Макс Гордон
Интервью с безумцем

Часть 1. Дорога в ад

Глава 1. Бывший санитар психиатрической клиники

В тесной камере светло и душно, лампочка под потолком нестерпимо слепит глаза. Неподвижный воздух пропитан запахом пота и крепкого табака, который тут же оседает на коже и на больничном халате, к счастью, последний принадлежит не мне. Халат я сниму, выходя из больницы, а вот с остальной одеждой и кожей лица мне придется основательно потрудиться, иначе этот запах отчаяния и боли будет повсюду преследовать меня.

Собеседник сидит напротив меня, молчит и непрерывно курит, выдыхая под потолок плотные клубы едкого дыма. Кольца дыма поднимаются в воздух, скапливаясь и оседая над бритой головой. Когда я доставал блокнот и ручку, туман занимал только дальнюю часть стола, но пока мои пальцы возились с диктофоном, одинокую лампу под потолком уже скрывали сизые облака.

Конечно, в помещении курить не принято, и уж тем более, если это помещение находится в медицинском учреждении, но тут все иначе, чем кажется на первый взгляд. Мой собеседник невысокий и плотный, из-под застиранного воротника полосатого халата торчит бычья шея, на которой крутится маленькая голова. Туда-сюда, влево-вправо – его взгляд мечется по окрашенным стенам, как будто он видит муху, или тараканов, бегающих по стенам.

Но в светлой комнате нет насекомых, они бы задохнулись, как только попали сюда. Вероятно, такая же участь ожидает и меня к концу нашей дружной и интересной беседы, во всяком случае, я надеюсь именно на такой исход. Нет, задохнуться здесь я не планирую, но это интервью мне нужно, просто позарез. Я улыбаюсь легко и непринужденно, или надеюсь, что со стороны это выглядит именно так. Выдавливаю из себя настоящего профессионала, как говорил мой редактор, направляя меня сюда.

Бритый мужчина с маленькой головой затушил окурок в пустом стакане и тут же закурил новую сигарету, следя за мной мутновато-серыми, немигающими глазами. Прикурить сигарету для него не просто, приходится пригибать голову, едва не касаясь лбом пластиковой столешницы. Оно и немудрено, его запястья пристегнуты к стулу стальными наручниками, а у зажигалки очень маленький огонек.

Я улыбаюсь и жду, пока он прикурит. Одна из двух пачек, принесенных мной, уже наполовину пуста, но это было главное условие нашего диалога – час беседы и честные ответы, в обмен на две пачки дешевых сигарет. Когда он снова выпрямляется на стуле, держа дымящуюся сигарету в зубах, мои глаза упираются в его правое ухо, вернее в тот обрубок, который остался на его месте.

– А это обязательно? – спрашивает собеседник, кивая на браслеты.

– Боюсь, что да, – отвечаю я. Прозвучало жестоко и слишком формально, пробую подобрать подходящие слова. – Я пытался убедить вашего врача, что данная мера в разговоре не понадобится, но… вы же и сами знаете врачей? Это единственное, что мне разрешили, – указываю пальцем на две пачки сигарет.

– Ну да, – кивает бритый, в его голосе слышно откровенное недоверие, смешанное с сарказмом.

Что ж, я бы и сам себе не поверил, но правда в том, что этого пристегнутого к стулу человека я панически боюсь. Сейчас в его глазах нет безумия, но на долго ли это? – думаю я. Я снова смотрю на обрывок уха, стараюсь, но не могу отвести взгляд. Нельзя забывать о том, что этот тип оторвал своей рукой собственное ухо!

– Ну да, ну да, – снова кивает бритый, как будто уловив в душном воздухе мою мысль.

– Итак, Семен Михайлович, вы не против, если я запишу нашу беседу? – кивая на диктофон, спрашиваю я.

– Валяйте, – соглашается мужчина, скосив глаза на дымящийся окурок.

Его глаза понемногу успокоились лишь после пятой сигареты подряд, взгляд сфокусировался на моем диктофоне, оставив в стороне невидимых мух, или тараканов.

Глава 2. Забегая назад

За несколько дней перед этим диалогом, к которому я, как ни старался, оказался совершенно не готов, мне пришлось пообщаться с главным врачом психиатрической больницы. Наш разговор длился долго и мучительно, то переходя на повышенные тона, то опускался до заискивающих интонаций, естественно, последнее исключительно с моей стороны.

