Максим Есаулов
Потерявшие солнце

Антон кивнул:

– Давай солянку. Сашка давно ушел?

– Минут пятнадцать. Опять выпил двести водки, запил лимонадом и побежал. Слушай, Антон, он так пьет, мне даже страшно.

– Это его нормальная доза. – Антон взял свой фужер. – Когда он будет брать по четыреста, бей тревогу.

Ксения грустно усмехнулась:

– Иди садись, солянку я тебе принесу.

Выбирая стол, он думал о Сашке Ледогорове, который начал пить со дня смерти отца и уже не останавливался. Честный, прямолинейный и бескомпромиссный, он никогда не допивался до свинского состояния, но с каждым днем становился все мрачнее, апатичней и безразличней ко всему. Работая с ним с первого дня в милиции, Антон знал его способности, но сейчас многие смотрели на него как на отыгранную карту, и Вышегородский не скрывал своих намерений его куда-нибудь сбагрить.

Ксения принесла глиняный горшок с кипящим варевом. Антон не удержался и скользнул взглядом по ее стройным ногам и замечательно высокой, особенно для почти сорокалетней женщины, груди. Она сделала вид, что не заметила, подмигнула и устремилась обслуживать вошедших посетителей.

«Правильно говорят, что человеку столько лет, на сколько он себя ощущает, – глядя на нее, думал он. – Пучок энергии, половину посетителей помнит по именам, кто что любит, кто чем живет. С тем покурила, с этим посмеялась – и все успевает. Большая часть народа ходит сюда из-за нее».

Он ополовинил фужер и проглотил несколько ложек обжигающего супа.

«А сколько мне лет? Восемьдесят? Нет, уже явно сто или двести. Слишком много помню. “Долгая память хуже, чем сифилис”. Сплошные цитаты в голове… Говорят, надо забыть и жить дальше. Как это по-научному… абстрагироваться. Быть сильнее. Не вспоминать. Как это можно, если ЭТО всегда во мне!»

Дождь за окном усилился. На другой стороне улицы зазывно вспыхивала реклама магазина аудиотехники. Ксения включила магнитофон. Хриплый голос профессора Лебединского затянул «Лодочника». Народу заметно прибавилось. Люди тянулись: кто пообедать, кто хлопнуть кружечку пива. Явились картежники. Они всегда занимали столик в углу, брали выпить и до глубокой ночи резались в преферанс. Жанна с Лилей – две местные искательницы приключений, получившие от Ксении меткую кличку «овцы», – устроились со своим неизменным вином у входной двери. Сменившийся наряд ГАИ прошел мимо с полными кружками. Кто-то из них приветственно кивнул. Антон уже давно допил водку и доел солянку. Теперь, откинувшись на спинку стула и затягиваясь папиросой, он смотрел в посеченное дождевыми брызгами окно. По телу катилась истома, слегка шумело в голове, слипались глаза. Только мозг жил отдельно от тела, с неумолимой безжалостностью вбивая в сердце осознание происшедшего, доставая из памяти всегда ждущий своего часа кошмар.

«…Все белое-белое. От белья пахнет крахмалом и лекарствами. Все ходят тихо-тихо… шепотом… в тапочках. На полу шестьдесят две шашечки линолеума. Вчера было больше… или нет, показалось. Доктор хороший: вежливый, интеллигентный, внимательный… Нет, спасибо, рана уже давно не болит… Да, как выписали… Очень душно… Хочется снега… Голова? Нет, днем ничего… Который час?.. Не обманывайте!.. Я знаю, скоро ночь… Дайте снотворного!.. Я не могу… Устал… Страшно… Не уходите!.. Пожалуйста… Мама!.. Оля!.. Где они, доктор?! Нет, я не плачу… Честно… Я уже большой… Не волнуйтесь. Идите. Я накроюсь одеялом с головой…»

– Антон! Что случилось? Ты плачешь? Что-нибудь дома?

Ксения, бросив стойку, стояла перед ним, заглядывая в глаза.

– Все нормально, просто сегодня немного тошно.

Она еще раз внимательно посмотрела на него и отошла.

«Где мои папиросы? Надо закурить… Я даже не удивился сегодня. Знал, наверное… А может, ждал. Китаец был прав… Лицом к лицу легче. Надо найти ЕГО… Тогда все кончится. Зря я не верил раньше… Зря…»

На столе перед ним появились фужер с водкой, стакан минералки и салат.

