Максим Сергеевич Алексеев
Animal world Inc.
2. Сказка про трех медведей и Машу.
Осень давно вступила в свои права. На хуторе было тихо. Батраки давно отправились по домам. Урожай был собран, и дел на улице не осталось никаких. Скотина постепенно впадала в спячку. Тихо сопели в хлеву наевшие за лето толстый слой жира барсуки. Дремали козодои в крепко закрытом птичнике, все щели в котором хозяин законопатил мхом и лишайником, а крышу покрыл толстым слоем дерна. Внизу, под деревянным настилом пола, тлел компост. Даже юркие мясные хомячки, породистые, каждый весом по четверть пуда, перестали разбегаться и устроились в большом гнезде на чердаке. Михал Михалыч открыл стойла и выпустил на зимнюю волю обоих своих лосей. Следить за ними зимой было некому, а пропитание было припасено в привычных для животинок местах. Пускай гуляют до весны. Там вернутся, ничего с ними в безопасном лесу не случится.
Сами хозяева тоже готовились ко сну. Медведь придирчиво оглядел снаружи свою просторную бревенчатую избу, взял подмышку последний оставшийся сноп соломы и зашел внутрь. В сенях было тепло. Пахло медом, свежесваренной кашей с ягодами и сдобой. Последний ужин перед долгим сном. Под ногами лежала сплетенная из соломы циновка. Медведь открыл дверь и оказался в горнице, где его ждала красавица жена и сын.
– Ну что, все готово, сейчас чайку с медком, да на боковую! – сказал он, бросив солому через люк в подпол. Зимой она будет преть, обеспечивая подвал, пускай небольшим, но теплом. Взрослым оно не очень-то и нужно, скорее наоборот мешает, но вот детям необходимо. Иначе в трескучие морозы могут и заболеть.
– Пап! Но мне совсем не хочется! – закапризничал медвежонок.
– Ты так каждый год говоришь, – хмыкнул Михал Михалыч и потрепал сына по загривку своей тяжелой когтистой лапой, после чего опустился за стол полный еды и приступил к трапезе – как в бездне пропадали в пасти хозяина маринованные грибочки, соленая рыба, тушеная хомячатина. Набив живот кашей с грибами до отвала, он потянулся за скамью, прикрытую вышитым полотенцем, и достал бутыль с мутным самогоном. Жена бросила на него осуждающий взгляд и тихо заворчала.
– Чтобы кровь в мороз не смерзалась, – извиняющим тоном сказал медведь под бульканье переливающейся в кружку жидкости, – тебе налить?
Медведица покачала головой.
– А мне? – спросил медвежонок.
– Мал еще, – отрезал топтыгин и ухнул сразу грамм триста.
Смеркалось. Стол опустел. Медведь помог супруге помыть и убрать посуду, кинул в подпол остатки еды, после чего они сами спустились в теплый подвал, где им предстояло спать до весны. Там бок о бок стояли три кровати с толстыми одеялами и настоящими пуховыми перинами, доставшимися в приданое после свадьбы с Марфой. Несмотря на все протесты, медвежонок был выдворен в свою собственную постель из-под материнского бока.
– Хватит уже! Ты не пестун больше. В следующем году, может, в ученики пойдешь.
После этих слов Михал Михалыч задул вонючую сальную свечку в лапе и на ощупь заполз в свою кровать.
– А сказку?..
– Спи.
– Ну, пожалуйста!
– Эх… Про человека?
– На надо, пап. Она страшная. И ты ее мне уже много раз рассказывал. Я все помню, что их в дом нельзя пускать и словам никаким верить.
– Ну, ладно. Другую расскажу.
И медведь начал историю про то, как Михал Потапыч плавал за семь морей за чудо-ульем, что вместо меда злато давал, а вместо перги да прополиса – самоцветы. Наверху медленно остывала печь. Холод подбирался к устроившимся в подвале медведям.
Сказку Михал Михалыч рассказать не успел – заснул сам. Впрочем, его жена и сын погрузились в дрему гораздо раньше.
