Максим Шаттам
Во тьме

11

В конце XI века, во время Первого крестового похода Антиохию осаждали восемь месяцев. Мусульмане защищали свои ценности так долго, как могли. Беря их в плен, крестоносцы отрубали им головы и бросали через стену, чтобы напугать осажденных и распространить среди них болезни. Давайте на краткий миг закроем глаза и представим себя внутри городских стен, вздрагивающих от ударов вражеских камней. Этих мужчин, женщин и детей, наблюдающих, как под покровом ночи приближается армия рыцарей с запада. Дрожащие факелы, забрала, скрывающие лица, боевые машины и наполненные головами корзины. Укрепления Антиохии готовы пасть, ничто не может остановить христиан. Они хлынут на улицы, неся под своими плащами и в блеске своих неправедных клинков смерть. Сердца осажденных сжимаются в груди от предчувствия резни, кровь бурлит в чреве у женщин, беззвучно плачут дети. Они знают, что умрут, и плачут от страха сильнее, чем от ненависти. Тысячи взглядов блуждают по сторонам, пока стенобитные машины ломают большие ворота. Все кончено. Смерть уже внутри.

Тысячу лет спустя, сквозь густой дым, заволакивающий Бруклин, те же напряженные взгляды, то же глухое смирение, рождаемое ужасом, навсегда отпечатываются на замерзшей бумаге.

Свидетели страдания – фотографии – только что приколоты кнопками к стене, освещаемой полосатыми неоновыми узорами. Над фотографиями видны неровности, из-за этих бугорков на стене белые бумажные прямоугольники частенько оказываются на полу, иногда падают к ней в кофе, особенно когда дверь захлопывается от сквозняка.

Между этой стеной взглядов и четырьмя окнами стоят несколько столов, стулья и даже софа, прожженная сигаретами и усеянная всевозможными пятнами.

В окно видна улица Берген – на ней расположились полицейские машины. В 78 участке Нью-Йорка эту комнату называют «стакан» – когда все в ней начинают разом курить, воздуха не остается в принципе; именно здесь происходят собрания или же временами образуются группы быстрого реагирования, если случается что-то серьезное; впрочем, таких случаев за четверть века было не больше десяти.

Сегодня в своем логове-«стакане» расположилась следственная группа, состоявшая из Бо Эттвела, Аннабель О’Доннел и Фабрицио Коллинза, а также Джека Тэйера, координировавшего всю работу.

Кабинет завален принесенными делами, куртками и пропах дешевыми дезодорантами.

Карикатурист оттянулся бы всласть, если бы решил изобразить эту сцену. Вначале он нарисовал бы мужчину, чье лицо избороздили морщины, отчего оно стало похоже на старый сухофрукт, – Тэйера. Рисуя Аннабель, он подчеркнул бы ее мускулы – фигуру бодибилдера, сидящего на амфетаминах. Фабрицио получился бы типичным итальянцем: тщательно подобранный костюм, напомаженные волосы, черные очки и неизбежная шляпа-«борсалино», – все противоречило тому, кем он являлся на самом деле. Наконец, лейтенант Бо Эттвел, самый трудноизобразимый. Если бы пришлось все же рисовать его, лишь «Сын Человеческий» Магритта с его «котелком» и яблоком вместо лица соответствовал бы образу Бо, придавая этому необычному персонажу определенную уникальность.

Эттвел поблагодарил собеседника и повесил трубку. Взял клочок бумаги, на котором только что записал имя, и приколол его под одной из фотографий.

– Тридцать четвертая опознан, – прокомментировал он тоном, в котором странным образом соединились гордость и грусть.

Лейтенант Эттвел перевалил за пятый десяток, его внешность соответствовала типу «обычный американец»: небольшой живот, черты лица, отмеченные стрессом; купленные на распродаже костюмы завершали портрет типичного жителя Нью-Йорка. Его губы никогда не отдыхали; прямой рот плюс глубоко посаженные глаза создавали выражение, которое позволяло Бо экономить другие выразительные средства. Если бы не выступающая вперед челюсть и черные брови, контрастировавшие с волосами серого цвета, невозможно было бы отличить его от среднестатистического горожанина. По его плохому настроению было ясно, что в команде он хотел бы быть «номером один».

