Максим Шевченко
Сквозь мутное время. Русский взгляд на необходимость сопротивления духу века сего (сборник)
Мы не Европа? И слава богу!
Между Россией и Западом идет война. За человека и то, каким ему быть. Пока холодная, без артобстрелов, но уже настоящая – без дураков.
На Западе и в России одновременно принимаются взаимоисключающие законы.
Запад легализует гомосексуальные браки.
Россия запрещает даже пропаганду гомосексуализма. Под запретом, по сути, Запад и его гей-законы.
Россия не хочет отдавать им своих детей и ставит под сомнение ювенальную юстицию.
На Всероссийском родительском съезде Путин сказал, что «следует избегать слепого копирования чужого опыта, в том числе и по причине небесспорности этих моделей управления общественными явлениями в данных сферах и в тех странах, где наиболее широко применяют правила так называемой ювенальной юстиции».
В переводе на простой и понятный язык это значит – «то, что даже и немцу не хорошо, то нам вообще и на фиг не надо!».
Понимание, что мы с большинством западных людей принадлежим, скорее всего, к разным гуманоидным видам, внешне похожим, но внутри уже принципиально иным, не только не покидает – усиливается и укрепляется.
С этим непросто смириться – ведь мы привыкли думать, что там живут люди, о которых мы читали книги, смотрели фильмы.
А оказывается, там живут какие-то иные существа, совсем не похожие на тех, к кому мы привыкли!
Старый мир Запада с его образами людей, жаждавших свободы и ненавидевших тиранию, злодеями и героями больше не имеет смысла.
Похоже, что и человек как индивидуум на Западе тоже больше не имеет смысла.
Человека там, похоже, отменили.
Вместо него учредили налоги, законы о правах и обязанностях, торговые и туристические центры, места отдыха и развлечений.
Бизнес, образование, кредиты и информацию, заполняющую каждое мгновение времени, втягивающую душу и мозг в непрерывное проживание чужих жизней и судеб.
Больше нет греха или святости – есть желания, возможности их достижения и разрешение общества.
Это раньше человек был грешником – когда еще был человеком. Ведь грех – человеческое понятие. Теперь, когда он официально не мужчина, не женщина, а просто гражданин и партнер (пол не важен), греха нет.
Принятый во Франции закон «Брак для всех» фактически отменяет в гражданском кодексе понятия «мать» и «отец», «мужчина» и «женщина» и вводит понятия бесполых существ: «родитель А» – «родитель Б».
Мы, по большому счету, то, что сами о себе придумаем, и то, на что решимся.
Маленький капрал становится императором Франции, а сын грузинского сапожника – повелителем половины мира, живым богом и надеждой угнетенных большей части Земли.
Тяжелобольной верит в исцеление – бросает костыли и бежит, крича от радости.
Герои были строителями истории, символами того, что все можно изменить.
История кончилась – герои объявлены антиобщественными элементами, опасными и зловещими. Их заменили спортсменами и актерами.
Вера антиобщественна, религия радикальна и создает неравенство – вот тезисы неолиберализма, написанные над входом в тюрьму современного мира.
Одна из величайших тайн человеческого бытия в том, что любое общество бесчеловечно и тотально.
С точки зрения общества свобода воли – явление крайне опасное. Оно ведь не нуждается в разрешении.
А разрешение на то, чтобы быть свободным, – одно из важнейших свойств общества.
Собственно, война общества против человека и заключается в желании узурпировать все формы личной свободы, придав им характер общественной санкции.
Общество порождает бюрократию – управленческую, экономическую, культурную.
Именно бюрократия заведует разрешениями от имени общества человеку быть человеком (общественным, разумеется).
Бюрократия – это не обязательно квадратные дядьки в костюмах и галстуках. Бюрократия – это сегодня и неолибералы-гомосексуалисты в джинсах и свитерах.
Помню, однажды одна депутат бундестага от фракции зеленых (естественно, лесбиянка) сказала мне: «Мы будем прививать гомосексуализм в немецких школах, чтобы понизить тестостерон, который создает угрозу нацизма».
Говорят, доктор Менгеле был вивисектором над живыми людьми – над десятками, может быть, сотнями несчастных узников.
