Макс Ронге
Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке

Предатели в собственном стане: Велькерлинг и Редль

Весной 1913 года мне предложили купить немецкие секретные приказы о проведении мобилизации. Тогда я немедленно связался со своими германскими коллегами, и общими усилиями нам удалось обнаружить источник утечки этой информации. Предателем оказался писарь штаба крепости Торн^[82] немецкий унтер-офицер по фамилии Велькерлинг.

Наша замечательная дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, что во многом позволило узнать, насколько велик был масштаб предательства Велькерлинга. Позднее, уже после краха монархии, один офицер русской разведки признал, что этот унтер-офицер являлся одним из самых ценных агентов России.

Несмотря на неприметную должность, которую занимал Велькерлинг, причиненный им вред оказался настолько велик, что его разоблачение могло справедливо послужить поводом для настоящей сенсации. Но это дело так и осталось в тени из-за того, что почти одновременно с ним был раскрыт поистине ошеломляющий случай в нашем лагере.

В начале апреля 1913 года в Берлин из Вены было возвращено никем не полученное письмо «до востребования», где для выяснения отправителя оно и было вскрыто. В письме обнаружились 6000 крон в банкнотах и два известных шпионских адреса, один – в Париже, а другой – в Женеве (улица Принца, дом номер 11, месье Ларгье).

Майор Вальтер Николаи, возглавивший с начала 1913 года разведывательное управление германского Большого Генерального штаба^[83], сразу понял, что письмо указывает на наличие опасного шпиона, и немедленно переслал его нам, так как посчитал, что шпиона следовало искать, по всей видимости, в Австрии. С вполне объяснимым рвением мы горячо принялись за это, несомненно, крупное дело. Однако у нас не было никаких отправных пунктов для установления личности адресата. Это лицо вполне могло жить в Вене и, вероятно, не смогло получить письмо из-за болезни, а может быть, и по какой-либо другой причине. Но с такой же вероятностью этот человек мог проживать и за пределами Вены и лишь иногда наведываться в столицу.

Опрос на почте никаких результатов не дал – никто не мог вспомнить, приходили ли раньше письма с таким же адресом. Нам оставалось только надеяться на то, что рано или поздно за посланием явится либо сам адресат, либо присланный им человек. Однако из-за неосторожного обращения письмо пришло в такое состояние, что получатель мог сразу догадаться, что дело нечисто. Поэтому мы изготовили другое, отправили его из Берлина через немецкий Генеральный штаб и организовали наблюдение за окном приема и выдачи почтовых отправлений.

Одновременно было начато осторожное расследование на другом конце следа. Парижский адрес мы оставили в покое, так как в нем отсутствовала какая-либо определенная фамилия и существовала высокая вероятность угодить непосредственно в пасть французской контрразведки, что могло испортить все дело. А вот с месье Ларгье все было иначе. Если им являлся тот же человек, услугами которого в Эксле-Бене и Марселе мы пользовались в 1904–1905 годах, то можно было рассчитывать на положительный результат. И действительно, мы установили, что французский капитан Ларгье вышел в отставку и теперь проживал в Женеве. Организованное за ним тщательное наблюдение показало, что он по-прежнему «работал» на разные государства и имел в своем подчинении много людей. Это не приблизило нас к цели, но мне результаты наблюдения показались достаточно важными, чтобы для нейтрализации обнаруженной опасности выделить на это дело последний грош из наших скромных денежных средств.

В результате уже к началу октября было собрано достаточно материала, чтобы анонимно обратить внимание швейцарских властей на махинации Ларгье, направленные в том числе и против Швейцарии. Однако следственные органы еще не доросли до такого уровня, чтобы обойти хитрости Ларгье, и уже казалось, что дело закончится ничем, как вдруг 10 октября в Риме по обвинению в шпионаже в пользу Франции был арестован его соучастник Туллио Меноцци вместе с сержантом Петриллой и купцом Трокки. Это дало соответствующий толчок, и дело в Швейцарии наконец-то стронулось с мертвой точки – Ларгье вместе с двумя своими главными помощниками Розетти и Росселетом предстал перед судом, на котором эти двое его полностью изобличили.

