Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Максим Горький
Экзекуция

– Эй, эй, глядите-ко, Серёжка-то…

Лавку опустошили с невероятной быстротой. Всё, что можно съесть – воблу, окаменевшие баранки, какие-то рыжие железные пряники – честно собрали в три корзины для общего пользования. Плотниковы и Серах нашли пять четвертей водки, торжественно вынесли всё это за околицу на берег Юлы, и человек сорок расположились цыганским табором для пира. Но уже сильно стемнело и явилась потребность в огне. Тогда кто-то предложил для костра разобрать крыльцо лавки, парни живо сбегали, разобрали, оказалось мало, сняли ворота, прихватили для растопки несколько связок лаптей.

До полуночи всё съели, выпили, мирно и благодушно, без ссор, без обид, посидели у огонька ещё некоторое время. Братья Плотниковы согласно и вполне к месту запели было «Мира человеча обновление», но дальше не пошло – у Василия загорелась штанина. Некоторые уже уснули, другие разбились на группы, и в одной из них однопятый Трофим Лобов, не очень пьяный, сокрушённо и угрюмо говорил:

– Ошиблись маленько. Не надо было имущество трогать.

– Это – верно. Бить – можно, а разорять – нельзя.

– То-то и оно.

Лобов помолчал и догадался:

– А водка ещё должна быть где-то.

– У Дуняши наверно есть.

– Дуня, скажи правду!

– Под клетью у Белкина ищите, – сказала Авдотья. – Ведь я у него беру, а не сама водку-то делаю.

Грузчик встал и пошёл в деревню, странно втыкая в землю изуродованную ногу. За ним, покашливая, увязался какой-то маленький мужичок, а оставшиеся трое благоразумных деловито начали вспоминать ход событий.

– Кто первый Сашуру ударил?

– Будто Серёжка.

– Не-ет, не он!

– Тогда Плотников.

– Который?

– Васька.

– На Василье не отыграемся, его губернатор на охоту выписывает.

– Лобов драться любит…

– Н-да, он – любит.

В стороне от этой группы сидели Христина, Костяшка, Авдотья и двое парней, над ними возвышался Серах. Седалищем ему служил пень, вымытый весенней водой, похожий на огромного паука. Тыкая в воздух чубуком трубки, Серах гудел:

– Рассказать – просто, доказать – трудно, вот что! Доказывает цифра, число. Без числа ничего нельзя понять.

– В людях? – спросил Костяшка.

– И в людях. Один – есть один. Это – не число.

– Воры люди, – вставила Христина, достав из-под подола юбки бутылку, оглядываясь и наливая водку в чашку без ручки. – Либо воры, либо нищие.

Серах взял чашку из руки её, подул на водку, выпил, курнул и сказал:

– Не осуждай! И воры и нищие – на дешёвку живут. Без радости.

– Это – врёшь. У воров – радость есть, – сердито возразила Христина. Серах махнул на неё рукой.

– Брось! Не всегда пляшут от радости.

– Не понимаю я разговора вашего! – с досадой и тоскливо заговорил Костяшка. – Люди вы умные, а загадками играете. Говорили бы просто. А то понять ничего нельзя.

Христина, позевнув, предостерегла его:

– Понимать не торопись, а то ошибёшься в понятии.

– Такая скука – удавился бы, ей-богу! – напористо продолжал Костяшка. – Даже хлеб есть скушно. Живёшь, как чиж в клетке. Ещё летом ничего, а вот зима подходит. Волкам позавидуешь…

– Иди в город, – сказал Серах. – Помаешься там, ну с пользой для ума.

– Помаешься да и сломаешься, – добавила Христина и засмеялась, а потом сказала: – Шучу я. Иди, иди, ничего! Город научит… калачи есть. Вот иди со мной, я утром в затон пойду.

Воротился Лобов и его провожатый, принесли ещё семь бутылок водки и с ней радость людям, все заговорили громче, веселей. Костёр вспыхнул ярче, огонь острыми когтями, быстро хватая воздух, рвал темноту, как дым.

Луну стерли облака, ночь потемнела, люди, выпив, уходили в деревню, осталось десятка полтора, но эти неугомонно сидели до рассвета, а на рассвете кто-то восторженно закричал:

– Глядите – Красовский горит!

Крик этот как будто отрезвил людей, все вскочили, глядя на зарево в облаках, покрикивая:

– Ага, наказал бог вора!

– И-эх, ты-и!

Но радость погасили чьи-то угрюмые слова:

– Бог пожары летом зажигает. По зареву-то видно, что не усадьба горит, а сено на лугу. Стало быть, подожгли сено.

– Не наши ли ребята?

