Максим Малявин
Записки психиатра (сборник)

Бешеный склероз

Однажды на прием к нашему другу, тоже врачу-психиатру, пришла пациентка лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Причем «пришла» – это громко сказано. С картинно-страдальческим выражением лица, ощупывая дрожащей рукой стену, она пересекла порог кабинета, громко заявив:

– Где у вас тут сесть? А то я не ориентируюсь.

Нащупав спинку стула, она стала медленно садиться мимо него. Сразу обратил на себя внимание тот замечательный факт, что свою драгоценную пятую точку она опускала хоть и мимо стула, но не менее плавно и аккуратно, чем экипаж трансконтинентального авиалайнера сажает свою машину, дабы чего этакого не повредить при посадке. Нарочито размашистыми движениями порывшись в сумке, отчего пол оказался усеян какими-то листовками, буклетиками и календариками, она извлекла из ее недр некую справку.

– Вот!

– Вот – что? – участливо поинтересовался доктор, предвкушая спектакль.

– Нет, кто тут из нас больной? Я была на приеме у терапевта, он меня посмотрел и написал справку, что психиатры должны дать мне инвалидность! Что тут непонятного?

– И что же с вами стряслось, позвольте полюбопытствовать?

Сделав страшные глаза, дама наклонилась поближе и доверительно прошептала:

– У меня БЕШЕНЫЙ СКЛЕРОЗ!

– Позвольте узнать с целью повышения образовательного уровня: это терапевт вам такой диагноз установил?

– Да-да, он там все написал, только я прочесть сама не могу: я читать разучилась. И писать тоже.

Доктор принялся за изучение справки, но вожделенного диагноза не обнаружил. Терапевт предполагал болезнь Альцгеймера под вопросом (вопрос в этом предварительном диагнозе был единственно правильным предположением, но терапевта винить не в чем: такие кадры и к нам-то нечасто захаживают, что уж тут о коллегах говорить!) и интересовался – может, инвалидность, мол, дадите («а то она всех нас уже поимела», – читалось между строк без особых усилий и приборов).

– Ну, хорошо. А что еще вы разучились делать?

– Я не могу есть! Я ложкой тычу мимо рта, меня сын кормит!

– А готовите сама?

– Сама, – спохватившись: – но невкусно! Ой, мне плохо!

– Никогда бы не подумал. Наоборот, склероз – это самая приятная болезнь: ничего не болит, и каждый день новость… У вас-то что плохо?

– Я ПАМЯТЬ ТЕРЯЮ! И ПОНЯТИЯ!

– Так и запишем: истекает, мол, памятью и понятиями. Ай-ай, это плохо, без памяти и без понятий. Без понятий сейчас никуда… А как вы нас-то, к слову, нашли? Без памяти-то?

– Добрые люди подсказали.

– Надо же, действительно добрые. С понятиями.

Путем косвенных расспросов удалось установить, что тетенька своим псевдодементным^[20] поведением терроризирует не только родного сына и невестку, но и в той или иной степени весь подъезд – то до магазина ее довести, то мешочек картошечки обратно принести – в общем, никому не скучно, и все при делах.

Самое интересное началось, когда доктор попытался донести до истекающего памятью и понятиями разума дамы, что инвалидность ей, как бы это помягче сказать, не светит. Началось утро в колхозе! Были стоны, были вопли, были попытки упасть в обморок (очень аккуратно, чтобы не помять пальто и не сбить прическу), были угрозы крестового похода в министерство, перемежающиеся криками «Где тут главврач?». Заглянувший на огонек заведующий (вот вы-то нам и нужны, Виктор Александрович!) тут же был насильно втянут в эмоциональную дискуссию о достойных инвалидности людях (у соседки Клавы – вторая группа, у Люськи тоже, у бабы Кати – первая, а я чем хуже?!) и черствых, совершенно не секущих тонкости момента докторах-садистах. Через полчаса насквозь больное создание удалилось на форсаже, напрочь забыв про слеповато-глуповатое ощупывание предметов окружающей обстановки. Доктор с заведующим переглянулись и двинули на перекур. В коридоре они вновь столкнулись с бешеной склеротичкой.

