Максим Марков
Любовный роман. История Тани и Жени

Глава 1

В это невозможно было поверить, это невозможно было постичь, но вот – свершилось! наконец!! вот оно!!! Он – мой! Мой! И ничей более. Мой, мой, только мой.

Разбитый. Сломанный. Сокрушённый. Но мой.

Она стояла над ним, распластанным, и в голове было одно только это – ликование. После стольких лет, после всего!..

Конец игры, он наконец-то сдался.

***

Таня прекрасно помнила тот момент, когда впервые увидела Женю. Ей было три, папа с мамой привели её в детский сад; она, разумеется, плакала и никак не хотела идти; но, пока её раздевали и переобували, появился светловолосый мальчик, сел рядом, дожидаясь её готовности, после чего взял её за руку и повёл за собой. Вот так просто. Она только и успела оглянуться и увидеть рассмеявшихся родителей – и всё, пропала. На ней был розовый сарафанчик с котиком, на нём – зелёные шортики с белой футболкой, её сандалики были жёлтыми, его ботиночки синими – а вот что там было ещё, этого она уже не помнила. В памяти остался только этот образ: они уходят, родители смеются, улыбается и он, этот Мальчик – ну а дальше начинается совсем новая жизнь, которой не было прежде.

Конечно, они начали дружить, и играли вместе, и держались за ручки – всё это наверняка было, но сейчас оставалось уже как бы в тумане. Не было даже точного воспоминания, как долго продолжалось то счастье – месяц? несколько дней? полгода?.. Следующей бьющей током картинкой всегда оказывалось другое утро, похожее на первое, – когда он, точно такой же, входит в большой зал уже с другой девочкой… которая тоже только что плакала, но мигом перестала, едва случилось с ней ЭТО…

Так Таня узнала, что мужчины непостоянны. И именно в тот момент к ней и пришла эта мысль: Он должен быть только её! Не раньше, нет – потому что раньше и не было ничего иного, он и был её, и это было нечто само собой разумеющееся. Именно внезапное осознание того, что всё может быть и иначе, сделало Таню той, кем она стала: обречённой однолюбкой, пытающейся во что бы то ни стало удержать при себе кобеля. И пусть жизнь всё время ставила ей палки в колёса, она и не думала сдаваться. Не сейчас, так потом, рано или поздно, но Он будет с ней. Она этого дождётся. Нет, не так: она этого добьётся.

Потому что она первая его заслужила.

***

По счастью, та девочка вскоре умерла. От неё ничего не осталось, кроме фотографии на шкафчике. Когда все отвлекались на другие дела и в раздевалке никого не было, Таня проникала туда и стояла заворожённо возле этого шкафчика, стояла и смотрела на эту фотографию этой ненавистной девочки; и хотя она не понимала ещё в полной мере, что это такое – «умерла», но главное ощущение было вполне отчётливое: та девочка больше не придёт, Женя снова свободен. Быть может, это не было тогда сформулировано столь прямо, в три года понятие «свободы» весьма относительно, но суть, как потом неоднократно вспоминала Таня, была ровно в этом. С Женей можно было снова дружить.

А если придёт ещё одна девочка, которую он захочет утешить, она тоже умрёт.

Эта мысль была для Тани совершенно очевидна.

Как и для других, вероятно, потому что совсем скоро она почему-то оказалась совсем в другом садике. Без предупреждения и без каких-либо разъяснений однажды утром её привели совсем в другой дом совсем на другой улице – и Женя остался где-то далеко, за пределами досягаемости.

Но не исчез, конечно, из её памяти. Оставшись там – ни на секунду не сомневалась маленькая Таня – навечно.

Вот что такое «вечность» – она уже понимала очень отчётливо. Это значило «всегда».

***

За прошедшие после этого несколько лет родители позабыли о Таниной одержимости и, не досмотрев, отвели дочь в ту же школу, куда записался и Женя. В тот же класс. Они даже сели за одну парту – и педагог, пребывавшая, естественно, в абсолютном неведении об их общем прошлом, не препятствовала этому, а напротив – закрепила. Всё началось заново – будто не прекращалось.

