Макс Пембертон
Доверьтесь мне. Я – доктор

Они сосудистые хирурги – вены, артерии и все в этом роде, выражаясь человеческим языком, – поэтому либо удаляют варикозные вены у себя в частных клиниках, либо пытаются остановить потоки крови, хлещущие из какого-нибудь бедняги, у которого лопнуло что-то внутри.

Дэниел мечтает работать в той же области хирургии, поэтому бегает за ними следом, словно бездомный щенок, виляя хвостом и пуская слюни. Буквально сегодня утром, разыскивая больничный секретариат, я случайно заглянул в прозрачные двери одной из операционных, и тут же увидел, как фонтанчик алой жидкости взметнулся в воздух и забрызгал пол на несколько метров вокруг.

– Черт, у нас тут протечка, – воскликнул мистер Ричи, и Дэниел усердно закивал в ответ.

Я побледнел и быстренько пошел своей дорогой.

Видимо, именно из-за постоянных контактов с кровью, брызжущей под давлением, у мистера Ричи и мистера Рашмора на одежде, если приглядеться, всегда где-нибудь найдется пара кровавых пятнышек. Или так, или это следы их последней жертвы. Конечно, нельзя исключать простого совпадения, но разве может нормальный человек по доброй воле выбрать такую кровожадную специальность? В следующий раз, когда буду стоять за Дэниелом в очереди в буфете, постараюсь приглядеться, нет ли у него на шее следа от зубов. И попрошу двойную порцию чесночного хлеба. Так, на всякий случай.

Вторник, 19 августа

Мой пейджер трезвонит не умолкая. Какая бы проблема ни возникла, вызывают меня, и она становится моей. Сложно сказать, какие звонки раздражают сильней всего, но один из лидеров рейтинга, совершенно точно, – вызов, поступающий из отделения, откуда ты только что вышел.

– Доктор, вы не могли бы подойти выписать парацетамол для койки 15? – говорит бестелесный голос в трубке.

– Но я же только что у вас был! – и медсестра в ответ просто повторяет все еще раз.

Также одну из верхних строк занимает тот факт, что они никогда не говорят, из какого отделения вызов, и о каком пациенте идет речь, словно мы общаемся телепатически. Но если так, зачем вообще нужен пейджер? Список можно продолжать бесконечно.

Сегодня меня вызвал по пейджеру Льюис. Руби дежурила с ним вместе прошлой ночью, и ей совсем не удалось поспать, поэтому она пораньше сбежала домой, оставив Льюиса обороняться в одиночку.

– Макс, ты должен мне помочь, – воззвал ко мне Льюис из телефонной трубки, когда я перезвонил по номеру на экране.

– А в чем дело? Что случилось? – спросил я, гадая, зачем ему сдалась моя помощь, если он закончил учебу одним из лучших на курсе.

– Тут пациентка умерла, – ответил голос в телефоне.

Я немного растерялся.

– Неожиданно? – поинтересовался я.

Звучит странно, но в действительности есть пациенты, гибель которых возможна и предсказуема, а есть те, чей уход становится неожиданным.

– Мне надо засвидетельствовать факт смерти. Ну, то есть что она правда умерла. Я раньше ни разу не видел покойников, ну разве что на анатомии в универе. Понимаешь, вообще не видел никого, кто… ну понимаешь, умер, – взмолился он.

– Я понятия не имею, что делать. Макс, у тебя ведь это уже было, можешь прийти мне помочь?

Я живо припомнил, как жутко было освидетельствовать мистера Кларка. Поэтому, несмотря на то, что мой рабочий день давно закончился, я поспешил к Льюису, торчавшему перед боксом, куда перевезли тело пациентки.

– Ты заходи первый, – сказал он, подталкивая меня к двери.

Я вошел, и мгновение мы с ним постояли в почтительном молчании. Тело миссис Липтон лежало на койке, волосы мягко обрамляли безжизненное лицо. Сестры уже привели труп в порядок, обмыли и до подбородка накрыли простыней.

Уголком глаза я наблюдал за Льюисом. Несмотря на 95 килограммов веса и репутацию громилы-регбиста, вид у него был потрясенный, а руки автоматически разглаживали простыню в ногах кровати.

