М.М. Дрив
Волнение. Кровь на снегу

– Поясняйте, – короткое басистое слово исходит от недовольно насупившегося высокого чина по правую руку от мэра, его руки сложены на груди.

– Мэтью, это Тьер Лус, – после этих слов мужчина поднимается с противным скрипом ножек стула о пол, поправляет за края китель, – я знаю, что тебя совсем не интересует политика, но это наш министр юстиции, он был здесь с рабочим визитом, и я потащила его сюда.

– Мэтью Дрив, – короткий кивок сопровождает речь Луса, пока тот возвращается на своё место. – Поясните, Патриция, что это вы такое говорите про молодого человека.

– Раз вы теперь знакомы, – всё так же лукаво продолжает уже очевидно затеянную сценку мэр, – то прошу, Мэт, скажи ему сам. Покажи.

Вот оно как. Подготовила для меня сцену, забавно: головы как по сигналу повернулись в мою сторону. Что же можно… Может стакан воды? Может стол, нет-нет, не пойдёт, можно случайно ударить, может, дверь, нет, не впечатляет, нужно что-то… Нужно что-то. Или всё сразу.

– Понимаете ли, Тьер, – эти слова и взгляд предназначены лишь одному человеку, но сразу же добавляю для остальных: – Держитесь за сидения.

Я стараюсь дать немного времени, чтобы смысл моих слов дошёл до всех в зале, и начинаю.

Не успевает никто реально подготовиться, как я теряю своё естество. Растворяясь мыслями, остаюсь в своём теле, у всех перед глазами, но уже не человеком. Единство минерала глухого, но звенящего голосами своей древней природы, искусства человека, его искушённой искусственности, пространства, что своей пустотой манит в себя дыхание планеты, её живых, ныне мёртвых, будущих существ, всё, что могло бы называть себя Дрив, город или я, теперь двигается силой моей мысли.

Ясно зрение для мутного слегка ума. И я вижу. Как на нитях, поднимаются в воздух стулья, стол уверенно начинает движение вверх со всем, что находится на его поверхности, диван с нашими гостями, ковёр под ногами, вода из крана, тянущая стакан с собой несётся в мою руку, движением которой вверх визуально запускается весь процесс, но это лишь видимость, достаточно мысли, достаточно желания.

Но… Это лишь желание…

В один момент десятки людей восклицают, слышны крик страха, ругань, кто-то моментально падает со своего сутула, некрасиво ударяясь подбородком о стол, другие удерживаются, или более успешно сползают вниз. Пенью чуть не уносит взлетающий стул, на который она опиралась, опрокидывая на идущий волнами ковёр, в котором она неуклюже барахтается, ведь он также несётся вверх. Лус до побелевших костяшек цепляется за столешницу, чтобы лучше балансировать в сидении. Больше повезло сидящим на диване: мягкое глубокое сидение им должно напоминать движение аттракциона больше, чем шаткий стул. Все друзья стоят в стороне и только Дин, закинувший лихо обе ноги на стол, с довольнейшей улыбкой взмывает на своём стуле.

– Что! Это! На!.. Такое?! – кричит Тьер, глаза круглее, чем очки на его носу, лицо бледное от гнева, а брови, кажется, сейчас полетят с его лица. – Я не понимаю! Что… Как?!

– Простите, простите, – стараюсь извиниться, когда осознаю, что затея провалилась с крахом.

– Опустите. Нас. Всех.

– Да-да, конечно… Умоляю, это случайно…

Все плавно опускаются вниз. А мне становится жарко от крови, что подступила к красным щекам.

К этому моменту комнату заполняет многоголосый шум: все обсуждают с соседями произошедшее, ударившийся подбородком подтирает платком кровь, что выступила из разбитого места. Диванные выглядят менее бледными, чем их коллеги за столом, что даже и не собираются занимать места. Тьер поправляет себя, и по выражению лица видно, что он пытается что-то понять, напряжённо ищет внутри себя ответ. Моё же лицо полностью заливает краска. Стыд. Я сел в лужу, чуть не захлебнувшись.

А если бы я всем сильнее навредил? О чём я вообще думал? В руке дрожит стакан, вода идёт рябью. Ставлю его на стол, теперь обе руки дрожат, опираясь о край, я криво склоняю голову. Как же сложно стало дышать. Проклятье. Противно до крайности, тошнит от себя. Падаю в стул, стоящий за спиной, и рука с яростным хлопком закрывает лицо, потирает его не с меньшей яростью. Хоть провались сквозь землю, о которую нервы стучат ступнёй.

И лишь некоторое время спустя по залу идёт смех.