***
Уже в конце осени в том году ударили настоящие морозы. Снег выпал раньше срока и в середине ноября хутор Михал Михалыча накрыли настоящие сугробы. Медведь спал беспокойно. Пару раз поднимался перекусить, выглядывался в белесую муть, за окном, зябко вздрагивал и возвращался обратно. Но в третий раз пробуждение было совсем иным. В дверь стучали.
Хозяин поднялся и, еще не до конца придя в себя, поплелся в сени.
– Кого там нелегкая принесла? – пробормотал он, приоткрыв оконце вверху двери. Так далеко в лес, да еще зимой другие звери не забирались. Разве что, какой проезжий волк-охотник за пушным зверем? Но такой бы не стал беспокоить медвежью берлогу по пустякам.
На снегу стояла босая девочка в легком платьице. Она плакала, всхлипывала. Светло русые волосы растрепались, а их кончики смерзлись.
– Пустите меня, тут холодно… – несмотря на мороз пар изо рта у ребенка не шел.
Гримаса ярости исказила морду Михала. Губы поднялись, обнажив клыки.
– Сгинь нежить! – прорычал он.
– Дяденька медведь, пустите…
– Мало тебе, что ты дочь мою два года назад забрала, так еще за мной явилась! Сгинь нечистая! Не пущу.
Лицо девочки замерло и окаменело.
– Хорошо. Уйду, – произнесла она безжизненным голосом, завернулась и пошла прочь. Сейчас, когда она не притворялась, девочка двигалась как механическая кукла, однообразно и монотонно, оставляя за собой траншею в снегу.
Михал Михалыча трясло. На нервах он не удержался, зачерпнул половник меда, заел оставленными на весну орехами, а потом допил самогон и только захмелев, смог заставить себя спустится вниз и заснуть.
***
Во второй раз нежить пришла в феврале. Стоял сорокаградусный мороз. Деревья трещали и лопались. Недавняя оттепель подтопила верхний слой снега, а ударившие холода сковали его прочным настом.
Марфа проснулась от того, что замерзла. Летом они ездили к младшему брату Михала на свадьбу, и там она заметила, какие муж кидал взгляды на невесту. Конечно, молодость не вернешь, но момент этот медведице крепко запал в душу. Мужа она не ругала. Избранница Федора и правда была красива, просто загляденье, и Марфа попыталась 'заняться собой'. Денег на то, чтобы заказать у заезжих из города купцов дорогие крема или мыло у них не было. В самом деле, откуда деньги в Медвежьем Углу? Тут больше ценились хорошие топоры и кольчуги, чем медь и серебро монет. Но медведица, как могла, постаралась привести в порядок фигуру и начала как в молодости регулярно расчесывать шерсть. Муж перемену оценил и стал, к радости Марфы, более ласков, нежели обычно.
И вот сейчас за тягу к красоте пришлось расплачиваться – запаса жира на зиму не хватило. Надо было есть. В дикие времена Марфа, скорее всего, была бы обречена. Она не дожила до весны и умерла от голода. Но сейчас ей просто пришлось подняться наверх, растопить печь еще осенью заготовленными дровами и начать готовить. Благо год был урожайный, и припасов было с избытком.
Она с неодобрением посмотрела на неаккуратно прикрытый супругом чан с медом и стоявшую на столе почти пустую бутыль. Шум во дворе отвлек ее от чугунка полного наваристой каши с мясом. Она чуть приотворила оконце с мутным, но самым что ни на есть настоящим стеклом, пустив в натопленную горницу ледяную свежесть зимнего утра.
На алом от крови снеге лежала их лосиха. Из распотрошенного живота вывалились кишки.
– Ай, беда-то какая! – запричитала Марфа. – Неужто тигра саблезубая опять в лесу завелась? Это ж опять по весне мужики вместо хозяйства на облаву пойдут…
Она еще поохала, лосиха была старой и уже не могла ни пахать толком, ни телегу тащить, но все равно ее было жалко. Хозяйственность быстро взяла свое над жалостью. Мясо, хоть и жесткое, лосиное, есть мясо, и пропадать ему негоже. Марфа хотела, уж было, схватить полушубок и отправится разделать лосиху, когда из-за лежавшей на снегу туши показалась голова маленькой человеческой девочки.