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти? – спросил он.

– Иногда, – ответил я.

– Так странно, что ее тут больше нет, правда? – сказал Льюис.

Потом добавил:

– А ты веришь в Бога?

– Нет, – ответил я, решив, что сейчас, пожалуй, не лучшее время затевать теологическую дискуссию.

– Я хожу в церковь, но все равно как-то не уверен. Слишком уж просто получается, – продолжил он, не отклоняясь от темы.

– Мне казалось, ты христианин. Единственный на медицинском факультете. Разве нет? – поинтересовался я.

В университете мы с Льюисом особо не дружили, но он запомнился мне по Ярмарке новичков, на которой без всякого стеснения перемещался между стендами Общества геев, лесбиянок и бисексуалов, Христианского братства и команды по регби, и вызвал мое уважение хотя бы тем, что выделялся на фоне обычных представителей среднего класса, тех, у кого «папа-тоже-врач», то есть большинства студентов-медиков. Мне всегда казалось, что раз врачи лечат больных из всех слоев общества, то и среди них должны быть разные люди. Однако, хоть разница и просматривалась, студенты были, в основном, из обеспеченных семей. С другой стороны: шесть лет в университете, плата за учебу, никаких грантов, да еще надо на что-то жить – мало кто может такое себе позволить.

– Ну да, я вроде христианин, но медицина и вообще все это, тут волей-неволей задумаешься, правда? – сказал Льюис.

Я кивнул. Пока наши ровесники сидели за компьютерами или на совещаниях, мы стояли в боксе, глядя смерти в лицо, и пытались найти ответы на самые сложные вопросы, с которыми сталкивается человек. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

– Она мне очень нравилась, – сказал Льюис. – Работала кондуктором в автобусе, который ходил к дому моего дяди. Конечно, она вышла на пенсию еще до моего рождения, но совпадение забавное, правда же?

Мы еще мгновение постояли в тишине, размышляя. У меня ком подступил к горлу. Миссис Липтон умерла без мучений, она прожила хорошую жизнь и скончалась в окружении родных, но все равно это было чрезвычайно грустно, даже слишком, для двух начинающих интернов после какой-то пары недель работы. В глазах у Льюиса стояли слезы. Я сделал вид, что ничего не заметил.

Вдвоем мы провели необходимые проверки, чтобы убедиться, что она действительно мертва, окончательно и бесповоротно. Справившись со своей задачей, мы вышли из бокса, почтительно кивнули родным, дожидавшимся за дверью, не представляя, что еще можем сделать или сказать, и покинули отделение.

– Господи, только подумай, каково умереть в таком вот месте, – сказал Льюис, окидывая взглядом лампы дневного света на потолке и облупившуюся краску на стенах коридора.

– Лучше подумай, каково провести в таком вот месте всю свою жизнь, – ответил на это я.

– И то правда! – хохотнул Льюис, и мы пошагали к автобусу, чтобы ехать домой.

Среда, 20 августа

Сегодня снова дежурство. На этот раз не только в самой больнице, но еще и в отделении скорой помощи, где надо осматривать больных, которым, по мнению тамошних врачей, требуется хирургическое вмешательство. Начало смены прошло пугающе спокойно, так что я с огромным – без шуток – удовольствием посмотрел по телеку «Несчастный случай». До чего же в сериалах все просто! Врачи не бродят по отделению, разыскивая бланки для анализа крови, и не выясняют на ходу, как отправить пациента на рентгенографию грудной клетки. Компьютеры никогда не ломаются, а телефоны, хоть и звонят где-то на заднем плане, сразу замолкают, если случается драматический момент.

Четверг, 21 августа

Обходы отделений напоминают окопную войну, и интерны всегда оказываются на линии огня. Каждое утро Старая Кошелка ведет свои войска в атаку, обегая пациентов на угрожающей скорости и ворчливо перечисляя для нас задачи на день, которые мы поспешно помечаем в «списках дел», одновременно делая записи в картах, раздергивая занавеси вокруг кроватей с пациентами, подвигая столы и стулья и двигая тележку.