– Не знаю, права я или нет, но мне кажется, это тебе сегодня не помешает. – Ксения прикурила сигарету. – Запишу на твой счет.

Она снова исчезла.

«Я сегодня не успел даже подумать ни о чем. Я хотел встречи. Жаждал ее. Исчез холодный и зубастый, выгрызающий пустоты внутри. Вот до чего не додумались ковырявшиеся у меня в мозгу “Гиппократы”».

Он почти весело хлопнул водку, запил водой. К салату не притронулся. Снова закурил.

«Как там у Вайнеров “Лекарство против страха”… Черт! Опять цитата…»

– Ксения! Налей еще «стошку» на счет! Через четыре дня зарплата. Я все отдам. Ты меня знаешь!

«…Все белое-белое…»

* * *

Темнота липла к окнам. Дробный перестук колес заглушал шум дождя. Раскачиваясь, как корабль на волнах, почти пустая электричка летела сквозь ноябрьскую ночь. Цыбин курил в тамбуре, изредка вдыхая влетающие в пустое оконце водяные капли. Курьера в четвертом, определенном им вагоне, он «срисовал» давно, еще после Рощина, когда стало свободней. Квадратный, в плаще и костюме, парень, явно не привыкший ездить в электричках, не знал, куда деть ярко-красный детский рюкзачок, то и дело поглядывая на зажатый в руке пейджер. Номер этого пейджера, купленного им на крайне редкую фамилию «Сидоров» и посланного «заказчику» восемь дней назад, Цыбин помнил, конечно, наизусть. Он еще раз проверил нужный тамбур. Стекло так же отсутствовало. Поезд прошел Каннельярви. Было 22.41. Оставалось около двадцати пяти минут.

«На этот раз курьер один, – подумал Цыбин, – видно, поняли после аванса, что числом меня не посчитаешь».

Он с улыбкой вспомнил туповатых быков, суетно мечущихся в набитой дачниками утренней электричке на Волховстрой.

Прошли Заходское.

Цыбин достал еще цигарку. Он вдруг, на секунду, подумал, каково сейчас Анне в темном, дождливом лесу, но тут же заставил себя думать о самом важном: о расчете времени.

Объявили Кирилловское. В тамбур ввалились молоденький паренек в кожанке поверх футболки «Алиса» и рваных на коленях джинсах, а с ним белокурая девушка в коротком сиреневом плаще и высоких шнурованных ботинках. Оба были здорово навеселе. Прижав девчонку к стенке, парень скользнул рукой по ее ноге под плащ. Она взвизгнула:

– Б…! Ты чего, охренел, мудак!

Голос у нее был резкий и грубый. Цыбина передернуло, как от удара под дых.

«Здравствуй, племя младое, незнакомое! Не-на-ви-жу!»

– А что? – Вторая рука парня прочно завладела ее коленом. – Леха тебя драл, а мне нельзя?

– Люди… смотрят. – Она уже глубоко задышала.

– Слышь, старый, ты бы покурил в другом месте, а то тут проблемы порешать надо. – Парень тяжело держался на ногах в прыгающем тамбуре.

Цыбин крепко сжал зубами цигарку. Кровь толчками била в висок. Он почувствовал, как поползла вверх, оскаливая зубы, верхняя губа и как заволакивает глаза красная пелена.

– Ты че, мужик, глухой? Давай двигай, пока я те морду не развалил! – В полумраке пьяный парень не мог разглядеть цыбинского лица.

«Лейпясуо».

Поезд остановился.

Оставалось восемь минут. Только восемь минут. Цыбин на секунду представил, как костяшка его правой руки проламывает височную кость ублюдка.

«Первое отступление от правил может…»

Он выдохнул воздух сквозь зубы и выскочил в соседний тамбур.

Пока электричка набирала ход, восстановился, успокоил бешеное биение сердца. Мимо неслась черная полоса леса. Он достал «трубу» и набрал номер.

– Здравствуйте, вы звоните в систему…

– Быть готовым через четыре минуты. Сигнал: слово «да».

Цыбин прилип к окну.

«Сейчас будет река. Вот она! Так… Теперь просека. Есть! Минуту просто лес. Затем переезд, и от него до карьера секунд сорок. Вот он!»

Кнопки телефона пели под пальцами.

