Маргарита Голощанова
Боровой

Хустав, уставившийся было в пространство перед собой, резко развернул голову к Брегану, будто тот сказал некое знаковое слово. Медленно и почти торжественно он кивнул.

– Чернобог, стало быть, тебя до опушки довёл? До самой деревни?

– До самих дверей, – севшим голосом ответил Хустав.

Бреган услышал, как позади него с ноги на ногу переминается недовольный поднятой темой староста.

– И что же? Может, и голос у него был? – вкрадчиво вопрошал гость.

– Был.

Войт, скрипнув дверью, встал в проёме, выжидая окончания допроса.

– И что же он? Сказал чего?

– Сказал. Сказал, что чёрная тут земля и что вода сладкая. Сказал, что добрые люди тут станут жить.

– Разговорчивый. Что было затем?

– Микошка дверь отворил. Ко мне кинулся, обнимать. Потом оторопел весь. А ОН подошёл, сыну ладонью так по щеке легоооонько огладил. Мне кивнул. Развернулся и пропал. Как дымок сизый. Исчез, будто приснился нам. Микошка меня пытать, кто это был. А я с ног валился…

Бреган замер статуей, не сводя с мельника взгляда.

– И как же тот Чернобог выглядел? – медленно проговорил он.

Ручей стал еле слышен. Ветер снаружи перестал трепать листья.

– Высокий. Старый. И кожа бела. В глазницах два камня круглых. Блестят, как чёрное масло. Масло земли самой, – не моргая, проговаривал каждое слово Хустав, глядя куда-то сквозь командира. – Покрывало за ним стелется от самых плеч: из червей, муравьёв и чёрных лап куриных делано.

Штепан опять замялся в проходе, но на этот раз еле слышимо.

Бреган втянул носом странно загустевший воздух, чтобы задать последний и самый главный вопрос.

– А как выглядел боровой тот, что гнал тебя по лесу?

Не видел бы командир снаружи речки, сказал бы, что и не было её там вовсе, ибо звук её совсем пропал. Ни плеска, ни журчания. Ни шелеста деревьев. Дверь открытая впускала редкий свет, но ни шороха, ни звона, ни птиц пения. Могильно затихла вся мельница. Внутри ни поскрипа, ни постука. Каждая перекладина, каждая доска прислушивалась к разговору.

Хустав глубоко вздохнул перед ответом.

– Не помню.

Кругом стало разом так тихо, что задавило на уши.

– Чернобоже мне велел за ним идти и назад не глядеть. Так и шёл я. А тот за нами. До самой опушки слышал я его за своей спиной. То веткой хрустнет у меня над левым ухом. То зашепчет над правым. А то засмеётся, как девка юная. Только вот шаги его тяжелы были. Будто деревьев стволы кто-то оземь швыряет. Так я на полголовы моей и побелел. Но назад, – замотал он головой в разные стороны, – не обернулся.

Заслышав отдалённые звуки речи, Бреган глянул в сторону двери. Оказывается, заволновавшийся Штепан уже третий раз окликал его по имени.

– Милсдарь Бреган, – сейчас, когда командир увидел взволнованное лицо войта, звук ото всего и отовсюду будто бы вернулся в мир.

Бреган услышал вдруг, как шумно выдыхает он сам носом и как повлажнели его виски. Подивившись и отерев лоб, он посмотрел вновь на мельника. Тот осел на пол и, спиной поджав столбец, так и сидел. Потерянный, хоть и не в чаще. Одинокий, хоть и в селе. Кивнув напоследок мельнику, совершенно не заметившему, впрочем, этого жеста, Бреган вслед за войтом пересёк порог.

Часть пути до первых деревенских изб они проделали в молчании.

– Вы, милсдарь Бреган, особливо не слушайте его с Чернобогом этим, – первым нарушил молчание войт, – Кравчик, он, по правде сказать, как из лесу вылез, был… дюже не в себе. Да и не к дому он пришёл первым делом, как рассказывал, а к воротам самим. Помню, наши, как заметили его, так и обмерли все от его виду. Это уж потом мы его к дому проводили… И не было с ним старцев никаких.

– Кравчик?

– Хустав, – поправился оговорившийся войт. – Наши его токмо Хуставом знают. Вы уж строго не судите… Жизнь, она же разной статься может, так ведь? Мне только одно главное, что мельник он добрый. И столько лет для нас опора. Чего уж говорить. А чем и кем он раньше был, то выпытывать не стану, – категорически заявил староста. – Любой заслуживает новой жизни и благостей за свои старания.