– Где справка, которую мне терапевт написал?

– В урну выкинул, – не моргнув глазом соврал врач, успевший подклеить сей важный документ в амбулаторную карту.

Через час к заведующему пришла расстроенная санитарка.

– Что за безобразие, Виктор Александрович! Тут какая-то больная перевернула все урны на территории больницы. Такое впечатление, что весь мусор словно просеян. Сторожа вон тоже жалуются…

Ненасытная

У нашего друга на участке есть пациентка. Зовут ее… пусть Наталья. Внешность у Наташи барбиподобная, только Барби проигрывает ей в пышности форм и красоте глаз. У Натальи такие страхи, что вам и не снилось. Какая там боязнь открытых-закрытых пространств, какие страхи перед поездкой в транспорте, жучками-паучками и плохо помытой посудой! Мелко плаваете и узко мыслите, господа невротики! Садимся, достаем блокнотики, записываем.

Впервые она пришла на прием лет пятнадцать назад, когда разводилась с мужем. Тогда она поделилась с доктором своими опасениями проглотить иголку: дескать, мама в детстве настращала, что нельзя при шитье иглу между зубов держать – проглотишь, мол, и абзац. Кто ж знал, что наставления старших так крепко оседают в памяти! Подлечили, успокоили, а через пару месяцев страх возобновился. Мол, боюсь до смерти, мол, держите меня семеро, иначе никаких гарантий. Снова подлечили, и снова хватило на пару месяцев. На сей раз добавился страх, что не только сама иголку проглотит, но и детей угостит. И вновь лечение – медикаменты, психотерапия – в общем, куча народу занята, никто не скучает. Опять же, в отделении неврозов такие мальчики интересные…

Когда все доктора амбулаторной службы выучили имеющуюся симптоматику наизусть, картина переживаний поменялась. Теперь больная стала бояться, что проглотит БОМБУ. Нет, вы не ослышались. Не больше и не меньше. И так ее этот страх терзал, что даже выйти в магазин бедная девчонка не могла: а ну как там талибы лоточек с бомбочками вынесли? Она ж за себя не отвечает, как выскочит, как выпрыгнет, как пойдет фугасы лопать без разбора! Никаких гарантий личной и общественной безопасности.

Время шло, и страхи, одолевавшие больную, несколько утратили остроту. Поблекла прелесть новизны; ну, боится дама, да и ладно, она уже лет десять как боится, а нужной бомбы так и не подвернулось. Видя, что ни пациентка, ни врачи уже не реагируют с должным трепетом на «всем бояться!», подсознание сделало следующий ход. Боевым единорогом. Наталью вновь доставили в диспансер в полуобморочном состоянии, с картинно прижатой к полузакрытым очам рукой и общим выражением мировой скорби на милой мордашке.

– Чего боимся в этот раз, красавица? – поинтересовался врач, с любопытством глядя на разворачивающуюся пантомиму, и Наталья ответила с этаким придыханием:

– Доктор! Я боюсь, что проглочу ЭТОТ МИР!

– Давно пора! Мне самому он не нравится, – воодушевился доктор и сел писать направление на госпитализацию.

Гомеопсихопат

Есть за мною грешок: занимался когда-то года три частной психиатрической практикой. Был я единственным действующим частным психиатром на всю область. Главный психиатр области, получивший такую же лицензию и благополучно на нее забивший, не в счет. Не буду рассказывать о процессе лицензирования, инспекциях в перерывах между инстанциями и прочая, поскольку это другая история. Обосновался я в физкультурно-оздоровительном центре, начал прием пациентов, и тут как-то заглянул в мои пенаты мужичок с растрепанными волосами и горящим взором. Надо сказать, что поначалу я принял его за пациента в гипоманиакальном состоянии^[21] (справедливости ради стоит отметить, что, скорее всего, не сильно-то я и ошибся).