– Да, – сказал он как можно спокойнее, словно курьер мог слышать его голос.

Пытаться рассмотреть, вылетел в темноту или нет красный рюкзачок, он, разумеется, не стал. Бросив в окошко отслуживший радиотелефон, вошел в вагон и, сев на скамью, достал из кармана газету. Минуты через две по проходу, внимательно разглядывая пассажиров, прошел «квадратный». Без рюкзака.

«Гаврилово».

Народу вышло немного. На платформе слабо горело несколько фонарей. Холодные дождевые струи хлестали по лицу и затекали за воротник. Электричка оставила его одного. В поселке было темно. Светилось всего несколько окон. Маячить на станции не хотелось, а ждать оставалось почти два часа. Цыбин прошел мимо неосвещенных, пахнущих сырой древесиной складов, перепрыгнул через канаву и, проломившись сквозь кусты, поднялся на лесную прогалину с единственным деревом посередине. Присев на корточки, спиной к стволу, он застегнул куртку до самого верха, закурил в кулак и, посмотрев на засыпающий внизу поселок, закрыл глаза.

…Густая белая метель бесшумно танцевала по заледенелому асфальту. Черное московское небо казалось тяжелым и гнетущим. Даже темная глыба «Олимпийского» казалась в сравнении с ним ничтожной. Они вынырнули из неонового зева «У ЛИСа» и, борясь с ветром, шли к автостоянке. Пусто. Тихо. Метель. Как скрипит под ногами снег… Двадцать шагов… Пятнадцать… Десять… Кто это кричит? Прекратить! Не поворачивайся! Я уже знаю, кто ты… Я не хотел! Я не знал!!!

Птица над головой орала как ненормальная. Несколько минут Цыбин, прижавшись щекой к влажной коре, осознавал, где находится. Вверху зашелестели ветви. Раздалось удаляющееся хлопанье крыльев. Он вытянул руку, подождал, когда пригоршня наполнится дождевой водой, и вытер лицо.

«Только этого не хватало», – подумал он. Эти воспоминания давно были загнаны в самый дальний уголок памяти. Им не было пути назад. Во всяком случае, пока.

«Много сбоев: парень на набережной, которого никак не вспомнить, странные настроения Анны, срыв в вагоне, а теперь еще это».

Цыбин размял мышцы и посмотрел на часы. Полпервого. До последней «выборгской» еще час. Но Анна уже могла справиться. Чавкая мокрыми кроссовками, он спустился к станции.

Анна стояла под нервно-дергающимся фонарем, опустив руки и наклонив голову в остроконечном капюшоне, видом своим напоминая призрак монаха из средневековой пьесы. Остановившись за грудой шпал, Цыбин присел и прислушался. Мертвая тишина. Только шум дождя и скрип деревьев на ветру. Никого не видно. Сумка висела на левом плече. Вроде все нормально. Подождав еще минут десять, он спокойно вышел из укрытия и, закурив, поднялся на платформу.

– Извините, а еще поезда на Выборг будут?

– Один, последний. Присоединяйтесь, подождем. – Ее лисьи глаза смеялись.

Он подошел вплотную и тоже улыбнулся:

– Как дела, милая?

Она извлекла из сумки сверток, завернутый в целлофан.

– Я могла бы работать в милиции лучшей розыскной собакой.

Он поцеловал ее.

– Долго искала? Рюкзак сразу выбросила?

Она прижалась к нему:

– Не волнуйся, все в порядке.

Цыбин почувствовал, что ее бьет крупная дрожь, и услышал, как стучат зубы. Несмотря на дождевик, вода текла с нее ручьями. Он сунул руку во внутренний карман и достал плоскую металлическую фляжку:

– Глотни, согреешься.

Она отхлебнула с наслаждением:

– Уф-ф, обожаю коньяк.

Он подумал и тоже приложился. Теперь, пожалуй, уже можно.

– Цыбин, – Анна снова отняла у него флягу, – слушай, а тебя никогда не обманывали? Вдруг там «кукла»?

– Обманывали, – он хищно усмехнулся, – точнее, обманули, один раз.

– Ну и что?

– От могилы цели до могилы заказчика всего двадцать шагов. Я сделал это бесплатно.

– Больше никто?

– Больше никто.

– Ты чудовище.

– Я знаю.