Дэниел не снисходит до того, чтобы помочь, а лишь ухмыляется нашей неловкости, словно старший брат, наблюдающий за тем, как младших отчитывают почем зря. Мы должны выписывать лекарства из списка назначений, перевязывать раны, брать образцы тканей. Считается, что интерны – это смазка, помогающая больничной машине работать гладко, но мне все чаще кажется, что мы для нее – досадная помеха. Когда врач шепчет себе под нос, так что ты слышишь и понимаешь только наполовину, а пациент при этом всхлипывает, да еще тележка с картами сама собой начинает катиться куда-то по коридору, становится ясно, почему так происходит.

Мистер Баттеруорт и мистер Прайс делают обход отделения дважды в неделю, и непременно тогда, когда случается какая-нибудь катастрофа. На их обходах даже врачи-резиденты выглядят испуганными, потому что внезапно сами оказываются на линии огня, а их решения относительно лечения пациентов, сделанные в течение недели, подвергаются придирчивому разбору. Хотя наша Кошелка Сью и не самый дружелюбный на свете персонаж, во время этих обходов мне становится ее жалко. Консультанты (ходят слухи, что они говорили, будто ей лучше сидеть дома и воспитывать детишек) либо ее чихвостят, либо вообще не удостаивают вниманием. Старой Кошелке наверняка нелегко такое выносить, особенно с учетом того, что большую часть рабочего времени ей приходится проводить в операционной, трудясь под их критическим оком. Консультанты появляются также в конце своих дежурств, проводя завершающий обход. Довольно странно думать, что у них тоже бывают дежурства, ведь они, подобно полководцам, руководящим армией из укрытия, обычно предпочитают держаться подальше от поля боя. Все срочные операции проводит дежурный хирург, а консультанта вызывают только в случае осложнений. Поговаривают, что однажды мистер Баттеруорт явился в больницу в тапочках, допивая какао из термокружки. Боже меня упаси от такого зрелища!

Сегодняшний завершающий обход был поистине чудовищным. При свете дня незначительные дурацкие ошибки, сделанные мной в ночную смену, приобретали беспощадную очевидность. Почему я не назначил этот анализ крови? Почему назначил этот? Где снимки этого пациента? Я что, вообще не отправил его на рентгенографию? В теории мы должны быть единой командой, в которой врач, ординатор и интерн, дежурившие прошлую ночь, поддерживают друг друга. На самом же деле консультант задает вопрос и смотрит на врача, который оборачивается и смотрит на ординатора, который оборачивается и смотрит на интерна, который упирается глазами в пол. Единственное, что помогает тебе пережить обход, – мысль о том, что следующий еще не скоро.

Воскресенье, 24 августа

Завтра снова дежурство. Не успеваешь прийти в себя после сражения, как начинается следующее. Флора дежурит в выходные. Теперь мне ясно, что станет в будущем с нашей компанией: когда я свободен, остальные либо работают, либо отсыпаются после дежурства, когда я работаю, у них выходной. Договориться о встрече невозможно, остается слоняться по квартире, пытаясь припомнить времена, когда мы жили нормальной жизнью.

Решив, наконец, что-то сделать с кучей грязной одежды на полу, которая разрослась до таких размеров, что ей скоро можно будет присвоить собственный почтовый адрес, я обнаруживаю, что стиральная машина вышла из строя. На нынешней стадии приходится всерьез задуматься о том, как соорудить себе наряд из занавески в цветочек, чтобы было в чем появиться на обходе в понедельник. Руби, очнувшаяся от четырнадцатичасового беспробудного сна (в какой-то момент я уже решил, что она впала в кому), – на грани апоплексического удара.

– Дурацкая штуковина! – кричит она, колотя машинку ногами.

Всю субботу мы сидим дома, дожидаясь сантехника, который звонит в пять, чтобы сообщить, что наш вызов придется перенести на будни, и добавляет, что работает с девяти до пяти.

– Но в будни мы все на работе, – объясняю я.

– Ну так отпроситесь.

С трудом удерживаюсь от того, чтобы поведать ему, что у нас не бывает времени отлучиться в туалет, не говоря уж о том, чтобы уйти с работы ради визита сантехника.

Пока я говорю по телефону, Руби прибегает к крайним мерам: яростно раскачивает машинку взад-вперед. Внезапно та взвывает, содрогается и возвращается к жизни.