Хотя Женя Таню не узнал. Оказалось, его мысли не столь усидчивы на месте – и подругу былых лет он не помнил. Или сделал вид, что не вспомнил. Потому как на самом деле сильно любил и просто не мог себе самому в этом признаться. Такой вариант был куда лучше первого – и Таня решила, чем смотреть правде в лицо, придерживаться более удобной для себя версии. И всё его поведение трактовала впоследствии именно так: любит – боится это принять – а потому делает вид, что не замечает.

Как-то раз он даже попросил пересадить его за другую парту – но не из-за Тани же! Просто у другого мальчика были новые вкладыши от жвачки, которые так хотелось втайне от учительницы вместе разглядывать. Простительная для мужчины слабость, к ней не имеющая никакого отношения.

Когда позднее эти вкладыши куда-то пропали, никто и не подумал эти два факта сопоставлять, тем более что Женю от Тани всё равно ведь не пересадили, потому что «незачем, вы тогда совсем распоясаетесь».

***

Она-то узнала его сразу. Не вспомнила, не достала его образ откуда-то из небытия, а увидела и поняла: это он. Он. Снова в её жизни.

Будь она старше, из её уст могло бы вырваться что-нибудь вроде «Я так ждала тебя все эти годы» (да так и будет потом, да не раз), но в семь лет про «эти годы» ещё не думают, времени как такового нет – и для Тани они расстались вчера, вновь увиделись сегодня, а того, что между этим, попросту не было. Вот он – снова рядом.

Не составило никакого труда оказаться на линейке с ним рядом. Встать с ним в пару. Взять, как было приказано, его за руку. Она почувствовала, как он вздрогнул – почему?.. – от её прикосновения, но только сильнее сжала его ладошку. Теперь она вела его – с улицы в класс.

Она не знала, как там всё будет внутри, имела об этом весьма смутное представление, но едва вошла в класс, как инстинктивно принялась оттирать себя с Женей к стене, к крайнему ряду, причём закрепив за ним место сбоку, а для себя возле прохода. Это был мгновенный и вряд ли осознанный расчёт: так ему не на кого было смотреть, кроме как на неё, любой его взгляд – будь то на доску, будь в сторону далёкого окна или камчатки – непременно задевал по касательной и её. Мудрость и хитрость этого решения, в ту секунду принятого влёт, Таня оценила куда позже, тогда же это было естественным движением собственницы, жаждущей спрятать своё, и Женя, растерявшись, не сумел сразу переиграть, а уж «когда все посажены, то посажены» – таково было незыблемое правило их первой классной руководительницы, не приветствовавшей перемены и совершенно уверенной в том, что всё, что случается в её классе, случается исключительно по её воле и никак иначе.

Не Тане же было её разубеждать.

***

В свои сорок с небольшим Татьяна Павловна была одинока не потому, что ей по каким-то причинам «не повезло», а потому, что таков был её жизненный выбор. Только Он – или никто. А он то появлялся в её жизни, то исчезал, и предсказать как эти появления, так и эти пропажи было решительно никак невозможно, тем более и речи не шло о том, чтоб как-то на них повлиять. Татьяна давно уже это поняла, но не сказать, чтоб смирилась. Её успокаивало лишь осознание того несомненного факта, что однажды – однажды! – он Окончательно и Бесповоротно будет её, и пусть этот миг так хотелось, но никак не получалось приблизить, само понимание того, что это будет и будет непременно, давало ей сил каждый раз принять очередную неудачу, когда пойманный было Евгений Петрович вновь срывался с крючка и уплывал в неизвестном направлении. Она даже и не воспринимала такие вот повороты за неудачи, напротив – это были медленные, но уверенные шажки в заданном сызмальства направлении, и каждый из них неуклонно приближал её к цели.

