Максим Горький
Еще о черте

…Положим, она – хороша! Боже, как она хороша!.. Но всё-таки она – жена другого…

Чужая жена… как это низко с моей стороны!

… Хотя, впрочем, она не совсем чужая мне… она жена Егора, а Егор – мой старый товарищ, мой задушевный друг… да-а! Быть может, это обстоятельство несколько сглаживает мою вину, но всё-таки, всё-таки!.. Хорошо ещё, что я всегда сознаю свои пороки, это поднимает меня в своих глазах… это очень утешительно!.. Но-о, чёрт! если б я мог вырвать страсти из своего сердца!»

– Вы попробуйте, – раздался вежливый голос. – Если угодно – я могу помочь вам в этом…

Иван Иванович быстро поднял голову и вздрогнул, – при виде чёрта всегда вздрагиваешь.

– Извините… я не заметил, когда вы вошли… Если не ошибаюсь – имею честь видеть… чёрта?

– Именно, – сказал чёрт.

– Гм… гм… чему обязан удовольствием?..

– Да просто я зашёл к вам от нечего делать. Ведь сегодня – вы знаете? – канун крещенья, и нас, чертей, в этот день отовсюду изгоняют. На улице – туман, сырость… скверная зима в этом году! И вот я, зная вас за человека гуманного…

Иван Иванович был смущён. Он никогда не относился серьёзно к вопросу о бытии чёрта и теперь, при виде его, чувствовал себя виноватым пред ним.

– Я… очень рад! – говорил он, растерянно улыбаясь. – Вам, может быть, неловко на подоконнике? Прошу вас…

– О, не беспокойтесь! Я, как и вы, очень быстро привыкаю ко всякому положению, как бы оно ни было неудобно.

– Мм… очень приятно! – сказал Иван Иванович и подумал про себя: «Однако он… грубоват… или, вернее – фамильярен».

– Вы, кажется, выразили желание почистить себе сердце, а?

– Н-да… знаете, человек, несмотря на прогресс ума, всё ещё слаб в борьбе со страстями… Но – простите! если я не ослышался, вы предложили мне свою помощь в этом… предприятии?

– Предложил и повторяю – готов служить вам!

– Но ведь это – против вашей специальности? – удивился человек.

– Э, Иван Иванович! – воскликнул чёрт, бесшабашно махнув рукой. – Вы думаете, не надоела мне моя специальность?

– Да?

– Ещё бы! Даже человеку порой надоедает делать всё только пакости, и он иногда искренно кается…

«А что если я приму его помощь? – думал Иван Иванович. – Он, наверное, может сделать меня совершенным. Вот будут поражены мои знакомые…»

– Так скажите мне, что вас стесняет? – настаивал чёрт.

– Но… э… видите ли… ведь это, должно быть, очень болезненная операция?

– Только для твёрдых сердцем, для тех, у кого чувства цельны и глубоко вросли в сердце.

– А я?

– У вас – вы извините, ведь я являюсь как бы доктором, – у вас сердце мягкое, такое, знаете… дряблое, как переросшая редиска, например. Когда я буду извлекать из него стесняющие вас страсти, вы почувствуете то же, что чувствует курица, когда у неё выдёргивают перья из хвоста…

Иван Иванович задумался и, подумав, спросил:

– А позвольте узнать, вы за вашу… услугу потребуете мою душу?

Чёрт вскочил с подоконника на пол и, тревожно махая лапками, заговорил:

– Душу? О, нет! Нет, пожалуйста… мне не надо… Помилуйте?! Куда мне её? Извините! я хотел сказать – на что её мне? Ах, не то, не то! Я хотел сказать…

Иван Иванович смотрел, как чёрт суетился, и чувствовал себя обиженным.

– Я потому спросил об этом, что вообще вами принято…

– Это было раньше, когда существовали здоровые, крупные души…

– Вы как будто пренебрегаете моей душой…

– О, нет! Но я… я просто хочу быть бескорыстным сегодня… И потом, согласитесь, разве мне не интересно видеть совершенного человека?

– Гм… Так вы говорите, что это не больно и не опасно?

– Уверяю вас! При моей помощи достижение совершенства вам совсем ничего не будет стоить… Да вот не угодно ли, извлечём из вашего сердца что-нибудь на пробу?

– П…пожалуй…

– И прекрасно! Что всего более отягощает вас?

Иван Иванович задумался. Очень трудно сказать сразу, которая из наших страстишек любезна нам менее других.

– Нет, уж вы, пожалуйста, начинайте с маленького.

– Мне всё равно… с чего прикажете?

Иван Иванович опять замолчал. Хотя он и часто разбирался в душе своей, но от этого, – а может быть, поэтому именно, – в ней царил полнейший хаос: всё в ней было скомкано, перепутано… и, как усиленно ни ворошил он теперь её содержимое, не мог он найти в ней ни одного чувства определённого, цельного, чистого от посторонних примесей.