– Не понимаю вас, Станислав Эдуардович, – в какой-то момент не выдержал я, – ну какой для вас труд санкционировать это несчастное интервью с вашим пациентом?

– Я вас тоже не понимаю, Максим…, – Сапрыкин задумался, вспоминая мое отчество, которое за весь напряженный разговор мне пришлось повторить уже дважды, – не понимаю вас, – наконец изрек он. – Вот вы молодой журналист и вполне успешный, ну и зачем вам понадобилась эта статья? В самом деле, Максим Леонидович, – в голосе главврача появилась нота радости от того, что ему наконец-то удалось припомнить мое отчество, – ну зачем вам эта несчастная статья? Неужели вам других происшествий мало, в городе-то их происходит, хоть отбавляй! Одних аварий на дорогах сколько, а еще преступность, черт их дери.

Происшествий хватало, в этом он не ошибался, но для таких колонок существуют отдельные журналисты, куда уж мне примеряться до них. Впрочем, об этом я не стал рассказывать своему собеседнику, как умолчал ему и о другом. Другая причина крылась в следующем – мой редактор буквально рвал и метал. По мнению главного редактора газеты Очевидец, в которой я на тот момент состоял, эта статья обещала вызвать бурю эмоций, именно по этой причине я так рьяно и рвался в бой.

Положа руку на сердце, сам я в этом ничего дальновидного не усматривал и больше склонялся к мнению Сапрыкина, что это интервью с бывшим санитаром психиатрической клиники всего лишь грандиозная трата времени, но моя карьера висела на волоске. Понимая, что мои уговоры совершенно не действуют, мне пришлось пойти на шантаж.

– Послушайте, Станислав Эдуардович, я итак пропустил много интересного, о чем читателям будет очень интересно узнать, – говоря эту фразу, я прозрачно намекал на двойное самоубийство санитаров, произошедшее в клинике номер пять, носящей громкое название – имени Бехтерева, которое имело место быть не далее, как в конце прошлого месяца с разницей всего в два дня. Само-собой, что между чиновниками и прессой существовала договоренность, согласно которой, этот случай не придали огласке, но у меня имелся и собственный блог, который пусть мало, но все же читали. Иными словами, это был откровенный шантаж.

В трубке повисла солидная пауза, которой бы позавидовал и бывалый актер. Сквозь треск помех, проникающих в линию, я слышу монотонный скрежет зубов. Я жду ответ, а телефон нагревается и это вовсе не от моих рук, на том конце воздушного провода мозг собеседника накаляется до бела. Не нужно быть провидцем, чтобы понять очевидное, Сапрыкин в эту минуту перебирает слова, вернее не слова, а подбирает прилагательное, которое наиболее органично впишется между вступлением «ах ты ж» и словом «писака».

– Максим Леонидович, – наконец оживает трубка и я мысленно аплодирую ей. А с другой стороны удивляться здесь нечему, все-таки со мной разговаривает главный врач, да не абы чего, а психиатрической клиники, – Максим Леонидович, а вы не запамятовали часом, что этот пациент, с которым вы так жаждите беседу, сам себе в автобусе ухо оторвал? Это вас совсем не смущает? – с сильным нажимом интересуется трубка.

На этот вопрос ответить не сложно, полгода назад я брал интервью у осужденного за убийство. За двойное убийство, если называть вещи своими именами, и ничего, запросто это пережил. Примерно это я и сообщаю трубке, которая никак не собирается уступать.

– А ухо ваш убийца себе отрывал? – не унимается Сапрыкин, – а знаете при каких обстоятельствах это произошло?

Была б моя воля в выборе выражений, я бы ответил – что не знаю, да, собственно, и не желаю этого знать! Но я журналист, а это означает, что язык мой более не принадлежит мне, приходится изображать вежливый интерес.

– Это случилось прямо в автобусе! Среди людей, при свете дня!

Последние слова Станислав Эдуардович произносит нараспев и в рифму. Не удивлюсь, если в этот момент мой собеседник на другом конце телефона поднял свободную руку вверх и гордо вскинул волевой подбородок. Закрадываются подозрения – а не балуется ли наш главврач стихами в часы досуга, свободные от психов.

– Неужели в автобусе? – интересуюсь у него.

– Представьте себе, Максим Леонидович, едет автобус, забитый пассажирами. И на светофоре, между Никитинской и Домом пионеров, мужчина с диким криком отрывает свое-собственное ухо! И происходит это перед изумленными взорами многочисленных детей и женщин! Как вам такое понравится?