– Поцелуй меня…

* * *

Электричка подошла минута в минуту, рыская глазницами фар и урча, как зверь. Вагон был абсолютно пустым. Неприятно ярко резал глаза свет ламп. Анна блаженно растянулась на скамейке, что-то мурлыкая себе под нос. Коньяк давал о себе знать. Цыбин чувствовал жгучее желание выпить горячего чая и снять набухшие от воды кроссовки.

Перрон в Выборге был безлюден. Из вагонов вышло не более пяти человек. Зеленые цифры на здании вокзала показывали 01.58. Стихнувший было дождь припустил с новой силой. На залитой мерцающими лужами площади зазывно-тепло светился павильон кафе бензозаправочной станции «Сфинкс». Цыбин неожиданно вспомнил, как «работал» по директору этой компании. Выстрелив через окно в сидящего в кресле мужчину, он совершенно не предполагал, что в эту минуту его скрытая высоким подоконником пассия обслуживает на французский манер. Газеты писали, что она до сих пор заикается.

Сонная брюнетка с лошадиной челюстью после десятиминутной возни подала им кофе с молоком и чай без сахара, разогрев к этому пару булочек с сыром. Цыбин пригубил чай и невольно поморщился. Заправка была пуста. За пеленой дождя не проглядывалось ни одной машины.

– До утра будем сидеть? – капризно спросила Анна. Она все еще была слегка под шофе.

Цыбин улыбнулся, покачал головой и посмотрел на часы:

– Минут десять, не больше.

Подтверждая его слова, дождевые струи в дальнем конце площади заиграли в галогеновом свете. Двухэтажный туристический автобус, фыркая, как бегемот, развернулся у колонок и застыл. Несколько позевывающих мужчин ввалились в кафе и с облегчением закурили. Никто ничего не заказывал. Цыбин подхватил Анну за локоть и устремился к автобусу. Седой, похожий на скандинава водитель протирал тряпочкой боковое зеркало.

– Извините, – Цыбин изобразил мнущегося интеллигента, – нам очень нужно попасть в город, а такси нет. Вы не возьмете? Мы, конечно, заплатим.

Водила не торопясь убрал тряпочку под сиденье и окинул их внимательным взглядом.

– Сто пятьдесят. А «моторов» здесь в это время не бывает.

– Конечно, конечно…

В автобусе было темно, тепло и уютно. Анна мгновенно засопела, привалившись к его плечу. Цыбин некоторое время смотрел на косые штрихи дождя на стеклах, затем они начали извиваться и сплетаться в замысловатый клубок…

«…Густая белая метель бесшумно танцевала по заледенелому асфальту. Харканье выстрелов горной лавиной било по ушам. Надломившись на левый бок, человек медленно разворачивался в профиль… Как громко кричит женщина… Ты всегда будешь обо мне заботиться?.. Я же твой брат… Я же твой брат… Я же твой…»

Анна трясла его за отворот куртки.

– Ты так дышишь, словно тебе воздуха не хватает. Кошмар?

Он кивнул, овладевая собой. Хорошо, что они одни в самом хвосте автобуса. Уже Литейный проспект, многие проснулись. Обращать на себя внимание совершенно излишне.

Автобус остановился напротив «Октябрьской». Они выскользнули впереди всех и спрятались от дождя под козырьком входа на «Площадь Восстания». Анна тревожно заглядывала ему в лицо:

– Я сегодня была молодцом. Сделай мне одолжение: поедем ко мне.

Он молчал, раздумывая.

– Я… Я соскучилась уже…

Он обнял ее за талию:

– А мосты?

– Уже не разводят, мистер всезнающий…

В такси он курил и пытался рассортировать собственные мысли и ощущения. Жесткий контроль над собой не вызывал ранее никаких трудностей. Происходящее сегодня не имело объяснений, если только…

Двухкомнатная «хрущевка» Анны на проспекте Металлистов была, как всегда, безукоризненно чистой. Как ей удавалось, находясь постоянно «в бегах», поддерживать порядок, было непонятным. Захлопнув дверь, Анна прямо в прихожей начала стаскивать с себя всю одежду. Вслед за дождевиком на пол полетели колготки и белье. Абсолютно голая, шлепая босиком по полу, она юркнула в ванну, откуда за шипением душа раздался стон наслаждения.

– Иди скорей сюда! Так здорово!