Ее взгляд встретился со взглядом медведицы.
– Плохо, – прокомментировала ситуацию девочка, – ты заметила меня, теперь не выйдешь.
Марфа ничего не могла ей ответить. Все на что ее хватило, это поднять лапу и осенить себя святым знамением. Девочка протянула руку и легко, словно тростинку сломала переднюю лапу лосихи, после чего оторвала ее и закинула далеко в лес окружавший хутор.
Только тогда у медведицы хватило сил закрыть оконце. Она кубарем скатилась вниз, в берлогу. Первым ее желанием было разбудить Михала, но она сдержалась. Муж сейчас не мог ей помочь ничем. И не дай бог он бы бросился бороться с чудищем…
Через час, согревшись, медведица заснула – природа взяла свое.
***
Миша проснулся уже в начале марта, но не от голода. Он всегда просыпался первым, обычно на день – два раньше своих родителей, но все же в апреле, когда уже снег растаял, и на открытых местах показалась трава. А не как сейчас в мороз и холод. Он некоторое время провалялся в темноте в подвале, вслушиваясь в тихое сопение родителей, но сон не шел, и Миша решил погулять.
Солнышко стояло высоко, и обманчиво пригревало через оконце. Маленький Миша поежился от холода, царящего в доме, поковырял немного застывшую кашу, оставленную матерью, а потом приступил к поеданию смеси из меда и орехов.
На глаза ему попалась почти пустая бутылка, оставленная отцом и так и не убранная матерью. Миша открыл в пробку и понюхал содержимое, недовольно сморщился, а потом попробовал сделать большой глоток прямо из горла, как пил дядя Федор на своей свадьбе. Медвежонок подавился от едкой горечи полынного самогона, закашлялся. Слезы потекли из глаз, и он поспешил заесть выпитую гадость.
– Наверное, папа прав, я, правда, слишком маленький, – сделал он вывод. Тут в дверь постучали. Миша заволновался, на ум сразу пришло, что это может быть волк-бандит, лиса-воровка или даже ужасный козел-ростовщик. Что такое ростовщичество медвежонок толком не знал, но из разговоров взрослых понял, что это очень плохо и как-то связано с капустой.
Он заметался, надо было будить взрослых, но потом ему пришла в голову мысль, ведь, если бы там был кто-то злой, он бы наверняка бы просто влез в дом и украл что хотел! А значит, раз гость стучится, то это точно добрый и честный зверь. И незачем попусту будить родителей.
Миша поспешил в сени, таща за собой колченогий табурет, чтобы добраться до смотрового оконца. За дверью стоял персонаж из сказки – самый настоящий человек. Маленький, тощий он был одет в платье, как лисичка или белочка.
– Ты девочка? – полувопросительно сказал Миша.
– Да. И мне очень холодно и хочется кушать… – гостья шмыгнула носом и вытерла тылом ладони вытекшую соплю.
– А я думал, что вас выдумали!
– Ничего подобного! Я есть, – сказала девочка.
Спорить с этим утверждением было сложно.
– Наверное. Если ты только не белочка-колдунья. Дед говорил – они любят морок наводить.
– Не, ну какой я морок? – девочка сгребла немного снега и кинула рыхлый снежок в открытое окошко двери. Миша недовольно поморщился. Снег был самый настоящий. – И не белочка точно, я орешки не люблю!
– Как тебя зовут?
– Маша.
– А зачем пришла?
– Я же говорю, холодно и есть хочется! Думаешь легко зимой в лесу выживать? Пусти, а? Я поем из твоей тарелки, посплю в кроватке и уйду.
– Не, мне папа запретил дверь людям открывать, – покачал головой медвежонок. Впрочем, сейчас он в запрете был совсем не так уверен, как раньше. Девочка выглядела безобидной и очень несчастной.
– А мы ему не скажем! Я только перекушу, у печки погреюсь и обратно пойду, в лес…
– А что ты ешь? Мед, ягоды?
– Я мясо люблю!
