Маргарита Гремпель
Рондо

– Вот намоет Игорь Евгеньевич денег и легализует свой бизнес!

– Какой? – поинтересовался я.

– Да любой! И он не будет грязнее, чем у других генералов, кто за счет жен делают свою карьеру! – вот так начальник криминальной полиции давал карт-бланш бандиту и стяжателю.

Гнус, действительно, намоет денег на слезах и горе наших несчастных горожан, жен и детей, чьи мужья и отцы упивались и умирали от осетинского спирта. А он параллельно начал создавать частную похоронную службу. А тех, кто ему мешал, избивали до полусмерти и упивались кровью поверженных. Безжалостно изгоняли из района коренных жителей. Кусматов не оставался в стороне. Избитых и покалеченных людей Гнусом делал всегда виновными.

Сам Гнус – низкорослый мужичок, с черными, кругленькими, бегающими, мышиными глазками. Но называть его «Гнусом» в глаза, никто не смел. С тех пор, как он вышел из ОПГ спортсменов, а само ОПГ развалилось, он стал нарабатывать уже личный криминальный капитал. Но авторитетным так никогда и не станет.

8

От ОПГ Гнус денег не поимеет. Останется при пиковом интересе. Жирный пирог поделят два бандита – Кеня и Пичуга. Все другие голодранцы, спортсмены-вышибалы останутся тоже при своих интересах. Такую судьбу разделят многие из них в лихие и мерзкие девяностые, которые должны были рано или поздно закончиться.

Фамилия у Гнуса была Гончар. Он видел в том особое знамение, знак судьбы и впадал в кураж безумных попоек. На самом деле в нем скрывался настоящий шизофреник. Он мог приехать ко мне домой ночью и попросить съездить с ним в морг. Мне казалось тогда – наверное, что-то случилось. Иногда люди хотели опознать так своих родственников после ДТП. А у него все оказалось иначе, с привкусом пошлости. В дымину пьяный он насажал в машину проституток из кабака, и вез их в морг показывать трупы. Сам бегал по моргу и хохотал, как ненормальный. Звали его Игорем Евгеньевичем. И он придумал себе форму обращения к нему – «Гоша». Вроде, как сам выбрал себе «погоняло».

Как-то я шел мимо центральной аптеки. Он со свистом тормозов остановил рядом с моими ботинками правое переднее колесо машины.

– Садись! Подвезу! – он горел весь, заведенный донельзя. Мчался на бандитскую разборку с топором под ногами кресла пассажира правого переднего сиденья, куда я и сел. Когда я его назвал Игорем Евгеньевичем, тот снисходительно, как бы одалживая мне, сказал: – Для тебя – просто Гоша! – это был особый от него знак доверия. – Вот! – показал он на топор. – Пока им чего-нибудь не отрубишь, не понимают!

– А ты не пробовал посчитать, – я таким часто высказывал свое мнение, – все то, что у тебя есть из недвижимого и движимого имущества, хватит тебе дожить свою жизнь, не работая. Таких денег ни врач, ни учитель не заработают за всю жизнь. А ты с топором… В тюрьму?

Он приостановил машину, не глуша двигателя, задумался и, склонив ко мне голову, произнес:

– Умный ты! Правду говорят о тебе! Чего егожу?.. Иди ко мне работать!

– Да у нас у каждого своя жизнь и своя судьба! – отшутился я.

Ведь идти к нему, значило бы заниматься незаконным оборотом осетинского спирта. Брать жалкое подаяние с руки бандита. Но я не был подполковником Кусматовым. Ему он намазывал кусок хлеба маслом и черной икрой. Поэтому банде никто не мешал зарабатывать грязные деньги. Я же не мог, как он, их «крышевать». А уж тем более хвалить Гнуса, какой он умный бизнесмен, – у меня язык не поворачивался.

