Максим Горький
9-е января

– Ого?

– Спилили телеграфные столбы, построили баррикаду…

– Н-да-а… вот как?

– Много их?

– Много!

– Эх, – хоть отплатили бы за кровь невинную!..

– Идём туда!

– Иван Иванович, идёмте, а?

– Н-да-а… это, знаете…

Над толпой выросла фигура человека, и в сумраке звучно загудел призыв:

– Кто хочет драться за свободу? За народ, за право человека на жизнь, на труд? Кто хочет умереть в бою за будущее – иди на помощь!

Одни шли к нему, и среди улицы образовалось плотное ядро густо сомкнутых тел, другие спешно отходили куда-то прочь.

– Вы видите, как раздражён народ.

– Вполне законно, вполне!

– Безумства будут… ай-ай-ай!

Люди таяли в сумраке вечера, расходились по домам и несли с собой незнакомую им тревогу, пугающее ощущение одиночества, полупроснувшееся сознание драмы своей жизни, бесправной, бессмысленной жизни рабов… И готовность немедленно приспособиться ко всему, что будет выгодно, удобно…

Становилось страшно. Тьма разрывала связь между людьми, – слабую связь внешнего интереса. И каждый, кто не имел огня в груди, спешил скорее в свой привычный угол.

Темнело. Но огни не загорались…

– Драгуны! – крикнул хриплый голос.

Из-за угла вдруг вывернулся небольшой конный отряд, несколько секунд лошади нерешительно топтались на месте и вдруг помчались на людей. Солдаты странно завыли, заревели, и было в этом звуке что-то нечеловеческое, тёмное, слепое, непонятно близкое тоскливому отчаянию. Во тьме и люди и лошади стали мельче и черней. Шашки блестели тускло, криков было меньше, и больше слышалось ударов.

– Бей их чем попало, товарищи! Кровь за кровь, – бей!

– Беги!..

– Не смей, солдат! Я тебе не мужик!

– Товарищи, камнями!

Опрокидывая маленькие тёмные фигуры, лошади прыгали, ржали, храпели, звенела сталь, раздавалась команда.

– От-деление…

Пела труба, торопливо и нервно. Бежали люди, толкая друг друга, падая. Улица пустела, а посреди неё на земле явились тёмные бугры, и где-то в глубине, за поворотом, раздавался тяжёлый, быстрый топот лошадей…

– Вы ранены, товарищ?

– Отсекли ухо… кажется…

– Что сделаешь с голыми руками!..

В пустой улице гулко отдалось эхо выстрелов.

– Не устали ещё, – дьяволы!

Молчание. Торопливые шаги. Так странно, что мало звуков и нет движения в этой улице. Отовсюду несётся глухой, влажный гул, – точно море влилось в город.

Где-то близко тихий стон колеблется во тьме… Кто-то бежит и дышит тяжко, прерывисто.

Тревожный вопрос:

– Что, ранен?.. Яков?

– Постой, ничего! – отвечает хриплый голос.

Из-за угла, где скрылись драгуны, снова является толпа и густо, чёрно течёт во всю ширину улицы. Некто, идущий впереди и неотделимый от толпы во тьме, говорит:

– Сегодня с нас взяли кровью обязательство – отныне мы должны быть гражданами.

Нервно всхлипнув, его перебил другой голос:

– Да, – показали себя отцы наши!

И кто-то, угрожая, произнёс:

– Мы не забудем этот день!

Шли быстро, плотной кучей, говорили многие сразу, голоса хаотично сливались в угрюмый, тёмный гул. Порою кто-нибудь, возвысив голос до крика, заглушал на минуту всех.

– Сколько перебито людей!

– За что?

– Нет! Нам невозможно забыть этот день!..

Со стороны раздался надорванный и хриплый возглас, зловещий, как пророчество.

– Забудете, рабы! Что вам – чужая кровь?

– Молчи, Яков…

Стало темнее и тише. Люди шли, оглядываясь в сторону голоса, ворчали.

Из окна дома на улицу осторожно падал жёлтый свет. В пятне его у фонаря были видны двое чёрных людей. Один, сидя на земле, опирался спиной о фонарь, другой, наклонясь над ним, должно быть, хотел поднять его. И снова кто-то из них сказал, глухо и грустно:

– Рабы…

1906 г.