Тем временем стало проясняться и наше дело – еще до середины мая на почту на имя некоего господина Никона Ницетаса поступило два новых письма^[84]. В результате сфабрикованное нами послание мы смогли забрать назад, а наша уверенность в том, что шпион будет пойман, заметно возросла. К тому же весьма высокопоставленный правительственный чиновник регирунгсрат Гайер поручил организацию наблюдения лучшим сыщикам государственной полиции.

Вечером 25 мая я пошел домой на поздний «обед», но не успел войти в квартиру, как раздался телефонный звонок.

– Прошу вас прибыть ко мне в кабинет. Случилось нечто ужасное, – послышался в трубке взволнованный голос регирунгсрата Гайера.

У меня перехватило дыхание, и я стремглав бросился на трамвайную остановку.

Оказалось, что к концу дня на главпочтамте появился некий господин в штатском и забрал письма. Три сыщика, которым было поручено наблюдение, незаметно последовали за ним до площади Стефана, где этот человек взял такси и уехал. В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и нашим наблюдателям не оставалось ничего другого, как скрипя зубами осознать, что почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Тогда они решили подождать возвращения машины, номер которой запомнили.

Вскоре такси вернулось, и водитель сказал, что высадил своего пассажира возле отеля «Кломзер». Решив осмотреть автомобиль в поисках возможных улик, сыщики обнаружили в нем футляр от перочинного ножика, по-видимому оброненного последним пассажиром. Тогда детективы отправились в отель, где один из них спросил портье, кто из постояльцев недавно подъехал к гостинице на машине.

– Начальник штаба пражского корпуса полковник Генерального штаба Редль, – прозвучал ответ.

Сыщик уже было подумал, что они пошли по ложному следу, как вдруг по лестнице стал спускаться постоялец, и им оказался тот самый человек, за которым детективы следили от самого окошка выдачи корреспонденции главпочтамта.

– Не вы ли, господин полковник, потеряли этот футляр? – задал вопрос нерастерявшийся сыщик, быстро подойдя к постояльцу.

Тот ответил утвердительно, и все сомнения сразу же развеялись. Пока двое других детективов незаметно последовали за полковником, третий бросился с докладом к регирунг-срату Гайеру.

От осознания того факта, что член нашего коллектива, работавший в «Эвиденцбюро» много лет и не раз выступавший на шпионских процессах в качестве военного эксперта, оказался предателем, я буквально окаменел и несколько минут не мог произнести ни слова. Затем началась печальная работа, в ходе которой было установлено, что Редль приехал в Вену из Праги на автомобиле. Следовало как можно быстрее выявить все его контакты и установить за ним постоянное наблюдение, чтобы не дать ему возможности сбежать. Детективам удалось собрать и сложить в единое целое клочки квитанций, разорванных Редлем, и я, едва взглянув на них, сразу понял, что корреспонденция полковнику отправлялась с адресов явочных шпионских квартир. Оказалось, что предатель поддерживал связь не только с Россией и с Францией, но и с Италией.

Тогда я позаботился о том, чтобы добиться согласия руководителя «Эвиденцбюро» и заместителя начальника Генерального штаба о привлечении к расследованию военного следователя, что являлось необходимым для начала работы судебной комиссии. Знакомого мне Ярослава Кунца мы не нашли, но в конце концов отыскали военного юриста майора Форличека. Теперь для проведения ареста требовалось заручиться согласием коменданта города, но время поджимало.

Дело было в том, что лучший друг Редля, один прокурор, позвонил из ресторана «Ридхоф», где он обедал вместе с Редлем, регирунгсрату Гайеру и сообщил о странном поведении полковника, выражавшемся в депрессии и желании свести счеты с жизнью. По-видимому, эпизод с футляром от ножика вызвал у предателя подозрение, и он, вероятно, заметил слежку. А заметив, понял, что его предательство обнаружено.

