Андрей понимал. Он понимал все. В его голове снова каруселью пронеслись: поющие мама и тетя Надя, кот, сидящий на алоэ, зеленое платье в стрелку, папа с крепкими яйцами, салаты, которые мама готовила кастрюлями, свиные уши…

Он отстранился и сказал:

– Сделаешь завтра бутерброды со шпротами?

– Андрей, ты меня вообще слышишь? Конечно, нет.

– Тогда я хочу развода.

– Из-за шпрот? Ты в своем уме?

Андрей убрал руки с талии жены и пошел по залу к столу, а на его голову сыпалось конфетти – та самая мишура, среди которой теряется душа.

Я все равно выиграю

Катя не пропускала ни одного розыгрыша в интернете, веря всей своей душой, что наконец-то удача перестанет показывать ей голый зад.

Коллеги давно прозвали её за глаза «бобина» и не потому, что она была рыжей, и даже не оттого, что она мечтала похудеть.

Причина была в том, что однажды Катюха участвовала в розыгрыше сварочного аппарата и рассылала всему отделу сообщения с просьбой поставить ей лайк под фото с вожделенным призом и бобиной с проволокой.

Никто из отдела не задавал лишних вопросов «бобине», когда каждую пятницу она скрещивала пальцы над «бесплатными роллами», но удача всегда проходила мимо.

А после того, как ей удалось выиграть одноместную палатку, то она подходила к каждому, спрашивая, готов ли он купить за полцены, потому что «своим со скидкой».

Именно тогда Катя стала «одноместной бобиной», сократившейся впоследствии до «одноБоб».

Настроив системное оборудование всему отделу, она выходила «на охоту» – строчила комментарии к постам всех, на кого подписана и не только.

Больше всех доставалось блогерам. Сначала их радовало наличие такой активной Кати, не пропускающей ни одной публикации и заметки, но со временем и блогеры начинали уставать от Кати.

Видя её очередное сообщение, они вздыхали, философски вздыхали, думая, что вот, дескать, та, у кого временя действительно много.

(В действительности, блогеры думали, что у Кати времени хоть ж*пой жуй, но мы ж с вами культурные люди, поэтому «много».)

Рано или поздно блогеры, не сговариваясь, начинали звать её… «бли-и-и-ин, опять эта», нередко игнорируя рассказы Кати из серии «ой, у меня тоже был такой случай».

Кто-то вообще заблокировал ее после того, как она посоветовала использовать одноразовые прокладки как альтернативу маске для сна.

А когда Катя, глядя на фото блогера, вспомнила про примету о соотношении длины пальцев длине детородного органа.

Да не просто вспомнила, а решила у того самого блогера уточнить, так ли это, то Катю не только заблокировали, но и ещё записали в хейтеры, обозвав прилюдно.

А как обозвали?!..

Опустим сей момент (мы ж с вами люди культурные).

В телефоне бывшего мужа Миши Катя была записана как «Моя карма».

Собственно говоря, и бывшими они стали после того, как желая выиграть одноместную палатку, она выставила в сети пикантное видео.

На нем тогда ее ещё не бывший муж Миша после бани бежит голышом в озеро, сверкая белесым задом. Ниже значилась подпись: «Навстречу победе!».

Тот конкурс сделал их знаменитыми на весь интернет… правда, всего на два дня. Затем Миша, узнав про розыгрыш, потребовал компрометирующее видео удалить, но Катя стояла за него грудью, видя, что вожделенный приз уже близок.

Она ревела, крича мужу, что только слабаки не добиваются своего, а она верит в себя.

С одноместной палаткой в обнимку, как с трофеем, она вернулась уже в пустую однокомнатную квартиру.

Для полного ощущения счастья ОдноБобу не хватало лишь одного – выиграть-таки пятничный розыгрыш суш, и сдаваться она не собиралась!