– А я же вам говорила! – широкая улыбка мэра доставляет слова с помощью потрясения открытых рук, что ладонями-веерами направлены на всех присутствующих.

– А нам что, легче от этого? – с раздражением отвечает кто-то из гостей.

– Да, это что вообще такое?! – второй голос.

– Объяснения. Патриция, – дрожащий голос с другого края стола. Лус сыт по горло ожиданием.

– Я, эм, министр Лус, комиссар Сантен… Эм, бригадир Кляйн, спокойствие, прошу, – я освобождаю глаза и вижу, как с увещеваниями бедная Патриция метается глазами по лицам мужчин и женщин, обращаясь к троим, подавшим голос. – Мы вам сейчас всё объясним.

– Не надо, Патриция, пожалуйста, не надо успокаивать никого, – подаю голос. – Я виноват, я сейчас всем всё объясню. Садитесь, пожалуйста.

Все неуверенно занимают места, а сидящие ранее на диване встают за спинами стульев, чтобы видеть меня не со спины. Интерес к моей персоне в данный момент невозможно описать словами. А я стыжусь. Сильно. Внимание я получил. Хоть это успешно. Пора им все рассказать.

Брутализм

– Пойдём уже! – мама зовёт отца к машине, пока он, абсолютно поглощённый телефонным звонком, стоит под крышей стоянки. – Нам уже пора!

– Одну минуту ещё! – отец поворачивается с ответом к нам, прикрывая рукой часть телефона, в который он наговаривает, видимо, заклятия. С концентрацией, которой может позавидовать каждый, он неустанно что-то твердит и совсем не шевелится.

Если бы я не знал, сколько требуется контроля в некоторых вопросах его дела, то точно бы поверил, что он накладывает чары на собеседника. Но чары мы сегодня ещё увидим, точнее подражание: мастерство двух фокусников обмануть аудиторию. Зал открытых глаз и ртов. У нас билеты на вечернее шоу в концертном зале «Гало». Я ни разу не был в этом внушающем некоторое благоговение строении железобетонного массива. Его острые пики, восходящие из неравномерно уложенных плит фасада, не грызут своей высотой небо, однако точно царапают глаза всем, кто был не согласен с решением отца построить в центральном районе «серое пятно непропорционального уродства», что высокими окнами глядит на остальные дома улиц центрального района с голодным интересом.

Этим вечером мы едем в концертный зал на представление, что редкость для нас, целой семьи. В моём возрасте родители уже не таскают на культурные сборища, да и мне хватает учёбы. Тем более, я первый из Дривов, кто выбрал дизайн интерьеров в качестве своего пути в строительстве людского жилья, так что за мной, а скорее за моими успехами происходит жёсткий контроль.

– Клар, у нас ещё куча времени, – отец завершил разговор и подходит к нам, приобнимая за талию жену, – мы всё успеем. А также… Неужели ты правда думаешь, что без нас всё начнут?

– Нет, конечно, нет, – мама дарит свою улыбку в ответ, поправляя галстук отца, что не скрывает расстёгнутое пальто, – я думаю о других.

– Абсолютно справедливо, – короткий ответ и поцелуй в щёку – отец идёт к водительской стороне дверей. – Мэт, не стой, надо ехать.

Я молча сажусь с мамой в машину, она также дарит мне улыбку и подмигивает, кивая головой в сторону двери. Отец поправляет зеркало заднего вида, точнее, ловит меня им, и, глядя в глаза отражения, спрашивает:

– Ну ты-то хоть доволен с нами ехать?

– Ну, да.

– Ты очень тихий. Что-то не так?

– Всё в порядке, я просто думаю… О зиме.

– А что о ней думать? – добавляет свой голос в дуэт мама. – Холодная, как обычно, снежная, как обычно. Виктор, вот скажи ему.

– Что ему сказать-то?

– Когда поживёшь подольше, многие вещи будут казаться одинаковыми, и их никогда не обдумать. Может, они даже надоедать будут, но здесь и кроется весь секрет: перестать думать о них, и ценить момент. Без лишней задумчивости.

– Да, я понимаю, – глухо откликаюсь.

– Смотри сам. Слушай, ищи новое всегда, – добавляет отец. – Вот возьми, например, то же «Гало», мне говорили…

– «Не строй его, слишком не похоже на всё остальное», я знаю, ты уже говорил. И много раз.

– Вот видишь, – с усмешкой поворачивается к жене отец, – парень уже всё знает.

– Это хорошо, – мама тянет руку назад, ладонь открыта, приглашает взять её.

Я аккуратно беру мамину руку в свою; в город приходит зима, медленно, но снег уже засыпал всё к праздникам, как я и привык. Отец возвращает зеркало на место, и мы трогаемся.