– И давно Хустав у вас мельник в Комарине?

– Да четверть века ужно, а то и больше.

Бреган определённые выводы из беседы с мельником всё же сделал и чуть изменил изначально намеченный в уме план действий.

Они вновь вернулись к жилищу войта. Штепан раздобыл старенькую карту и отдал её во временное пользование гостю. Карта обозначала примерное расположение деревушек и бароновой крепости. Скопление чёрных столбиков, именуемое Комарин, соединено было линиями с другим таким же скоплением, но только поменьше, носящим название Заречный. Оба села тянулись длинными пуповинами рек к серому овалу озера, находящемуся южнее в лесу. Овал был обозначен о. Киртыш. А ручей, что Бреган видел у мельницы, и был той самой речкой Киртышенкой, что вела на юг от деревни в чащу к озеру, хоть и большим крюком.

– Тут Зареченские рыбаки наших повылавливали… Василя, Хуберта и остальных … Пусть их душам будет мир … – произнёс староста, указывая на участок южнее Заречного. Там Штепан ткнул коротким пальцем в устье лесной Киртышенки, речка впадала в могучую и стремительную Видвору, через которую с большим трудом перебрался три дня назад Бреган со своими людьми.

– А девки ваши куда бельё стирать ходили, прежде чем пропасть?

– А это по Киртышенке вниз. Там шагов… триста будет, – провёл пальцем от мельницы Штепан, – там такое место… песку много у воды. И рогоза. Если пойдёте, не пропустите: там заросли ольхи чёрной с того берега. Смородины много с шиповником. Но это уж дальше.

Бреган вгляделся в область западнее Комарина.

– А тут что? Поле?

– Поля, да, – кивнул войт. – Уж сеем, пашем, что могём делаем.

– Вот как … И что растёт?

– Пшеница, долгунец лён.

– И шибко растёт?

– Да куда там … Уж навозились мы прошлым годом … Земля, милсдарь, не добра. Хоть и суглинок, а такой бедный и скупой, что еле поросло всё. Особливо долгунец не порос. А нам как? Ни тебе маслу, ни ниток. А оброк как барону платить? Ох, он и обозлился на нас прошлым годом… – пожаловался войт.

Бреган взглянул ещё раз на карту. Деревеньки, озеро. И всё от Видворы на юге до бароновой крепости на севере – густой лес.

– Вы это… – осторожно начал Штепан, – поищите уж там…

– Ну, женщин не вернуть уже, – войт на это сокрушенно закивал, – уж месяц прошёл. А вот сына мельника вашего, может, и поймаем. Но обещать не обещаю.

– А вы что думаете сами? Сбежал?

– Да тут думать то чего? Либо за девкой своей в лес побежал, тогда найти его можно ещё. Либо собрался да за лучшей жизнью пошёл, подальше от тятеньки.

– Нееет, он не ушёл бы ни за что. У него ж тут всё – и Лесенька, и труд его, и с отцом работа. А уж помощь кому если в деревне в чём нужна, так всем поможет, кого угодно спросите. А рукастый какой …

– А в чём талант его?

– По дереву режет. А уж ложки какие у него – загляденье. У нас пока к дереву доступность была, все как навырезают ложек, черпаков, посуды разной. А требование до неё знаете какое? Уууу. У любого спросите. Так что без дела тут не сидели. Наши ложек нарежут, корзин наплетут и на рынке, у крепости торгуют. Так бойко раскупают их! Улетают! – развеселился Штепан. – Особенно расписные скупить любят. Ну, те, что киноварью и золотом блестят. А Микош наш нарежет, распишет, на рынок с ними придёт, так там за час корзины все и опустошаются. Всё раскупают. Так что он у нас и резчик, и красильщик, и лачила.

– Ложкарь, значит.

– Точно. Но это он в свободное от молотильни время. А так он Хуставу всё на мельнице помогает. И, знаете, уж не лаптем они там щи хлебают – работа тяжёлая.

– А он в батеньку видом, да?

– Пожалуй, что да, – задумался войт. – Он ростом-то не крупный. Чуть повыше меня будет. Белый тоже, как Хустав. Волосы светлые, как у отца. Только тот седой, а этот…

– Я понял.