Мне это совершенно не нравилось. По моим скромным представлениям о бытии и жизни, в психиатрической больнице оказывались пациенты и с меньшим членовредительством, а оторвать себе ухо, да еще и в автобусе… Но суть вещей от этого не менялась, я журналист и мне нужно это интервью.

– Ну и как вы представляете вашу будущую встречу? – со вздохом задался главврач, – вы же понимаете, что в присутствии санитаров он ни на какие вопросы отвечать не станет, встреча должна происходить исключительно с глазу на глаз. У вас, кстати, который глаз лишний?

И снова в разговоре повисла пауза, собеседник от меня ожидает ответ. Но вот что странно, вопрос предполагал в себе скрытый сарказм, а в интонации Сапрыкина я никакого сарказма не услышал. Таким тоном интересуются – в котором ухе у меня звенит?

– Мне нужны оба глаза, – наконец признаюсь я, – но вы же можете обездвижить больного? А санитары, на всякий случай, пусть за дверью постоят.

Станислав Эдуардович не колеблясь ответил, что санитары за дверью постоять-то могут, только в этом случае я ничего ценного от больного не услышу.

– Почему вы так решили? – спрашиваю у него.

– Да тут и решать-то ничего не нужно, – задушевно отвечает главврач. – Видите ли, дорогой Максим Леонидович, в нашей больнице существует негласное правило, согласно которому, решетки на окнах делят людей на больных и медперсонал. Я понимаю, что этот подход в корне неправильный, но и вы кое-что должны понимать. Профессия санитара или медбрата требует от работников творческий подход, но какой творческий человек устроится к нам на такую зарплату? Помилосердствуйте, это просто смешно!

Сказать по правде, до этого момента я не задумывался о подобном вопросе, считая его из разряда мелочей. А если подумать, то вывод очевиден – ряды сумасшедших пополнил бывший санитар. Если проводить и дальше эту аналогию, то данная ситуация смахивает на предательство, не удивлюсь, если бывшие коллеги видят события именно под таким углом. Да и бедолаге не легко, не могу себе даже представить, как чувствует себя в смирительной рубашке бывший санитар – человек, который недавно сам следил за психами, теперь пополнил больничные ряды. А хуже всего то обстоятельство, что этот больной отличается от других, он понимает на что рассчитывать и прекрасно знает, через что ему предстоит пройти.

По итогу нашей напряженной беседы, Станислав Эдуардович выделил мне целый час, снабдив информацией, какие сигареты курил его санитар в прошлом, и пообещал усадить его «в специальный стул».

Глава 3. Смотри в оба

Электрошокер у меня отобрали при обыске, здоровяк в белом халате беззлобно посмеялся при этом надо мной, – тебе это все равно без надобности, – хлопая по плечу, напутствовал он меня, – буйным разряд, что слону дробинка, сам же можешь от этого пострадать.

Я прошел мимо него, ныряя в глубины полутемного коридора, чувствуя, как после похлопывания немеет плечо. Приглушенный свет от настенных светильников скрывал мою тень, пряча ее среди сомнительных пятен и прочих узоров, покрывавших всю поверхность раритетного деревянного пола. Одиночество, – первое, что пришло мне на ум, пока я медленно шествовал по длинному коридору, даже тень осталась далеко позади. И от этого леденящего одиночества, эхо, рождаемое моими ногами, разлетаясь по коридору, нестерпимо било по нервам и ушам. Не знаю, кому из органов доставалось сильнее, но каждый раз заслышав эхо собственных шагов, я невольно оборачивался и всем телом вздрагивал, ожидая увидеть кого-то или чего-то позади себя.

Тишины в больнице и рядом не наблюдалось, я уловил многоголосый безумный гул в тот момент, когда за моей спиной противно проскрежетала входная дверь, отделив меня от нормального мира. Но чем ближе я удалялся в недра коридора, тем немыслимей и отчетливей становился гул. Временами я различал в нем отдельные возгласы, до меня доносилась тоска и восторг, и все равно эхо от собственных шагов в этот момент пугало меня больше всего на этом свете. Стараясь двигаться как можно тише, я добрался до поворота, ведущего в блок номер «Б».

За углом меня снова встретил охранник и я подумал, что сделал круг – уж очень этот верзила напоминал предыдущего, отличались глаза и белобрысый чуб. И снова унизительная процедура обыска, которую мне пришлось претерпеть. В результате обыска или досмотра, из моего кожаного мини-кейса здоровяк в белом халате, потрескивающим на плечах и расходящемся на запястьях, извлек на стол три авторучки и укоризненно посмотрел на меня.