Он отступил на шаг и скрестил руки на груди.

Неслабое зрелище. Когда члены группы смотрели на стену, вдоль позвоночника у всех пробегала дрожь.

Шестьдесят семь фотографий, и столько же человек, выстроившихся в длинные ряды смертников. Аннабель невольно сравнила эти взгляды и запечатленный в них ужас с воспоминаниями о жертвах Холокоста; на мгновение ей показалось, что она смотрит на бесконечные ряды людей, ждущих перед воротами Аушвица-Биркенау. Столько же невинных лиц, столько же выброшенных на ветер иллюзий.

Дверь отворилась, внутрь кабинета ворвался шум из коридора, и к команде присоединился капитан Вудбайн. Вид у чернокожего гиганта был озабоченный.

Джек Тэйер хлопнул в ладоши.

– Устраиваемся и делимся всей информацией. С самого начала.

Они сели вокруг длинного стола, освещаемого маленькими неоновыми лампами. Через несколько минут брызнули слова, разгоняя удушливые пучки теней; дым сигарет стал все более широкими кругами плавать по комнате, словно эфирная митра, придавая кабинету сходство с настоящим «стаканом».

Снаружи облака поглотили дневной свет, солнце полностью исчезло.

Эттвел произнес баритоном:

– В пятницу 18 января, то есть три дня тому назад, Спенсер Линч был арестован по причинам, которые всем нам известны. В настоящий момент он все еще находится в коме, врачи думают, что он выживет, но не знают, когда он очнется и каким выйдет из комы. Ладно. Дома у этого Линча мы нашли шестьдесят семь фотографий детей, мужчин и женщин разных возрастов.

Вудбайн казался только что проснувшимся; он, как будто не понимая, смотрел на фотографии.

– Насколько удалось выяснить, похищенные люди принадлежат к вполне благополучным семьям, – продолжал Эттвел таким тоном, словно руководил группой. – Фотографии были расположены в определенном порядке. Составлены в три различных «блока». Три полароидных снимка, изображающие жертв Спенсера Линча, были отделены от остальных. Два других «блока» разделяло подобие черты, проведенной вдоль стены. В одном пятнадцать любительских фотографий, в другом, самом отвратительном, сорок девять. Все сняты цифровым фотоаппаратом, затем напечатаны на специальной бумаге хорошего качества. Каждый снимок, очевидно, тщательно продуман и сделан без риска для фотографов. Априори никаких зацепок, которые могли бы вывести нас на их след.

– Вы хотите меня уверить, что шестьдесят семь человек заставили позировать и сфотографировали просто вот так, без явной причины? – спросил капитан Вудбайн, ждавший простого подтверждения собственных слов, но все еще не решавшегося поверить.

– Боюсь, что кошмар только начался, Джек?

Эттвел повернулся к Джеку Тэйеру, подхватившему нить беседы, подойдя к доске, на которой были написаны три латинские фразы.

– Caliban Dominus noster, In nobis vita, Quia caro in tenebris lucet, – прочитал он. – «Калибан наш бог, В нас жизнь, Ибо тело светит во мраке». Три фразы. Мы пытаемся выяснить, знал ли Спенсер латынь, но это кажется маловероятным. Скажем так, это не его профиль. У него дома мы не нашли ни словаря, ни чего-то подобного, но мы постараемся прошерстить книги, которые он читал, чтобы убедиться, что фразы не взяты оттуда.

– Думаешь, их несколько, так? – спросил Вудбайн. – Секта, сатанисты или уж не знаю кто еще.

Прежде чем ответить, Тэйер оглядел собравшихся.

– В настоящий момент мы полагаем, что их трое. Все указывает на это: съемка с трех разных штативов, расположение фотографий на стене у Линча, даже цитата, разбитая на три фразы. Может, я и преувеличиваю, но Спенсер не один, это точно. Есть кто-то еще.