Говоря, люди уже шагали в сторону зарева и с каждой минутой быстрей, как будто пожар, становясь ближе, с большей силой тянул их к себе. Легконогий Митрий Плотников, идя впереди, оглядывался и, размахивая руками, увещевал:

– Давайте уговоримся: ежели Красовский там, сукин сын, не будем задирать его, а побалакаем по-соседски, добренько, может, он согласится заплатить нам чего-нибудь…

– Так заплатит, что все заплачем, – мрачно сказал Лобов.

Поднялись на бугор к ветряной мельнице, и стало видно, что горят два стога сена. Один стог снизу доверху был ярко одет в золотисто-красную парчу, около него чёртиками прыгали трое людей, тащили что-то, кричали; другой горел дымно, невесело; сквозь дым нехорошо просвечивали красные, мясные пятна. В сторону от него уходила крупная белая лошадь, запряжённая в беговые дрожки, был слышен крик:

– Стой! К-куда, дьявол…

Лобов приостановился, поглядел на лошадь и быстро пошёл наперерез ей, а Митрий Плотников, замедлив шаг, обернувшись к деревне, одобрительно сказал:

– Ползут наши!

Да, из деревни рассеянно шагали мужики, человек пять, и всё – люди, огонь, дым, рассвет – тянулось медленно, как бы хотело совсем остановиться. Но вдруг всё пошло иначе. Лобов перенял лошадь, разобрал вожжи, сел в дрожки и погнал навстречу своим, заорав диким голосом:

– Ребята, ломай дрожки! Пусть ему, дьяволу, убыток будет!

Это лёгкое дело было сделано в две-три минуты, белая лошадь вырвалась из толпы и стремглав помчалась к ограде усадьбы, влача по земле оглобли. Лобов, сидя на земле, крякал, выламывал железиной тонкие спицы из колес, мужики топали ногами, ломая дерево дрожек, гнули железные части, поругиваясь, покрикивая, кто-то пожалел:

– Эх, топора нет!

Митрий Плотников, спрятав за пазуху какие-то обломки, смотрел на усадьбу, восхищаясь:

– Красота!..

Над деревьями сада возвышалась острая фигурная крыша двухэтажного дома с башенками, балконами, со множеством окон, на стёклах, замороженных ночью, серых, как лёд, уже розовато поблескивала утренняя заря.

Вдруг из-за угла ограды выскочил на длинном бронзовом коне Красовский, широколицый, с добротной бородой купца, в дворянской фуражке, – красный её околыш удлинял его лицо, но белая тулья срезывала голову так, что казалось: головы-то Красовскому всё-таки не хватает. Он скакал, звучно шлёпая по лошадиным ляжкам плетью, наехал на людей и, ловко повёртывая коня, матерно ругаясь, стал хлестать плетью уже по головам и спинам мужиков, приговаривая:

– Поджигать? Л-лавки грабить? Мерзавцы… Воры! Ага-а!

Люди бросились бежать, но Лобов схватил всадника за ногу, сдёрнул с коня и, распластав Красовского по земле, сел на спину его, сунул ноги свои под мышки ему и, придавив затылок ладонью левой руки, правой стал медленно размахивать в воздухе. Красовский хватал и царапал руками землю, бил пятками в спину Лобова, а грузчик кричал:

– Идите сюда, эй!

Митрий Плотников подбежал первый и удушливо забормотал:

– Трифон, побойся бога! Что ты делаешь? Господи…

Кто-то благоразумно посоветовал:

– Так ему неспособно говорить, надо перевернуть мордой вверх.

– Правильно.

Перевернули. И, глядя в раздутое, выпачканное землёй лицо, Серах ласково спросил:

– Ты что же это, Владимир Павлыч, дерёшься? Налетел, наскочил и без доброго слова – плетью хлещешь? Не годится эдак-то! Мы – не скот. Мы тебе зла не сделали…

Красовский, всхрапывая, как лошадь, стирал с лица, с бороды землю и молчал.

– Высудил с нас дело-то да с нас же издержки ищешь, – заговорили мужики.

– Да-а…

– Теперь нам осталось по миру идти.

Красовский молчал, поглаживая кисть руки, потряхивая головой. Митрий Плотников пытался выправить на своём колене измятую дворянскую фуражку и бормотал:

– Сердиться не тебе надо, Владимир Павлыч, мы – обиженные, нам полагается сердиться-то. Ушиб ручку-то? То-то.

Кто-то заметил:

– Мяса много, а косточки тонкие…

– Убить его надо, – хрипло сказал Трифон Лобов.

– Что вы хотите? – глухо спросил Красовский, не глядя ни на кого.

Мужики дружно загалдели:

– Мы хотим миром кончить.

– Издержки платить нет сил у нас!

– Не будем, так и знай!

– Стыдился бы нищих грабить.

– Чего вы хотите? – повторил помещик.

– Не согласны мы с твоим судом.