– Но я журналист, – произнес я в свое оправдание, видя, что это фраза совершенно не впечатлила человека с короткой фамилией, нашитой на белом халате, которую мне никак не удавалось разобрать. Поясняя ситуацию, скажу, что освещение в коридоре оставляло желать лучшего.

– Не положено, – отрезал детина. Без всякого сожаления, и не испытывая радости. Он действовал, как робот-автомат.

– Но, позвольте! – я старался говорить спокойно, понимая, что с этим человеком мне не совладать, – мой визит сюда согласован со Станиславом Эдуардовичем, еще раз повторю, я журналист.

– Колющие, режущие и иные потенциально опасные предметы к больным в блок Б проносить не разрешено!

Этот ответ меня несколько сбил с толку, не ожидал услышать от такого бугая нечто столь длинное, складное и одновременно вразумительное.

– Но позвольте, – снова повторил я, – если вы отберете у меня шариковые ручки, то чем же я буду записывать свое интервью?

Медбрат опять удивил меня, коротко кивнув в сторону диктофона – не ожидал, что он увидит и опознает его.

– Этого недостаточно, – запротестовал я, – диктофон записывает только результаты общения, а мне нужна общая картина! Как он ответил, с каким жестом он это сказал, как при этом себя вел, куда смотрел, что чувствовал… понимаете? – настаивал я.

– Понимаю, – коротко кивнул громила, – а это, – он указал удивительно-коротким, но очень толстым пальцем на три авторучки, разбросанных по столу, – из него или из себя, ты сам вытаскивать будешь?

– В смысле вытаскивать? – я не сразу понял, что он имеет ввиду.

– Да в прямом смысле, – здоровяк засмеялся, – у тебя, кстати, лишний какой глаз?

Сговорились все, что ли? – думал я, проходя мимо дежурного санитара, который по доброте душевной разрешил мне прихватить с собой всего одну, но все-таки авторучку. Хотя, откровенно признаться, от этого повторного вопроса на меня накатила предательская дурнота…

Кто-то заметил, что театр начинается с вешалки, я не задумывался, может быть это и так, а про больницы никаких слов сказано не было. Не знаю, как в остальных психиатрических лечебницах, по счастью я в них не бывал, но клиника номер пять начиналась с одного бесконечного коридора, который закончился мрачной стеной. Подойдя вплотную к ядовито-желтой стене с красной полосой на уровне глаз, я в нерешительности остановился и только теперь заметил, что по обеим сторонам узкого коридора из стен выступает множество дверей. Растерявшись и не понимая, что делать, я медленно подошел к самой крайней из них. На ощупь она оказалась металлической и холодной, с другой стороны двери до меня долетали обрывки приглушенного истерического смеха. Рука нащупала широкую задвижку, и я осторожно потянул ее в сторону, на всякий случай подперев дверь ногой.

Вопреки ожиданиям, дверь не открылась, зато на ее поверхности открылось небольшое прямоугольное окно. Окно появилось в неожиданном месте, примерно на уровне моего пупка, я тут же вспомнил про здоровенных санитаров, которым наверняка приходилось сгибаться в три погибели, чтобы заглянуть в него.

Уступив природному любопытству, я присел на корточки и прильнул к окну. С обратной стороны металлической двери открылось завораживающее и грандиозное полотно, достойное кисти самого Леонардо. Единственным предметом интерьера, который уместился в тесной камере с абсолютно белыми, пустыми стенами, расстояние между которыми едва ли превышало два с половиной метра, была койка, укрытая толстым клетчатым матрацем.

Матрац съехал в сторону, обнажив ржавый остов панцирной сетки, посередине которой, монотонно раскачиваясь и бормоча, сидел мужчина в полосатой пижаме. Стены в комнате я заметил не сразу, они сливались с полом и потолком, образуя единое белое пространство – картина маслом «сумасшедший в раю». Ох и нелегким получится интервью, – подумал я, наблюдая, как персонаж картины, раскачиваясь из стороны в сторону, бубнит в бороду что-то неразборчивое, после чего задирает голову вверх и начинает дико хохотать.

– Вам не сюда, – тихий голос, раздавшийся у меня за спиной, прозвучал настолько резко и неожиданно, из-за чего я стукнулся о дверь.