Никогда не удивляло её и то упорство, с которым Судьба то и дело подталкивала их друг к другу, заставляя вновь встретиться и порой снова сойтись то через год, то через два даже после самого решительного, казалось бы, расставания. Это как раз и были свидетельства предначертанности их жизненных линий, принятой Татьяной, но никак не осознаваемой Евгением. Сопротивляясь и отталкивая неизбежное, он лишь себе же хуже делал, лишая себя как минимум того покоя, который давно мог бы обрести, будь он поумнее. Как максимум – речь, понятно, шла о безгранично-безоблачном счастье, которое она намеревалась ему обеспечить, с детства готовя себя к этому и никогда не позволяя себе усомниться в том, что вся эта подготовка полна великого смысла. Если и был в этом мире идеал, он был воплощён именно в ней, и то, что Женя бежал от этого идеала всякий раз, как представлялась такая возможность, говорило только о том, какой он, по сути, до сих пор мальчишка – невесть чего ждущий и непонятно чего жаждущий.

Будучи чуть младше его по календарю, Татьяна Павловна всегда была старше в плане духовного роста, а потому ей хватало ума, как она сама полагала, никогда не терзаться и не страдать из-за его ставших привычкою дерзостей: переживания ведут ведь к морщинам, появления которых она старалась не торопить. Жить надо легко – установила она себе некогда и следовала этому беспрекословно. Ушёл так ушёл – вернётся!

***

Важно было закрепить за собой первый раз и последний; это, по её разумению, были основополагающие моменты их предсказанной свыше связи. Насчёт остального она не была столь трепетна и не считала проявления половой активности на стороне за измены. Его она оправдывала (да не оправдывала даже, а принимала как есть) тем, что молод ещё и не нагулялся, что ж поделать, такова мужская природа, пока стоит – не исправишь. Себя же не винила уже потому, что и не было за нею вины, так как не считать же за таковую банальную физиологию, не поддерживаемую высоким чувством. Любила она – его, а спать могла – с кем угодно.

То есть ждать она его ждала, но это не было ожиданием, преисполненным самоотречения.

Поэтому когда он был рядом – она была с ним, когда же убегал – освобождалась и она, ощущая это время как переменку между главными событиями и совершенно не тяготясь тем, что эта переменка затягивалась порою сверх меры. Не было никакой меры. Всё шло так, как и должно было идти, чтобы в один прекрасный день замереть в нужной точке.

Сидя сегодня рядом с ним, она преисполнялась светом: это и была её Окончательная Победа.

***

В обход первоклассной стратегии первоклассницы Тани её сосед по парте столь же естественно выработал собственную, которая сводилась к тому, чтобы не замечать её в упор – даже вопреки законам оптики, физики или чего бы там ни было. Он смотрел сквозь неё, не видя, словно б её и не было вовсе. Стекло и то – можно ощутить, почувствовать, на нём могут быть царапины и пятна, выдающие его присутствие. Таня же была для Жени пустотой – протяни он руку в её сторону, та не встретила бы сопротивления и проткнула бы воздух.

При этом – удивительное дело – ничто не мешало ему списывать у соседки, когда того требовали обстоятельства, слышать её произносимые шёпотом подсказки при ответе с места и поглощать подкатывавшиеся к нему с её стороны вкусняшки. Принимая любые дары, он принимал их как подаяние всего мира, а не кого-то конкретного. У этих даров не было Таниного лица – и он, наверное, не смог бы объяснить почему.

Это не было железобетонным правилом, что позволяло учителям не замечать очевидных вроде бы странностей. Когда на физкультуре их ставили в пару и они должны были бросать друг другу мяч – они и бросали его, и ловили; Таня – с неизменной улыбкой, Женя – бесстрастно. Когда на каком-либо уроке их объединяли для выполнения общего задания – они его выполняли; Тане это было радостно, Жене – безразлично. Когда в ходе уборки дворовой территории им доставались носилки – они их послушно несли; но стоило им выполнить дело, свалив осенние листья в кучу или собранный мусор в мусорный бак, как он тут же разрывал вынужденную сцепку, то отходя в сторону, то убегая вперёд.

Таню никогда это не задевало и не беспокоило. Она-то знала, что он её видит.

Не понимая тогда ничего ещё про любовь и не умея объяснить это чувство словами, она более чем отчётливо ощущала его и без формулировок. И не нуждалась в ответе, на природном своём уровне осознавая, что её внутреннего огня достаточно и так, хватит с лихвой на обоих.