Колючее стекло пыльцой оседает на лицо, царапает висок асфальт, и что-то тёплое капает со скулы, вязко растекаясь до этого по всему лицу. Я лежу на чём-то угловатом, колит бок неприятно металлом, а перед глазами дрожащий морок, что кутает мой взгляд в то и дело подступающую темноту. Я пытаюсь подняться, правая рука опирается, дрожит… И спасует. Один раз, второй, я кажусь себе неподъёмно тяжёлым, третий, нет, как будто на меня давит ещё несколько атмосфер, четвёртый, я просто себя бью об землю, стараясь каждый раз встать. Я продолжаю лежать. Снег опадает через разбитое окно, но я этого не вижу. Стекло разбито, но я не знаю: разбита вся передняя часть машины. Захлёстывает тягость, не боль, но усталость, и воспоминания пытаются подползти ко мне, напомнить, что же произошло. Но это лишь крик, резкая смена направления и безжалостная инерция, крутое вращение в воздухе и грохот. Вспышка, тошнотворный удар, шум металла, мягкое сиденье в лицо, боль и стальной кнут, который пытается раздробить череп. Ох…

Я окружён непроходимыми мембранами, ощущения в теле меркнут, и только далёкий, как из иной жизни, крик, вой, пытается разодрать плотную оболочку. Уже не колет, не царапает, не капает, только уходит, убегает струйкой от меня по снегу сила. Меня поглощает…

Тишина, я в жизни не слышал такой тишины, я ныряю под слой отсутствия, присутствия, осознания, и отпускает мой разум попытки сопротивляться усталости – спутнице тяжести. Чувствую, как растекается по мне теплота, по моему всему телу, кутая каждой новой волной, заливая, смывая холод сначала с ног, потом со всего тела, подавляя желание к движению. Я не вижу их. Чья же эта теплота?

Они в последний раз кутают меня в одеяло.

Снег, проклятый снег, перестань же ты, урод, идти…

Город. Постель, город-гробница.

Город мерцает, город дышит и ослепляет, заполняет звон дорог уши. Мычанье домов мучит. Холодными лучами, разваленным кварталом ползёт, ползёт и вьётся, как чей-то злобный глаз, глядит на нас, смеётся в подворотне довольный игрой в смерть. И не могу уже смотреть, ведь суть его – одна зима, одна судьба, одна игра.

Одно лишь место для меня. Я Дрив. Я город Дрив.

Погонип

– Значит, – Тьер делает паузу, чтобы снять, обдуть и снова водрузить очки, поправив их положение, на нос, – два года уже у вас, у молодых людей в этой комнате есть… Силы?

– Да, мы бы их назвали способностями, – отвечаю ему, – сила прогрессирует во времени, кажется, так как ранее, я такого, кхм, что вы видели, делать не мог.

– И есть границы этим «способностям»? – он смотрит поверх очков на меня, но скорее с интересом. – Можно ли такое сотворить, скажем, со зданием.

– Я думаю, что вполне реалистично часть здания, но я не могу сказать, что это статичное утверждение, может быть это и будет когда-то здание.

– Ладно. Все внимательно слушали? – Лус осматривает всех присутствующих, молчаливые кивки служат ему ответом.

– Патриция, вы знали?.. – вопрошающим тоном обращается ранее названая комиссар Сантен к мэру.

– С самого начала, я тогда избиралась, и близко следила за Мэтью. После… Происшествия с его семьёй.

– Да, и я всё тогда рассказал, – встреваю я, – полезно иметь поддержку от мэра.

Возникает небольшая пауза: все переваривают информацию, теперь уже без моих «фокусов», спокойствие даёт возможность соседям немного поговорить. Вскоре Тьер снова берёт инициативу в разговоре:

– Хорошо, про все события, что произошли, вы рассказали, вы рассказали нам про вас, про каждого из вас, – он недобро щурится в сторону Дина, что также беспечно сидит в стуле, закинув ноги на стол. – Я предполагаю, что гражданин Вайковский особенно полезен в поиске, распознаванию и работе со «способностями» людей. Поэтому обращаюсь к вам.

– Да-да? – откликается в ответ Дин.

– Вам я дам доступ во все наши системы, вы сможете использовать ключи самого высокого уровня, любая неклассифицированная информация будет в доступе. Может, вы нам даже поможете в некоторых случаях разобраться с источниками особенно тревожащих происшествий.

– Хорошо, – друг пожимает плечами.

– А контроль? – бригадир Кляйн опять подаёт голос. – Кто будет следить за их деятельностью?