А сознательное и проектируемое изменение психологии и биологии миллионов – как назовем?
Итак, Запад идет к тому, что человек, как он понимался на протяжении истории («дьявол с Богом борется, а поле битвы – душа человеческая»), больше так пониматься не должен.
Ни тебе дьявола, ни Бога – одна душа и предлагаемые этой душе и придуманные разными дядями и тетями «правовые коридоры» и психологические сценарии.
Поневоле укрепляешься в мысли, что монотеистическая религия, вера в единого Бога (иудаизм, христианство, ислам), поставившая человека в центр истории, есть величайшая форма защиты от этой уничтожающей человека силы.
Монотеизм говорит о человеке как о главном творении Бога, как о Его наместнике на Земле.
Я даже не обсуждаю сейчас, есть Бог или нет. Я говорю о том, что в монотеистических цивилизациях этот тезис является своего рода защитной грамотой каждого человека от всеобъемлющего желания общества подчинить себе человека до самой последней его мысли и чувства.
Религия есть свобода от человека ничем и никак неотъемлемая.
В финале оруэлловского ужаса «1984» главный герой, признавшись под пытками, что он агент всех разведок и террорист всех терактов, отпускается палачами только тогда, когда под страхом перед крысами, способными выгрызть ему глаза, предает возлюбленную: «Не меня – Джулию!»
И палачи его отпускают. Он им больше не нужен – в нем нет личного, нет тайного укрытия любви, делавшего его иным, антиобщественным…
Он встречает возлюбленную и понимает, что она тоже предала его, – герои Оруэлла сломаны, и у них больше нет личной тайны. Они полностью принадлежат обществу, и у них больше нет от него защиты.
Сила монотеистической религии в том, что Бога предать невозможно – даже отрекаясь от Него, человек способен вернуть Его себе в любую секунду. Простыми словами: «Прости меня!»
А вместе с Ним вернуть и свободу – быть грешным или праведным, но самим собой, а не таким, как прикажет партия или парламент с газетами и телевидением.
И никому об этом чуде не докладывать и не сообщать. Эта свобода принадлежит только ему – человеку, решившемуся поверить.
Россия сопротивляется Западу и тому, что там происходит, пока по инерции.
Наши начальники всех мастей инстинктивно чувствуют – что-то не так. Сомневаются и не верят глазам и ушам своим. Понимают спинным мозгом, что, имея дело с Западом, они имеют дело с чем-то страшным, что уже никогда не отпустит.
Но ведь на Западе так комфортно и клево – там деньги и удовольствия, там статус и технологии…
Плата за вход – разум, как прочитал однажды герой Германа Гессе на воротах, нарисованных на стене. Я скажу так: плата за вход – ты сам.
Уверен, что идеология сопротивления этому злу нового либерального тоталитаризма будет развиваться и формулироваться именно здесь, в России.
Только в ней три монотеистические религии встречаются и находят возможность приемлемого и равного диалога об общем кошмаре, наползающем на человека.
Важно только понять, что из невнятного ощущения неприемлемости легализации «голубых» по пацанским принципам необходимо пройти путь до философского и политического осмысления того, почему мы – люди, а они там, похоже, уже не совсем.
Необходимо оказывать поддержку сопротивлению – христианскому, исламскому, иудейскому, традиционалистскому – там, на Западе.
Это сопротивление людей, которых там пока еще очень много против нечеловеческого, которого все-таки уже больше.
Ведь Запад же зачинает, рождает и пестует у нас своих неолиберальных «постчеловеков».
Они появляются не от союза мужчины и женщины – от мощной медийной машины пропаганды отсутствия греха и культа потребления вкупе с требованием «общественных прав» и ненависти к православию, исламу, иудаизму.
И естественно, все это под ласковым взором щедрых западных фондов.
Это война – сражаться без понимания, за что ты воюешь, значит, заранее проиграть.
А у нас на это просто нет права – ведь похоже, что мы – один из последних оплотов человечества и человека.
Что такое «либеральное безумие»?
