– Тоже поедешь?
– Нет…
– Ну, и я нет.
– Целый день около меня будешь торчать? – спокойно спросила Мальва.
– Не больно-то ты мне нужна… – ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее.
Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой… А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку… Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась – совсем бы другое вышло у него с ней.
Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:
Господин гор-родо-ваой!
Будьте вежливы со мной…
Отведите меня в часть,
Чтобы в грязь мне не упасть…
Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех – как и от всего здесь – пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.
В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то.
Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
– Ишь ты где! – сказал он, садясь рядом с ней.
– А ты меня давно ищешь? – уверенно спросила она.
– Да разве я тебя искал?! – воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.
– Ты грамотный? – спросила она его.
– Грамотный… да плохо, забыл все уж…
– И я тоже – плохо… В школе учился?
– В земской.
– А я сама выучилась…
– Ну?
– Право… В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
– Значит, не сама… – пояснил Яков.
Она посмотрела на него и опять спросила:
– А тебе хочется книжки читать?
– Мне? Нет… чего там?
– А я – люблю, – вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю…
– Про что?
– Про Алексея божия человека.
И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша – сын богатых и важных родителей – ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, – Мальва тихо спросила у Якова:
– Зачем это он так?
– Кто же его знает? – равнодушно ответил Яков.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, – это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
– Чего же ты сегодня не поехала туда… на косу?
– А тебе что?
Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
– Я вот, когда одна и тихо… все плакать хочу… Или петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать – стыдно…
Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
– А ты вот что, – глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, – ты послушай, что я тебе скажу… Я – парень молодой…
– И глупый, глу-упый! – убежденно вытянула Мальва, качая головой.
– Ну, пускай глупый, – с досадой воскликнул Яков. – Разве тут ум нужен? Глупый – и ладно! А вот что я скажу – желаешь ты со мной…
– Не желаю!..
– Чего?
– Ничего!
– Да ты не дури… – Он осторожно взял ее за плечи. – Ты сообрази…
– Пошел прочь, Яшка! – сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. – Пошел!
Он встал и осмотрелся вокруг.
– Ну… ежели ты так – мне наплевать! Вас здесь много… Думаешь – ты лучше других?
– Щенок ты, – спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.
Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
– А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе – смотри!
– Отстань ты, говорю! – она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
– Гуляли? Ладно!
– Подите вы все к черту! – злобно крикнула Мальва.
А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.
Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.
Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:
…Та-агарга, матагарга,
Матаничка м-моя!
П-пьяная, избитая,
Растрепанная-а!
И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, – разбегались, оскорбляя собою музыку волн.
В нежном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.
Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.
– Василий! Где зеленые весла? – кричал кто-то.
Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, – признак его желания опохмелиться.
– У тебя водка есть? – спросил он.
– Есть, – глухо сказал Василий.
– Ну, так я не поеду… останусь у сухого крыла.
– Готово! – крикнули с косы.
– Отчаливай, давай! – командовал Сережка, сходя с баркаса. – Поезжайте… я останусь здесь. Смотри – завози шире, не путай! Да клади ровнее, – петель не навяжите!..
Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.
– Раз!
Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.
– Два! – командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам… – Раз!.. Два!..
На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:
– Поспать еще…
Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.
– Ты что в воскресенье не был? – спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.
– Нельзя было…
– Пьян был?
– Нет, Следил за твоим сыном да за его мачехой, – спокойно сообщил Сережка.
– Нашел заботу! – криво усмехнулся Василий. – Малые они ребята, что ли?
– Хуже… Один – дурак, другая – юродивая…
– Это Мальва юродивая? – спросил Василий, и глаза его вспыхнули злобой. – Давно ли такой стала?
– У нее, брат, душа не по телу…
– Подлая у нее душа.
Сережка покосился на него и презрительно фыркнул.
– Подлая! Эх вы… землееды тупорылые! Ни черта вы понимать не можете… Вам бы только титьки были у бабы жирные, – а характера ее вам не надо… А в характере весь цвет у человека… без характера баба – без соли хлеб. Можешь ты получить удовольствие от такой балалайки, у которой струн нет? Кобель!..
– Ишь ты до каких речей допился вчера!.. – уязвил его Василий.
Ему очень хотелось спросить, где и как видел вчера Сережка Якова и Мальву, но было совестно.
Придя в шалаш, он налил Сережке чайный стакан водки, надеясь, что после такой порции Сережка сразу охмелеет и сам расскажет ему про них.
Но Сережка выпил, крякнул и, весь прояснившись, уселся в двери шалаша, потягиваясь и зевая.
– Выпьешь – как огня проглотишь!.. – сказал он.
– Ну и пьешь ты! – воскликнул Василий, пораженный быстротой, с которой Сережка проглотил водку.
– Умею… – кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы, заговорил поучительно: – Умею, брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов – валяй прямо и все! А куда попадешь – это все равно! С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь…
– Ты хотел на Кавказ уходить? – спросил Василий, тихонько двигаясь к своей цели…
– Уйду, когда захочу. Когда я захочу, – я прямо – раз-раз и… готово! Или по-моему вышло, или шишку на лбу набью… Просто!
– Чего проще! Вроде как без головы живешь…
Сережка насмешливо покосился на Василия.
– А ты – умный! Тебя сколько раз в волости пороли?
Василий посмотрел на него и смолчал.
– А ведь это хорошо, что у вас начальство ум-то сзади наперед розгами перегоняет… Эх ты! Ну, что ты с своей головой можешь поделать? И куда ты с ней угодишь? И чего ты можешь выдумать? То-то! А я без головы пру прямо, и больше никаких! И, наверное, дальше тебя буду, – хвастливо говорил босяк.