***

– Вы знаете этого человека?

К ней кто-то подошёл, только ей было сейчас не до этого. Ликованию её не было предела, а потому появление вокруг новых людей, какой-то даже толпы, не смущало её, не задевало, не касалось. Быть может, они все пришли разделить с нею радость победы, пусть так, не запрещать же. Раз не мешают – то как она может быть против?

Вопрос прозвучал снова.

– Вы кто? Вы знаете этого человека? Вы меня слышите?.. Как вас зовут?

Татьяну легонько взяли под руки и аккуратненько принялись поднимать. Кто-то протянул ей пластиковый стаканчик.

– Глотните воды. Вы можете идти?

– Женя, – запоздало протянула она, но его уже не было видно. Её куда-то повели, на что-то посадили. Пытались заговорить с нею, но она только повторяла его имя, всякий раз меняя интонацию, то словно бы задавая вопрос («Где же ты?»), то призывая («Да где же ты!»), то в бессилье ослабевая («Где ж ты..»). Крутилось в голове только это: «Женя? Женя! Женя…» – и стоявшие рядом в какой-то момент сдались, перестали спрашивать, закрыли дверь, и она куда-то поехала, не отдавая, вероятно, себе в том отчёта.

Но несмотря на свой плачевный вроде бы вид (про плачевный вид сказал бы любой, кто её сейчас видел), Татьяна Павловна не искала утешения и не нуждалась в нём. Она знала, что кончилось всё хорошо, что Он теперь точно её, а всё остальное не имело уже никакого значения.

Глава 2

– Скажи…

Он слегка приподнялся на локте, чуть возвысившись над нею, стараясь её всё-таки разглядеть.

Она лежала, неприкрытая, и любовалась им, завернувшимся в лёгкое одеяло. В нём всё было хорошо, от причёски до голоса, всё было хорошо знакомое и родное, всё было ровно таким, как она и хотела.

– Скажи, – повторил он, подбирая слова и пытаясь подобрать их с максимальной точностью, – за что ты её убила? Почему?..

– Кого?! – ошеломилась она, скорее озадаченная, нежели встревоженная таким вопросом.

– Милу, – уточнил он, не отрывая взгляда.

Она не понимала, поэтому ему пришлось быть более конкретным:

– Ту девочку. Из детского сада.

***

На первом курсе Татьяна была пусть не самой популярной, но всё же заметной девчонкой – с некоторого времени, вернее, уже молодой девушкой, а то даже барышней, как величали её особо галантные кавалеры. Весёлая, бойкая, по меньшей мере – симпатичная, хотя находились и те, кое готов был славить и её красоту (тут было, правда, одно но). Сама про себя она понимала, что на любителя, но нисколько не комплексовала по этому поводу, потому как ни на секунду не позволяла себе утратить веры в свою избранность. А коли так – она была готова нравиться тем, кому нравилась, тогда как на прочих ей было глубоко наплевать, если не сказать хуже.

Определившись таким образом, она необыкновенно себя выручила, даже не подозревая об этом и не держа этого ни потайной, ни явной целью. Её естественность, сдобренная самоиронией и весьма поверхностным взглядом на жизнь (всё главное она уже поняла, а остальное её мало касалось), её неизменная готовность хоть пошуметь, хоть пуститься в пляс по любому поводу, от радости иль от печали, её принципиально ровное отношение к любым компашкам, называемое ещё по-красивому нейтралитетом, – всё это и по отдельности сделало бы ей доброе дело, а в совокупности и подавно вывело в число тех студенток, кого были рады видеть везде, везде приглашали и везде усаживали если не прямо по центру, то уж никак не в тенёчке побоку.

Это уж потом про неё стали говорить в том духе, «какую же змею мы у себя пригрели», а поначалу Таня была всем мила и зачастую выступала, считай, душою компании, легко соглашаясь на любые затеи и являясь даже порой их организатором. «Смеяться так смеяться, угарать так угарать», – полагала она, и эти шесть слов быстро стали девизом всех вечеринок, в которых она принимала самое активное участие.