– А ему как семнадцать сделалось, так в него все девки наши стали влюблены, не только Лесенька. Ну, что говорить, один он у нас тут такой, как день ясный был, – снова погрустнел войт.

Бреган хмыкнул. Карту он бережно свернул и, обмотав козьим ремешком, убрал за пазуху.

Поблагодарив Штепана, командир покинул его дом, сжимая в руках пять пар доброй, хоть и самой простой, крестьянской одёжки.

Разыскал Бреган своих соратников у колодца. Нахмуренные такому долгому отсутствию своего предводителя, они вмиг приободрились и обступили командира, готовые внимать каждому слову его плана.

III. Отбытие

Идею нарядиться в крестьянские домотканые рубахи и туники соратники встретили с замешательством и заявили, что и своей одежды у них достаточно, а в тряпках крестьянских по лесу прыгать им совсем нужды нет. Один лишь Зубрав, смекнув что к чему, закивал, хоть и поджал при этом недовольно губы.

– А это что? Лихо пугать? – непонимающе оглядывал одёжку Бобёр.

– Нет никакого Лиха, – ответил на это Бреган.

– А что же войт? Наврал, выходит? – неожиданно подал голос из-за спин товарищей Круве Войчич.

Все разом обернулись. Редкость, с которой Круве комментировал что либо, была сравнима только с редкостью, с которой Бобёр бы сдержался от комментария. То есть происходило это столь нечасто, что товарищи, не сговариваясь, притихли. Оглянувшись на Круве, они стали переводить взгляды с него на командира и обратно, словно у последнего вот-вот состоится диалог с табуретом и упустить подобное никак нельзя.

– Почему же наврал, – командир задумчиво разглядывал лесную опушку, хорошо видимую из деревни. – Наоборот, про лес всё, как на духу сказал, что леший, мол, там. Предостерёг и в путь благословил.

– И что ж делать нам с лешим? – продолжил Круве. – Это н-не бандит ни какой. И н-не косуля, что с болта ляжет. Мы таких врагов н-не приучены бить.

Зубрав тут же закивал, молчаливо одобряя каждое сказанное слово.

– И много ты таких врагов видал? – пренебрёг живейшим зубравским откликом командир.

– Каких это?

– Да вот леших.

Круве запереминался с ноги на ногу и заморгал чаще.

– Ну? Много леших за свою жизнь видел или нет? Говори, раз говорливый такой сегодня.

Круве зачесал короткую щётку волос. Он быстро оглядел товарищей и остановился взглядом на Зубраве, словно ожидая, что тот подскажет ему верный ответ.

– Не видал я, – решив не испытывать дольше терпение командира, произнёс он.

Заинтересовавшись крупным булыжником под ногами, Круве опустил взгляд в пол и оправил висящий на плече массивный мешок. Мешок зашелестел плотно уложенной походной посудою и хрустнул жестью ведёрок и банок.

– Кухарь прав, – вступился за единомышленника Зубрав. – Кто там и что оно из себя есть, мы знать не знаем. Матушка моя говаривала …

– Слушайте в оба, мужики. Тут сама матушка говаривала. Это вам не в воду пердеть, – оскалился Бобёр. Соседствующий с ним низкорослый воин гоготнул.

– Значит, так, – объявил Бреган, не дав Зубраву разойтись гневными угрозами. – В лесу засела банда. Комарин – деревушка тухлая. Будь татей много, уже бы напали. Значит, человек пять, вряд ли больше. Отщепенцы. Возможно, дезертиры. Но не из местных. Готов спорить, сидят где-то у озера. Пугают комаринских уже с месяц. Значит, лес здешний изучили как свои пять пальцев. Так что как зайдём в чащу, они нас заметят первыми – это уже не сомневайтесь. Увидят мечи, доспехи – схоронятся или разбегутся, если не дураки. Поэтому наденем это, – кивнул он на крестьянский наряд. – Оружие под одежду, и быть начеку. Они на грибников, баб и детей охочи нападать. Значит, арсенала там не много. Клюнут на нас, набросятся, мы их и возьмём.

Зубрав сморщил лицо, будто съел кислое.

– А потроха на ветки наматывал кто? Что, тоже тати да разбойники?

– Развлекаются, может, так. А может, совсем местных запугать хотят. И хорошо у них выходит: ты вон не комаринский, а запугался на раз.

– Только сила злая на такое способна, – не сдавался Зубрав. Он чуть выпучил глаза и стукнул себя в грудь кулаком. Под рубахой зазвенели многочисленные амулеты и обереги.