Настала очередь Аннабель встать и взять конверт со стола.

– В своей дыре Спенсер хранил письмо, – объяснила детектив. – То ли ему его принесли, то ли он сам его где-то нашел – один конверт без имени и адреса. Внутри открытка, точное происхождение которой мы пытаемся установить. Пока мы ждем результатов, прочту текст на обороте – он о многом говорит.

Она вытащила открытку – на черно-белом снимке была изображена деревня, пересеченная узкой речушкой, – и бесстрастным тоном начала читать:

«Ты растешь. Делаешь меньше глупостей. Теперь ты должен научиться быть как мы. Невидимым. Преодолей себя, прояви хитрость: в семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115. Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера… Будь достойным, и до скорого, мой маленький С. Боб».

Вудбайн увидел, что его сигарета одиноко погасла в пепельнице.

– Есть подпись: «Боб», – закончила Аннабель. – Очевидно, Спенсер сжег остальные письма и открытки, в его мусорном ведре мы нашли сгоревшую бумагу. Это он получил недавно, и ему просто не хватило времени его сжечь.

– На конверте указан индекс? – спросил Вудбайн.

Аннабель уже собиралась ответить, но Эттвел опередил ее, и это заставило женщину нервничать: Бо хотел в одиночку позировать в лучах софитов.

– Да, причем там была еще и какая-то блестящая пыль. Сейчас мы ждем результаты из лаборатории. Следы от липкой ленты на обороте конверта. Мы думаем, письма были приклеены скотчем к какому-то предмету, и Спенсер хотел перечитать их позднее. Кто? Когда? Как? Над этим мы сейчас и работаем.

Фабрицио Коллинз все это время сидел молча. Его длинные темно-русые волосы были завязаны в узел, спускавшийся к шее, а в превосходно выбритых щеках отражался свет ламп. Это был красивый мужчина, чьи чары, казалось, портили прорезывавшиеся клыки, поэтому он не мог сейчас улыбаться. Прежде чем присоединиться к разговору, Фабрицио погладил волосы.

– Наконец, мы пытаемся установить имена всех… этих людей, – смутившись, произнес он и указал на фотографии. – Требуется время, но мы уже значительно продвинулись, мы уделяем этому больше всего времени. Мы знаем тридцать четыре имени из шестидесяти семи. Большинство значатся как «пропавшие без вести».

– Господи…

Коллинз продолжал, теребя воротник дорогого «поло»:

– Изучая даты исчезновений, значащиеся в заявлениях, можно сделать вывод, что самое раннее произошло в июле 1999 года. Пока установлены личности только половины жертв, и есть вторая половина, тем не менее эти парни потихоньку занимаются своими делами как минимум уже два с половиной года! Представляете?

Аннабель вырвала лист из блокнота и, положив на стол, подтолкнула к капитану.

– И наконец, – сказал она, – у нас есть татуировка, которую Спенсер Линч сделал на коже Хулии Клаудио: 67 – (3). Сейчас, – продолжила детектив, – мы понимаем ее значение: 67 – общее число похищенных, 3 – его персональный «счет». Вроде бы все предельно просто, но так получается наиболее логично.

– Может ли кто-то объяснить мне, о чем вообще речь? – прогремел голос Вудбайна.

Над столом повисло болезненное молчание, призрак леденящей душу загадки.

– Полагаю, мы наткнулись на отвратительную тайну, которую несколько человек старались скрывать в течение длительного периода времени, – резюмировал Эттвел. – Даже будучи сверхковарным, похитить одного за другим шестьдесят семь граждан этой страны, день ото дня заметая следы… Они должны быть хорошо организованными.

– Это эвфемизм, – безрадостно засмеялся Тэйер.

– Но кто «они»? Что за ублюдок организовал подобие секты, похищавшей этих несчастных? – выругался Вудбайн.

В тишине раздался голос Аннабель:

– Они точно сумасшедшие. В этом ответ на вопрос, зачем им нужно было похищать людей. Посмотрите на эти лица, на них все написано. Никакой, на хрен, логики, там ведь даже дети есть!