Медлить больше было нельзя. Пришлось выдергивать с ужина в «Гранд-отеле» начальника Генерального штаба Конрада фон Хетцендорфа и обо всем ему докладывать. Выслушав доклад, генерал распорядился немедленно отправляться к Редлю и допросить его. При этом он согласился с предложением предоставить после этого предателю возможность покончить с собой.

Редль вернулся в давно окруженный со всех сторон отель «Кломзер» около полуночи. Когда мы вошли в его номер, он был уже раздет и пытался повеситься. И надо сказать, что все последовавшие вслед за этим события вплоть до крушения монархии ознаменовали для меня наступление самого печального периода в жизни. Однако все дальнейшие перипетии, уготовленные мне столь интересной профессией, трогали меня за душу не так сильно, как это предательство.

Редль был совсем сломлен, но согласился дать показания лишь мне одному. Когда все остальные члены комиссии удалились в другую комнату, он поведал, что уже в 1910 и 1911 годах работал на другие державы, но в последнее время был вынужден ограничиться лишь материалом, который был ему доступен в штабе корпуса в Праге, передавая в основном фотокопии секретных приказов. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана развертывания австро-венгерских войск против России, который был разработан как раз в те годы и в целом продолжал оставаться еще в силе, но об этом он предпочел не распространяться. Соучастников у него не было, поскольку Редль имел достаточный опыт в этой области и хорошо знал, что подельники обычно ведут к гибели любого шпиона. Наконец он попросил дать ему револьвер…

Когда утром члены комиссии, охранявшие после моего ухода все ходы и выходы из отеля, а также прилегавшие к нему переулки, попросили одного детектива осмотреть номер Редля, предатель был уже мертв. Тогда возник вопрос: может быть, стоило скрыть истинные причины этого самоубийства и затушевать их открывшимися к тому времени гомосексуальными наклонностями полковника? Однако после определенного колебания правду все же решили не утаивать.

Моей же последовавшей за этим работе позавидовать было трудно – надлежало перепроверить показания Редля и отследить все возможные каналы утечки информации. Учитывая значимость произошедшего, а также для того, чтобы разгрузить меня, поскольку я был связан необходимостью принимать участие в следственных действиях в Вене, расследование в Праге взял на себя полковник Урбанский фон Остримец.

Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату, и теперь мне предстояло его подробно изучить, просматривая страницу за страницей. Редль пользовался парфюмерией настолько интенсивно, что все книги и тетради буквально были ею пропитаны. Этот запах до такой степени стал меня преследовать, что, почувствовав его в вагоне трамвая, я старался отодвинуться от источника как можно дальше.

На «Эвиденцбюро» обрушилась настоящая лавина различных анонимных и неанонимных показаний против сообщников Редля. Написали даже сидевшие в тюрьме и уже упоминавшиеся мною шпионы Кордс и Бартман. Доброжелатели пытались рассказать о шпионской деятельности Редля даже в тех вопросах, где он просто не мог нанести никакого вреда. В таких случаях, если подобные люди присылали несколько таких показаний, больше одного мы не рассматривали. Тем не менее нам надлежало реагировать на каждый сигнал, и моим сотрудникам, военному следователю, привлеченному к этому расследованию, а также управлению полиции приходилось проделывать поистине гигантскую по своему объему работу. И это в то время, когда мы вынуждены были тратить немало сил на выкорчевывание шпионской сети, оставленной Занкевичем.

Оправдываться приходилось всем, кто состоял в более-менее близких отношениях с Редлем. Среди них был и его друг майор Теодор Кернер фон Зигринген^[85]. При этом никому не пришло в голову, что деньги, которые в избытке водились у Редля, происходили из грязных источников. Со всех сторон слышались упреки, в том числе и в парламенте, но ни один народный представитель не задался вопросом, а были ли в необходимом количестве предоставлены денежные средства органам контрразведки?