В ноябре 2009 года Страсбургский суд удовлетворил иск итальянской гражданки Соиле Лаутси, финки по происхождению. Она настаивала на том, что наличие христианских распятий в школах – в классах в Италии везде висят распятия – нарушает родительские права на светское образование ее детей.
Пароксизм шизофренического либерального безумия очевиден в этом иске, как видны и внутренние противоречия Европейского союза.
Греки, например, не пускают на Афон женщин. Кто-то подаст скоро иск и против Афонского синода, потому что феминистки и лесбиянки хотят прорваться на Афон и загорать там топлес. Этот вопрос поднимался уже неоднократно – почему, мол, такая дискриминация?
Я являюсь сторонником человеческой свободы. Если есть люди, которые при виде креста начинают дымиться, которым не нравится вид распятия, то, мне кажется, этим людям надо пройти обряд изгнания бесов.
Они явно одержимы, потому что род сей боится поста и молитвы и крестного распятия, крестного знамения боится. Это мы знаем из истории человечества.
Конечно, если данная финка, или какие-нибудь еще финки, или кто-либо еще полагает, что Бога нет и все это только такая символика пустая и бессмысленная, то тогда, конечно, их не переубедишь.
И если они думают, что это их право так считать, тогда и у католиков и католических родителей, и православных родителей есть право иметь распятия и иконы, символы веры в классах.
Если есть хоть один ребенок-католик или православный в этом классе, если, конечно, мы еще не дожили до того времени, когда просто людей за их веру в Бога будут бить, гнать и преследовать.
Мне кажется, что можно оставить в покое и мусульман – как они ходят, закрывают лица или не закрывают их женщины.
Тут все видели фотографию жены президента Саркози, где она, голая, демонстрирует всему миру свою грудь. А мусульманкам, значит, закрывать свое лицо нельзя?
В современном мире люди одеваются как хотят, делают себе операции – мужчины меняют пол на женский, женщины на мужской меняют пол. Но именно к верующим надо цепляться – запрещать носить хиджаб, кипу, кресты.
Кстати, к буддистам никто не цепляется. Почему-то цепляются только к монотеистам, цепляются только к мусульманам, христианам и иудеям.
Понимаете, далай-ламе, да хоть он прошел бы по всей Европе, только будут кланяться, руки ему целовать и говорить: «Как хорошо, что вы приехали, ваше святейшество».
Почему мы должны ориентироваться на мнение людей, которые активно борются против религиозных символов, против религиозных норм и против религии?
Почему эти люди, эта небольшая группка одержимых, должны задавать тон в современном обществе? Хотя верующих в нем гораздо больше, гораздо больше.
Почему эти революционеры либеральной модернизации должны диктовать волю подавляющему большинству населения Земли, которое является религиозным?
Мне кажется, что это дико. Это пленение верующих в некоем гетто.
Ну хорошо, уберут они из классов христианскую символику. И повесят при этом портрет какого-нибудь атеиста, например Джордано Бруно.
А если этот портрет оскорбляет чувства католиков? Вот смотрят они на Джордано Бруно и думают: а ведь это человек, который пошел против церкви и был отцом философского атеизма!
Есть на Земле свободная страна под названием Сирия. В Сирии живут православные, монофизиты и мусульмане. В этой стране понимают, что вера – это личное дело каждого человека.
И там совершенно спокойно в школу ходят девочки в хиджабах, девочки с крестами православными, с покрытой, непокрытой головой, общаются.
Вот так и должны жить люди в свободном мире, в мире, в котором уважается вера и содержательная часть жизни другого человека.
Почему с прибытием Депардье русских прибыло?
Почему такая ненависть к Депардье у либерал-шпаны («пьяница», «бездельник», «бежит от налогов…» и пр.) и такая симпатия у народа (быдла – по определению либерал-шпаны)?
Почему такая опасливость по поводу Депардье, несмотря на положенный чиновникам восторг (Путин принял!), у правящей номенклатурной касты?
Потому что либерал-шпана и номенклатура хотят одного и того же – создания в России эффективного общества и государства западного типа – машины перемалывания в социальную труху человеческих судеб и жизней.