На одном из таких внеучебных мероприятий она вдруг встретилась с Женей. Они не виделись к той поре несколько лет, и она, так вышло, и не подозревала, что вновь учится с ним вместе. Разные факультеты, разные здания на разных автобусных остановках – но самое ведь главное, что один и тот же университет в одном и том же городе! Ну разве это не было ещё одним подтверждением того, что они связаны неразрывными узами?!.

Совершенно не напрягаясь и вовсе не думая об этом, она снова Его обрела – «через годы, через расстояния», как и обещалось в старой песне о песне, которую она с детства любила именно за эти, её словами, оптимистические окуляры, позволявшие на всё смотреть без тени тревоги.

***

– Ты откуда? – задорно спросила она, решив не кидаться с ходу на шею, а самой сделать вид, что это она его не узнала, а не он её.

– Из Волгограда, – соврал он.

– Тогда и я из Воронежа, – прикинулась она.

Ритмы танца разделили их, оборвав наметившийся вроде как диалог двух бывших земляков-одноклассников. Она старалась, но не могла оторвать от него глаз: сказались и долгая разлука, и бушевавшие пуще прежнего гормоны, и сама атмосфера студенческого праздника, и то, что она была весела, и то, что он сам был, как и прежде, невероятно хорош… Да, если себе она приличной оценки не ставила из ложно понимаемого ощущения объективности, то насчёт него никогда не скупилась: он был совершенен с той самой первой их встречи, прекрасный молодой принц, который обязательно станет в один день королём!..

Сегодня он был ленив в своих движениях, что руки, что ноги его двигались нехотя, без соответствующего этому вечеру порыва. Но эта леность (объяснявшаяся просто: Женя и пришёл выпивши, и здесь пригубил) не только не портила его, а напротив – придавала дополнительного, что ли, очарования. Так сытый львёнок, наверное, не замечает газелей: мало того, что наелся, так и охотится ему в принципе нету нужды, ведь вся еда сама окажется у него перед носом, стоит только попросить об этом папу. В Москве, впрочем, вряд ли бы кого всерьёз взволновала должность Жениного отца, тут были, как говорится, вальты и поважнее, повесомее провинциального мажорчика; однако какой-никакой, но козырь, и те из ребят-девчат, кто уже знал, те по меньшей мере смотрели на приезжего сокурсника без привычного столичного ехидства. Он быстро стал здесь своим – и как свой совершенно не парился о производимом впечатлении. Чтобы привлечь внимание, ему не нужно было изгаляться в брейк-дансе; два притопа, три прихлопа – этого было вполне достаточно, чтобы слиться в едином танцевальном порыве.

Он и так был хорош, без притворства.

***

Медляки, всем известно, придумали, чтоб была легальная возможность пообжиматься, и студенты, не будь дураки, этим активненько пользовались. Сосались до неприличия. Ну а что – кому осудить, коль взрослых тут нет? А учитывая, что квартира большая, можно перейти от поцелуев к кой-чему и посерьёзнее… Что и предложил Тане облапавший её физтех, звавшийся, кажется, Серёжей.

– Пойдём продолжим, – тянул он её в одну из соседних комнат, где, как уже успела заметить девушка, имелась огромная, на малоопытный первый взгляд, кровать с наваленной пришедшими гостями верхней одеждой.

Таня не спешила отвечать, обдумывая внезапно родившийся в голове план. Чтобы отвлечься от лобызаний, она прижалась к парню поплотнее, словно найдя в его груди новую для себя опору, и вплоть до следующей неспешной баллады размышляла, прикидывая все варианты.

– А ты скажи прямо, чего хочешь, – выдала наконец она, глядя ему прямо в глаза и всем видом своим давая понять, что и ему отводить взгляд, как ни хотелось бы, не следует. – Прямо скажи, и пойдём.

– Ну как, ну, это… – предсказуемо засмущался Серёжа, которому, судя по всему, говорить такое ещё не приходилось, а если и было что такое, то не то чтобы часто.