Миша задумался. Мясо он не любил, и чем меньше его останется, тем больше ему перепадет орехов. Да и в самом деле, откуда потом отцу узнать про гостью? Миша еще раз окинул Машу взглядом. Оружия у нее не было. Ни ножа, с которым ни один медведь не расставался до самой смерти, ни палки, только тонкие лапки, на которых даже когтей не было. Да и сама она была маленькая, худенькая. Миша подумал, что ее трогать боязно – хрупкие как птичьи косточки сломаются.
– Ладно, заходи…
– Спасибо за приглашение – радостно произнесла Маша.
Она не стала дожидаться, когда медвежонок слезет с табурета и откроет ей дверь. Маша выбросила вперед ладонь, сложенную щепотью. Пальцы пробили насквозь еловые доски и впились в медвежонка. Все что он успел сделать – это истошно закричать. А затем Маша дернула добычу на себя, вырывая вместе с засовом дверь и полумертвого от боли и страха Мишу.
Медвежонок покатился по снегу, скуля и истекая кровью из равной раны на груди. Маша подошла и наклонилась сверху.
– Ты добрый, – его шея тихо хрустнула под пальцами Маши и мучения прекратились. – А вот родители у тебя злые. С ними придется поиграть.
***
Для того чтобы прийти в себя до конца после спячки обычно Михал Михалычу требовалась пара дней, но от крика Миши и грохота ломаемой двери он проснулся мгновенно. Он не понял, что происходит, но то, что кто-то напал на его сына, медведь уже знал. Марфа тоже вскочила на лапы и очумело озиралась по сторонам.
Люк в потолке берлоги распахнулся, и через него в темноту затхлого подвала бросилась неясная тень. Медведице не повезло, она оказалась ближе. Ошалевший Михал в остолбенении смотрел, как девочка рвет его жену на части заживо. Еще пара секунд ушла на то, чтобы схватить висящий на стене старый, еще дедовский меч. Он ударил девочку по спине раз, другой, но только платьице разошлось вокруг разрезов, да чуть вмялась кожа. Простая сталь была бесполезна против нечисти. Девочка не обратила внимания на удары, продолжая погружать свои тонкие ручонки по локоть в брюхо визжащей Марфы и доставая оттуда куски плоти. Она не спешила добраться до сердца.
В отчаянии медведь ударил лапой, пытаясь откинуть человека от жены. Девочка, казалось, была отлита из свинца. Вместо того чтобы отлететь в сторону, она лишь сдвинулась. Но и этого Михалу было достаточно, она отвлеклась от медведицы и обратила на него свое внимание. Он навалился сверху и сдавил ее в своих объятьях. Нежить сопротивлялась. Внутри нее что-то недовольно жужжало и вибрировало. Мышцы и связки Михала, казалось, сейчас разорвутся, кости трещали и были готовы выпасть из суставов.
Руки девочки по счастью оказались прижаты к бокам, ноги – всем весом Михала к полу. Но она умудрилась вонзить свои цепкие пальцы под кожу и копошилась, пытаясь добраться через жир, до мышц, нервов или сосудов.
– Это бесполезно. Мне не надо дышать, – спокойно сказала девочка.
Но Михал не слушал ее. Его нос чуял запах паленого, он чувствовал, еще чуть-чуть и она поддастся. И действительно жужжание прекратилось, сначала ослабла одна рука, затем другая. Михал чуть отпустил хватку, потом поднял девочку за ногу и ударил ей об пол, затем еще раз. Доски треснули. Маша попыталась подняться, но скорости в ее движениях уже не было. А медведь поднял брошенный им меч и как сумасшедший принялся рубить девочку. Клинок щербился, высекал искры. В подвале пахло горелой смолой и одновременно грозой.
Медведь остановился только, когда у него не осталось больше сил. Багровый туман застилал глаза. Девочка лежала перед ним, в луже крови его жены. И ран торчали куски проволоки, между которыми пробегали голубоватые искры, пальцы и ноги слегка подрагивали. Она еще не была окончательно мертва. Михал наклонился к Марфе. Та уже не дышала. Он ласково лизнул ее в нос и поднялся наверх, бросил лишь взгляд на сына с неестественно вывернутой шеей, и пошел в сарай. Обратно он показался через пару минут, катя перед собой тяжелый мельничный жернов. Он точил его все прошлое лето и хотел обменять в этом году на что-нибудь ценное, но тут ему нашлось другое применение.