– Руби, ты гений! – восклицаю я, обрывая разговор с сантехником.

– Как тебе это удалось?

– Понятия не имею, – отвечает она, наблюдая, как наши вещи крутятся в барабане.

Реши теперь Руби, что интернатура для нее – это слишком, она вполне сможет заняться починкой стиральных машин. Платят там наверняка лучше, да и график неплохой.

Понедельник, 25 августа

Миссис Керриган не спится. Обидно, что понимает она это только ближе к трем часам ночи, и еще обидней, что именно мне сестра решает позвонить с просьбой выписать ей снотворное. Сестры подозревают, что ей просто хочется поговорить. Раньше я никогда не назначал снотворные, но радость новизны, когда делаешь что-то в первый раз, поблекла уже пару недель назад.

Я иду к миссис Керриган, которая сидит с прямой спиной на кровати и читает вчерашнюю газету. Хорошо бы у нее имелись любимые таблетки, чтобы не пришлось копаться в справочнике.

– О, мне все равно, доктор, какие вы сочтете подходящими, – отвечает она на мой вопрос.

– А какие вы принимаете обычно? – спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы она просто назвала лекарство, я бы его назначил и успел вздремнуть до утреннего обхода в семь часов.

– Видите ли, обычно у меня нет проблем со сном. Были только раз, на почве стресса, когда мы переезжали. Вам когда-нибудь случалось переезжать?

Миссис Керриган явно страдает от одиночества: я немедленно узнаю, что муж ее скончался 12 лет назад после сорока лет брака; детей у них не было; готовить на одного не так и легко, а кстати, как я считаю, Кэрол Вордерман правда настолько умная, и так далее, и тому подобное.

Я присаживаюсь на краешек ее кровати. Это первый раз, когда мне удается присесть, за последние 15 часов; ноги страшно болят, так что я втайне от миссис Керриган сбрасываю обувь в предчувствии нескорого освобождения.

Сигнал пейджера заставляет меня очнуться. Похоже, я только что задремал прямо перед миссис Керриган. Интересно, у меня слюна не капала на галстук? Она, похоже, ничего не заметила и продолжает многословно расписывать тяготы готовки на одну персону. Я не совсем понимаю, какое отношение к этому имеет Кэрол Вордерман.

– Извините. Придется ответить.

Может, это шанс удачно отделаться: разговорчивая пациентка с бессонницей и энциклопедическими знаниями по кулинарии – настоящий кошмар врача-практиканта. Я перезваниваю по номеру на пейджере. Сестра на другом конце провода сильно встревожена. Похоже, у одного из пациентов в отделении почечная недостаточность, моча не отходит целую ночь. Неотложный случай.

Только без паники, уговариваю я себя, отчего немедленно начинаю паниковать. Бегом бросаюсь в сторону отделения, где находится пациент с почечной недостаточностью, потом возвращаюсь, чтобы обуться. В сериале «Скорая помощь» такого не бывает. Стоит мне добраться до отделения, как пейджер срабатывает снова. У другого пациента, в другом конце госпиталя, вырос уровень калия. Снова неотложный случай. Застываю на месте. В спокойной, размеренной атмосфере университета нас учили, как действовать при неотложных случаях, и мы покладисто зубрили наизусть протокол. Однако никто не объяснял, какая неотложность экстреннее остальных. Высокий уровень калия приводит к остановке сердца – это плохо. Но и почечная недостаточность тоже не сахар. Сонливость мою как рукой сняло. Бегу в первое отделение, быстро просматриваю карту пациента, даю начальные указания. Разворачиваюсь и бросаюсь сломя голову в другое отделение; стук моих шагов эхом разносится по пустым коридорам. Бегаю туда-сюда какое-то время, ничего не успеваю, лишаюсь последних сил и тут обращаю внимание, что пациентам вроде бы не становится хуже, что вызывает определенные подозрения. После перерыва возвращается медсестра.

– О, извините, у него нет почечной недостаточности, моча отходит нормально. Просто забыла внести это в карту сегодня вечером.

Она смеется, а я, запыхавшийся, с кучей бумаг, прижатых к груди, в сбившемся на сторону галстуке и торчащей из штанов рубашке, почему-то не вижу тут ничего смешного.