– Ну да, ну да, – не стала настаивать Таня. – А я девственница, ты знал?

Этого Серёжа не знал. Но и удивления своего не выказал: мол, бывает. Глазки его, однако, забегали – если не от страха, то от растерянности. Таня приняла утешающий вид и ободряюще прошептала на ушко:

– Есть простой выход. Я хочу этого, но не хочу, чтоб в первый раз это было с тобой. Я хочу в первый раз с ним, – Таня указала глазами на Женю, постаравшись при этом, чтобы не было никакой возможности ошибиться, – а уж потом, думаю, могу с кем угодно. Тебе же ведь всё равно? Тебе же ведь и легче. И ответственности меньше, и вообще. Приведи его, он всё сделает, а потом приходи сам. Вот так, всё просто.

Медляки закончились, все снова стали танцевать энергично, а Таня уж энергичнее всех, и только Серёжа стоял в стороне немного смущённый, переваривая полученную информацию.

***

Таня настолько увлеклась танцем, что как будто бы не видела, как к задумавшемуся Серёже подошёл его плюгавенький кореш, Игорёк, кажется, что-то спросил, что-то услышал в ответ, после чего приобнял товарища и заговорщически отвёл в сторону, где потише. Разговаривая, они поглядывали то на Таню (которая, опять же, и не думала смотреть в их сторону), то на Женю (который и вовсе знать не знал об их существовании), после чего Серёжа вернулся к девушке и едва ли не прокричал ей в ухо (столь громкой была звучавшая музыка):

– С Игорьком тогда тоже. Потом.

– С чего бы? – удивилась Таня, которая и сама уже успела предположить такой вариант.

– Я этого пацана вовсе не знаю, чтоб ему тёлку на раз предлагать, а у Игорька подходы имеются. Ну и потом, тебе какая разница? Где один, там и два, где два, там и три.

– Ты ещё всю футбольную команду посчитай тогда сразу, чего мелочиться, – Тане тоже приходилось кричать. – Самому пока ничего не обломилось, а ты бежишь уже друзей к пирогу приглашать.

Она изобразила, что размышляет, не переставая при этом ритмично дрыгаться. Весьма кстати пришёлся взгляд в сторону Жени: тот отошёл от импровизированного танцпола в сторону, налил себе снова выпить и уселся с бокалом в ближайшее кресло. Лицо его было безмятежно и не отражало никакого волнения в связи со случайной встречей со столь близкой некогда одноклассницей. Таня заопасалась, что наблюдающие за ней могут решить, что играет она хуже, чем он (хотя какие у них вообще могли быть основания подозревать эту пару в «игре»?..), а потому повернулась к собеседнику с выражением согласия и интонацией некоторого подпития:

– Чёрт с тобой, да и с твоим Игорьком тоже! Устройте мне лучший вечер в моей не богатой развратом жизни – и забирайте награду, раз уж думаете, что забрать сможете!..

На самом деле она этим вечером не пила вовсе: сперва не успела, а как увидела Женю – так и не стала. Но сейчас инстинкты подсказали ей притвориться полупьяненькой.

***

Оставаясь среди танцующих, Таня видела, как к Жене подсел сперва с серьёзной миной Серёжа, затем ухмыляющийся Игорёк. Они оба примостились на подлокотниках кресла, в котором утопал их новый ещё не приятель, и с двух сторон, судя по всему, описывали ему её прелести. Понимая, что сейчас его внимание привлечено к ней как никогда, она старалась оправдать это доверие, демонстрируя лучшее, на что была, по её мнению, способна.

Не веря в то, что он её совсем уж «не помнит», она всё-таки оставляла некий процент вероятности на то, что он и правда мог её не узнать (хотя столь наглое и очевидное враньё с городом заставляло, безусловно, усомниться в его искренности). Своим девичьим чутьём она понимала, что школьные годы и студенческие – совсем не одно и то же, дети растут и меняются, к тому же новая причёска и использование косметики в какой-то мере действительно могли её изменить чуть сильнее, чем в данной ситуации хотелось бы. Поэтому она сделала ставку на его естественные хотелки и свои налившиеся соком прелести и стремилась в первую очередь показать то, что могло бы ему совсем скоро достаться, с тем, чтобы уж потом представиться, так сказать, заново: не узнал – так познакомимся, проблемы никакой нет.

