Максим Горький
Хан и его сын

Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:

– Гаснет день ото дня жизнь моя – и всё слабее бьётся моё старое сердце, всё меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жён за одну её!..

Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.

– Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей – эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, – кто теперь, когда её не будет, полюбит меня, старика, – кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла!..

Молчал Алгалла…

– Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь её, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы – мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моём, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!

Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями…

– Давно я люблю её, отец… – тихо сказал Алгалла.

– Знаю… И знаю, что она не любит тебя… – сказал хан.

– Рвётся сердце моё, когда я думаю про неё.

– А моё старое сердце чем полно теперь?

И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.

– Видно, правду сказал мне мудрец-мулла – мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж её, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна, – мужчина делает её прекрасной и, поняв, что он ошибся, вновь страдает через неё, эту женщину…

– Мудрость не лекарство от боли сердца, – сказал хан.

– Пожалеем друг друга, отец…

Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.

– Убьём её, – сказал Толайк.

– Ты любишь себя больше, чем её и меня, – подумав, тихо молвил хан.