Бодренько протопав в кабинет, он плюхнулся в кресло, поискал на моем лице признаки неземного восторга по поводу своего визита, не нашел, удивился и отрекомендовался мне здешним ГОМЕОПАТОМ. Именно так, каждая буква – заглавная, мужчины приподнимают шляпы и склоняют головы, женщины наперегонки выпрыгивают из деталей гардероба, всеобщий трепет и поедание глазами! Да-да, припоминаю этакую мемориальную табличку в мраморе и с золотыми буквами – мол, вы не поверите, но здесь имеет честь трудиться и все такое.

– Мы с вами коллеги, давайте знакомиться!

Насчет коллег – это он мощно задвинул, впечатлило. По мере знакомства крепло не вполне оформленное поначалу желание воспользоваться лития оксибутиратом^[22] для ургентного, то есть срочного прерывания маниакальной симптоматики. Новоявленный коллега рисовал перед моим притихшим в средней степени ступоре воображением, какие радужные перспективы сулит человечеству в целом и психиатрии в частности гомеопатическое врачевание психических болезней:

– Ведь, если исходить из принципа «подобное лечится подобным», то для лечения галлюцинаций достаточно взять галлюциноген – мухомор, ЛСД, калипсол, на худой конец. Развести в должной пропорции и давать пациенту.

Воображение икнуло и выдало картинку госнаркоконтроля, переминающегося под дверью, за которой расположились на бельевых веревках ожерелья из мухоморов, венички из конопли, марочки, посылочка из Мексики. Пытаясь как-то отшутиться, я поинтересовался, нет ли у дона гомеопата столь же далеко идущих планов в лечении, скажем, всякого вида и рода наркоманий? Зачем я его об этом спросил! Он с ходу выдал мне свои бесценные (ну, мы же коллеги, десяти процентов с приходящих пациентов будет вполне достаточно, я не жлоб какой-нибудь!) соображения по разведению героина в пропорции один к ста тысячам. Воображение сползло под стол и оттуда вместо белого флага показало мне картинку ОМОНа, весело ломающего двери моего кабинета. Проявив чудеса самодисциплины и цензуры речи, я тепло поблагодарил новообретенного соседа за визит и со вздохом облегчения закрыл за ним дверь. То ли господь услышал мои молитвы, то ли я ходил мимо кабинета «коллеги» как можно незаметнее, но больше он не приходил.

Аборт похмелья

Дело было в общежитии. Мы тогда учились на пятом курсе мединститута. Учеба к этому времени была уже не в тягость, достаточно было исправно посещать занятия и хоть изредка – лекции (соблюдая договоренности и составленный на несколько человек скользящий график), а свободное время посвящать занятиям всякой фигней. В теперешнем ее понимании, естественно. Ну, а какая же фигня без возлияний? Правильно, никакая.

Вот два моих приятеля, Андрей и Славик, ныне уважаемые специалисты: один в области сосудистой и косметической хирургии, другой по части гинекологии, – решили украсить рукава своих кимоно цветами клана Фудзивара, то есть выпить как следует. Затея удалась на все сто. Как гласит народная мудрость: «Если утром хорошо, значит, выпил плохо».

Утреннего «плохо» было столько, что хоть на экспорт отправляй. Что обнадеживало, так это наличие некоторого багажа теоретических, по большей части, знаний и обширная аптечка, собранная по принципу «а не фиг было оставлять на видном месте». Точно помня, что среди прочих жутко полезных для хрупкого студенческого здоровья препаратов наверняка завалялась ампулка с реланиумом (или феназепамом, история умалчивает), Славик попросил Андрея оказать ему посильное внутривенное воспомоществование.

– Только саму ампулку не выбрасывай, пригодится, чтобы под списание обменять.