Возможно, сказалось её верчение попой, возможно, тот царственно-пофигистический настрой, в котором пребывал сегодня Евгений, но уговаривать его долго не пришлось – тем более что и было бы на что уговаривать. Оба делегата, надо полагать, обрисовали ему картину маслом, напирая на представляющиеся возможности куда больше, нежели на потенциальные последствия; вряд ли они стали предупреждать его о собственной выгоде. Главное, что ему было сказано, – так это то, что вот есть, утрируя, непорочная дева, которая жаждет его и готова в связи с этим на многое; осталось только подойти, взять за руку…

Тане, нафантазировавшей эти переговоры, больше всего нравился именно этот момент – чтоб он подошёл и взял её за руку, и снова повёл туда, где её жизнь невозвратно изменится. Это было бы символично, это было бы красиво, это было бы правильно. Она даже успела пожалеть, что не поставила это обязательным условием, но понадеялась, что Женя и сам не растерял привычек прошлого – и по-прежнему спасает понравившихся ему девушек проверенным с детсада способом…

Увы, вышло не совсем так, как она себе в эти минуты надумала. Вышло куда прозаичнее.

***

К ней подошёл не Женя, а с глумливой улыбочкой Игорёк.

– Ты, значит, туда пока иди, готовься там, а он подойдёт.

– Пусть сперва подойдёт, а уж я-то всегда готова, – бойко отвечала Татьяна, отводя подальше готовые приобнять её руки. Тем не менее дальше спорить она не стала, как не стала теперь даже смотреть на Женю, как сделала бы, пожелай она убедиться, с его ли ведома действует этот прыщавый посол. План в её голове созрел вполне определённый, ну а то, что некоторые частности с ним не совпадали, можно было пережить, если просто не переживать из-за этого. Закруглившись с танцами, Таня пошла туда, куда было указано.

У нужной двери стоял в ожидании – и в то же время на стрёме – Серёжа. Впуская её, он не без робости сказал:

– Ну, ты там дальше сама. И смотри, ты обещала…

И прозвучало это так глупо, так наивно, так по-мальчишески, что Таня не удержалась и рассмеялась едва не во весь голос:

– Готовь пока свою обещалку! И смотри, чтоб к нам не заходил никто, пока сами не выйдем!

Как эта дерзость прожжённой хабалки сочеталась в ней с недавним признанием девственности – она и сама б не смогла объяснить; видимо, взыграло тут что-то природное. Таня чувствовала себя так, будто бросилась в обжигающе холодную реку – и та уносила её непонятно куда с такой скоростью, что и опомниться некогда. Оставалось только хорохориться и верить в то, что всё пойдёт именно так, как и было наспех задумано.

Таня в эту минуту совершенно убедила себя, что сумеет и Женю околдовать, и с обещанными последствиями справиться. Её окрыляло то дерзновение молодости, что иногда оказывается спасительным, а иногда – роковым.

***

Татьяну Павловну куда-то привезли, но она не задумывалась, куда и зачем, и почему это вообще с ней сейчас происходит. Она была необыкновенно спокойна, и спокойствие это подкреплялось осознанием необыкновенного счастья, которого она наконец-то достигла. Женя любит, Женя любим – ничего более и не надо.

Хорошо бы только, чтобы именно он открыл сейчас дверцу машины, чтобы подал ей руку и повёл за собою… да куда ему будет угодно, куда сердце его захочет! А она пойдёт за ним столь же безропотно, как и тогда, как в самый первый раз, почти сорок лет тому назад… Сорок лет, полных любви… Любви, которой так упорно пришлось добиваться…

Но теперь-то всё кончено: он её, только её.

И в этой мысли не было ни восторга, ни пафосного восклицания. Было лишь спокойное приятие неизбежного: да, это случилось, ура.

Ну а как иначе?

Иначе и быть не могло.