…Четыре детектива провели уик-энд в этом кабинете, ведя расследование и сопоставляя первые выводы в поисках очевидного, и они все чувствовали себя загруженными. На фотографиях было изображено столько мужчин и женщин, что в объеме фактов, казалось, просто невозможно разобраться. При каждом «мозговом штурме» появлялись новые следы. Как будто стремясь подчеркнуть этот эффект, Фабрицио Коллинз привстал со стула и возразил:

– Эй! Минуту! Это ведь еще не все.

Маленькое собрание проследило за взглядом своего молодого длинноволосого коллеги, направленным на «стену страдания».

– Среди них есть женщины: от юных до зрелых, то же самое с мужчинами. Присутствуют представители всех этнических групп, правда, белых больше. Но если вы хорошенько присмотритесь, вы не увидите среди жертв стариков. Я хочу сказать, что самому пожилому из всех – около пятидесяти. Большинству же всего лишь между двадцатью и тридцатью.

– Точно, – одобрил Тэйер. – Самый молодой из всех – он, – Тэйер указал пальцем на мальчика, в глазах которого не было слез – видимо, все они к моменту, когда его сфотографировали, уже пролились. – Томми Хиккори, ему восемь; столько же, сколько Карли Марлоу, вот этой девочке.

Все кроме Вудбайна что-то пометили у себя в блокнотах. Потом Эттвел, по-прежнему бесстрастный, оглядел команду и подытожил:

– Если конкретно, то у нас есть эти шестьдесят семь фотографий, подобие молитвы на латыни и таинственная открытка. Плюс множество второстепенных зацепок, список вещей Спенсера, результат анализа пыли на конверте, лист сокамерников Спенсера…

Вудбайн покачал головой.

– Завтра сюда из Центрального управления Северного Бруклина прибудут три детектива, они помогут вам, вы сможете распоряжаться ими как захотите. – Капитан поднял указательный палец. – Распоряжение шефа полиции. СМИ не должны ничего знать о шестидесяти семи фотографиях, я не хочу дополнительного давления. Типы из Центрального управления помогут вам подобрать информацию для прессы. Вы оставите все свои предыдущие дела, они будут перераспределены, мне нужно, чтобы вы занялись вплотную только этим. ФБР отдает свою лабораторию в наше распоряжение, а полиция штата готова помогать нам при малейшей необходимости.

– Федералы не собираются вмешиваться в это дело? – забеспокоился Эттвел.

– Нет, этот кошмар теперь на слуху у мэра и даже у губернатора, они хотят, чтобы все было сделано корректно. Вы остаетесь на линии огня, но нам срочно нужны результаты.

Вудбайн вновь бросил взгляд на стену, взглянув на множество умоляющих глаз.

– Надеюсь, что сейчас не все эти люди мертвы, – прошептал он.

Джек Тэйер положил руку на плечо капитану. Обоих связывала многолетняя дружба.

– Я… Я бы не был столь оптимистичным на твоем месте. Есть моменты, которые мы пока опускаем.

Ноздри Вудбайна втянулись, его нервозность становилась все заметнее.

– Молитва на латыни, найденная нами у Спенсера, была написана кровью. Утром из лаборатории пришел факс. Это человеческая кровь.

Вудбайн закрыл глаза, он даже не удивился. Эттвел внес большую ясность, добавив:

– На самом деле это смесь из крови нескольких людей. Скольких – лаборатория не смогла установить.

Даже опытному капитану, занимавшемуся разными безумными историями на протяжении двадцати трех лет работы в полиции, показалось, что шестьдесят семь пар глаз с фотографий обращены к нему.

Это было невыносимо – и из его глаз потекли слезы.

Почему вы делаете это? Кто вы?

Но больше его удручал вопрос, как человеческие существа могли участвовать в подобной дикости, участвовать расчетливо и холодно, и с какой целью?

Под столом затрещал обогреватель. Все замолчали.

12

Нью-Йорк и его пригороды расположены поверх плиты, спускающейся к берегу океана. С высоты, когда ночь понемногу начинает разворачивать свои украшения, она напоминает огромное пятно, трепещущее множеством огней.