В конце концов, он откроет свой легальный бизнес – похоронное бюро. Вычурно и вульгарно, не понимая людского горя и не сострадая никому, на самом видном месте, на стене конторы похоронной службы, что смотрела на весь город, напишет большими черными буквами «Похоронный дом». Вот такие они – новые русские. Часто необразованные и беспардонные. Самое большое образование выходило у них – факультет физического воспитания. Но некоторые получали его, даже не учась в пединституте. Мне об этом расскажет Пичуга, что ездил в институт на кафедры и хлопотал за Кеню. Проставлял все зачеты и экзамены, а сам Кеня не мог воедино связать двух слов. Таким он остается и поныне.

Областной отдел по борьбе с экономическими преступлениями (ОБЭП) разрабатывал операцию по внедрению агента в банду Гнуса. Вскрыть хотели все каналы поставки осетинского спирта, залившего наш город трагическим одурманиванием народа. Они тогда все операции согласовывали с заместителем начальника ГОВД по оперативной работе, в то время, майором Кусматовым. Но не могли даже предположить, что тот сдаст всех трех агентов Гнусу и, естественно, в банду они не внедрились. Так завязалась и окрепла долго скрываемая дружба оборотня в погонах и бандита, мечтавшего стать криминальным авторитетом.

Кусматов мне показывал записи, где сняли на камеру Мишу Сестерова в сильном наркотическом опьянении среди таких же наркоманов. Выглядело зрелище ужасно. Следователь следственного комитета появлялся в погонах. Затем раздевался до трусов. Паясничал в «кумаре» от бесовской травки среди таких же нариков. И все другие, оболваненные, вместе с проститутками создавали общую картину Содома и Гоморры. Запись была железобетонной, и, появись она в интернете, только в одном интернете – судьба Миши решилась бы сразу и однозначно: самым быстрым увольнением, да еще задним числом от той даты, когда появилась бы видеозапись в публичном пространстве.

Олега Викторовича, так звали Кусматова, задевало незаслуженное отношение к себе, что его недооценивали как профессионала. Ведь сами убийства раскрывали не следователи, а уголовный розыск, сыскари – труженики по зову сердца и призванию. Другие там не задерживались – это их судьба.

Кусматов собрал большое, толстое оперативно-розыскное дело с грифом секретности, которое никогда не попадет в суд и, вообще, на глаза даже опера, не имеющего доступа к секретной документации. Такие материалы остаются и хранятся долгие годы в архивах.

Само официальное дело, что вел Зеленский, выглядело тонким, безобразным, то есть неаккуратным, как и он сам, поэтому и поручили ему. И он умудрился потерять самый важный вещдок – жгут, которым Горелый душил жертву. Ну а на самом деле его спер у растяпы и уничтожил подлый Миша. Все развели руками: «Зеленский есть Зеленский! Природное недоразумение!» Но еще хуже подшучивали, называя его лохом, ошибкой природы, дитем понедельника, жертвой аборта…

Кусматов напрямую вышел на генерала, начальника областного следственного управления. Теперь всем: и Кусматову, и Зеленскому вместе с руководителем следственного отдела, похожего на одутловатого, тупого, плюшевого медвежонка, надлежало прибыть на особое специальное заседание. Его инициировал начальник криминальной полиции Кусматов. Он был самостоятельной фигурой в оперативной работе. Любой следователь, так или иначе, сопоставлял свои действия с ним, хотя процессуально числился независимым юридическим лицом. А у упомянутого «медвежонка», сложилась особая криминальная судьба и подлая натура… Миша на глазах у него разваливал дело по Горелому, не говоря уже и о других вопросах по службе…

На специальном заседании генерал первым поднял Зеленского. Он знал, кто стоит за его спиной. Поэтому морщился, видя недоразвитого юношу с придурковатой внешностью.

– Доложите!

– Мы, товарищ генерал-майор, ведем расследование. Пока не нашли убийцу. Но собрали полный исчерпывающий материал…

– Где Горелый? – прервал генерал писклявый и дрожавший голос Зеленского. Генерал Прошин выглядел высоким, подтянутым офицером. Говорили, что он внешне не уступал своей жене. Оставался красавцем… А кого же могла полюбить его жена, как описывали ее «куколкой», если тоже не красавца. А потом подняла его с помощью своих связей до таких заметных высот.