Пол прогибался под тяжелым круглым камнем. Когда Михал заглянул в подвал, Маша пыталась встать. Полтонны гранита упали на нее с высоты метра в три. Жалобно хрустнули руки, вспышка опалила шерсть Михала и ослепила на несколько минут. Когда он спустился в подвал за трупом жены, все было кончено. Девочка не подавала никаких признаков жизни. Даже искорки на проволоке, торчавшей в прорехах на ее коже, погасли.
Михал с трудом выкопал в замерзшей земле могилу. На это у него ушел целый день. Еще один он потратил на то, чтобы измельчить, сжечь и сплавить в печи то, что осталось от девочки. Ее металлические кости огонь не брал. Медведю дико хотелось спать, но он просто не смог бы продолжить спячку дальше в этом доме. Он достал старую, латанную-перелатанную дедову кольчугу, шишак с бражницей. Меч был безнадежно испорчен, но оставался верный бердыш и плохонький охотничий самострел. Медведь покидал в котомку еды на несколько дней. Снял замки с птичника и чердака с хомяками. Скотина не была ни в чем виновата, чтобы обрекать ее голодную смерть по весне. Пускай разбегается.
Его шатало. Левую нижнюю лапу он сильно повредил в схватке. Но он шел, хрустя снегом, по тропинке, ведущей к торговому тракту. Через пару минут медведь обернулся. Между голыми стволами еще был виден его дом. Впрочем, уже не его. Ничей. Просто строение в лесу… Да и самого Михала уже не было. От него осталась такая же пустая оболочка.
– Какой я теперь Михал Михалыч, так, шатун безымянный, – сказал он сам себе и похромал дальше на юг, в город.
Там набирали в свою ауксиллию всех зверей легаты волчьего легиона. На площадях лицедейничали братцы-лисы, а лисички-сестрички замаливали их грехи в храмах. В узких переулках, куда отродясь не заходили псы городской стражи, вершили свои темные дела коты. Там кипела жизнь, и Михал надеялся, что хоть часть ее проникнет в его сердце. Потому что здесь, на родной земле, ему только и оставалось, что лечь и умереть…
3. Сказка про лисичку-сестричку.
Ночь новолуния всегда особенно темна. А в этот раз из-за низких туч даже звездный свет не рассеивал кромешный мрак, в который погрузился монастырь. Внутри царила зловещая тишина. Не было слышно дыхания и тихого шепота в спальнях. Пустыми остались молитвенные комнаты.
Монахини забаррикадировались за тяжелыми кованными дверями монастырского подвала. Все, и матери-зайчихи с опекаемыми ими сиротами, и сестры-лисы, острые на язык мастерицы богословия. Даже кошечек настоятельница сняла с постов и приказала спрятаться от ночного ужаса. А ведь в другое время они денно и нощно охраняли монастырь от посягательств лихого зверья из окрестных лесов с молитвой на устах и парой кинжалов в своих обманчиво мягких лапках.
Лишь сама аббатиса монастыря Сен-Форе-де-Ренар, осталась наверху. Не то чтобы она была так сильна в драке, хотя прекрасно обращалась с положенным ей по сану посохом, или ей подчинялись какие-то особенно сильные духи, но остальные верили в нее, и показная решительность лисы-настоятельницы успокаивала их, не давала начаться панике. Да и в самом деле, кто еще кроме нее смог бы справится с ночной нечистью? Лишь она умела творить подходящие молитвы. В том, что холодная сталь не берет чудище, они убедились три месяца назад. Как и в том, что даже истовая молитва может лишь на время отвратить чудище, но никак не навредить ему.
Свечи горели перед аббатисой на алтаре, с трудом рассеивая темноту в молельне. Порывы ветра завывали в кровле. Обернув вокруг ног свой рыжий пушистый хвост, лиса-настоятельница стояла на коленях и шептала, шептала, шептала… Шерсть на мордочке была уже седой. Просторная ряса натянулась, показав начинающий расти живот. Старость подступила незаметно.