Местами видны тревожные торнадо «мигалок» полицейских машин, двумя цветами – красным и синим, отражающиеся на фасадах зданий. Они ритмизируют тамошние угрюмые улицы. Если бы потребовалась музыка, чтобы создать достойный аккомпанемент такому зрелищу, то вполне – усилиями меланхолического, медленного и мрачного хора – можно было бы исполнить гимн миллионам неведомых жителей, этих странным образом скрывающихся призраков мегаполиса.

В глубине одного из местных каньонов мы видим женскую фигурку, идущую навстречу общему людскому потоку. Еще одна баба, – могут сказать одни; скорее, миловидная; крепкие мускулы, напряженная спина, твердая походка.

Преодолевая порывы ветра и вся погруженная в свои мысли, Аннабель поднялась по Клинтон-стрит, держа в руке сумку, набитую делами. Она пересекла Джоралемон и посреди улицы на миг исчезла в густом пару, поднимавшемся из решетки водостока. Когда ее нога ступила на тротуар, мобильник завибрировал, а затем начал звонить.

Дерьмо. Дайте же мне хоть мгновение! – рассердилась она про себя.

Найдя небольшое укрытие перед зданием банка, Аннабель поставила сумку.

– О’Доннел. Слушаю, – произнесла она, переводя дыхание.

– Привет. Это Джошуа Бролен, можете говорить?

Придержав сумку ногой, Аннабель перекинула телефон из руки в руку и сказала:

– Говорите.

Частный детектив с ходу бросился в атаку:

– Я только что встретился с парикмахером, которому Спенсер Линч продавал волосы своих жертв. Парень странный, но выглядит искренним, как мне показалось. Видимо, он замешан в каких-то мелочах и боится; правда, там – ничего серьезного. Думаю, вы поняли, что он не…

– Да, его не в чем упрекнуть.

– М-м-м… – раздался выдох, как будто Бролен выпустил струю дыма. – Это неудивительно. Зато я навестил родителей малышки Паунер, той, которую Линч похитил первой, здесь тоже ничего экстраординарного. Я больше сосредоточился на этой части дела. На ней…

– Бролен? Послушайте, у вас есть время?

– Я просто стараюсь соблюдать правила игры, у меня есть свои способы. Вы кое-что рассказали мне, теперь моя очередь держать вас в курсе.

Аннабель распрямилась. Эта игра по правилам понравилась ей, она была неожиданной и приятной. Показавшийся ей сперва хитрым, частный детектив убедил ее, что готов помогать. Она не могла удержаться от того, чтобы задать самой себе вопрос: как долго он будет поступать таким образом? Аннабель глядела на проходящих мимо прохожих, старавшихся не толкнуть ее, и в свою очередь старалась не смотреть на них.

– В каком отеле вы остановились? – решилась спросить она.

– «Каджо Мэншн» на Атлантик-авеню. А зачем это вам?

– Я приеду, – выдохнула она. – Так будет проще.

Повесила трубку, подняла сумку с делами, развернулась и побрела дальше, сквозь лучи автомобильных фар и толпы торопливых пешеходов.

Бар отеля заполнялся, группа мужчин в костюмах переговаривалась голосами чуть более громкими, чем принято; несколько пар ужинали за стеклянными столиками, на которых горели свечи. Радио тихо исполняло песню Эди Брикелл, которую никто не слушал, кроме, может быть, человека с бокалом мартини. Наконец и он перестал слушать музыку, дабы не походить на старика.

Бролен поставил стакан и принялся листать свежую газету. Глядя на него, можно было предположить, что он неплохой спортсмен, пусть немного обросший жирком, но все же…

Входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Аннабель. Джошуа Бролен поднялся, показывая, насколько он рад.

– Прошу. Я отвлек вас своим звонком, не так ли? – спросил он, показывая пальцем на сумку из крафт-бумаги, которую Аннабель держала в руках.

– Нет, вы отвлекли меня от тарелки супа и часового просмотра CNN, который является самой большой драмой современности.