– Прошу прощения, это шестое отделение, хотела вам сказать, что анализы на калий оказались старыми, их вложили в карту по ошибке. Вчера анализ брали повторно, все в норме. Еще раз извиняюсь.

По пути назад в дежурку вспоминаю про миссис Керриган и заглядываю к ней.

– Не беспокойся, Макс, – говорит одна из сестер, – она заснула, стоило тебе уйти.

Я отодвигаю штору и в темноте вижу силуэт миссис Керриган, которая сидит в той же позе, но уронив голову на плечо, и похрапывает. Когда я добираюсь до дежурки, уже светает. До утреннего обхода не больше часа, ложиться спать не имеет смысла. Я провожу этот час, сидя в одиночестве над обедом из микроволновки и пересматривая «Обратный отсчет».

Среда, 27 августа

У Руби неприятности. Не с Любимчиком Домохозяек, в глазах которого у нее вообще нет недостатков и который, по-моему, уже избрал ее следующим объектом своих сексуальных чар. Его жертвами, по слухам, циркулирующим в госпитале, ранее стали все сотрудницы женского пола без старческого недержания и с полным комплектом зубов. Нет, у нее проблемы с мистером Грантом. Льюис утром опоздал на обход, и, хотя обычно консультанты не удостаивают интернов даже взглядом, не говоря о том, чтобы проявлять к нам хоть малейший интерес, примерно на середине обхода мистер Грант обернулся к Руби и вопросил своим громовым басом:

– А где негритенок?

– Какой негритенок? – переспросила Руби, искренне не догадываясь, кого он имеет в виду.

Мы с Суприей дожидались, пока Старая Кошелка закончит говорить по телефону; при этих словах мы замерли возле поста, обратившись в слух.

– Тот черный, твой напарник. Обратно на пальму залез что ли? – продолжал он, не обращая внимания на разинутые рты Руби и пациентов. Хирурги вообще славятся грубостью и реакционными взглядами, но мистер Грант, учившийся политкорректности, судя по всему, прямо у Рона Аткинсона, выделялся даже на их фоне.

Руби, всегда готовая подхватить перчатку, не собиралась спускать ситуацию на тормозах.

– Что вы сказали? – спросила она, делая шаг ему навстречу.

– Не заставляй меня повторять. Твой напарник. Вас же двое. Где второй?

– Вы имеете в виду Льюиса? Вашего интерна? – поинтересовалась Руби, охваченная праведным гневом.

– Плевать, как его зовут, почему его нет? – взревел мистер Грант.

Любой, кто, подобно Руби, рассчитывал сделать карьеру в сфере хирургии, сообразил бы, что на этом разговор лучше свернуть.

– Вы не имеете права называть его «негритенком». Это расизм! Просто отвратительно! – воскликнула она, игнорируя призывы остальных участников обхода замолчать.

– Тебе стоило бы знать свое место, дорогуша, – рыкнул мистер Грант.

– Я вам не дорогуша, и это расизм – называть людей «негритятами». Вам бы понравилось, если бы про вас спрашивали, «а где тот уродливый жирдяй с прыщами»?

Мистер Грант развернулся и направился к следующему пациенту.

– А теперь, если прислушаться, – сказал Клайв, хирург, к которому была приписана Руби, катя тележку с картами, – мы услышим звук смыва, с которым карьера Руби только что уплыла в унитаз.

Но Руби плевать на него хотела. Вот почему она – мой друг.

Четверг, 28 августа

Повторное явление антитабачной фашистки в белом халате. Я спокойненько покуривал в компании нескольких медсестер, готовясь вернуться в отделение скорой помощи, где снова дежурил. Они ушли, а я остался еще на одну сигаретку.

– Вижу, вы так и не набрались сил бросить и перестать себя убивать, – словно из воздуха раздался пронзительный голос.

Я обернулся и увидел эту поборницу здорового образа жизни прямо перед собой. Вздрогнул и сказал:

– Вы меня напугали.

– Испугаетесь еще больше, когда обнаружите, что заработали рак легких и вас ожидает медленная мучительная смерть, – безапелляционно ответила она.