Горя непреодолимым стремлением к всеобщему благу и процветанию, Андрюха набрал шприц и влил целебную влагу в измученное экзогенным этанолом тело друга. Прошло несколько минут. Вопреки ожиданию, стремительного улучшения состояния Слава не ощутил. Напротив, пожаловался на какие-то спазмы в низу живота. Плюнув на традиционную медицину вообще и на фармакологию в частности, решили скудных денежных средств не жалеть и поправиться традиционным русским способом. На этот раз эффект был более заметен, а главное – наступил быстрее. Но спазмы в животе никуда не делись.

– Просроченная, что ли? – гадал Славик. Решили взглянуть на ампулу повнимательнее. Срок годности оказался нормальным, с приличным запасом. Вот только…

– Ну, извини, Слав, я не рассмотрел. Кто ж знал, что у тебя в пакете еще и окситоцин^[23] до кучи окажется!

Приятели долго еще дразнили Славика злостным окситоцинщиком.

На юг вороны полетели, елки-палки

Автозаводский РВК^[24] – крупнейший или один из крупнейших в России по охвату населения. Невероятное столпотворение в призыв. Убитые вусмерть кабинеты врачей и узкие длинные коридоры, пропахшие потом и табаком. Минимум две командировки в год для каждого из участковых психиатров, дурдом, что называется, на выезде. Вместе с тем – невероятно слаженный, спаянный и высокопрофессиональный коллектив с жизненно необходимым для такой работы чувством юмора, а также с солидным запасом долготерпения и смиренномудрия.

Старший врач чем-то напоминал доктора Ватсона. Поначалу он страшно переживал за проведение призыва:

– У нас завис призывник, надо что-то предпринимать!

На что познавший дао персонал успокаивал шефа:

– Александр Геннадьевич, завис он не у вас, а у военных, а вы расслабьтесь и наслаждайтесь процессом призыва.

Надо сказать, военком старшего врача уважал и ценил, бо было с кем сравнивать. До него на этой ответственной должности была девица, обладавшая кукольно-порнографической внешностью и настолько гибким морально-этическим комплексом, что оживившиеся поначалу офицеры военкомата по прошествии некоторого времени уже откровенно побаивались оставаться с ней наедине. Чего стоили ее порхания по набитому призывниками коридору в кофточке с выпрыгивающим из декольте бюстом, мини-юбке и черных ажурных чулках на подвязках! Парни потом в кабинете дерматолога не могли раздеться: как-то неудобно, знаете ли, а утверждать, что это перспектива службы в рядах российской армии их так возбуждает – так ведь не поверят.

К слову, о дерматовенерологе. Вика – красивая дама, из-за пухлых щечек и сурового взгляда немного похожая на хомячка-убийцу, – прекрасный специалист. Парни в кабинете на требование предъявить хозяйство к осмотру начинают смущаться и краснеть, некоторые невольно демонстрируют вполне естественную реакцию на присутствие молодой симпатичной женщины, на что та смешно обижается и дуется.

В том же кабинете сидят хирург и нарколог. У всех общая профессиональная вредность – запах. Кто бы мог подумать, что в городе, где всегда есть горячая вода, где не нужно ждать банного дня, чтобы помыться, где дезодоранты продаются где и какие хочешь, столько народу принципиально не пользуется этими элементарными благами цивилизации! Иногда после визита такого, как говорит Вика, подлого скунса, приходится проветривать помещение. Валентина Михайловна, нарколог, удивительно добрый и душевный человек, этакая всеобщая бабушка. Выловив в коридоре кого-нибудь из своих учетных, она отправляется с ним в рейд по остальным специалистам, чтобы парень не сидел в очереди, приговаривая при этом:

– Это мой наркошечка, он все равно негодник, давайте остальное ему подпишем и пусть идет с богом.