– Информационный фастфуд!

Аннабель присела и заказала содовую.

– Что вы хотели мне сказать? Что-то насчет похищения Мередит Паунер, так?

Кивнув, Бролен начал, даже не сделав глубокий вдох. Он был в материале.

– Изучая ее дело, я пришел к своим маленьким выводам. В день похищения Мередит отправилась в церковь, чтобы провести там вторую половину дня. Она сказала родителям, что предложила приходскому священнику волонтерскую помощь. Согласно полицейскому отчету, священник, служивший в приходе Святого Эдварда, в тот день не видел девушку, однако он признает, что провел большую часть времени дома, а не в храме. Полиция не нашла свидетеля, никто из бывших в тот день в церкви не отметил ничего необычного. Никто не запомнил девушку, похожу на Мередит, однако в приходе тогда было много народу. Копы предположили, что она пропала по дороге туда. Если внимательно посмотреть на жертв Спенсера Линча, мы заметим, что они все – разных национальностей, что для серийных убийц является редкостью, обычно они нападают на представителей той расы, к которой принадлежат сами. Словно Спенсер искал кого-то, не зная точно, каким образом воплотить свои фантазии. Думаю, что когда он убивал первую девушку, он просто хотел набраться уверенности, поэтому и выбрал Мередит – она, как и он сам, чернокожая, молодая и охотно общалась с людьми, любила помогать другим и по природе своей была лишена подозрительности. И Спенсер Линч знал ее. С другой стороны, церковь Святого Эдварда и Хайтс находятся не так далеко от его дома, все-таки не на противоположном конце города, и это тоже его успокаивало.

Аннабель жестом прервала Бролена и отпила из стакана, который только что перед ней поставили.

– Согласна, вы рассуждаете логично, и все сходится, однако откуда взялось утверждение, что Спенсер знал Мередит? Быть может, вывод поспешный, не думаете?

– Нет, напротив. На Спенсера набралось целое уголовное досье, но по преимуществу это все мелкие правонарушения, он не был замечен в попытках изнасилования или сексуальных домогательств; там только «всего один» пример агрессивного поведения. Немного для того, кто готовится совершить три преступления на сексуальной почве в ближайшие за освобождением из тюрьмы месяцы. Нет промежуточной стартовой площадки. Или почти нет. Ладно, нельзя легко дойти до убийства, буквально просто по щелчку пальцев, как показывают по телевизору.

– Ок, знаю. Возможно, Спенсер сделал что-то еще и не был при этом схвачен за руку!

Бролен пожал плечами, было ясно, что довод Аннабель не кажется ему убедительным.

– Он не пройдоха и по собственной глупости засветился на наркотике и вовсе уж по-идиотски – проявлением агрессии, я читал отчеты. Если бы он попался на чем-то еще, его бы остановили тогда, а не теперь. Полагаю, что пульсирующее у него внутри желание убивать возникло задолго до попытки изнасилования, однако его собственный характер помешал ему действовать. Он прежде всего мечтатель, он воображает себе разные вещи, его сексуальность контролируется его мозгом, а не реальностью. Мне кажется, вы должны были найти у него дома какую-нибудь порнуху в изобилии.

– Действительно, мы нашли кипы журналов.

– Никакой неожиданности, все как я и думал. Сидя в тюрьме, он имел время поразмышлять на тему абсолютной власти, контроля, доминирования, другого в качестве сексуального объекта, и никаких мыслей о себе. Он мог мечтать, готовиться, возможно, даже не признаваясь себе, что это произойдет на самом деле. Но было слишком поздно, он почувствовал потребность убивать. Через некоторое время после освобождения он стал действовать. Слишком быстро, даже, я думаю, чересчур. Существовал некий спусковой механизм. Вы представляете себе психологию серийного убийцы, детектив О’Доннел?

– Ну, в общем, нет, это не моя компетенция, скажем так.