Одни – господством спекулятивных форм производства денег (власть банкиров и шоу-бизнеса), другие – эксплуатацией недр и дойкой бюджета (власть чиновников и госкорпораций).
Но обе эти силы, как лев и крокодил из известной притчи, хоть и дерутся, соприродны: мечтают пожрать человека, каждый на свой лад.
Депардье всем своим видом (расхристанность на встрече с Путиным и т. п.), всей своей киножизнью показывает, что именно человек-бунтарь – свободный и азартный, опасный и разный (злой или добрый, не важно) – является его главной мечтой и образом.
Все герои Депардье – асоциалы, практически все.
И комический преступник из фильмов с Ришаром, и галл, дурачащий империю и императора, и конечно же незабываемые герои (уже ветераны!) войны против общества из фильмов Бертрана Блие.
В Депардье народ чувствует и опознает своего, народного артиста.
Ведь тайна (любого!) государства в том, что оно всегда инструмент войны правящих элит против народа.
Главная задача любой власти – продолжаться во времени.
Не позволить народу или порождаемым народом героям отобрать власть, нарушить систему гармонии вертикали – вот забота правителей.
Власть – самодостаточна, эта ценность осознается только теми, кто познал ее. Для остальных она – теория.
Демократия, монархия, деспотия – только ширма, прикрывающая подлинное господство нескольких десятков, может быть, в случае США, сотен семей. Они вне закона, вне конституций, вне всех этих глупостей. Они – власть.
Потребление, развлечения, информационная завеса – все годится, чтобы умалить энергию народа в борьбе за оспаривание власти у правящих элит.
Это оспаривание – один из его первичных и главных социальных инстинктов.
Даже не владея политическим, философским, методологическим инструментами анализа и понимания истории, народ чувствует на уровне инстинкта самосохранения, что правящие элиты – его смертельные враги.
Господа, пожирающие его жизнь, отведенное под них единственное и неповторимое время.
Пожирающие привязкой к труду (не на себя), кредиту (который бесконечен), медиабессмыслице (которая не дает сосредоточиться), отсутствию тишины, в конце концов.
Отсюда такая инстинктивная любовь народа (сознание которого сегодня предельно зомбировано потреблением и шоу-бизнесом, гонкой по кругу в духе «зарабатывай, чтобы тратить» и т. п.) к асоциалам, даже преступникам.
Господство блатной культуры, цыганщины, шансона – доступная необразованному в структурализме и социопсихологии народу форма стихийного культурного протеста.
Жерар Депардье – глубоко народный артист.
Судя по его фильмам, Депардье органически ненавидит буржуазный истеблишмент.
Миллиардер и владелец винных подвалов? Самый популярный актер Европы конца XX века ненавидит буржуазный истеблишмент?
Конечно, актер и его роль – не одно и то же. Нас предостерегают об этом тысячи кинокритиков. Они вопят об этом и умоляют нас не забывать.
Но слишком уж показательна цепь его фильмов – «Вальсирующие», «Прощай, самец!», «Вечернее платье», «Слишком красивая для тебя»…
Даже Ватель с его самоубийством из-за того, что вроде бы не доставили рыбу к трапезе короля, а по сути, из-за невыносимости сосуществования свободного и страстного творца с миром жрущих и блудящих господ.
Остановимся на «Вальсирующих» – одном из первых фильмов Депардье.
Два подонка (но каких обаятельных, каких завораживающих!) ведут индивидуалистическую войну с обществом – с помощью воровства, насилия, секса и постулирования этики свободного человека, твердо знающего, в чем добро и зло, и выбирают конфликт там, где они сталкиваются с обществом и его феноменами.
Они буквально прут навстречу этому конфликту. И не потому, что так написали в газетах или рассказали в университетах.
Их враги персонифицируются в парикмахерах, платных врачах и тюремщиках.
Их антибуржуазность не подразумевает аскезы. Когда есть бабки (естественно, отобранные у буржуа), герой Депардье и его спутник шикуют: дорогие машины, хорошие костюмы, лучшие рестораны, гламурные шлюхи.
И похоже, это не просто эпизод кинобиографии месье Жерара – похоже, он сам.