Психиатр находится в несколько более привилегированном положении, у него отдельный кабинет, через который ежедневно проходит уйма народу. Рекорд жены – двести шестьдесят девять призывников за смену. У меня скромнее, где-то в районе двухсот. В кабинете две двери: одна в коридор, а другая – в кабинет дерматовенеролога-хирурга-нарколога. И перегородка между кабинетами не иначе как фанерная. Впрочем, оно даже хорошо. Можно, услышав перепалку коллег с особо вредным призывником, позвать его к себе в кабинет, не вставая из-за стола. А также быть в курсе последних городских сплетен. Или травить анекдоты, чуть приоткрыв общую дверь. Не нужно сильно напрягаться в поисках психопатологии. Скорее, наоборот. Помню, в одну из первых своих командировок в военкомат жена сорвала призыв, ЛИЧНО списав триста восемьдесят человек при общем количестве призывников полторы тысячи или около того. А потом пряталась в кабинете окулиста от разъяренного военкома, который носился по коридору красный, почище синьора Помидора, и требовал подать ему сей же час психиатра. Ха! Нема дурных.

Не знаю, снизился ли, по официальным данным, уровень общей осведомленности населения, но если раньше можно было пытаться подловить призывника на каверзном вопросе вроде: «Шла баба с тестом, упала мягким местом, чем ты думаешь?» или «Назови столицу Прибалтики», – то сейчас подобные вопросы вызывают чуть ли не кататонический ступор у девяти десятых контингента. Более того, на скрининг-опрос, проведенный женой в течение месяца среди двух тысяч юношей, с контрольным вопросом: «Назовите столицу Украины», – она получила в ответ следующие перлы (перечислены в порядке распространенности): Литва, Белоруссия, Россия. В отчаянии попросив одного из призывников сказать хотя бы, в какой стороне находится Украина по отношению к России, Оксана Владимировна выяснила душераздирающую подробность: оказывается, севернее. И сало, по версии тестируемого, местное население добывало из белых медведей. Правильный ответ дал, слегка удивившись, инженер с ВАЗа двадцати восьми лет, пришедший получить военный билет. Справедливости ради стоит отметить, что опрос проводился в 1996–1997 годах, когда с образованием в стране была, по нашему скромному мнению, пятая точка.

Отправляя на обследование парня с подозрением на дебильность, пришлось выслушивать вопли отца – как же, родное чадо, и вдруг дебил. Пытаясь показать негодующему родителю, что, мол, вот – и то на это он не может умножить, и этого не знает, доктор обнаружил, что родитель знает еще меньше. Что ж, груши на яблоне не растут.

Отчим другого парня умолял, чтобы пасынка забрали в армию. Причина оказалась простой: парень страдал игроманией и успел просадить в салоне игровых автоматов какую-то неимоверную сумму. Основной аргумент был: «Ну пусть ему хоть там мозги вправят!»

Другой призывник ни дня не учился в школе. Почему? Только не падайте: папа не разрешил. У папы, видите ли, были веские причины. Старшая дочь училась хорошо, и родитель пожелал, чтобы она сдавала экзамены экстерном, а школу не посещала – мол, дома дел по горло, нечего время терять. Получив отказ, он так разобиделся на систему образования, что заявил: «Тогда моего сына вы и вовсе не получите». Папа сказал – папа сделал. В итоге двадцатичетырехлетнее безработное дитё оказалось совершенно неграмотным, и все планы в отношении дальнейшей жизни сводились к мечте стать фокусником, без тени попыток мечту сию сбыть. Возможно, ждет заветного «ахалай-махалая» из уст самого Акопяна.

Одного призывника привела гневно раздувающая ноздри врач-окулист. Он, видите ли, не мог назвать ей буквы. Стали выяснять – и в самом деле не мог. Потому что не знал. В цыганском таборе такие умения ни к чему. Вот украсть что или…

– Ну, что она ко мне привязалась! Красавица, давай погадаю – что было, что будет, чем сердце успокоится, а?