– Зуба, тебе знахарем-травником надо было оставаться в Подвиртышах, – не сводил с него глумливого взгляда Бобёр. – К тебе бы зубы лечить ходили, а ты им желток об лоб намазывал бы, заклинанья бурчал да баб за сиськи мял. Красота… И чего тебе не сиделось, чего на большак потянуло?

– Веселись, веселись, – снова ощерился Зубрав. Он развернулся теперь к Бобру, которого, несмотря на преимущество последнего в росте и весе, совершенно не боялся. – Ты же первый со страху кончишься, когда всё начнётся.

Соратники продолжали переругиваться, понемногу облачаясь в добытые командиром одежды.

Славко, низкорослый, широкий рубака, что сопровождал все прибаутки Бобра одобрительным похохатыванием, в небожественной сущности их лесной проблемы не сомневался. Откровенно говоря, сомнения были чем-то и вовсе ему чуждым. Долгих планов на свою жизнь он не строил и о будущем, пусть даже недалёком, никогда всерьёз не задумывался. Ибо задумываться было так же делом, далеко ему несвойственным. Да и в отряде ценили его за совсем другие качества.

– Тебе ж сказали, манда какая-то ушастая в лесу засела и кошмарит мужичьё, – грубо пробасил Славко. Он натягивал на себя серую льняную рубаху, и, как только его круглое лицо появилось из ворота, продолжил: – Токмо как мы блядей-то этих ловить станем? Их ж не найти будет.

– Да не будем мы их исткать, балда. Они сами нас найдут, – разъяснил ему обстановку Бобёр.

Воины подпоясывались и пристраивали оружие под туники.

– А что мельник? – снова обернулся к командиру Зубрав. – Сказал чего?

– Сказал. Но мало путного. С головой беда. Он давеча сам в лесу затерялся, блудил по чаще, а когда к селу вышел, в большой горячке был. Призраков видел.

– Призраков? – тут же поднял голову успокоившийся уже было Зубрав.

– Сын его следом пропал. И тоже в лесу, – вновь пренебрёг паникой соратника Бреган. – Но ничего, разбойник на нас клюнет, попадётся, мы и вытрясем всё из него. Он нас и к их лагерю приведёт, и мельничьего сына предъявит. Если, конечно, он там. И если только его, как его тятеньку, тоже Чернобог куда-нибудь не вывел.

– Чернобог?? – вновь выдернул из услышанного лишь одному ему важную информацию Зубрав, перестав опоясываться. Чуткою косулей, услышавшей опасность, замер он, выронив штанины, которые теперь мотнёй осели у него под коленями. Стоял он, согнувшись в спине и выпучив глаза, молча всматриваясь в лицо командира.

– Глубоко в лес заходить не будем. Поклажи с собой тоже много не берите, – упорно не замечал товарища Бреган Грегович. – Вдоль улеска в сторону Заречного пойдём. Там ночь постоим и, если не объявится никто, обратно к Комарину, – набрасывал он соратникам план действий.

– Зуба, ты хоть рот прикрой. Глянь на него, – развеселился виду товарища Бобёр. – Щас заявит, что тоже Чернобога видел, – тронул он локтем Славко.

– Я ещё мальцом был, – заговорил Зубрав, – когда ворожей наш подвиртышенский рассказывал об леших этих. Об духах лесных.

– Рассказывал, а как же, – не удержался Бобёр. – Сейчас возле каждой деревеньки по ворожею сидит. И все, как один: все травами дурманятся, все будущее гадают, все дурачьё деревенское облапошивают.

– …и духов разных, говорил, множество. Но в диком лесу главнее лешего нету. Он не то что совсем дух, но сущность могучая. И злая. Только Чёрного Бога слушает. Только ему служит.

– Два дурака их у нас. Как в сказке, только на одного больше, – развернулся к командиру Бобёр, душевно ухмыльнувшись. – Один, что вслед за бабкой своею в порохню всякую верит, – мотнул он головой в сторону Круве Войчича. – Да второй, у которого маменька к ворожею местному слишком часто захаживала.

– Бреган, – Зубрав подобрал мотню и, близко встав к командиру, затараторил, сведя голос до слабой звучности. – Он в лесу, окромя себя, не признаёт никого. А если озлобится, то никто из нас из леса того не выйдет. И способу против него мало совсем.