Полночь давно прошла, и у нее появилась робкая надежда, что ужас сегодня не придет. Может, как бы не было грешно это думать, он нашел себе других жертв и ушел терзать их? О том, что он исчез и рассеялся без следа, аббатиса даже не мечтала. Когда это зло уходило само? Это над добром надо постоянно работать, чтобы удержать его.
От подобного грому удару в ворота монастыря лиса вздрогнула. Зловещий рык огласил окрестности. Чудовище явилось вновь…
***
Лисичка-сестричка дрожала от возбуждения. Она ждала этой ночи долгих два месяца. В прошлый раз ей не удалось ускользнуть от своей наставницы. Сестра Репоза как маленькую, за шкирку затащила ее в подвал. Но в этот раз Азерия поступила хитрее. Она не стала прятаться в келье или на кухне. Тогда бы ее стали искать и не успокоились, пока бы не нашли.
Своей наставнице она сказала, что пойдет с другими молодыми послушницами в катакомбы под собором. А подружек убедила в том, что в подвале монастыря с преподобной Репозой ей будет спокойнее. Те повздыхали, завидуя везучей Азерии – их туда не пускали, в отличие от лисички-сестрички. В самом деле, в окружении колбас, сыров и бочек с монастырским вином любой будет чувствовать себя гораздо комфортнее, чем в холодном каменном мешке. Особенно когда твои соседи там – высохшие мумии древних монахинь.
Но это все была ложь. Правда же заключалась в том, что любопытство в лисичке-сестричке победило страх. Известная беда молодости.
И вот, притаившись за зубцом высокой монастырской стены, чуть в стороне от ворот, Азерия вглядывалась в темноту. Потряхивало ее от заморозка, августовская ночь была по-осеннему холодна, и от страха. Тут стоит отметить, что в первую очередь лисичка боялась не ночного ужаса, а возможного наказания, за свое своеволие. В самом деле, зловещий стук и рев за воротами, это страшно, первые пару раз, но потом, когда уже ясно, что порождение мрака, через порог монастыря переступать не спешит – успокаиваешься. А вот хворостина сестры Репозы, вещь вполне материальная, и в случае раскрытия обмана, совершенно неотвратимая. А уж что придумает для нее аббатиса – даже подумать страшно…
Лисичка кинула взгляд на свет в окне молельни, который рассеивал темноту безлунной ночи, и машинально почесала крестец над тем местом, где начинался ее пушистый хвост. Доставалось ей часто. Если в монастырском дворе, кто-то кричал 'Наказание божье!' или 'Куда делась эта чертовка?!', то в девяти из десяти случаев, говорилось именно про Азерию.
Сначала раздался перестук, словно кость билась о кость и скрежет когтей по камню. Громоподобный удар в ворота заставил ее подпрыгнуть на месте и коротко тявкнуть. Лисичка с трудом взяла себя в руки, и выглянула из-за зубца стены. Увы, она не была кошкой, и темноте внизу могла различить лишь неясные тени. От внезапного рыка она присела, сжалась в клубок и не сразу решилась поднять голову снова. Сначала она повторила тихим шепотом выученный экзорцизм.
– …Яко Той избавит тя от сети человечей и от словесе мятежна, хвостом Своим осенит тя, и под криле Его надеешися… – шептала она.
Лисичка действительно готовилась к этой встрече. Успокоив себя тем, что она правильно запомнила слова молитвы, она выглянула.
Из темноты перед воротами на нее смотрели два светящихся мертвенной голубизной глаза. Сестричка пискнула и снова спряталась. Теперь ей было по-настоящему страшно. Но в одном она уже была уверена – это не человек. Слишком высоко от земли были глаза, слишком широк в плечах был силуэт ночного гостя. К тому же, люди приходили только поздней осенью и зимой. А раз это не человек, значит с этой напастью можно бороться, надо только выяснить, кто же это.
Не то, чтобы Азерия не верила в настоятельницу, силу ее молитв она видела и не раз, но бояться и просить помощи, ничего не делая для своего спасения, было совсем не в ее духе. Пусть даже просьба была обращена к зверю всевышнему.