– У нас не было оснований держать его под арестом, – без тени сомнения пропищал Зеленский.

– А следы наложения на одежде у него и на убитом при этом совпадают? А знакомы они до дня убийства не были?.. Где бечевка, которой он душил?.. – заорал генерал.

– Мы изъяли много похожих веревок. Продолжаем все исследовать! – искал спасения Зеленский.

– А там должна быть всего одна! С его жировыми и потовыми отделениями!.. Сядь! Мне все ясно! – оборвал генерал речь Зеленского и осадил его как мальчишку в прямом и переносном смысле, одновременно махнув рукой в сторону Кусматова, приглашая его к разговору: – Вы подполковник Кусматов?

– Так точно, товарищ генерал! – Кусматов встал, поправил на себе китель, на котором красовались военные ордена и медали за боевые заслуги. Они стали его особой гордостью. И генерал тоже уважал в нем боевого офицера.

Историю самого заседания я пишу со слов Кусматова. Поэтому она может показаться вам, уважаемые читатели, однобокой. Но я помнил случай или даже историю, что прогремела на всю область. Генерал тоже знал о ней и об участии Кусматова. Произошла она в нашем городе не так уж давно. Тогда еще майор Кусматов отличился доблестью и храбростью духа, показав навыки боевого офицера. Генерал узнал сейчас в подполковнике того самого крепкого, плотного телосложением, офицера полиции с глубокими залысинами, коротко стриженного, в бронежилете, что делал его по фигуре штангистом. Майор отстранил тогда всех молодых сотрудников. ОМОНу приказал: не стрелять! И, не надевая каски, говорили, что он так часто делал и в Чечне, босиком, без ботинок, поэтому не издавал топота… пошел в логово… Держал автомат наизготовку. Жалел жизни всех мальчишек. Они по кругу оцепили место расположения бандита, взявшего в заложники детей детского сада. Он сам выбил дверь ногой, и с одного выстрела прострелил правую руку, в которой пьяный стервец сжимал ружье. И не стал убивать негодяя. Хотя имел на это все основания. Но еще с войны в Чечне воспитал в себе честного бойца. Не лишал жизни любого врага, если ее можно было сохранить. Верующим он не стал и не скрывал, что по убеждениям – абсолютный атеист.

– Вы привезли с собой оперативно-розыскное дело? – более дружелюбно спросил генерал.

– Так точно, товарищ генерал!

– У меня остались полковник Солохин и следователь-криминалист полковник Трещеткин. Других офицеров, допущенных к совершенно секретной информации и работе с ней, у меня сегодня нет… Сколько вам нужно времени, – спросил он Солохина и Трещеткина, – чтобы доложить о проделанной оперативной работе и сравнить с материалами официального уголовного дела? Кто из них работает, а кто вставляет палки в колеса?! – До этого генерал спустился в конференц-зал и забрал дело из рук Кусматова. Показал его объем двум свои полковникам, перелистывая на весу страницы.

– Часа три-четыре, – переговорив тихо между собой или, даже скорее обменявшись взглядами, громко ответил полковник Трещеткин.

– Перерыв! В шестнадцать ноль-ноль всех жду в этом же зале! – резко обозначил генерал срок нового разбора «полетов».

Продолжение совещания началось с неожиданности. Кусматов не мог не заметить еще на улице, во время перерыва, своим зорким взглядом оперативника, за плечами которого огромный опыт розыскной работы и слежки, когда еще плохо работала наружка, что Зеленский сидел в машине. В ней прятался от посторонних глаз отец и сын Сестеровы. Прокурора Дохлякова с ними не оказалось. Осторожный пес не поехал, почуяв неладное, и деньги теперь уже, подумал Кусматов, вернул судье. Только еще два жирных, бесцеремонных упыря, блюстителей закона, продолжали цепляться, как утопающие за соломинку. Хотели, скорее уже, сохранить не деньги, а честь. Продолжали науськивать глуповатого Зеленского.