Я обернулся, обиженно потирая растущую шишку и ощупывая пальцами горячий лоб. Позади меня возвышалась длинная и невероятно-худая фигура санитара, смотревшего на меня сверху-вниз. Не представляя, как он смог подобраться ко мне бесшумно, я испуганно взирал на него.

– Идите за мной, мне поручили отвести вас к Павлихину, – сказал длинный, отворачиваясь от меня.

Санитар шагал, не издавая ни звука, мне удалось нагнать его только у двери. Запыхавшийся, я подбежал к нему в тот момент, когда он возился с замком, пытаясь нащупать замочную скважину изогнутым Г-образным ключом. В двери раздался протестующий скрежет, с противным лязгом открылся засов. Я внутренне сжался, ожидая услышать стоны или истеричный, безумный смех, но в палате царила полнейшая тишина. Худой быстро заглянул в открывшуюся комнату, после чего жестом пригласил меня войти.

– Во время разговора стойте там, где он до вас не сможет дотянуться, и ни в коем случае не отстегивайте его! Если что – стучите, – указал санитар на железную дверь, при этом на лице у него сияла широкая улыбка, красноречиво говорившая, – если что – тебе конец!

Он убрал руку, и я наконец смог войти в заветную комнату, в которую так пытался попасть. Переступая порог, я ожидал услышать вопрос – и который глаз у тебя лишний? Но эта фраза так и не прозвучала.

Человек, сидевший на угловатом стуле, меня откровенно разочаровал. После всех медбратов, увиденных мной в больнице, я ожидал, что передо мной предстанет очередной здоровяк, но мужчина, одетый в больничную пижаму, к моему удивлению имел самый обычный человеческий вид. Ни шириной плеч, ни богатырским ростом этот тип похвастаться не мог, от чего внутри зародились сомнения, – а действительно ли передо мной сидит бывший санитар? Ну что ж, если это обман, то пора это выяснить, – решил я, закрывая дверь.

Глава 4. Интервью

Моя рука профессиональным жестом тянется к диктофону и включает его: ладонь замирает над миниатюрным устройством, короткая пауза, и указательный палец выстреливает, попадая точно в цель – в маленькую кнопу с надписью «REC». Наверное, это прозвучит глупо и даже смешно, но это движение я долго отрабатывал, стоя перед зеркалом, представляя, как оно рано или поздно приведет меня к «золотому перу».

И все-таки диктофон лежит слишком далеко от моего оппонента, приходится перегнуться через стол, чтобы пододвинуть пишущее устройство ближе к нему. Нагибаясь над столом, не отрывая глаз от пациента в наручниках, вопрос о лишнем глазе все еще крутится у меня в ушах. И в то же время, стараюсь вести себя легко и непринужденно, как настоящий профессионал умело скрываю свой страх.

Кашель или смех, на тот момент я не был до конца в чем-то уверен, прозвучал неожиданно и таки сумел меня напугать. В ужасе отшатываюсь назад, как будто только что получил пощечину, и с размаха падаю на пластиковый стул. Последний издал протестующий скрежет, но к счастью выдержал мой вес. Получилось глупо и очень непрофессионально. Смотрю на мужчину, нацепив на лицо дежурную улыбку и представляю, с каким удовольствием смогу его задушить.

– Как вы себя чувствуете, Семен Михайлович, – вежливо и учтиво начинаю я.

В голове летают сотни вопросов, но я пока не спешу их задавать, хотя так и подмывает спросить – как чувствует себя среди пациентов бывший санитар психиатрической лечебницы? Каково ему, человеку, который сам в прошлом следил за пациентами, примерить на себе смирительную рубаху, что он чувствует, какие эмоции у него на душе. Но подобным вопросом можно поставить жирную точку уже в начале нашей беседы, а мне необходимо написать о нем газетную статью. Продолжаю улыбаться и вежливо жду.

– Аааа, – рот мужчины широко открывается, едва не выронив истлевший окурок.

Я внутренне сжался, боясь, что длинное «Аааа» перейдет в громкий и пронзительный крик, но бывший санитар выказал всего-навсего удивление, как будто ожидал услышать от меня другой вопрос.

– Нормально, – закончил он, пожимая плечами.

От этого простого и естественного движения больничная пижама затрещала по швам, обнажив на мгновение похожую на бочку волосатую грудь. И все-таки я недооценил этого человека, передо мной сидел настоящий богатырь.