– У всех подобных преступников в момент первого убийства срабатывает спусковой механизм. Часто речь идет о стрессе, который обычному, «нормальному» человеку не кажется непреодолимым: денежные проблемы, увольнение, разрыв с любимым, даже весть о неизбежном отцовстве. Между тем для серийных убийц именно дополнительный стресс становится поводом к действию. В дальнейшем при совершении новых преступлений эта «направляющая» им больше не нужна, они уже отталкиваются от сделанного. Избегая конкретики, скажем просто: в случае Спенсера Линча срок между его освобождением и первым убийством очень короткий. Слишком мало времени, чтобы собраться, накопить в себе переживания… Я бы ждал от такого типа, как он, сначала минимум одного-двух нападений с целью простого изнасилования. Постепенной эволюции. У себя в кабинете вы сказали мне про группу серийных убийц, не так ли?

– Эй, минутку! Я не сказала убийцы! Напротив, у нас пока есть только жертвы Спенсера Линча! Мы полагаем, что у похищений были организаторы, но речь не идет об убийцах.

– Мы оба знаем, что есть и другие, – цинично предположил Бролен. – Я хотел бы посмотреть на этих организаторов, поскольку мне кажется, что Спенсера подтолкнул к преступлению кто-то из них. Кто-то, кто знал его, человек той же породы, что и он сам, сумевший разбудить в нем желание и заставить выполнить его. Спусковой механизм Спенсера. Который объясняет нам, почему убийство было совершено вскоре после выхода из тюрьмы. В первый раз Линч убил свою знакомую. Завтра я отправлюсь в приход Святого Эдвардса и поговорю со священником. Если вы не видите в этом неудобства для себя, я хотел бы показать ему фото Спенсера, может быть, он видел его во время служб или шатающимся внутри здания. Учитывая конфиденциальность расследования, я хотел бы получить ваше разрешение на использование этой фотографии.

Аннабель с любопытством разглядывала своего собеседника. Она снова отпила из стакана и подвинула стул, чтобы сесть прямо напротив Бролена.

– Почему вы стали частным детективом? Вы отлично справлялись со своими обязанностями на службе, поэтому я просто озадачена. Почему же частный детектив, «специализирующийся на похищениях»? – спросила она серьезно.

Лицо Бролена исказила гримаса боли.

– Это сложная… история, – произнес он, сдерживая эмоции.

Внезапно шум голосов вокруг усилился, им обоим стало неудобно друг перед другом.

– А вы? – спросил Бролен. – Какая у вас была причина? Почему вы стали полицейским?

Аннабель улыбнулась: Бролен вывернулся неловко, однако ей это понравилось. Ничего общего с сексуальным влечением, просто контакт сам по себе был приятным, а Бролен казался таким странным и многоликим, что это даже было интригующе. По правде говоря, она не испытывала желания ни разу после исчезновения Брэди. И потому не искала удовлетворения. В течение длительного времени выбирая между могилой и надеждой «в наволочку», Аннабель определилась и потому больше не сомневалась. Она надеялась, иногда не без горечи проигравшей, но все еще надеялась.

– Ничего особенного, – произнесла она дрожащим голосом, удивившим ее не менее, чем тон Бролена.

Легонько кашлянув, чтобы восстановиться, она продолжила более игриво:

– Сожалею, в моем случае все скучно, никакой оригинальности, как и у большинства жителей этой страны!

Бролен в свою очередь улыбнулся, и эта улыбка вдохновила Аннабель на продолжение фразы.

– Выросшая на кукурузе девушка из пригорода, как и вся американская молодежь в семидесятые и восьмидесятые, я боялась ядерной войны с СССР, это наша общая травма. Остается добавить, что я испытывала сильный интерес к отношениям между людьми, что мне нравилось действовать, и потому-то я и пошла на службу в полицию.

– Ни медали, ни знаменитого предка? Ни голливудского сценария?

При последних словах на лице Аннабель появилось искреннее удивление. Оба смутились, и женщина сосредоточила свое внимание на деньгах. С почти обезоруживающей мягкостью она подняла лицо к Бролену и спросила:

– Долгая прогулка?

Бролен медленно кивнул. Аннабель взяла две бутылки «БадЛайта», сунула их в карманы «бомбера» и положила деньги на стойку.