И когда началось совещание, Зеленский, видно, наслушавшись поучений кураторов, решил сыграть не опережение и попросил слова. Но не понимало глупое дитя, что время его уже ушло.

– Товарищ генерал-лейтенант, – обратился он, вставая между рядами.

– Сядь! Сядь!! – зло гаркнул генерал. – Тебя мы уже наслушались!

Зеленский вмиг стал красным или даже зеленым, или красным, но с грязными оттенками зелени, как у трупа, который начинает портиться.

– Полковники Солохин и Трещеткин, слушаю вас! – генерал обратился к обоим, чтобы они выбрали сами, кому докладывать.

Говорил один Трещеткин:

– Изучив оперативно-розыскное дело, стало понятно, что следствие ведет дело по другому пути. Прослеживается цепочка меркантильных интересов. Горелый, он же рецидивист Горелов Петр Петрович, совершил преступление, задушив мальчика бечевкой. Она исчезла из вещественных доказательств не без участия самих следователей…

– Хватит! – крикнул генерал и хлопнул ладонью по столу. – Всех следователей районного отдела в Сердобске отстраняю от ведения этого дела. Капитан Архангельский!..

– Слушаю, товарищ генерал! – поднялся худой и молодой следователь.

Тут Кусматов догадался, что генерал специально и заблаговременно пригласил его на совещание.

– Поедете! Разберетесь! Будете вести это дело! Докладывать только лично мне! К расследованию привлекать тех, кому доверяете. Думаю, без подполковника Кусматова вам не обойтись!

– Слушаюсь! – отрапортовал капитан Архангельский.

– Все свободны! – генерал отпускал всех, и своих, и приезжих. – А вы, подполковник, – он обратился к Кусматову и тянул паузу, пока все не вышли, – ведь еще о чем-то хотели меня спросить? Я вас помню по той истории, когда вы освободили детишек!

– Я о пленке, товарищ генерал… Которую мы записали, прослушивая следственную комнату! Я передал ее вам. Там голос Сестерова Михаила Владимирович – говорил Кусматов уверенно, думая, что выносит приговор сыну судьи.

Но генерал решил его сразу урезонить:

– Я думаю, не надо напоминать вам, что запись получена с нарушениями закона?! Ну, да ладно. Я ее всю прослушал. На ней речь и слова адвоката! Следователь не должен такого допускать и так говорить! Но все это еще не предательство! Докажите, что он – предатель. Я уволю его, не взирая ни на что! Свободны!

Когда Олег Викторович вышел, как он потом признавался мне, первое, о чем он подумал, что представленный им следователь Архангельский, как ему показалось, всего лишь бутафория. Дело Горелого могут спустить на тормозах. И радовало подполковника, что у него осталась видеозапись о Мише-наркомане в кругу биндюжников и проходимцев. Хорошо, что он ее не отдал генералу. Хотя его к этому что-то все время подталкивало. Теперь он точно ее не отдаст. Слишком велики и непредсказуемы, оказались связи у Мишки, сына продажного судьи Сестерова.

9

Не случайно говорят, что привычка – вторая натура. Я начинал учиться судебной медицине в 1989 году. А с 1990 года проводил экспертизы уже сам и ставил свою подпись. Экспертизу девочки в 2016 году я продолжил вести дальше. Я стал измерять ее антропометрические данные. Я делал так и раньше, чтобы определить, достигла или не достигла потерпевшая половой зрелости. Хотя, я уже говорил, что по новым законам такой нужды и необходимости не стало. Но существовала одна важная деталь, когда преступник заявлял в суде, откуда, мол, он мог знать, сколько потерпевшей лет, суд прибегал к помощи судебного врача. Мог ли подсудимый по внешнему виду определить границы возраста девочки…

С Маскаевой Ириной у отца, конечно, не существовало шансов на отговорку, что он не знает, сколько лет собственной дочери. Любой отец не сможет соврать, что он не помнит возраста своего ребенка по годам. А вот дату рождения, конечно, они часто забывают и не помнят. До дня рождения Маскаевой Ирине Петровне оставалось меньше месяца, когда 12 июня, по ее словам, отец ее изнасиловал. А мать, Анастасия Петровна, хорошо помнила и, вероятно, учитывала все.