– Нет у меня времени на твои побасенки, – нахмурился командир. Отвечал он Зубраву взглядом тяжёлым и недовольным. Сейчас, глядя на соратника, он припомнил всё то далёкое время и тот далёкий толчок, который положил начало всей их скитальческой жизни. Толчок этот, подобно любому толчку, проделанному войной, сотрясал людские жизни и много после того, как уже отгремели ратные барабаны и отзвучали боевые горны. И оказался тот толчок такой силы, что дрожь от него до сих пор ощущала разорённая войной страна, а также люди, что страну эту защищали.

Настал день, когда южный сосед, что мирно существовал за своими стенами, стал слишком для них велик. Границы такого величия снести больше не могли и пали под напором его тяжёлого железного сапога. Карл Бычий Рог собрал под своим началом войско подготовленное и многочисленное. Вслед за ресурсом и новой территорией развернулся он к Северу и объявил войну не столь процветающему, но обширноземельному соседу. Вирговицек Полуночник, многократно предупрежденный князьями и баронами, нападения на свои земли хоть и ждал, но ждал в сомнении, ждал расслабленно и ждал насмешливо. Полуночник не верил в то, что южане после многолетних набегов северных племён окрепли в столь рекордный срок. Уверенный в том, что молодому Карлу и за всю жизнь не хватит дерзости пойти на Север войной, он сильно удивился, обнаружив синие с золотом стяги врагов в своих владениях. Военный сбор происходил в великой спешке, и собравшийся с силами Север, потерявший к тому моменту уже солидный ломоть отчей земли, наконец-таки встретил армию Бычьего Рога на землях, которые теперь принято стало называть Посрединными. Война порядочно вымотала все запасы королевства. Обе стороны несли потери и терпели лишения и тяготы. Южане, несмотря на свою организованность и лучшее снабжение, подвергались постоянным атакам со стороны лазутчиков Полуночника. Неслышимыми и незаметными оставались те в своих лесах, изводя при этом противника всеми средствами. Южане на своём диалекте прозвали их «васхи», что означало «вши». Однако такими кусучими были те вши, что пришлось военачальникам Бычьего Рога наконец задуматься и затрубить отбой. Воодушевлённый таким раскладом Север вновь собрал все свои силы в единый кулак, который Полуночник надеялся обрушить на смешавшегося врага. Карл уже собирал людей в обратный путь, силясь сохранить остатки своих войск, но перед окончательным отступлением оказался вынужден принять последний бой. Резня была страшная. И недооценившие ослабленного противника северяне, решившие напасть на врага на открытой местности, тут же за это поплатились. Вирговицек Полуночник, храбро сражавшийся в авангарде, был убит, после чего потерявшие своего предводителя северяне оказались полностью разгромлены. Войско победителей на деле выглядело не лучше побеждённой стороны и войском называться уже более никак не могло. Карл Бычий Рог, лишившийся во время сражения левой руки, имел по окончании битвы лишь одно желание – поскорей убраться из проклятых северных лесов в родные земли. Но эпоха мародёрства, пришедшая в эти края сразу же после войны, объявила свои правила. Беспощадна была она как к защитникам, так и к захватчикам. Разрозненные и измученные южане, отступая, постоянно подвергались нападениям лесных бандитов, и ходили слухи, что Бычий Рог и его люди до своих владений так и не добрались.

Лишившиеся предводителя, бойцы Севера, из тех, что выжили, ежечасно оказывались на юдольном распутье. Всё чаще уходили они в леса бандитствовать и частенько наёмничали, сбиваясь в группы. Выжившие после битвы в Посрединных землях постепенно находили своих ратных товарищей и объединялись друг с другом для пущего выживания.

Бреган Грегович, воин могучий и опытный, ещё во время последней битвы имел под своим командованием дружину в войске Полуночника. Обладавший большим весом и важностью среди бойцов, он быстро собирал вокруг себя измученных сторонников. Прихватив с собой всех, кто пожелал быть прихваченным, он направился на поиски лучшей доли. Так и вышло, что командиром он быть не перестал, хоть и переменилась его жизнь с тех пор круто. Вновь набранная разношёрстная его дружина, словно те самые Посрединные земли, постоянно пребывала в пограничном состоянии. Нелёгкое существование её полно было рисков, потерь и голода. Возвращаться к мирной, хоть и нищей жизни большинству служивых было просто некуда. А те, кто и имел за собой таковое место, не спешили разбредаться обратно по сёлам и браться за плуги и слесарные зубила. Не улыбалось им с вилами наперевес и голым задом защищать деревню от своих же, злых и голодных, но хорошо вооружённых бывших товарищей. Крепкие мужики и рубаки, они в совершенстве владели лишь одной способностью – мастерски лишать жизни тех, кто владел этой же способностью, но в меньшем совершенстве. Поэтому о том, чтобы примкнуть к промыслу иному, чем ратное дело, речи не шло и вовсе.