Ни для кого не было секретом, что наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, в общем-то, справедливо был взбешен прецедентом с Редлем. Однако наследника не устраивали и результаты расследования, и он не хотел соглашаться с его завершением. Тем не менее ему пришлось смириться, поскольку кайзер одобрил закрытие дела и наградил Рыцарским крестом Австрийского императорского ордена Леопольда полковника Урбанского фон Остримеца незадолго до присвоения ему звания бригадного генерала.

Между тем в Праге с аукциона было продано имущество Редля, среди которого находились и два фотоаппарата, которые при обыске оказались непроверенными. В результате в середине января в пражских и венских газетах появились сообщения о том, что в одном из них некий ученик реального училища обнаружил фотопленку и проявил ее. Затем один из его учителей отнес пленку в штаб 91-го пехотного полка, а уже оттуда она попала в руки командира корпуса. Газетные заметки были приукрашены частично неправильными сведениями. Так, например, утверждалось, что среди снимков имелись копии чрезвычайно важного секретного приказа наследника престола командиру пражского корпуса и начальнику его штаба.

В связи с этим 19 января эрцгерцог Франц-Фердинанд послал военному министру телеграмму с требованием наказать виновных самым строгим образом, невзирая на их бывшие заслуги. Воспользовавшись этим, уже на следующий день именно чешские депутаты рейхсрата Станек, Удржал, Дюрих, Заградник и другие, по всей видимости озабоченные ростом опасных последствий, возникших вследствие проявленной неосмотрительности при продаже имущества Редля, сделали специальный запрос министру обороны Австро-Венгрии. В результате уголовные дела не заставили себя ждать.

Редль, несомненно, принес вред. Однако возникшее у многих представление о том, что он был чуть ли не могильщиком австро-венгерской монархии, сильно преувеличено. Самое большое его предательство, заключавшееся в передаче плана развертывания войск против России, пользы русским не принесло, а, наоборот, только ввело их в заблуждение. И вот почему: предположить, что в такой план будут внесены кардинальные изменения, русские просто не могли, ведь им было понятно, что развертывание войск слишком сильно зависело от целого ряда различных факторов. Для этого потребовалось бы радикальным образом пересмотреть весь план ведения войны, о чем русским было хорошо известно. Поэтому они целиком и полностью положились на переданную Редлем информацию. Однако, когда нависла реальная опасность начала войны, участие в ней на нашей стороне Румынии, на которое всегда делались расчеты, стало сомнительным. В результате над правым флангом северной группировки войск во время сосредоточения нависла серьезная угроза. Поэтому начальник Генерального штаба недолго думая принял решение о возврате к прежним планам высадки войск из железнодорожных вагонов позади рек Сан и Днестр, что при сохранении предыдущего плана развертывания было легко осуществимо. Об этом русским узнать уже не удалось. Укрылись от них и другие изменения, внесенные после 1911 года в общий замысел ведения войны, о чем прямо писал в своих мемуарах уже упоминавшийся русский генерал Данилов.

Русские считали, что 8-й корпус, в котором Редль служил начальником штаба, войдет в состав 3-й армии в Галиции, тогда как в действительности он был направлен против Сербии. Это лишний раз доказывает, что у Редля не было сообщников и преемников, которые могли продолжить его преступную деятельность. Он так и остался единственным русским «золотым агентом».

В труде «Стратегия» профессора академии Генерального штаба Советской армии А. Свечина^[86], служившего в годы мировой войны в русском штабе Верховного главнокомандующего, в разделе, посвященном разведке, можно прочесть следующее: «Перед мировой войной русский генеральный штаб достиг рекордных успехов по ознакомлению с содержимым секретных шкафов германских провинциальных штабов, а в Вене успел проникнуть и в центральную секретную сокровищницу. Основные документы австрийского плана развертывания побывали в руках русских фотографов. Но так как этот план Конрад изменил перед самой войной, то итоги разведки скорее сбивали, чем помогали русскому командованию»^[87].