Я считал и считаю, что половую зрелость, как таковую, для судопроизводства отменили совершенно зря. Скорее, такие изменения не нужно вообще было делать, а, наоборот, продолжать разрабатывать и вводить в практику объективные критерии самого понятия. И производство подобных экспертиз проводить с обязательным привлечением и участием врачей судебно-психиатрической экспертизы. В такой период, особенно красивые девочки способны вести не только активную половую жизнь, но уже изворачиваться и лгать… сочинять… и даже использовать природный шарм и красоту своего тела в корыстных или в других, самых гнусных, целях.

И если говорят, что в России – две беды: дураки и дороги, то никогда напрямую не затрагивают тему глубоких и чувствительных перемен в законодательстве или отсутствие их. За плохие дороги до сих пор не сажают, а дураков психиатры не лечат…

Когда началась кампания по борьбе с поборами и взятками, мой знакомый хирург, азербайджанец, опасаясь российских законов, не брал ни сыр, ни колбасу с пациентов. Упал в операционной в голодный обморок. Было такое в далекие 90-е! И с ним я сейчас, в 2016 году, буду смотреть Маскаеву. А те, кто действительно обкрадывал страну, тащили в свои карманы валюту через офшоры, разворовывали природные богатства нашей страны: нефть, газ, лес, алмазы – меньше всего страдали и уж тем более не падали в голодные обмороки. А теперь представьте, что в России вдруг начали активную борьбу с педофилией. При отсутствии честного и не предвзятого судопроизводства, при плохой организации суда присяжных, при «недоразвитом» институте независимых адвокатов, мне страшно становится жить в такой стране. И только одно меня может утешить и успокоить, что рядом со мной не живет малолетняя дочь.

В такой стране не нужна правосудию независимая судебная медицина, неподкупные судебные врачи. Все к себе, в правовую систему – к следователю, к его руководителю, к людям в больших погонах, к тем, кто учит, наставляет и приказывает таким, как Сунин, делать то, что они хотят видеть и слышать, – подтянут они и врачей… А то, смотри-ка, какие-то люди в белых халатах и вдруг не пойдут у них на поводу…

Я стал измерять девочке окружность головы, ширину плеч, объем бедер. Размеры таза оставил на потом, когда начну смотреть потерпевшую вместе с гинекологом. Тогда же мы определим и соотношение шейки к телу матки. У половозрелой женщины оно должно составлять один к двум. Так и запишу 1:2. Но в протоколе поясню цифры словами. Я не давал кому-либо возможности подделать указанное измерение. Оно одно из важных критериев при установлении половой зрелости, когда ее мы определяли.

Я измерил девочке рост, хотя и так было ясно, что она выше меня без каблуков и подошв. А во мне – 172 см. Но все равно я предложил ей разуться и снять обувь. С горьким сочувствием обратил тогда внимание на ее носки, которые были когда-то белыми. Но они оказались еще и худыми в некоторых местах. Девочка застеснялась меня и медрегистратора, которая все время продолжала записывать то, что я ей диктовал. Оля иногда приподнимала голову и с недоумением смотрела то на меня, то на свидетельствуемую. Мать она не могла видеть, потому что та находилась сзади от нее и облокачивалась на сейф, вероятно, устала уже стоять.

– Пройдите, сядьте, Анастасия Петровна, – я снова предложил ей перестать стоять.