– Дрив, скажите, вы хотите законохранящее насилие, замешанное в ваши дела? – бросает в мою сторону министр.

– А, эм… Что?

– Ну, как вам такой социальный контракт по установлению власти во избежание насилия с вашей стороны? – теперь уже с небольшой улыбкой Лус глядит, следит за моей реакцией.

– Я, я бы не хотел дополнительной нагрузки ко всему прочему.

– Эх, молодёжь, – Тьер поднимается медленно со стула и, изучая людей вокруг, командует, – давайте собираться.

– А что по поводу контроля?! Не могут же они творить, что хотят… Я комиссар этого!.. – вскакивает Сантен.

– Хватит! – обрывает её слова Лус, – я нахожусь в моей позиции, чтобы ограничивать влияние мифицизированного уродства, чтобы вы не становились новой властью. И вам повезло ещё с вашей автономией.

– Но они же будут делать, что хотят! – комиссар не желает отступать.

– А вы? – Тьер возвышается над Сантен, к которой он делает шаг. – Каким законом вы опишите их деятельность? Это выше нас. Мы больше в это не можем играть.

Комиссар никнет в плечах, она правда не может придумать описание тому, что здесь происходит, ведь даже я не справляюсь с такой задачей, а я и есть её источник. Министр хлопает легко женщину по плечу, произнося «просто помогите им», и двигается в мою сторону. Подходя, он спокойно, может, с лёгкой горечью, кивком говорит мне:

– Я знал вашего отца, мои соболезнования… Он не дал этому городу стать жертвой законотворящего насилия, которое власть так любит. Да, он сам стал в своём роде властью, он стал насилием, но я верил в его праведность. Оставайся на своём пути и думай о цене своих дел. Патриция тебе поможет с… По-ли-ти-кой.

Слово выговорено по слогам. Небольшая улыбка, и, встряхнув ободряюще моё плечо, он резко разворачивается, небрежно салютует мэру, направляясь к выходу. Я пытаюсь собраться с мыслями. Нам дали санкцию на ведение нашей деятельности, даже не установив систему контроля. Всё складывается замечательно, осталось только не подвести себя, всех. Всего-то. Что тут такого тяжёлого? Эх, отдохнуть что ли сегодня? Зачем же так рано это всё устраивать?

– И да! – Патриция, собираясь вместе со всеми, обращается к гостям. – У всех нас есть супруги, друзья, коллеги, знакомые, прошу, умоляю, сохраняйте секретность, это слишком серьёзно.

– Так точно, – первыми отвечают почти в унисон знакомый бригадир и молодой человек, секретарь, который неожиданно решил повторить милитаристический тон офицера.

– Дин, Мэт, свяжитесь со мной, через меня передадите информацию и запросы, всё, что нужно, – обращается Луна на этот раз к нам. – Продуктивного дня.

– Спасибо, Патриция, – махаю ей рукой, пока все медленно уходят, – ждите вестей!

Теперь в нашем подвале тише. Но всё ещё шумно у меня в голове: я собирался отдыхать в праздничные дни, но только что было запущено самое крупное дело моей жизни. Я думаю, что у меня не осталось пространства теперь для нерасчётливого манёвра, только если я сам себе его создам. Поэтому нужно постучать во все двери, отослать письма всем, обеспечить фундамент для будущего успеха, который должен быть. И он будет моим будущим. И, может, получится…

– Так что же мы делаем? – подаёт голос молчавший до этого Син, он своей массивной фигурой тихо подпирает стенку рядом с диваном.

– Ну, у меня теперь дел будет достаточно: я начинаю доставать все силовые структуры, начиная с самых верхних, чтобы получить доступ, – Вайковский радостно раскачивает стул, опираясь локтями о стол. – Так что я буду занят полностью, ждите сигнала от меня, и мне не сигнальте.

– Мы с тобой, Мэт? – приближается ко мне Николай. – Где и во сколько?

– Я хочу сначала встретиться с отцом Дина: он первый об этих видениях узнал, а, учитывая то, что он теперь у нас специалист по изучению сил, может нам будет какая помощь, – делюсь мыслями с другом и с кивком головы в сторону Вайковского добавляю: – Что-нибудь передать?

– Нет, не стоит, – Дин уже чем-то марает бумагу, отвечая. – Хотя скажи ему, что он может у меня получать теперь нужные данные более точно. И пускай, ради всех богов, пишет мне, он знает прекрасно, как пользоваться сетью.

– Хорошо, – снова оборачиваюсь к Штефту, – тогда в шесть у дома Симона.

– Тебя подвезти? Ты же тоже домой. Нам по пути, вроде, – предлагает Ник.