Кино вторгается в жизнь, как писали в советских журналах: последние два президента Франции символизируют врагов героев «Вальсирующих».
Саркози – мент и тюремщик, Олланд – из семьи отоларинголога (не жителя социального квартала, естественно).
Можно выносить де Голля – аристократа и солдата, можно выносить Миттерана – масона и социалиста, можно вынести д’Эстена, даже филолога Ширака…
Но вороватого и как-то жалко распутного (бросившего жену ради манекенщицы, почти шампунщицы, как по сюжету Блие) тюремщика или примерного тихушника-социалиста выносить невозможно.
Против этого восстает душа Франции – страны Вийона, Рембо, Бодлера, де Местра, де Сада, Жида, Блие и Депардье. Страны, во многом породившей и сформулировавшей философию радикального бунта личности против системы.
И душа Франции (то, что от нее осталось) бежит, эмигрирует…
Почему в Россию? Говорят, налоги меньше… Возможно… Но не думаю.
Дело, кажется, в том, что Россия при всей видимости государства и его надутых щеках – страна, хранящая в себе «тайну беззакония» (по Достоевскому). Тайну последнего, глубинного сопротивления человека и человеческого беспощадной машине закона, порядка и социума.
Даже на уровне криминализации всех слоев общества, приоритета и права силы во всем – от экономики до политики.
Это насилие и произвол, как ни странно, более человечны и позволяют в большей мере сохранить в человеке человеческое (пусть и за счет неприятия и сопротивления), чем социальный зоопарк «цивилизованного мира».
Лучшим умам и сердцам Франции это понятно, как в никакой другой стране.
Русский бунт – бессмысленный и беспощадный? А французский с гильотинированием святых на фронтонах готических соборов – осмысленный?
Эта страна тоже прикоснулась к «тайне беззакония», причастилась ею. Пусть и более рационально.
Не в таком масштабе, как мы, но, кажется, мы понимаем друг друга с полуслова – и левые, и правые. И Селин, и Арагон, и Аполлинер – в России их читают.
«И пью я эту воду как огненную боль, и огненную боль я пью как алкоголь»… Это понятно русскому.
Депардье – наш. В России стало больше на еще одного стихийного анархиста.
И слава богу! Это делает ее еще более русской.
Зачем нужна религиозная журналистика?
Религия должна быть не способом спрятаться от мира. Религия – это вызов миру. Свеча зажженная не ставится под стол, она ставится на стол, чтобы светить всем.
Многие приходят в религию, религиозную журналистику, чтобы создать мир сублимированной веры, сублимированных человеческих отношений.
Среди многих верующих господствует представление, что вот мы в Церкви, а за пределами границы – зло, грех, Вавилон, которые надо ненавидеть, презирать и игнорировать.
Это глубокое заблуждение. Если свеча ставится под стол – в ней нет смысла; если соль теряет силу, зачем нужна эта соль? Это очень важно.
Если вы верите, что ваша религия, то, что является светом вашей души, – это истина, ради которой стоит умереть, – смотрите смело в глаза миру и преображайте этот мир, атакуйте!
Позиция верующего – это всегда позиция священной войны. Нечего прятаться за то, что у мусульман есть джихад, а все остальные – покладистые лапочки.
Верующий должен занимать наступательную позицию. Религиозная журналистика должна противостоять обществу потребления.
Современный сатанизм – это общество потребления, превращающий человека в матрицу эмоций и психических состояний.
Надо открыто выступать против ростовщичества, против ростовщического процента, который прямо запрещен в Библии.
Когда православный журналист пишет об экономике, он об этом должен писать, о том, что греховно делать деньги не на труде, а на продаваемом воздухе, что это сатанизм.
Есть несколько очень важных принципов, которых надо придерживаться в публичной жизни, – с кем нельзя вместе есть, что нельзя вместе пить, с кем нельзя вести бизнес. Их никто не отменял, но православные живут так, будто этих правил нет.
С одной стороны, все хотят следовать букве как начетчики, а с другой стороны, «надо понимать все в духе времени». Так и до браков между мужчинами дойти можно.
Здесь должна быть борьба, постулирование своего взгляда – вот это и есть религиозная журналистика.