– Ничего, постою! – отказывалась она в очередной раз. Она тоже заметила носки, в которых обычно не ходят на прием к врачу. Но ее не тронуло никакое стеснение. Все ее внутреннее напряжение и состояние казалось наполнено и занято чем-то другим. А носки… теперь уже дело сделано… Принимайте нас такими, какими уж есть…

Потом выяснилось, что им негде было остановиться и переночевать. Пока Маскаев сидел в камере, в СИЗО, остановились дома, который тогда же, год назад, и купили – дешевый, маленький, без воды и других удобств. Всю ночь не спали. Какой тут сон – не до сна им было. Все время находились в напряжении и в тревожном ожидании. Как они признались, им все время казалось, что он войдет сейчас пьяным и тогда придется бежать, не зная куда, и прятаться от него не зная где… Потому что они написали заявление в полицию. Сначала – в липецкую. Он им этого никогда, дескать, не простит и будет мстить, а значит, орать и гонять хуже, как однажды такое случилось.

Я же гнал от себя жалостливые мысли и упрекал себя, зачем мне еще думать и об этом. В общем, они приехали и пришли в чем спали, а может все то, что имели – подумал я. Что они были бедными, оказалось очевидным. Муж доходов не приносил. И поэтому Анастасия Петровна решила обратить и мое внимание. Вот, мол, муж тратит деньги на любовницу и совсем не думает о родной дочери.

Проведя все антропометрические замеры, я легко пришел к выводу, что девочка физически развита и соответствует параметрам половозрелой девушке и даже превосходит пресловутые стандарты красоты. Вы нередко могли слышать про них, дорогие читатели, – 90х60х90. Но в ней не стало и от этого меньше красоты. В ее неполные 14-ть лет. Я понимал, что мои замеры могут не соответствовать девочке, которую, как она говорила, изнасиловали. Ведь все произошло почти год назад. Я подумал, неужели год назад она была другой, а теперь вдруг выросла и превратилась в белую красивую лебедь.

Но в своем заключение я мог утверждать лишь то, какая она есть на момент освидетельствования. Хотя меня никто и не спросит, потому что понятие «половой зрелости» в законе больше не существовало. Но она оставалась и навсегда останется в самой природе человека, будь то девочка или мальчик.

Кроме всего меня разрывали совсем ненужные мысли, что за минувшее время у нее мог появиться или уже появился мальчик. Между ними могли состояться близкие, интимные, половые отношения. И у нее, конечно, мог давно образоваться разрыв девственной плевы. Уже точно без сроков давности, то есть их нельзя будет определить. Как часто мы, эксперты, выражались – «старый разрыв». А она возьмет и спишет его, а может и списывает сейчас на родного отца. Где следствие через год возьмет, к примеру, пятна крови, следы семенной жидкости на простынях или на нижнем белье самой девочки? Или, что может дать теперь счес у нее с лобка? Какие чужие волосы, даже отца, там найдешь через год? Если только она год не мылась, не ходила в баню, не принимала ванную или душ. А мать вдруг специально целый год хранила бы все следы или улики, что я перечислил выше и ждет, когда следователь их изымет, или уже изъял, в качестве неопровержимых доказательств полового преступления.

Я попросил девочку посчитать количество собственных зубов. Она замешкалась. Ситуация могла выдавать в ней ребенка. Но мне показалось, у нее появилось странное, подозрительное волнение. Я просил ее сделать все самой, чтобы не лазить ей пальцем в рот. В конце концов, она не смогла пересчитать зубы, то есть, дотрагиваться до них и считать, фиксируя их кончиком языка. Тогда я велел ей широко раскрыть рот. И сосчитал все зубы прямо так, как говорят «на весу», запоминая каждый в отдельности. Их оказалось 28, а у взрослого человека, как правило, 32 зуба. Для ее возраста – тоже норма и соответствовало 14-16-летней девочке. В это время, в 16-ть лет или даже в 14-ть, они и становятся половозрелыми. По совокупности всех параметров она явно опережала своих сверстниц.