Разбрёдшиеся кто куда оруженосцы, лучники и пикинёры нынче оставались каждый сам за себя. Теперь всякий знал себе цену и авторитеты ничьи признавать не хотел. Наёмники, а что вернее, просто банды, всё чаще сталкивались между собой, стремясь завладеть припасами и лучшим оружием.

Спутников за время скитаний Брегана сменилось немало. Были такие, что для промысла их оказывались не годны совсем и погибали часто в налётах. Были те, что нестойки к болезням разным случались. А были и такие, что пытались уединоличиться в начальстве над отрядом и контроль к своим рукам взять. Но подобные и уж тем более долго не жили.

Среди самых первых спутников его оказался и Зубрав, примкнувший к новой дружине, едва та оказалась сформирована. Худой, но хваткий, стелил он всюду за собой, куда бы ни пошёл, шлейф из странных запахов различных трав и масел. Но более всего разило от него тогда запахом чеснока, которым он не только беспрестанно заедал походные харчи, но ещё и имел обычай носить его запрятанным под одежду. К ратникам в лагере Зубрав относился с настороженностью, бойцы Полуночника отвечали ему тем же. В истории и байки, что рассказывали они о нём, поверить тогда было трудно. Однако много позже, уже во время своих скитаний, Бреган убедился, что под «небылицами» основания всё же были. В бою Зубрав оказывался неистов. Имеющий при себе, как и всякий другой ратник, меч, он, однако, в сражении полагался в основном на ножи, которыми владел с большим искусством и которыми орудовал с великой точностью и скоростью. За свою жизнь Зубрав ввязывался в разного рода преступные деяния по одному ему известным, невнятным для всех прочих причинам и частенько оказывался втянут в разбой просто за компанию. И хотя натура его всегда подсказывала голосовать за мирные решения, Зубрав, случалось, и сам ненамеренно провоцировал на стычки и разногласия. Человеком он был сложным и совмещающим в себе качества весьма опасные. Кажущийся порою тревожной и смешавшеюся жертвой, он мог в мгновение ока перемениться и наброситься на врага, разя его совершенно без всякого сожаления и пощады. Так, обманувшиеся неказистым внешним видом противники зачастую не успевали даже понять, что их убило. На нового командира он едва ли не молился и предан ему был до буйности. Зубрав обладал острым умом и также одним из самых важных качеств, по разумению Брегана, – верностью. Спустя годы не самой благодатной и счастливой жизни Зубрав всё ещё был подле него, готовый, как и прежде, следовать за своим командиром хоть в самое пекло. Из всех соратников ценил его Бреган превыше других. И тем сильнее досадовал он сейчас на чрезмерную зубравскую набожность – единственную, пожалуй, черту, которую он в товарище так и не смог ни понять, ни принять.

– Ты мне там с ясной головой нужен. А не со своими выдумками. Селянам околесина какая-то привиделась, а ты и рад за ними повторять. Ну, что так смотришь? Или сказать есть чего?

Сказать Зубраву действительно было чего, однако, наполнившись молчаливым неодобрением, он смолчал, вид заимев одновременно озадаченный и обиженный. Отстав от товарищей, он заторопился накинуть новую одёжку.

– Ну, так что там с матушкой? Что она говорила такого? А то чуть самое интересное не упустили, – подкрался сзади Бобёр.

– Будешь про мою родительницу рассуждать, я тебе дубину твою в гузно засуну и проверну несколько раз для верности, – не замедлил с ответом Зубрав, облачаясь в длинную дерюжную тунику и прилаживая под неё ножи и меч.

– Дубина – это ты. А это – палица, – коснулся сквозь одежду своего оружия Бобёр. – Иш, как насупился. Ну ты, если что, рассказывай. Я вообще про матушек большой любитель послушать.

Закончив с приготовлениями и простившись со старостой, пятеро крепких, рослых крестьян направились за такими необходимыми в это неспокойное время грибами и ягодами к лесной опушке.