Без Руби я уже не чувствовал себя так уверенно.

– Хм… понимаете, я собираюсь бросить. Как только отработаю год, – забормотал я в надежде, что она оставит меня в покое.

Ноздри у нее дрогнули.

– Помните, я присматриваю за вами и за той, второй, с которой вы сюда приходите, чтобы себя убивать, – продолжила она.

– Руби. Ее зовут Руби, – выпалил я, поддавшись оруэлловскому предательскому импульсу. Упоминать о том, что именно я подсадил Руби на сигареты еще на первом курсе, почему-то показалось мне не особо уместным.

– Очень надеюсь, что больше вас здесь не увижу.

Я выдохнул дым, а вместе с ним, словно по волшебству, развеялась и она.

Пятница, 29 августа

Сочетание изматывающей усталости и постоянной тревоги о том, что ты, в худшем случае, ненароком убил кого-то из пациентов, а в лучшем – не сделал чего-то важного, нарушив весь график операций на следующий день, уже дает о себе знать. Кажется, мозг должен бы радоваться той малой доле отдыха, что ему достается. Однако вместо того, чтобы погрузиться в старый добрый беспробудный сон, он начинает демонстрировать неприятную тенденцию, которую отмечают у себя и другие интерны – каждый день нам снится работа. На это никак нельзя повлиять. Сон – единственное наше время, свободное от работы, так почему же мозг позволяет ей проникать даже сюда? Мне снится, что я бегу по бесконечным коридорам, пейджер разрывается от звонков, а медсестры со всех сторон задают мне вопросы, которых я не понимаю и на которые не знаю ответа.

Я просыпаюсь, понимаю, что это был сон, но тут же иду на работу и понимаю, что снова оказался в том же самом сне.

Суббота, 30 августа

Мое первое дежурство в выходные. Суббота в больнице – кошмарный день. Ты пропускаешь уикенд, когда остальные отдыхают и развлекаются, торчишь в отделении скорой помощи, зашивая раны и наблюдая, как ситуация постепенно выходит из-под контроля. К счастью, будучи интерном, мне редко приходится иметь дело с безмозглыми идиотами, составляющими большинство тамошних пациентов по ночам субботы и воскресенья. Однако даже проходить по коридору мимо этих придурков, в большинстве получивших свои травмы под действием алкоголя, и то нелегко. Постоянный персонал скорой помощи вообще ничем не удивишь. Они все уже видели, слышали и проходили до этого много раз. Уверен, случись на планете ядерная катастрофа, выживут только тараканы и работники скорой.

Проходя мимо парня, лежащего на койке в окружении полиции, пока сестра записывает его данные, я испытываю настоящее потрясение. Сестра, нисколько не обеспокоенная видом пациента, оживленно беседует с одним из полицейских.

– Эй, вы врач? – спрашивает парень, заметив, что я смотрю на него.

– Хм… да, – неуверенно отвечаю я.

Оторвать взгляд нет никакой возможности: прямо у него из головы, под прямым углом к лицу, торчит что-то вроде рукоятки от метлы. Кровь тоненькой струйкой стекает по виску на щеку, где быстро высыхает.

– Можете это вытащить? – спрашивает он.

Молча пялюсь на его голову.

– Да не волнуйтесь так, мне совсем не больно, – говорит он.

Вероятно, парень догадывается, что я не слышу его слов, не в силах отвлечься от палки, торчащей из виска.

– До мозга-то она не дошла! Тот мужик ее пополам переломил и только потом мне вдарил. Прямо в череп всадил, – объясняет он.

– А-а, понятно, – отвечаю я, чувствуя себя словно в одной из серий «МЭШ», глядя на предмет, который он мне протягивает.

– Можете меня сфоткать? – спрашивает парень, передавая мне мобильный телефон.

– Друганы ни за что не поверят, что оно так было.

Не могу с ним не согласиться, поэтому подчиняюсь.

Воскресенье, 31 августа

Конец первого месяца. Количество смертей – ноль. Определенно 6 лет на медфаке не прошли зря. Должен, однако, признать, что и количество пациентов, героически спасенных мною как в «Холби Сити», тоже ноль. Ну, где-то выиграешь, где-то проиграешь, правда?