– Нет, я сегодня доверюсь своим двум.

– Ну, как скажешь.

– А ты Джо? – спрашиваю друга о его планах.

– Я сегодня отдохну, потом, может, с Дином над проблемой Тио повожусь, – пожимает он плечами. – А пока нужно Пятно покормить, да и может ещё какие дела.

– Замечательно. Тогда все за дело, – утвердительно киваю головой.

В скором времени трое друзей, что ещё вчера заходили в подвал так же его втроём и покидают. Дин продолжает свою работу уже за компьютером, а также трубкой телефона, что связывает его с ещё тремя друзьями из нашей группы.

За дверью, ведущей наружу, я не слышу и намёка на ветер. Позднее утро встречает нас мертвенным молчанием домов, о существовании которых можно только представлять, ведь всех их окутал непроницаемый глазом ледяной туман. Снаружи и не так холодно, как вчера вечером, может, только минус десять минимум, но синеватая дымка серости влажной волной затопила улицы. И уже только сейчас, в девятый час суток, солнце робко ползёт вверх по небосклону, даря свет везде, где тени нет побега от него.

– Ты уверен, что хочешь ехать? – спрашиваю друга. Такой туман плотный.

– Да, я уверен в своих способностях, всё будет в порядке, – Ник выглядит так, как будто он в спешке, поэтому он направляется прямо к машине, обернувшись, чтобы только ответить.

– Ну ладно, тогда до встречи, – могу сказать только я.

– Да, пойду и я, – говорит уже Джо.

Мы расходимся, цикл моего пребывания с собой наедине начинается заново.

Я не собираюсь возвращаться домой. Я соврал Нику. У меня нет желания пока покидать и этот район тоже. В целом, меня ничего не держит до шести часов, и я думаю, что у меня есть возможность прикупить себе одежду потеплее, особенно, если снова подступят холода. В спальных районах, подобных этому в Монолитах, обычно нет ничего дельного, но я слышал от Дина, что здесь работает одно ателье, куда он часто наведывается, чтобы сшить какую-то очередную чепуху.

Позвонить им может заранее? Нет, зайду так, ради интереса. Тем более с моими финансами время имеет свойство сжиматься, когда это мне требуется.

Я начинаю своё движение сквозь явление зимы, её редкое дыхание. Иногда движение сквозь туман особенно изолирует тебя. Когда твоим глазам отказано в цветах, точности, лишь доступны тёмные силуэты, объекты неточных форм, обманывающие тебя стёртыми краями, утерянными деталями. И ты снова как ребёнок, что не понимает мир вокруг, живёт по наитию с окутанным мороком взглядом, или как старый человек, к которому подступил уже иной морок, не тот, что обещает будущее, от двери которого у тебя нет ещё ключей, а тот что закрывает за тобой дверь прошедших дней. Да, и эта дверь всегда пускает тебя только в одну сторону.

Это странное ощущение – потерянность, особенно желанная, избранная потерянность, не одиночество, может, скорее изоляция, но я бы сказал потерянность. То самое обещанное будущее, оказалось, было закрыто не зря до поры до времени.

Когда движение назад кажется проще, чем вперёд, когда прожить жизнь кажется страшнее, чем отпустить контроль, тогда и не мудрено себя потерять. Особенно, ранее держав в руках карту, что была у тебя отобрана, или ещё серьёзнее – был отобран проводник. Потерянное в пелене, укрытое ей, как одеялом, для тех, кто отпускает контроль, – блаженство.

Когда можно отпускать то, что любишь? Когда то, что любит тебя, отпустит? Зачем я иду в ателье? Мне не холодно. Точнее мне может быть не холодно. Это мой город. Я не хочу отпускать основу? Полагаться на силу, вместо старой доброй одежды?

Перемены. Потери, потери любого смысла. Иногда логика тебе не помогает, твоя философия оставляет тебя, может, правым, но в конце концов бесполезным и забытым. Твои идеи лишь строят в тебе башню, с которой проще плевать на других, но время проходит, как и все мимо башни, пока она медленно рушится. И дело даже не в том, что в будущем неверные решения могут оказаться правильными, или наоборот. Дело в том, что в твоей одинокой башне, всем плевать на тебя ещё легче.

И, может, пора двигаться? Может, вместо потерянности от этого мира в тумане, вместо вечных попыток удержать контроль за ситуацией мне пойти домой? Я там не бываю часто, так как проклятый пентхаус единственного небоскрёба города – разорённое гнездо. И точно не моё. Или я не хочу звать его моим.

Мне не так уже и холодно. Тепло даже… Туман… Туман медленно теряет плотность – пусти меня дверь.