Богатырь выплюнул окурок прямо на пол и небрежным движением затушил его ногой. Мне показалось, что дымящаяся сигарета упадет ему на больничные кальсоны и придется бежать к нему на помощь, ибо пристегнутыми руками он не сможет смахнуть ее с ног. Но на мое счастье, этого не случилось.

– Вы знаете, почему здесь оказались? – задаю ему следующий вопрос.

Минуту или две он сидел молча, рассматривая окурок, растоптанный на полу. Мой рот уже начал открываться, готовясь повторить последний вопрос, когда голова больного неожиданно вздрогнула и, резко выпрямившись, уставилась на меня. Не сводя с меня затравленного, безумного взгляда, от которого мое сердце сжалось в комок, бывший санитар психиатрической лечебницы склонил голову на бок, нащупав единственное ухо левым плечом. Когда его жест зеркально повторился, правое плечо с силой уперлось в мясистый обрубок, от чего в тесной комнате раздался хруст смятого хряща.

От этого хруста я невольно поморщился, сопроводив его скрежетанием зубов. В этот момент, глядя в его мутно-серые широко распахнутые глаза, я в первые в жизни осознал, что наблюдаю безумие, передо мной сидел по-настоящему безумный и больной человек.

– Вы про это? – спросил Семен, снова, до неприятного хруста, сжимая обрубок правым плечом.

В горле у меня мгновенно пересохло, язык сделался твердым и сухим. Поймав себя на банальной мысли, что просто не в состоянии говорить, я молча кивнул, выражая согласие.

Наверное, в эту минуту безумием блестели и мои глаза. Когда Семен, склонив голову, потянулся к пачке за новой сигаретой, я был рад, что он больше не смотрит на меня. В тесной палате, похожей на камеру, не было ни щели, ни открытого окна, а прокуренный воздух становился все гуще, казалось еще чуть-чуть и я смогу положить авторучку на плотные клубы табачного дыма, которые отражались от потолка, окружая меня плотным кольцом.

– Вы помните, как оторвали собственное ухо? – нарушив долгую паузу, спросил я.

– Помню – кивнул Семен, – в автобусе ехал, – сказал он, делая долгую затяжку, от чего пижама на его груди снова натянулась и затрещала по швам.

Про автобус я уже слышал от главного врача этой больницы, поэтому просто добавил, – И?

– Больно было, – ответил Семен, делая ударение на последней букве, выдыхая из носа серый дым.

– А помните, что побудило вас к такому действию? – уточнил я, беря в руки автоматическую ручку и перекидной блокнот.

Прежде, чем ответить, санитар снова глубоко затянулся и продолжил рассказывать, не глядя на меня.

– Я голоса стал слышать. Страшные крики. Они все время звали меня! – каждое слово сопровождалось затяжкой, сигарета закончилась вместе с последним словом, сорвавшимся с его губ.

А у меня в груди пылало пламя, буквально разъедая меня изнутри. В эту секунду я думал не о бывшем санитаре психиатрической клиники, который сейчас сидел передо мной. Сказать по правде, мне было глубоко наплевать на его душевную травму и пережитые им чувства, я видел «золотое перо» или ТЭФИ в своих руках. Ради этого приза я был готов рискнуть, пусть даже собственным глазом, хотя который из них лишний, для себя еще не решил.

Обойдя пластиковый стол, я подошел к сидящему санитару, плавно и осторожно вынул сигарету из полупустой пачки, прикурил ее и отдал ему, протягивая вперед кончиком фильтра. Следующий вопрос, который я собирался сейчас задать, на мой взгляд был интимным, а такие вопросы без должной подготовки собеседнику не задают, об этом свидетельствовал весь мой недолгий журналистский опыт.

– Какие ты слышал голоса, Семен? – как можно доверительнее спросил я.

Повернувшись ко мне всем корпусом, больной испытующе посмотрел на меня. От этого движенья наручники впились ему в запястья, а стул под ним угрожающе затрещал. Но я все выдержал и не отпрянул, ради ТЭФИ я был готов ко всему.

– Это были не просто голоса, – ответил он, выдыхая мне в лицо едкий дым, – то были вопли грешников, доносившиеся из ада, и все они взывали ко мне!

– Ты их в автобусе первый раз услышал? – мой голос прозвучал, как будто со стороны.

– Неа! –закрутилась бритая голова Семена, – все началось с Рыжего, – вдохнув сигарету, добавил он.