Накануне мирового пожара

21 апреля 1913 года «Эвиденцбюро» переехало из старинного серого дома на венской площади Ам-Хоф во Внутреннем городе в только что построенное здание военного министерства на Штубенринге^[88]. По договоренности со строительным управлением, взяв в руки важнейшие документы, офицеры проследовали в новую заботливо обустроенную обитель с оборудованным в ней современным фотоателье и приемным покоем, снабженным по всем правилам безопасности специальными техническими средствами. В этой комнате подозрительные посетители незаметно от них фотографировались. У нас появилась даже своя литография и прочие достижения современной науки.

Бюро было совершенно изолированно, имея один официальный и один неофициальный выход. Когда после крушения монархии новые власти для воспрепятствования выноса или сожжения «важных документов» выставили возле железной двери парный пост фольксвера, который тщательно обыскивал каждого, кто покидал бюро, то через вторую дверь ящики с бумагами, способными скомпрометировать наших помощников, вынужденных жить в измененном государстве, спокойно переправлялись прямо в печь.

Новые помещения предоставляли наконец приличные условия для работы сильно разросшемуся в количественном отношении персоналу «Эвиденцбюро». Ведь неожиданно увеличилась не только руководимая мною агентурная группа, но и другие подразделения бюро, занимавшиеся разведкой иностранных армий. Такое стало возможным потому, что теперь военное руководство предъявляло совершенно иные требования к материалам военного и военно-политического характера, касавшимся как наших друзей, так и вероятных противников.

Благодаря ежегодным совещаниями и частым командировкам – в 1913 году я, например, провел в разъездах семьдесят три дня – мне удалось добиться гармоничного взаимодействия моей группы с нашими разведывательными пунктами и органами германской военной разведки. Мы очень часто встречались с майором Николаи и его заместителем, а территория, на которой в интересах контрразведывательной работы осуществлялась деятельность моей группы, стала охватывать и так называемые «нейтральные» страны.

В целях широкомасштабного противодействия шпионажу с 1 июня 1914 года во всех главных городах провинций Австрии были созданы контрразведывательные пункты, общее руководство которыми осуществляло венское управление полиции. В Венгрии же наряду с центральным пунктом в Будапеште мы планировали развернуть еще главные контрразведывательные пункты в Темешваре^[89] и Германштадте. Их функции осуществляли в Королевстве Хорватия и Славония разведывательные пункты в городах Эссег^[90], Митровица^[91], Сусак^[92] и Землин^[93]. Организация контрразведывательной работы в Боснии и Герцеговине опиралась на учреждения жандармерии и участковых.

Слабым местом в непосредственно разведывательной деятельности по-прежнему оставалась Россия. Проблема заключалась в том, что принятый в ней новый закон о шпионаже, разрешавший русским газетам печатать сообщения, содержавшие лишь совершенно маловажные в военном отношении сведения, по сути, лишил нас столь важного при умелом использовании источника информации. В то же время содействие в такой работе консулов оставляло желать много лучшего. В этой связи припоминается сообщение одного генерального консула министерству иностранных дел об убытии в полном составе из соответствующего города артиллерийской бригады. И как бы неправдоподобно оно ни звучало, такое возможно очень важное известие следовало проверить. Однако задать соответствующие вопросы генеральному консулу мы не имели права, поскольку консулов запрещалось привлекать к разведывательной деятельности. А ведь речь шла всего лишь о совершении им безобидной прогулки недалеко от казарм. Поэтому нам пришлось использовать только свои возможности. Задействовав свой аппарат по многим направлениям, мы через несколько недель с большим трудом выяснили, что эта злополучная артиллерийская бригада из места своего расположения вообще никуда не выходила!

Трудности, которые мы испытывали при ведении разведки против России, сподвигли меня создать 1 марта 1914 года школу по подготовке агентов, куда набирались особо сообразительные и способные выполнять трудные задания люди. Для решения мелких задач разведпункты должны были подбирать себе агентов сами.

Я предполагал также организовать обучающие курсы для офицеров, отобранных для разведывательных поездок. Но сбыться этому было уже не суждено. Также не хватило времени и для осуществления моего предложения по созданию при главных разведывательных пунктах центров по теоретическому и практическому обучению разведывательному делу офицеров, которых с началом войны планировалось использовать для службы в штабах корпусов. Ведь хорошо подготовленных к такого рода работе руководителей имевшихся у нас разведпунктов на все штабы армейских командований и для продолжения контрразведывательной деятельности в тылу в ходе войны явно не хватало.