Цыбин сбросил куртку и кроссовки и прошел в спальню. Широкая кровать была расстелена. Он усмехнулся, вспомнив шутку о «рояле в кустах», и начал раздеваться.

Анна стояла под душем, медленно водя по телу руками. Он залез в ванну, обнял ее сзади и поцеловал в затылок. Вода была очень горячей. Он отстранился и прижался спиной к холодному кафелю. Шум душа походил на шум дождя. Веки стали совсем тяжелыми.

– Цы-ы-ы-бин! – протянула Анна, не открывая глаз. – Отнеси меня в койку.

Он не ответил. Она обернулась.

Он стоял прислонившись к стене, вытянувшись и закрыв глаза.

«Густая белая метель…»

* * *

В метро ему снова стало гнусно и тоскливо. На «Пионерской» серая, пыхтящая человеческая река выдавливала себя через стеклянные двери и неслась под косыми дождевыми струями к уже и без того заполненным автобусным и трамвайным остановкам, по пути омывая цивилизованные торговые павильоны и неорганизованных бабушек с жалобными лицами, сжимавших в одной руке колбасу, а в другой средство от тараканов. На «пятнашку», занятую перед уходом из «Василисы» у неожиданно появившегося Ледогорова, Антон купил бутылку «Балтики», которую посасывал, стоя на тротуаре. Пиво тяжелыми комками падало в желудок. Слегка тошнило. Кружилась голова. Охватывала слабость.

«Надо было все-таки закусывать, – думал он, – и последний стакан, как всегда, был лишним».

В автобусе удалось пробраться к заднему стеклу. Прижавшись к нему лбом и ощущая спасительный холод, он считал остановки. Медленно и мучительно переваливаясь по выбоинам на асфальте, «Икарус» переползал от одной точки назначения к другой. Сзади немыслимо давили люди. Какой-то мужик в очках и зимней шапке постоянно бил по уху своим брезентовым рюкзаком. Чуть-чуть перекрываемые гулом двигателя, плыли голоса.

– Сорок минут сесть не могла…

– Пришлось сдать вполцены…

– Наши-то вчера опять, позорники…

В глазах стремительно темнело. Вязкая струя поднималась из желудка по пищеводу вверх. Дышать было уже практически нечем.

– Остановка «Голубой универсам»…

«Здорово, – подумал Антон, – скоро будут объявлять остановки: “Глубокая лужа” или “Пивной гадюшник”».

Терпеть он больше не мог.

– Осторожно, молодой человек!

Он оттолкнул ненавистный рюкзак, оттеснил даму в допотопном пальто, с трудом не задел примостившегося на ступеньках малыша в комбинезоне.

– Здесь же дети!

Двери закрылись за спиной. Его вывернуло сразу за остановкой. Солянкой и желчью. Потом еще раз.

– Гос-споди! Кругом свиньи!

– Тихо, Верочка! Услышит ведь. Идемте скорей.

Стало легче. Антон выпрямился. Ветер и дождь били в лицо. Чавкала грязь под ногами удаляющихся в темноту прохожих. До дома оставались две остановки. Он закурил и пошел по асфальту, старательно обходя лужи. Искры с папиросы, шипя, летели по ветру.

* * *

Паша уже давно спал. Закутавшись в белый пуховый платок, Оля сидела на кухне перед, как всегда, красиво сервированным столом. Она читала. На экране маленького телевизора без звука кривлялась, изображая девочку, пятидесятилетняя певица Анна Разина.

– Але, я уже дома, – негромко сказал Антон из коридора, – ребенка украдут, а ты не услышишь.

Оля, вздрогнув, подняла глаза:

– Господи, Антоша! Наконец-то! Я уже передергалась. Читать села, чтобы отвлечься. Тебя все нет и нет.

Она вскочила и подошла к нему. На секунду замялась, почувствовав запах перегара, затем обняла.

– Почему не позвонил? Работал?

– Ага, работал, – пьяно ухмыльнулся он.

– Кушать будешь? Все теплое. Я курочку…

– Не хочу. – Антон прошел в комнату и, бросив куртку на диван, плюхнулся в кресло, не снимая ботинок.

Оля быстро подобрала куртку и вынесла в прихожую.

– Может быть, чая выпьешь? Я пирог…

– Сказал: не хочу.

Она вошла и остановилась посреди комнаты.