Собрав всю свою волю в кулак, лисичка-сестричка тихонько спросила:
– Ты кто?
Ответом ей было рычание, в котором она с трудом разобрала 'Тррруп!'. Неужели воскресший, подумала она. Это было чудо из чудес. О таких даже мать-настоятельница только читала в книгах. Самый опасный вид нечисти из всех, даже хуже людей! Но сестричка не растерялась. Теперь она была почти уверена в своей безопасности. Без приглашения переступить порог восставший не сможет.
– Во имя веры истинной отвечай! Кто послал тебя? – дрожащим голосом спросила лисичка-сестричка. Порывы холодного ветра пробирали до костей. Узнать имя демона было важно. Только тогда можно будет понять заклятье, которым восставший был вырван у смерти.
– Каррра!.. – прорычало снизу, чудовище подошло ближе и скребло своими когтями стену под местом, где стояла Азерия. – Пусти!
Затем на ворота обрушились новые удары. Настолько сильные, что даже стена под ногами лисички вибрировала. С неба ударила молния и высветив страшный гротескный сгорбленный силуэт. Тут всякая иллюзия безопасности покинула ее, и Азерия под начинающимся дождем побежала прятаться, куда глаза глядят, тихо поскуливая.
***
Если настоятельница и заметила, что ночью с чудовищем кто-то разговаривал, то вида не подала. Лисичке-сестричке утром с трудом, но удалось выкрутиться. Ни подружки-послушницы, ни наставница не поняли обмана. Они подумали, что Азерия заигралась и просто не успела спрятаться в подвал.
С небывалым ранее усердием Азерия засела за святые книги с защитными псалмами, и в кое-то веки удостоилась похвалы от сестры Репозы. Наставница, конечно, относила необычное рвение своей нелюбимой прохвостки на счет страха пережитого той ночью, и даже, где-то в глубине души была благодарна порождению тьмы, наставившему нерадивую ученицу на истинный путь.
Что же, не будем отрицать, страх тоже играл большую роль. Но гораздо больше, чем боялась, Азерия хотела разобраться до конца. Глупая боязнь неизвестного и привычка полагаться на зверя всевышнего так и не прижилась в ее юной и пытливой душе, несмотря на все годы монастырского воспитания. Ну не могла она просто прятаться и молиться!
Она листала фолиант за фолиантом, 'О всех созданиях – больших и малых', 'О всех созданиях – прекрасных и разумных' и даже титанический компендиум 'И всех их создал Зверь'. Карры нигде не было. Ни один из богословов не упоминал такого демона. Может он имел в виду, что его послали в качестве кары господней, спрашивала себя лисичка. Но в чем же мы провинились, недоумевала она…
День тянулся за днем. Обычные хлопоты поглощали почти все время – учеба, готовка, стирка, заутренняя и вечерняя службы, огород… Да мало ли найдется занятий в таком большом хозяйстве?
Август сменился сентябрем, приближалось очередное новолуние, и лисичка-сестричка понимала, она должна увидеть чудище еще раз. Проверить свои догадки, и самое главное свою храбрость.
Увы, в этом месяце нечисть так и не появилась. Все были счастливы, и только Азерия в глубине души была недовольна так и неразрешенной загадкой. Пропала единственная вещь, нарушавшая рутину тихой и размеренной монастырской жизни.
К тому же, приближался ритуал пострижения хвоста, после которого лисичка-сестричка превратилась бы из послушницы в настоящую монахиню, лису-сестру. Эта перспектива тоже не радовала – ведь тогда придется принести обеты и начать их выполнять. То есть потерять последнюю капельку свободы, что у нее оставалась.
***
В середине октября, как обычно, в монастырь заглянул Шатун. Огромный бурый медведь с седой не по возрасту мордой, даже Азерии внушал благоговение. В Сен-Форе-де-Ренар этот уроженец северных лесов заглядывал два раза в год – в апреле, по дороге в столицу и как сейчас, по осени, когда святой воин направлялся на юг, убегая от зимы. В свое время он дал обет, отказавшись от спячки, и неукоснительно его выполнял.