– Это – пожалуй!.. – усмехнулся Василий. – Ты и до Сибири дойдешь…
Сережка искренно расхохотался.
Он не пьянел, вопреки ожиданию Василия, и того злило это. Поднести еще стакан ему было жалко, а в трезвом виде от Сережки ничего не добьешься… Но босяк сам выручил его.
– Ты что же про Мальву не спрашиваешь?
– А чего мне? – равнодушно протянул Василий, вздрагивая от какого-то предчувствия.
– Ведь она в воскресенье не была здесь… Спрашивай, как она жила за эти дни… Чай, ревнуешь, старый черт!
– Много их! – пренебрежительно махнул рукой Василий…
– Много их! – передразнил Сережка. – Эх вы, деревня лыкова помещика дикого! Дай вам мед, дай деготь – всё у вас кулага будет…
– Ты что ее всё хвалишь? Сватать, что ли, пришел? Так я ее сам давно усватал, – насмешливо сказал Василий.
Сережка осмотрел его, помолчал и увесисто начал говорить Василию, положив ему руку на плечо:
– Я знаю, что она живет с тобой. Я тебе в этом не мешал – не надо было… Но теперь этот Яшка, сын твой, около нее вертится – вздуй его докрасна! Слышишь? А то я сам вздую… Ты мужик хороший… дурак дубовый… Я тебе не мешал, и ты это помни…
– Вон что! И ты тоже за ней? – глухо спросил Василий.
– Тоже! Кабы я знал, что тоже, – я бы прямо всех вас посшибал с моей дороги и – конец… А то – куда мне ее?
– Так что же ты путаешься? – подозрительно спросил Василий.
Сережку, должно быть, поразил этот простой вопрос.
Он широко открытыми глазами посмотрел на Василия и засмеялся.
– Чего путаюсь? Да – черт-е знает чего… Так, – баба она… этакая… с перцем… Нравится мне… А может, мне ее жалко, что ли…
Василий смотрел на него недоверчиво, но чувствовал, что Сережка искренно, от души говорит.
– Кабы она нетронутая девка была – ну еще можно пожалеть. А так – чудно что-то!
Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе и простое.
Василий смягчился, глядя на него.
– А ты это верно, она баба славная… вертячка только!.. Яшка? Ну, я ему задам! Ишь, щенок!..
– Мне он не по душе… – заявил Сережка.
– А он ластится к ней? – сквозь зубы спросил Василий, разглаживая бороду.
– Он, – вот увидишь, – клином войдет между вами, – уверенно сказал Сережка.
В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум волн с моря из баркаса долетел слабый крик:
– Веди-и!..
– Вставай, ребята! Эй! К неводу! – командовал Сережка.
И скоро они, все пятеро, уже выбирали свой край невода. Из воды тянулась на берег длинная веревка, упругая, как струна, и рыбаки, захлестывая за нее лямки, покрякивая, тащили веревку.
А другую сторону невода вел к берегу баркас, скользя по волнам.
Солнце, великолепное и яркое, поднималось над морем.
– Увидишь Якова – скажи, чтобы он завтра побывал ко мне, – попросил Василий Сережку.
– Ладно.
Баркас пристал к берегу, и, соскочив с него на песок, рыбаки тянули свое крыло невода. Две группы постепенно сближались друг с другом, и поплавки невода, прыгая на воде, образовали правильный полукруг.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
– Ты чего тут сидишь? – раздался голос Сережки за ее спиной.
– А тебе что? – спросила она, не взглянув на него.
– Любопытно.
Он помолчал, разглядывая ее, свернул папироску, закурил и сел верхом на лодку. Потом сказал дружелюбно:
– Чудная ты баба: то бежишь прочь ото всех, то чуть не всем на шею виснешь.
– Это тебе, что ли, я висну? – равнодушно спросила она.
– Не мне, а Яшке.
– А тебе завидно?
– Мм… Давай прямо, по душе говорить? – предложил Сережка, ударив ее по плечу. Она сидела боком к нему, и он не видел ее лица, когда она кратко бросила ему:
– Говори.
– Ты что, Василья бросила, что ли?
– Не знаю, – ответила она, помолчав. – А тебе зачем это?
– Да – так…
– Сердита я на него теперь.
– За что?
– Побил меня!..
– Н-ну?.. Это он-то? А ты – далась ему? Ай-яй!
Сережка был изумлен. Он заглядывал сбоку в ее лицо и иронически чмокал губами.
– Кабы захотела – не далась бы, – возразила она с сердцем.
– Так что же ты?
– Не захотела.
– Крепко, значит, любишь кота? – насмешливо сказал Сережка и обдал ее дымом своей папиросы. – Ну, дела! А я было думал, что ты не из таких…
– Никого я вас не люблю, – снова равнодушно сказала она, отмахиваясь рукой от дыма.
– Врешь, поди-ка?
– Для чего мне врать? – спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего.
– А ежели ты его не любишь, как же ты позволяешь ему бить тебя? – серьезно спросил он.
– Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?
– Чудно!.. – тряхнув головой, сказал Сережка.
И оба они долго молчали.
Ночь приближалась. Тени ложились на море от облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.
Огонь у Василия на косе погас, но Мальва всё еще смотрела туда. А Сережка смотрел на нее.
– Слушай! – сказал он. – Ты знаешь, чего хочешь?
– Кабы знала! – с глубоким вздохом, очень тихо ответила Мальва.
– Стало быть, не знаешь? Это плохо! – уверенно заявил Сережка. – А я вот всегда знаю! – И с оттенком грусти он добавил: – Только мне редко чего хочется.
– Мне всегда хочется чего-то, – задумчиво заговорила Мальва. – А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку – и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех – себя самоё, то избила бы весь народ. И потом бы себя… страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.