Деньги при этом считал с лету. Вернулись к окулисту, стали проверять зрение по «подковкам» – снова загвоздка: ну не знает ромалэ, где право, где лево! Уговорились, что будет пальцем показывать, в которую сторону она разомкнута. Зрение оказалось стопроцентным.

Пришел очень стильно одетый, модно постриженный и уложенный вьюноша. Танцующей, чуть развинченной походкой приблизившись к столу, он слегка оперся о его край, продемонстрировал безупречный маникюр. На вопрос о жалобах чуть жеманно ответил:

– Доктор, я парикмахер, – последнее слово было произнесено с придыханием.

– Ну, парикмахер, понятно, а жалобы-то какие?

Взгляд из-под слегка подкрашенных ресниц, как на пьяного сантехника, с которым общаться неприятно, но приходится – унитаз-то течет…

– Доктор, вы не поняли, я – ПАРИКМАХЕР!

– А, гомосексуалист? Так бы и сказали, а то ваши эвфемизмы я не успеваю разучивать.

Часто приходится слышать, как призывники полушепотом рассказывают о том, что кто-то из них классно закосил под дурачка. Официально заявляю: вовсе нет, смекалистые вы мои. Вовсе нет. Косить вам даже не пришлось.

Вообще же, несмотря на напряженный график и некоторую общую уставную придурковатость, работать в военкомате интересно и полезно для сохранения пластичности мыслительных процессов. А также развития обостренного чувства нюха и воинской смекалки. Вспомнил, кстати, песенку, очень даже в тему. Слышал много редакций, вот одна из них. Здорово поднимает боевой дух личного состава.

 
На Юг вороны полетели (елки-палки),
Пришла осенняя пора (дождь и слякоть),
Ребят всех в армию забрали (хулиганов-раздолбаев),
Настала очередь моя (главаря).
 
 
Пришла повестка с райвоенкомата (на бумажке туалетной, сильно смятой, чем-то сжатой)
Явиться в райвоенкомат (в девять-тридцать, мелкой рысью).
Мамаша в обморок упала (возле печки, к лесу задом),
Сестра сметану пролила (вот противная девчонка, рубль двадцать потеряли).
 
 
Друзья, мамашу посадите (обратно на печь, все как было),
Сестра, сметану подлижи (за рубль двадцать, в банку снова).
А я, молоденький парнишка (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),
На фронт Германский подался (прямо с места и в кальсонах).
 
 
За мною вслед бежит Аксинья (юбка синяя, морда тоже)
В больших кирзовых сапогах (на босу ногу без капрона, оба правых нестандартных).
За нею следом Афанасий (семь на восемь – восемь на семь)
С большим спидометром в руках (как будто скорость измеряя в килограммах на ходу).
Сижу в окопе неглубоком (метров 8, может, 10, залезали с парашютом),
Подходит ротный командир (рожа – клином, звали – Климом).
Здорово, братцы-новобранцы (матерь вашу, вас туда же),
Сейчас в атаку побежим (прямо, влево и обратно, чтобы чисто не замерзнуть).
 
 
Летят по небу самолеты (бомбовозы, поки-фоки и не токи),
Хотят засыпать нас землей (черноземом и навозом, грязью всякой, с головою).
А я, молоденький парнишка (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),
Лежу с оторванной ногой (челюсть сбоку, глаз в кармане, притворяюсь, симулянт).
 
 
Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка):
Давай тебя перевяжу (сикось-накось, накось-сикось)
И в санитарную машину (студебеккер, черный ворон без мотора, экскаватор)
С собою рядом положу (для интересу, мягче будет, так удобней, только боком).
 
 
С тех пор годов прошло немало (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),
В колхозе сторожем служу (не тужу),
Ращу картошку-скороспелку-пионерку (свиньям на корм, людям тоже),
Жену Тамарку сторожу (от соседей и туристов, чтоб не сперли, а ведь могут – в наше время…)