В июне 1914 года на одном из совещаний я попытался также убедить офицеров разведки кавалерийских дивизий в важности работы с агентурой в их повседневной деятельности. В общем, моя озабоченность по поводу нехватки кадров возникла не на пустом месте – уже совсем скоро выяснилось, как мало у нас оказалось подготовленных офицеров разведки!

Все эти приготовления никак не соответствовали требованиям надвигавшейся войны, но они были призваны придать разведывательным органам современный облик, который отвечал бы условиям приближавшихся боевых действий. Некоторые могут подумать, что я перебарщиваю, но это не так. В попытках сокращения штатов разведки недостатка не было – незадолго до начала войны лишь ценой неимоверных усилий мне удалось сохранить дешифровальную группу, которую хотели принести в жертву экономии.

От органов разведки, естественно, не могла укрыться ведущаяся со всех сторон подготовка к войне. Например, Италия, обладавшая в 1903 году на территории начиная от альпийского перевала Стельвио и кончая Адриатическим морем всего 55 оборонительными укреплениями, в том числе одним бронированным, имела в 1913 году уже 158 таких сооружений, из них 66 бронированных, не считая 145 оборудованных огневых орудийных позиций. Причем значительное увеличение объемов их строительства наблюдалось именно в последние два года. Кроме того, начиная с 1909 года заметно возросло строительство железных дорог. На данные цели объем годовых инвестиций вырос с девяти до пятидесяти миллионов лир. При этом вводимые в строй сооружения отвечали больше стратегическим, нежели экономическим потребностям.

Отставка премьер-министра Италии Джованни Джолитти и его кабинета, занимавшего дружественные позиции в отношении Тройственного союза, не позволила генерал-лейтенанту Порро, известному своими требованиями по наращиванию мощи армии, встать во главе военной администрации. Однако она помогла новому военному министру генерал-лейтенанту Гранди добиться обещаний о значительном повышении ассигнований на нужды армии и увеличении ее численности по штатам мирного времени.

Другой сомнительный союзник Румыния в 1914 году внезапно сочла нужным разработать план наступления, в том числе и против Австро-Венгрии.

Россия же лихорадочно вооружалась, а в начале марта 1914 года газета «Кельнише цайтунг» обратила внимание на осуществление русскими пробной мобилизации. Наш поверенный в делах в Петербурге был возмущен этим известием, но оно тотчас же было опровергнуто русским телеграфным агентством. В результате поверенный счел наивной мысль о том, что Россия может избрать для нападения на страны Центральной Европы именно этот момент.

Такое его мнение подкрепляло и заявление турецкого поверенного в делах, услышанное им в конце марта того же года, в котором утверждалось, что Россия хочет непременно сохранить мирные отношения со всеми своими соседями в течение двух-трех лет, пока ее военная мощь не позволит ей говорить с позиции силы. Стало также известно, что сам русский царь намеревался в ближайшие недели уехать на отдых в Крым, а министр иностранных дел Сазонов – отправиться для прохождения курса лечения в итальянский термальный курорт Сальсомаджоре. Таким образом, о войне вроде бы вообще не могло быть и речи.

Однако в конце апреля весь русский Балтийский флот получил приказ на выход в море, что совпадало с началом проведения пробной мобилизации 800 000 человек, объявленной в России на 10 мая. Тем не менее наш военный атташе в Стокгольме полагал, что русские достигнут необходимой для войны боеспособности лишь через несколько лет.

Сербия, так же как и другие страны, работала над усилением своей армии. В связи с этим австро-венгерский военный атташе в Сербии майор Геллинек в своей служебной записке исходя из опыта пребывания в этой стране во время Балканского кризиса счел необходимым напомнить о том, что каждый сербский патриот мечтает рано или поздно завоевать наши южнославянские провинции.