Дальше предстояло идти в отделение гинекологии или в женскую консультацию. Там имелось гинекологическое кресло и необходимый набор инструментов. Я надеялся застать и нужного мне акушера-гинеколога и, желательно, женщину. Не любил главного гинеколога района Архова. О нем ходили разные слухи, после того, как он побывал за границей и несколько лет проработал в Эфиопии. Он не без бахвальства рассказывал о совместной работе с иностранными специалистами, тоже врачами-гинекологами. Мол, они оперируют женщин, наклоняя операционный стол так, чтобы голова находилась значительно ниже ног. Но лучше бы он такого не говорил. Он ведь имел в виду, что из-за подобного положения, кровь оттекает от матки и женщина во время операции меньше кровоточит, уменьшается кровопотеря. Но наш подобострастный народ сразу переиначил его рассказ, и стали уже говорить, что он оперирует их верх ногами – женщины у него то ли лежат, то ли даже висят, подвешенные за стопы. Слухи о чуде-докторе очень быстро разнесутся, кто-то будет называть его волшебником, а кто-то – магом и чародеем. Шлейф величия потянется за ним, и тут он согласится стать главным врачом. Тогда все и увидели мямлю, и жизнь в больнице превратилась в унылую тягомотину. Даже стали сомневаться в его мужских качествах. А ведь когда-то ему записали в любовницы сначала жену глазного врача – коллегу по цеху, а потом – сексапильную выскочку, которую он пригласит в заместители, чтобы она занималась страховой медициной. В результате, та облапошит его. Украдет большую сумму денег. Пообещает поделиться. Уедет в Москву. Купит себе там квартиру. А его, бывшего шефа, пошлет куда подальше… А кто знал всю историю из первых уст, говорили, что она послала его на три известных буквы. Но, работая гинекологом, он был смешным для коллег. Я бы не поверил, если бы не увидел сам, как он, прижигая эрозию шейки матки, и на стоны и крики женщины реагировал в буквальном смысле, как недоучка. Он дул ей на место прижигания и приговаривал:

– Ничего… Ничего… Потерпи, милая! – именно так делают только матери, когда дуют на обожженную руку своему ребенку.

Повстречавшись однажды со своим одноклассником, Треплевым Иваном, я услышал об Архове еще одну забавную историю, если бы она не оказалась столь драматичной…

– Представляешь, Серега, – говорил мне Иван, – жену стали мучить боли по женской линии. Пошли к гинекологу. Ну, помнишь, наверное, нашу одноклассницу. В Москву еще уехала работать, Валентину Афанасьеву. Я уже не помню, какая фамилия у нее по мужу. В общем, она посмотрела мою жену без очереди. Говорит, что эрозия шейки матки, через неделю пригласила на прижигание. Ну, мы в панике. Ночь не спим. Вторую не спим. Я уже тоже не сплю. Чувствую, и у меня там, – он показал ниже пояса, – тоже что-то не так, болит и ноет, вроде. А тут соседка моей жене говорит: да чего всех слушать, у нас один гинеколог в городе признанный. И на Архова намекает. Нашел знакомых. Через них жену к нему отвел. Учу жену, чтобы про диагноз свой не говорила, мол, врачи друг по дружке горой за своих… Профессиональная солидарность… Этика! Ну а тот не въехал, слеподырый. «На что жалуетесь?» – Иван изобразил Архова, очень похожим на недотепу. – Жена говорит, что хочет провериться, мол, возраст уже, за здоровьем следить пора. Он ее посмотрел и сказал: все хорошо, у вас никаких проблем, не беспокойтесь. Ну, мы тут обрадовались. Жене сразу легче стало. А я про себя еще подумал, вот недаром же говорят про него – взглянет или притронется и болезнь сама проходит. Думаю, может, у моей, что и было, так от одного посещения, вероятно, прошло. Жену-то жалко. Дети у нас. Двое. Живем давно. Друг без друга уже не можем. Только счастье наше длилось недолго. Через неделю снова боли начались, ну и все такое. Ты же, как врач, понимаешь. Но еще не верим, ждем. Целый месяц опять прождали. Уже почти два. Все переживаем. Опять к Валентине. А та нам заявляет: что же вы тянули столько, говорила же, через неделю приходите. Прижгла эрозию. И забыла жена про болезнь свою. Нет, правду говорят, никогда блатные хорошими врачами не становятся!