Высокий, раза в полтора выше окруживших его в воротах сестер-лис, он щедро раздавал гостинцы – новенькие иконки-пядницы, обереги, принесённые им из самого большого столичного собора. Доспехи его блестели на солнце, а могучий бердыш стоял прислоненным к стене.
Наставница кошечек, чернявая Мурмурелла поймала его взгляд, прижала уши и зашипела. Припадая на левую лапу, медведь повернулся к ней, обнажил клыки, издав горловое ворчание. А потом не выдержал и улыбнулся. Настоящей вражды между ними не было, но спор был давний и серьезный. Они так и не могли определить, что же лучше в драке – сила или скорость. Ни слова, ни опыт ответа не давали. Который год в поединках у них получалась ничья.
Шатуну хватило лишь одного взгляда на вышедшую его встречать настоятельницу, чтобы понять, что-то не так. Глаза его прищурились, улыбка исчезла.
– Здравствуй, рыжая, – сказал он, крепко обнимая лисицу, – случилось что?
– Да, мишутка, но это я тебе позже расскажу. Не дело с порога гостя бедами встречать.
И они отправились в трапезную. Начинался пост, но, как известно, путешественникам соблюдать его не обязательно. Как и подросткам. Поэтому Азерия, принесшая Шатуну миску с перепелками не сомневалась, принимая из лапы медведя сладкий пряник. Но разговор, который вели между собой воин-храмовник и мать-настоятельница ее интересовал гораздо больше неблагословляемого лакомства.
Впрочем, пока речь ни о чем важном не шла. Серьезная беседа началась позже, вечером. После того как по приказу аббатисы Азерия принесла из подвала и поставила на стол пару бутылок кисловатого монастырского вина. Тема, наконец, коснулась ночного чудища. Медведь заметно посмурнел. Увы, каждый раз как лисичка входила со сменой блюд, беседа смолкала, и ей, проявившей чудеса изворотливости, чтобы получить право прислуживать за столом, достались лишь смутные оговорки. Вскоре к настоятельнице присоединилась Мурмурелла, а потом лисичку и вовсе выставили из трапезной, продолжив разговор за закрытыми дверями. Но у Азерии остался еще один шанс удовлетворить свое любопытство, ведь сегодня была очередная ночь новолуния.
В прошлый раз нечисть не явилась, а сейчас, когда в монастыре остановился Шатун и подавно не было страшно. Но настоятельница все равно приказала всем на всякий случай спрятаться. В этот раз Азерия попала во вполне комфортабельный подвал. Соседки лисички-сестрички допоздна судачили о медведе. О его могучих лапах, грозных клыках и красноречиво краснели, молча фантазируя, что там еще может таиться под панцирем и латной юбкой. Надолго послушниц не хватило. Вскоре они все заснули, и Азерия выскользнула наружу и направилась к воротам. Ей не хотелось пропустить ни одного момента из поединка медведя и нечисти, если он, конечно, произойдет. Она постаралась спрятаться так, чтобы кошечка, обходившая с ночным дозором стену, ее не заметила, и задремала. Разбудило ее рычание, от которого тряслась сама земля и удары в ворота. Спросонья Азерия коротко испуганно тявкнула и вскочила на лапы.
Кошечка на стене разрядила свой арбалет, стрела звякнула о металл. Чудовище ответило. Что-то высекло искры из парапета. Кошка еле успела уклониться. Она с мявом свалилась со стены, извернулась в воздухе, приземлившись на четыре лапы, и бросилась прочь.
Минута тянулась за минутой. Медведь все не появлялся, нечисть разбушевалась не на шутку. Она рубила со страшной силой ворота и Азерии казалось, что через прорехи в досках видны звезды. И тогда лисичка-сестричка решила встать на пути зла.
Она замерла прямо напротив сотрясавшихся створок и начала громко читать псалом. Голос ее дрожал и срывался. После ударов сквозь доски проглядывала сталь. Азерия зажмурилась и уже дочитывала последние слова. Лапы плохо держали ее.
– … аминь, – закончила она и наступила тишина. Неужели получилось, подумала она и радостно распахнула глаза.