– Случилось что-нибудь?

– Ничего. На работу мне звонила?

– Нет. Ты же запретил.

Он нагнулся расшнуровать ботинки и поморщился: голова была тяжелой, как гиря.

Оля присела рядом с креслом и погладила его по плечу:

– Антоша, давай я тебе помогу. Может, тебе ванну горячей водичкой наполнить? Ты устал…

Он сбросил ее руку.

– Хватит! Прекрати разговаривать со мной, как с расслабленным дебилом! Я уже давно не дебил! Слышишь?! Давно! Ты что, не видишь, что я пьяный, а не устал?! А что тогда сюсюкаешь, как с душевнобольным?!

Она стояла, прижав ручки к груди. Подбородок мелко подрагивал. Испуганные, широко раскрытые глаза мгновенно стали влажными.

– Антоша… Я же хотела… лучше… Я не думала… Тише, ты же Пашеньку разбудишь, пожалуйста…

Ему вдруг стало гадко. Гадко и стыдно. Стыдно обижать это трепетное дрожащее существо, готовое залиться детскими слезами. «Существо». Именно так он охарактеризовал ее, увидев в первый раз на концерте в «Ватрушке» вместе с сестрой барабанщика Степки Емельянова. Она была младше его на шесть лет. Восторженность. Умильность. Белые бантики. Плюшевые зверюшки. Теплый, удобный дом. Добрый, уютный мир. Прошло пять лет. Она сумела остаться такой же.

– Прости. – Он обнял ее и поцеловал в мокрые глаза. Хмель неожиданно выветрился. – Ты права. Кое-что случилось. Я тебе потом расскажу, правда…

Она подняла голову и смахнула капельку слезы с кончика носа.

– Это страшно? Скажи мне сразу.

Он покачал головой.

– Это, наверное, хорошо. А сейчас подогрей мне курицу. И перца побольше.

* * *

Ночью он лежал и слушал, как шуршат дождевые капли по разложенной на балконе клеенке. Сна не было ни в одном глазу. Кутаясь от холода в пестрое сине-зеленое одеяло (белого белья он не переносил) и прижимаясь к теплой Олиной спине, Антон пытался считать баранов и бизонов, сердцем понимая, что боится спать, боится снов. Потому что еще ничего не кончено. Даже если он прав. Даже если Китаец скажет, что он прав. Дорогу осилит идущий. Он еще только решил выйти на дорогу. Дорогу вперед. Нет. Дорогу назад. К себе. К Оле. В свой «house of rising sun».

Дождь продолжал настукивать лучшую в мире колыбельную. Звуки капель становились все тише и тише, уносясь куда-то ввысь, где за толстой водяной решеткой тщетно билось огромное огненно-красное солнце.

* * *

Все белое-белое. От простыней…

* * *

Охранник был новым. Лицо у него было бугристым, блестящим от пота, испещренным крупными ядовито-красными прыщами. Форма тем не менее была гладко выглаженной. Бляха на груди – начищенной и блестящей.

– Вы не записаны, – снова сказал он.

Цыбин, стараясь не раздражаться, вздохнул и поправил выбившийся из-под рукава пиджака манжет рубашки.

– Я же говорю, попробуйте позвонить, я думаю, меня примут.

– А если его нет на месте?

– А вы сначала попробуйте.

Охранник помолчал секунду и наконец снял трубку местного телефона.

– Владлен Егорович, к вам здесь господин Цыбин. Он не записывался.

На том конце провода что-то ответили.

– Хорошо. Понял. Но… он ведь не записывался.

Даже Цыбин услышал резкое восклицание Ямпольского.

– Ясно. – Охранник некоторое время удивленно смотрел на замолчавшую трубку. Работа мысли отражалась на лице. – Проходите, вам на вто…

– Я знаю куда. Премного благодарен.

Ямпольский сидел в своем любимом кресле, вплотную придвинутом к низкому подоконнику, и умиротворенно созерцал залитую дождем улицу Достоевского. При появлении Цыбина он не встал, а лишь приветственно поднял руку.

– Простите, что сижу, молодой человек, но спина совсем замучила. Не поверите – даже работать не могу. Вон – весь стол бумагами завален. Садитесь, пожалуйста. Точнее, присаживайтесь.

Цыбин поставил портфель на стул, открыл его и извлек темную пузатую бутыль с потертой этикеткой.

