Максим Горький
Кирилка

– Вам это известно, Никита Павлыч, – убежденно, но вежливо сказал Исай и благочестиво вздохнул.

– Еще бы! Семнадцать лет хожу вокруг него. Я на счет учения так полагаю: ежели во благовремении, то оно может принести пользу всякому человеку… Но, ежели у меня в брюхе, извините, пусто, – ничему я учиться не пожелаю, кроме как воровству…

– Зачем вам учиться! – почтительно и ласково воскликнул Исай.

Мамаев взглянул на него и искривил губы.

– Вот мужик, – Кирилка! – позвал земский. – Вот мужик, – обратился он к нам с некоторой торжественностью на лице и в тоне, – это, рекомендую, недюжинный мужик, бестия, каких мало! Когда горел «Григорий», он, оборванец этот… собственноручно спас шестерых пассажиров, поздней осенью часа четыре кряду, рискуя жизнью, купался в воде, в бурю, ночью… Спас людей и скрылся… его ищут, хотят благодарить, хлопотать о медали… а он в это время ворует казенный лес и схвачен на месте преступления! Хороший хозяин, скуп, сноху вогнал во гроб, жена, старуха, бьет его поленом. Он пьяница и очень богомолен, поет на клиросе… Имеет хороший пчельник и при всем этом – вор! Паузилась тут баржа, он попался в краже трех мест изюму, – извольте видеть, какая фигура?

Все мы внимательно посмотрели на талантливого мужика. Он стоял пред нами, спрятав глаза, и шмыгал носом. Около его губ играли две морщинки, но губы были плотно сжаты, и лицо решительно ничего не выражало.

– И вот мы спросим его: Кирилка! Скажи – какая польза в грамоте, в школах?

Кирилка вздохнул, почмокал губами и не сказал ничего.

– Ну, вот ты грамотный, – строже заговорил земский, – ты должен знать – лучше тебе жить оттого, что ты грамотный?

– Всяко бывает, – сказал Кирилка, наклоняя голову еще ниже.

– Да нет, все-таки – ты читаешь, ну, что же, какая польза от этого для тебя?

– Пользы, оно, конечно, нет, чтобы, значит, прямо взять ее… но ежели рассудить, то… учат, стало быть, в пользу это им…

– Кому – им?

– Учителям, стало быть… земству, значит, и вообще… начальству!..

– Дурак же ты! Тебе-то, тебе – есть польза?

– Это – как угодно, ваше благородие…

– Кому угодно?..

– Вам… значит, как вы начальник…

– Пошел прочь!

У земского концы усов вздрагивали и лицо покраснело.

– Вот видите, он ничего не сказал, но его ответ ясен. Нет, господа, прежде, чем учить мужика азбуке, нужно – дисциплинировать его!.. Он – испорченный ребенок, да! но он и – почва! Вы понимаете?.. Основание пирамиды государственного строя… и вдруг – колеблется! Вы понимаете серьезность такого… э… в… беспорядка?

– Дело ясное, – сказал Мамаев. – И, действительно, следует укрепить…

Так как и я интересуюсь судьбой мужика, я тоже вступил в разговор, и скоро мы в четыре голоса горячо и озабоченно решали судьбу его. Истинное призвание каждого из нас – установлять правила поведения для наших ближних, и несправедливы те проповедники, которые упрекают нас в эгоизме, ибо в бескорыстном стремлении видеть людей лучшими мы всегда забываем о себе.

Мы спорили, а река, как огромная змея, ползла пред нами и терлась о берег своей холодной серой чешуей.

И наш разговор извивался змеей, раздраженной змеей, которая бросается из стороны в сторону в своем стремлении схватить то, что ей необходимо и что ускользает от нее. От нас ускользал предмет разговора – мужик. Кто он?

Он сидел на песке недалеко от нас; он молчал, и лицо его было бесстрастно.

Мамаев говорил:

– Не-ет-с, он не глуп! Он даже о-очень не дурак… его довольно трудно объехать на кривой… Земский начальник раздражался:

– Я не говорю – глуп! я говорю – распущен! Поймите! Живет без должной опеки над ним, как несовершеннолетним, – вот в чем корень неурядиц его жизни…

– А я, с позволения сказать, полагаю так, что он – ничего! Божия тварь, как и все… Но – извините! обалдел он… от неустройства бытия своего лишился надежд…

Это говорил Исай, говорил голосом елейным и почтительным, сладко улыбаясь и вздыхая, его глазки робко щурились и не хотели смотреть прямо, а кила сотрясалась, точно в ней было много смеха, он желал вырваться на воздух и не смел. Я же утверждал, что мужик – просто голоден и что если бы дать ему вволю хорошей пищи, то он, наверное, исправится…