На метро они проехали Бруклин до самого Кони-Айленда. Сидя в вагоне, оба молчали, разглядывая пейзажи за окном – когда состав вылетел из-под земли и на высоте пятнадцати метров двинулся по рельсам. Иногда их взгляды пересекались, и на лицах у обоих возникала понимающая улыбка – они казались детьми, которые гордятся тем, что ходят в одну и ту же школу. Через полтора десятка километров поезд легкого метро стал замедлять ход. Бролен смотрел на возвышающиеся вокруг высокие, сменяющие друг друга коричневые башни, эти огромные бункеры с сотнями светящихся окон – уже начался вечер, – и тут он понял, что разглядывает здания с дешевыми квартирами и окнами, выходящими на море. Более чем где-либо, здесь чувствовалась ирония: людей рассадили по клеткам, но позаботились о том, чтобы сделать для них балконы с видом на ускользающую необъятную свободу.

Станция «Кони-Айленд» была пустынной, вестибюли пахли мочой. Зимой на пляж никто не ездил, разве что несколько пожилых обитателей квартала. Никаких туристов, само собой, они все свалили отсюда до весенней уборки.

Аннабель повела Бролена по пешеходной дорожке, вдоль которой стояли домики с закрытыми окнами; сверху на эти жалкие хижины с видом полного безразличия смотрели башни. Им попались полдюжины одетых в куртки «North Face» подростков, болтавших и слушавших назойливый рэп. Чересчур занятые беседой и разделом «косяка», они не обратили на пару пешеходов никакого внимания.

Прошли мимо парка аттракционов, которые, как и все вокруг, тоже впали в зимнюю спячку; парк напоминал морское животное, прячущее в темноте свой тощий скелет, образованный изгибами «русских горок».

Аннабель указала Бролену на лестницу:

– Здесь приятно гулять. Вы знаете Нью-Йорк?

– Я был тут несколько лет назад как турист. Но еще ни разу не попадал в Бруклин.

– Хотя, строго говоря, эта территория действительно относится к Бруклину, мы, можно сказать, на ничейной земле. Летом здесь рай для среднего класса, но зимой… простая оболочка, иллюзия. Но мне зимой тут нравится больше.

Они забрались по ступеням на променад Ригельмана – бесконечный деревянный настил, окаймляющий пляж. Ветер ворвался в волосы Аннабель и разметал ее косы; она зябко поежилась; Бролен стоял и смотрел, как в лунном свете блестит серый песок, и угадывал вдали – по шуму волн – темную морскую гладь.

– Большинство людей, живущих в Нью-Йорке, теряются, впервые попадая сюда, – заметила Аннабель.

– Меня это не удивляет.

Дыхание ветра, безостановочно гнавшего волны, было соленым. Аннабель сделала несколько шагов по настилу в сторону пляжа, Бролен присоединился к ней. Они шли медленно, понемногу подбираясь к кромке воды. Женщина, чуть-чуть волнуясь, стала подыскивать слова, чтобы нарушить воцарившееся молчание.

– Когда я спросила у вас, почему вы выбрали профессию частного детектива, я не хотела быть нескромной; надеюсь, вы не обиделись.

– Не оправдывайтесь. После того, что случилось в полдень, я должен вам кое-что рассказать. В общем, у меня в университете был профессор, который говорил: «Удовлетворяя любопытство незнакомых людей, мы вступаем в браки», мне, в принципе, эта мысль нравится.

– Вы хотите начать рассказ, затронув тайные струны моей души? – спросила Аннабель, развлекаясь.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Я это уже сделал.

Первая реакция Аннабель – возмущение – уступила место раздумьям о том, что в некотором смысле Бролен прав. Мягкость частного детектива с первых же минут общения с ним тронула ее, точно так же как и дело, которое привело его сюда. Именно поэтому Аннабель передала ему конфиденциальные документы. Но все же Бролен не был с ней до конца откровенен. Однако Аннабель пришлось признать, что и это она по достоинству оценила в Бролене.