– Может быть, мое лекарство, Владлен Егорович, вернет вас к жизни и спасет финансовые круги города от полного краха.

Старик протянул руку и, взяв бутылку, поднес ее к глазам:

– Бог мой! Настоящее «Перно». А год? Потрясающе! У вас есть знакомые в аристократических кругах Франции? Я ваш должник.

– Ну что вы, – Цыбин сел на антикварный стул с высокой спинкой, – вы и так очень много для меня сделали.

Ямпольский склонил аккуратно подстриженную седую голову набок и лукаво улыбнулся, на секунду снова став директором мясного магазина:

– Судя по вашему визиту, я могу сделать еще больше. Не так ли? – Он резко пододвинулся к столу, выпрямился и положил холеные руки на бордовое сукно. – Сколько?

– Столько же.

– Точка назначения?

– Та же.

– Процент?

– Прежний.

Ямпольский достал из шкатулки на столе дорогую толстую сигару и аккуратно отрезал кончик.

– Дело в том, молодой человек…

– Прежний. – Улыбка Цыбина оставалась такой же широкой.

Старик отвел глаза и занялся прикуриванием. Клубы сизого душистого дыма наполнили комнату.

– Из уважения к вашей покойной маме я готов даже нести рискованные убытки.

– Видимо, она заранее компенсировала вам их при жизни. – Цыбин достал из портфеля туго перевязанный бечевкой бумажный сверток: – Пересчитаете?

Ямпольский покачал головой.

– Приличные люди должны уважать друг друга и доверять друг другу. Уважение, доверие и нелюбопытство – вот три кита современной коммерции. Причем второе следует из третьего. Чем меньше знаешь о человеке, тем легче ему доверять. Меня не интересует, какими переводами вы зарабатываете такие деньги. Вас не волнует, как я бесследно и почти беспошлинно переправляю их за тысячи километров. Это располагает ко взаимному доверию.

Говоря это, он принял сверток из рук Цыбина и, мгновенно ощупав длинными сухими пальцами, положил в ящик стола.

– Позвольте дать вам один совет, молодой человек, опять-таки из безмерного уважения к вам и вашей маме.

Привставший было Цыбин снова сел. Вежливая улыбка не покидала его лица.

– Испания – крайне нестабильная страна. Хранить там денежные средства несколько легкомысленно. Тем более вы выбрали не курорты побережья с их возможностями перспективных вложений, а отсталые горы Каталонии и этот городок, которого нет на карте, а название мне даже не выговорить. С моей точки зрения – а вы знаете: я достаточно компетентен в этих вопросах, – неоспоримо лучше представляются Германия, Англия и, естественно, Швейцария. Конечно, разместить деньги в Цюрихе или Лозанне непросто, но, если я замолвлю кое-где слово, правда, это потребует расходов, но вы же понимаете, что не это побуждает меня подсказать вам.

– Разумеется, – Цыбин кивнул. – Я крайне уважаю ваше мнение. Возможно, Испания – лишь первый этап. Я обязательно обдумаю ваши слова. И заверяю вас, все дальнейшие операции – только через вас. От добра добра не ищут. Уважение, доверие и нелюбопытность нынче в дефиците, – он еще шире улыбнулся. – И еще конфиденциальность. Правда?

– Только я, только я, – прижав руки к груди, закивал Ямпольский, – кругом ворье, бандиты. Кошмар.

Цыбин поднялся.

– Как всегда? Три дня?

– Максимум.

– Приятно с вами работать.

– Приятно с вами общаться.

Рука у старика была сухая, как куриная лапа, и цепкая, как зубы бульдога.

На улице ветер рвал из рук прохожих зонты. Временами казалось, что дождь хлещет горизонтально, параллельно земле. Старые дома стояли в подтеках, как полинявшее белье на веревке. Цыбин обернулся назад. Новенький двухэтажный особнячок «Ямпобанка» выглядел здесь, в рабочем районе, пижоном.

– Это мой банк! – усмехнулся он, вспомнив известную рекламу, и посмотрел на часы. Четверть третьего.