6 мая пришло донесение из главного разведывательного пункта в Темешваре, в котором с тревогой сообщалось о высказываниях одного румынского дипломата. Из них следовало, что сербы по очевидной договоренности с Россией твердо намерены в случае смерти престарелого кайзера Франца-Иосифа вторгнуться в Боснию и Герцеговину. Тем самым они, с одной стороны, собирались продемонстрировать свое непризнание аннексии этих земель, а с другой – вовлечь Австро-Венгрию в войну с тем, чтобы в нее вмешалась Россия, что в конечном итоге вызвало бы столкновение между Тройственным союзом и Антантой. «Тем самым Сербия даст толчок к войне, которая потрясет всю Европу», – заявлял этот дипломат.

Однако пока на политическом горизонте не наблюдалось явных признаков возникновения повода для развязывания войны. Напряжение между Грецией и Турцией, наблюдавшееся в первые месяцы, начало спадать. После долгого колебания греки все же вывели войска из Южной Албании.

Мы же, правда, с появлением этого нового албанского княжества получили предмет постоянных забот. Приходилось регулярно посылать туда офицеров, чтобы иметь хоть какое-то представление о складывавшихся там и без того запутанных отношениях. Среди этих офицеров был и прославленный старый ротмистр фон Зубович. А вот обер-лейтенант Нейштадтл пропал без вести. На его розыски отправился обер-лейтенант Йозеф Явор, но все его усилия ни к чему не привели. Судя по всему, Нейштадтла заманил в ловушку находившийся на содержании сербов мусульманский агитатор Ариф Хикмет и сдал его своим хозяевам, которые его и похитили. В мае в Албании началось восстание, но 19 мая князю все же удалось избавиться от Эссад-паши, этого злого духа, будоражившего страну, который с согласия контрольной комиссии был выслан в итальянскую провинцию Бриндизи.

Таким образом, вплоть до 1916 года, считавшегося по многим соображениям критическим, на политическом горизонте просматривался мир. Однако проходивший в городе Баня-Лука судебный процесс по делу о государственной измене уже достаточно четко демонстрировал настроения, царившие среди определенных политических кругов в Боснии. А в запасном батальоне далматинского 37-го пехотного полка ландвера обнаружилось даже объединение резервистов, не желавших сражаться против своих черногорских братьев. Тем не менее далматинские власти^[94] продолжали пребывать в оптимизме, а министерство внутренних дел охотно использовало их доклады для предостережения военных, чтобы они не слишком доверяли излишне преувеличенным донесениям, поступавшим к ним от жандармов и агентов.

В этой связи начальник Генерального штаба заметил, что во времена Радецкого политические власти, несмотря на предупреждения фельдмаршала, тоже представляли ситуацию в тогдашних итальянских провинциях как вполне безобидную, в результате чего маленький Пьемонт^[95], стремясь к национально самостоятельному государству, смог добиться своей цели. И это притом, что тогда в лояльности его населения сомневаться практически не приходилось.

В Галиции к русофильскому движению в последнее время добавилось также стремление создать независимую Польшу.

Все это говорило о том, что монархии, как и показало будущее, не стоило подвергать себя испытаниям войны. По крайней мере до тех пор, пока не будет достигнуто подавление хорошо известных вероятному противнику враждебных государству внутриполитических движений. А в безопасности с этой точки зрения мы были совсем не уверены, особенно после послания сербского премьер-министра Пашича русскому правительству в январе 1914 года, в котором содержалась просьба о поставках оружия. Как нам стало известно, в этом письме говорилось следующее: «Сербия должна быть вооружена и готова к окончанию весны, а для этого необходимо поставить требуемые артиллерийские орудия и винтовки». В общем, в Белграде явно горели нетерпением приступить к решительным действиям и не стеснялись в средствах для создания повода к войне.

В такой обстановке в июне 1914 года полковник Генерального штаба Оскар фон Хранилович-Шветассин и приступил к исполнению обязанностей начальника «Эвиденцбюро».