Он чувствовал себя не в форме. Организм не сумел восстановиться за те три часа, которые он спал. Прошедший остаток ночи и утро ассоциировались с запахом чистого женского тела, блаженно закрытыми глазами Анны, зажатым в ее зубах краем простыни и… снегом, который начинал кружиться перед глазами каждый раз, когда он начинал засыпать. Находящаяся к утру в полубессознательном состоянии Анна, конечно, не подозревала, что его неуемные сексуальные желания в эту ночь подогреты страхом остаться во сне один на один с заунывно-белой московской метелью. Она вообще не подозревала, что он способен испытывать страх. Он сам этого не подозревал, до этой ночи. Уснув, обессиленный, около восьми, он не видел снов.

На углу Достоевского и Свечного кто-то схватил его за локоть. Грязная женщина неопределенного возраста в синей нейлоновой куртке и спортивных штанах, вытянув шею, впилась в него пустыми, водянистыми глазами душевнобольной:

– Неотмщенные души не находят приюта…

Он отшатнулся и, поскользнувшись на собачьем дерьме, едва не упал в грязь, служащую летом газоном. Сгрудившиеся на углу «синяки» загоготали.

– Души замученных животных вернутся в мир и покарают нас. Нельзя убивать бездомных животных.

Цыбин заметил, что она держит в руке шесть или семь поводков, а вокруг бегает, гадя на асфальт, стая грязных лишайных собак.

– Я убиваю только домашних! – Он со злостью вырвал руку и быстрым шагом двинулся в сторону улицы Марата.

Внутри нарастало глухое раздражение на самого себя, бредовые ассоциации, неконтролируемые воспоминания, лжеинтеллигентскую сопливость. Захотелось есть. Утром, прилетев к себе на Волковку, он еле успел переодеться и побриться. На другой стороне улицы висела вывеска «Пул-бар». Дождь усиливался. Машины походили на катера, плывущие по каналам.

Внутри вкусно пахло кофе и картофелем-фри. Два молодых завсегдатая ночных клубов, в дорогих пиджаках от «Армани», азартно гоняли за одним из столов шары. За стойкой девушка в белой блузке протирала бокалы. Негромко работал телевизор. Пусто. Сонно. Неторопливо.

Цыбин заказал эскалоп с картофелем, салат из крабов, чай и двойной коньяк. Потягивая густую ароматную жидкость из широкого бокала, он подумал, что виной всему – усталость и тяжелая, гнетущая осень. Он сделал после той зимней ночи все, что мог. Он уперся. Можно было и дальше искать этого утонченно-жестокого иезуита, но месть – плохой советчик. Ее надо подавать холодной. Можно наделать много ошибок. А его ждала работа. В конце концов, Ярослав был сам виноват, что не поддерживал связи.

Салат был очень приличным, а мясо – жестковатым и недосоленным.

«Неотмщенные души не находят приюта». Он с усмешкой покачал головой.

Чай был превосходный. Цыбин уже отлично себя чувствовал.

– Лена! Сделай громче, – один из игроков оторвался от стола. – Это про убийство в моем доме.

«Как мы уже сообщали, – камера фиксировала набережную и знакомый дом, – в ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября в квартире восемь дома пятнадцать по набережной Фонтанки неизвестные преступники убили известного петербургского коллекционера Олега Петровича Каретникова и четверых его гостей, одним из которых был заместитель начальника департамента таможенной службы Латвии господин Герберт Озолс».

Крупным планом «цель» в парадном мундире. «Господин Озолс прибыл в Санкт-Петербург…» Цыбин закурил и откинулся на спинку стула. Важнейшее дело, намеченное на сегодня, было сделано. Теперь можно было отдохнуть. Даже нужно было. Он зевнул. Сначала неплохо бы выспаться.

«…комментирует начальник двадцать второго отдела УУР Сергей Сергеевич Матросов».

Цыбин вышел из-за столика и подошел к окну. Красный, блестящий под водяными струями трамвай застрял на повороте. Пассажиры вылезали из вагонов и брели по лужам к тротуару, закрываясь от мокрого ветра зонтиками и нервно переругиваясь с водителями попавших в «пробку» машин. Небо было блекло-серым, без единого просвета. От него веяло мутной тоской и безысходностью.

Он вдруг понял, что пора останавливаться. Денег было уже достаточно. Годы под дождем шли и шли. На солнце могло не остаться времени.

«… не следует путать трагический налет на квартиру коллекционера антиквариата с заказным убийством чиновника из Латвии. Специальной группой по раскрытию заказных убийств уже разрабатываются лица, возможно, причастные к…»